Текст книги "Жизнь наградила меня"

Обгоняя танки

Одной из первых поездок из Америки была командировка в Германию. Вите предложили прочесть интенсивный курс программирования на американской военной базе в Аугсбурге.

Аугсбург – прелестный старинный городок в Баварии. Знаменит он тем, что в нем родился папа Моцарта,

Леопольд Моцарт. Поэтому именем папы названы не только концертный зал, что вполне естественно, но и автошкола, ресторан, кафе, булочные, ремонтные мастерские, химчистка и прочие заведения, не имеющие прямого отношения к музыке.

Согласитесь, что приглашение еврея-эмигранта из Советского Союза, к тому же еще не получившего американского гражданства, на американскую военную базу, к тому же не на американской земле, а из всех возможных стран – в Германии, является фактом нетривиальным. Почтение к секретности и страх ее нарушить мы впитали с молоком если не матери, то КГБ. Нашего друга, известного физика, почти выгнали с работы за то, что в иллюстрациях к своему докладу он начертал план советского завода, скопированного им в библиотеке из американского научного журнала. У Вити были неприятности, когда в одной из научных статей он указал силу тока в новых советских электролизерах. Как ему объяснили в Первом отделе, эта цифра позволяет американцам вычислить истинное количество алюминия, производимого в Советском Союзе…

Итак, мы прилетели в Мюнхен, арендовали машину и покатили к месту назначения. На улицах Аугсбурга мы заметили указательные знаки с таким текстом: «Скорость танков не больше 40 км/час».

Это нас успокоило и придало уверенности, что, в случае атаки, можно на любой занюханной тачке от этих танков улизнуть. Остановились мы у ворот базы, ожидая, что охранник выйдет из стеклянной будки и начнет переговоры – ведь пропуска у нас еще не было. Но солдат что-то чирикал (выяснилось, что решал кроссворд) и не обратил на нас никакого внимания. Тогда Витя подошел к будке и попросил разрешения позвонить начальнику программы. «Чего звонить – идите», – сказал охранник, не отрываясь от кроссворда. Витя оставил меня в машине и зашагал на базу. «Машину-то возьмите», – высунулся из будки охранник. И мы, будучи неизвестно кем, въехали на военную базу в автомобиле, набитом неизвестно чем!

Начальник программы, майор Фред Гербер, с багровым лицом и рыжими усами, спросил, нравится ли нам отель и посоветовал несколько хороших ресторанов.

«Занятия начинаются завтра. Лекции с 9 до 12, практические занятия с 4 до 6. А теперь вы свободны». – И он отдал нам честь, в смысле «аудиенция закончена».

«А что мы будем делать на базе с 12 до 4?» – проворчала я, намекая, что такое расписание нам неудобно. Витя испепеляющим взглядом отметил мою бестактность. «И вы, мадам, и герр профессор можете изучать в это время немецкий язык, у нас прекрасная библиотека», – подмигнул мне майор Гербер, берясь за ручку двери. «А пропуск?» – спросил Витя. Тут майор опечалился и сказал, что выписать нам пропуск он не может. Как раз сейчас правила безопасности ужесточились, и пропуска имеет право выдавать только Штаб в Мюнхене. На следующий день у нас взяли отпечатки пальцев, сделали по шесть фотографий и отправили в Мюнхен. Пропуска пришли через месяц, накануне нашего отъезда из Германии. Мы храним их на память. За время работы на базе никто ни разу ими не поинтересовался.

Как-то майор Гербер пригласил нас на обед. Кроме милой молчаливой жены-немки – ни слова по-английски, – пришли двое немецких знакомых майора, по возрасту в отцы ему годящихся. Узнав, что мы из Советского Союза, они оживились, слишком часто опрокидывая в горло шнапс. И вдруг, обнявшись и раскачиваясь, запели по-русски «Широка страна моя родная», а потом пустились в пляс, припевая «Светит месяц, светит ясный». За месяцем последовали «Расцветали яблони и груши»… Мы сидели с выпученными глазами, не зная, что всё это значит. Майор растрогался и объяснил, что ребята были военнопленными и провели несколько лет в лагере в Сибири. «Но они же должны нас ненавидеть», – разволновался Витя. «Что вы, что вы, – замахал руками майор. – Они часто вспоминают то время с радостью и грустью. Говорят, ведь мы были тогда так молоды!»

Как сказала бы наша Нуля, «водка себя оказывала», и меня так и подмывало присоединиться к этому дуэту. Но я представила себе этот «сюр» – бывшие советские граждане, эмигранты, обнявшись с бывшими военнопленными немцами, чуть не захлебываются в советском патриотическом экстазе. И я не дала себе воли.

На пути к звездам

Не знаю, считается ли наградой жизни встреча не с выдающимся человеком, а с планетой. Впрочем, весьма выдающейся.

Одним из проектов, в котором участвовал Витя Штерн, была подготовка полета космического корабля «Галилео» на Юпитер. Мы жили несколько месяцев в калифорнийском городе Пасадена, где находится «Jet Propulsion Lab», и Витиной задачей была диагностика и настройка компьютеров, которые могли «сойти с ума» под воздействием космических лучей. Поистине интернациональная команда включала индусов, японцев, китайцев, немцев и французов. Американцы были в меньшинстве. Мы познакомились и подружились с очень талантливыми людьми, и эти несколько месяцев жили как одна дружная семья.

После окончания проекта руководитель предложил Вите перейти к ним на постоянную работу. Это было очень соблазнительно, но наша Катя училась в аспирантуре в Йельском университете, в Коннектикуте, и родила в это лето сына Даню. Мы не хотели уезжать так далеко от них и отказались. Останься мы в команде, возможно, и дождались бы своей очереди полететь. Желательно, не в один конец. Но 18 октября 1989 года космический корабль отправился в путь к Юпитеру без человека. В качестве утешения перед полетом «Галилео» сотрудники получили подарок: в космический корабль была вложена платиновая пластина с именами всех участников проекта. По доброте и щедрости начальства на пластине выгравировали и мое имя. Так что почти сбылись слова знаменитой песни Войновича и Фельцмана: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы».

Только в Брюсселе

Сейчас это звучит как насмешка. Но еще недавно, приезжая в Брюссель, вы могли услышать: «Брюссель – один из самых мирных городов Европы, будете чувствовать себя в безопасности в любое время дня и ночи».

Именно этими словами встретила нас в аэропорту представительница университета, статная сероглазая дама с мужским именем Поль.

Мы прилетели в Бельгию в начале мая по приглашению Брюссельского университета, где Виктор собирался преподавать летний курс.

Поль, хотя и родилась в Египте, оказалась горячей патриоткой Бельгии и Брюсселя и уже по дороге из аэропорта старалась нас убедить, что лучшего места на земном шаре не найти.

– Бельгия – маленькая, но удивительная страна. Во-первых, двуязычная. К северу от Брюсселя говорят по-фламандски, к югу – по-французски. Во-вторых, у нас лучшая в Европе царствующая семья. Вы бы видели, какие в королевском дворце оранжереи. Сейчас, в мае, всего три уикенда в году, они открыты для публики, так что я вас туда повезу. У нас также произошла битва при Ватерлоо, а наши художники Брейгель, Босх, Магритт – гордость мировой живописи.

– Ну а чем знаменит лично Брюссель?

– Кухней, – не задумываясь ответила Поль, – для тех, кто любит поесть, особенно рыбные блюда, этот город – рай. В Брюсселе лучшие в мире кружева, гобелены и шоколад. А еще здесь делают самое вкусное в мире пиво.

Что правда, то правда. На главной площади города, имперской Гран-Плас, выставляются по вечерам столики, и предлагается 250 сортов пива, причем каждый подается в только для этого сорта предназначенных кружках, стаканах или бокалах, на которых выгравировано название этого пива.

Поль привезла нас на авеню Альбер, в квартиру на восьмом этаже современного дома. Из широких окон гостиной открывался вид на красные черепичные крыши, остроконечные шпили готических церквей и верхушки цветущих каштанов. Посмотришь вверх – над головой серое, распухшее от туч небо, готовое вот-вот разрыдаться. Посмотришь вниз – по тротуару снуют зонты всех мыслимых размеров, рисунков и расцветок. Моя бы воля – поместила бы зонтик в герб Бельгии как национальный символ. В день нашего приезда дождь принимался и прекращался шестнадцать раз!

Квартира нам досталась просторная, светлая, со скандинавской мебелью, немецкими пуховыми перинами, голландской посудой, бельгийским бельем и французскими лампами. Одним словом, общий рынок в действии. А телевизор! Бельгия принимает программы из Парижа, Германии, Голландии, Италии, Англии и Люксембурга. Не знаешь, то ли смотреть показ коллекции Ива Сен-Лорана, то ли слушать прямую трансляцию из Ла Скала, то ли наслаждаться Штутгартским балетом. По телевизору можно учиться плести брабантские кружева или брать уроки фламандского языка.

На второй день Поль устроила экскурсию по ближайшим кварталам, чтобы показать нам банк, супермаркет, аптеку, химчистку и винную лавку. Архитектурно наша авеню Альбер ничем не примечательна: широкий бульвар с каштанами и платанами посередине. Но пройдя всего лишь два квартала налево от нашего дома, оказываешься на одной из самых красивых улиц Брюсселя – авеню Мольер. На ней ни реклам, ни магазинов, никакой коммерции. Элегантные, светлые, в идеальном состоянии особняки XVIII и XIX века. На окнах дорогие портьеры, у подъездов уличные вазы с экзотическими цветами. В гаражах «роллс-ройсы», «ягуары», «бентли», «мерседесы». Всё свидетельствует о больших деньгах.

– Представляю, сколько стоят эти дома.

– Боюсь, что даже не представляете, – улыбается Поль и перечисляет живущих с нами по соседству титулованных особ, политических деятелей и родственников европейских монархов.

Прогулявшись по авеню Мольер, возвращаемся на нашу авеню Альбер, и Поль ведет нас в другую сторону, направо от нашего дома. Через два квартала мы поворачиваем на авеню де ла Жонксьон. Какой контраст с авеню Мольер!

– А вот здесь цены вполне доступные, – говорит она, – трехкомнатную квартиру можно купить за 50–60 тысяч долларов.

– Просто даром, – восхищаюсь я, – прекрасный европейский инвестмент. В Бостоне или Нью-Йорке за эти деньги можно купить только собачью будку.

Справа и слева во всю длину улицы тянутся заборы. За правым забором высится сложной конфигурации кирпичный замок с башнями, бойницами и смотровыми окнами. На левой стороне – унылое бетонное здание с непропорционально маленькими окнами.

– Что это? – спросил Витя про кирпичный замок.

– Тюрьма. Prison de Forest.

– А это? – Мы повернулись налево, только теперь заметив решетки на окнах.

– Другая тюрьма, Prison de St. Gilles.

– Ты уверена, дорогая, что квартира здесь такое уж прекрасное капиталовложение? – елейным голосом спрашивает Витя.

Улица пустынна и кажется абсолютно безжизненной. Кроме нас троих, на ней ни одной живой души.

И вдруг прямо над нашими головами раздался треск и грохот. Из облаков на кирпичную тюрьму свалился вертолет. Вернее, не свалился, а завис метрах в трех от крыши, в пространстве между двумя башенками. Из его чрева, словно пружина, выскочила лестница, и на нее вскочил с крыши и начал карабкаться человек. Он был на расстоянии протянутой руки от люка, когда раздалась автоматная очередь. Ей ответили с вертолета, что-то загорелось, башни заволокло дымом. По крышам и вышкам скакали охранники с собаками, с обеих концов на улицу с воем въезжали пожарные машины и кареты скорой помощи. Вертолет с болтающейся из чрева лестницей набирал высоту. И всё это в три часа дня. Оказалось, что на наших глазах, среди бела дня, совершил уникальный по своей дерзости побег из тюрьмы Prison de Forest некий Роже Гразиль, глава кокаинового концерна в Бенилюксе.

В тот вечер все каналы европейского телевидения показывали схему тюрьмы, интервью с коллегами-преступ-никами и прозевавшими Гразиля охранниками. Только нас, живых свидетелей, не показали.

Два дня спустя, сидя с кружками пива на Гран-Плас, мы пересказывали бельгийским знакомым подробности этого побега, яростно споря на тему, были ли опознавательные знаки по бортам вертолета, в какого цвета брюках был господин Гразиль и кто первый сказал «э».

На третий день Витя отправился преподавать. Я осталась дома, не испытывая ни малейшего желания гулять вдоль тюрем. Включила телевизор и попала на бельгийскую станцию, вещающую на фламандском языке. На экране всплыло: «Специальное сообщение».

Двое журналистов передавали что-то взволнованными голосами. По-фламандски я не понимаю ни слова, но решила послушать. Должен же интеллигентный человек (каковым я себя считаю), владеющий русским, английским и немного французским, понять на другом европейском языке, если не что говорят, то хотя бы о чем говорят.

И правда: в потоке незнакомой речи я уловила знакомые слова: «террорист», «Клинтон», «нуклиер», «бом-бинг», «Чарльстон», «эвакуационе». Мне стало не по себе, и я переключила канал. То же самое говорили по-французски, но репортаж велся непосредственно с места событий.

Случилось то, что снится многим в страшных кошмарах. Случилось то, о чем, леденея от ужаса, человечество даже думать боится. Случилось нечто чудовищное. Ядерная бомба в руках террористов! Это вовсе не арабские фундаменталисты и не чеченские боевики. Террористы – американцы, бывшие сотрудники Пентагона, уволенные за различные провинности, а их лидер – человек, страдающий маниакально-депрессивным психозом. Они захватили туристский теплоход с двумя тысячами заложников, причалили к городу Чарльстон в Южной Каролине и грозят взорвать восточное побережье Америки, если в течение 24 часов… По-французски я не поняла их требований.

Госсекретарь говорил сразу по трем телефонам. Потом показали экстренную сессию Организации Объединенных Наций и, наконец, президента Клинтона, мечущегося по Белому дому.

У меня тряслись руки и ноги, я стала судорожно переключать каналы. Итальянцы показывали престарелый сериал «Династия», Люксембург – «Даллас», Би-би-си – фильм «Оливер Твист». Я включила коротковолновый приемник и услышала присыпанный сахарной пудрой голос: «Говорит Москва. Передаем концерт по заявкам ветеранов Великой Отечественной войны. Мария Степановна Скворцова из города Великие Луки желает послушать песню «Землянка» в исполнении Владимира Трошина. Выполняем вашу просьбу, Мария Степановна».

Сегодня 9 мая, День Победы! И на авеню Альбер полилось: «До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага».

Бельгия далеко от Америки, а штат Каролина рядом со штатом Вирджиния, а Вирджиния – в четырех шагах от Вашингтона. А в Вашингтоне живут мои дети.

Я совершенно обезумела и стала звонить в американское посольство. Короткие гудки – наверно, не одна я схожу с ума от страха.

– Ради Бога, что происходит в Южной Каролине?

– Ничего не происходит, мэ-эм.

– Чарльстон эвакуируют?

– С чего вы взяли?

– Ядерная бомба! Террористы грозят взорвать город!

– Одну минуточку… Кто вы?

– Какая разница! Это передают все бельгийские телестанции!

– Успокойтесь, бэби! Опрокиньте стаканчик виски и ложитесь спать. Всё будет ок.

Трубку повесили.

А на экране губернатор Южной Каролины, с окровавленным лицом и почему-то весь в саже отдавал последние распоряжения к эвакуации. В Вашингтоне шло экстренное заседание Конгресса. Мэр Чарльстона через «уоки-токи» взывал к совести террористов…

Напрасно. В Чарльстоне была взорвана ядерная бомба, радиоактивное облако покрыло восточное побережье Америки. Я сидела перед телевизором окаменевшая, закрыв глаза. Сколько прошло времени? Минута? Час? Вечность? Телефон молчал…

Когда я, наконец, открыла глаза, по экрану ползли титры: «Автор сценария Гуго Ван Хорн, режиссер Бертан Ллойд, продюсер Кристиан Деламо». Я поздравила себя, что умудрилась без инфаркта дожить до этих, мирно плывущих по экрану титров.

На следующее утро, только мы сели завтракать, раздался звонок. Витя подошел к домофону и спросил по-английски: «Кто там?»

– Полиция.

Витя нажал на кнопку «дверь». Мы услышали, как поехал вызванный снизу лифт. Я подскочила к двери и закрыла ее на цепочку.

– Что им от нас надо?

– Сейчас узнаем.

– Ты ненормальный! Откуда ты знаешь, что это полиция?

Я выглянула в окно. У подъезда не было никакой полицейской машины. Лифт остановился на нашем этаже, и в дверь постучали.

– Не вздумай открывать! – Я загородила спиной дверь. – Мы полицию не вызывали.

– Давай спросим, что он хочет.

– Ни в коем случае!

Деликатный стук в нашу дверь повторился.

– Кто там? – от страха я спросила по-русски.

– Офицер полиции Густав Дрион, – ответил вкрадчивый голос.

– Вообще-то полиция не разговаривает таким тоном, – с сомнением сказал Витя.

– Будьте любезны, откройте, пожалуйста, – сказали за дверью по-французски.

– Что вы хотите?

Он разразился длинным монологом по-французски, иногда для убедительности переходя на фламандский. Мы от страха ни слова не поняли.

– Нет, мы вам не откроем, – сказала я по-французски.

Человек за дверью продолжал терпеливо нас убеждать. Мы решили не отвечать и включили на полную громкость телевизор, чтобы заглушить его бормотанье. По Би-би-си передавали новости.

К поискам бежавшего из брюссельской тюрьмы Роже Гризаля подключился Скотланд-Ярд. Но эксперты уверены, что преступник все еще находится в Брюсселе. Предупреждение домохозяйкам и детям – не открывать посторонним двери…

Я приняла валиум. Человек за дверью исчерпал свои аргументы и громко сказал:

– Pardon, madame, pardon, monsieur, au revoir.

Дверь лифта хлопнула, и он поехал вниз.

Мы перевели дух, позвонили нашей Поль и рассказали о попытке вторжения к нам какого-то самозванца, может и преступника. Она обещала выяснить, в чем дело.

…Да, это был офицер полиции по имени Густав Дри-он. Он приходил, чтобы вручить нам, новым жильцам, специальный талон – разрешение парковать машину перед подъездом на авеню Альбер.

«Он хотел избавить вас от похода в полицию и потери времени в очереди за этим талоном, – сказала Поль. – Это очень любезно с его стороны, не правда ли? Уверяю вас, такой предупредительности в наше время уже нигде не найти. Только в Брюсселе».

Парижский уикенд

Париж! Само слово еще недавно звучало празднично, как шампанское. «Мы едем в Париж!» Произнесите вслух, стоя перед зеркалом, эту фразу, и ваш облик моментально преобразится: выпрямится спина, вздернется подбородок, раздуются ноздри, загорятся глаза.

От Брюсселя до Парижа – чуть больше трех часов езды на машине. Брюссельцы ездят в Париж в театр, на выставки, на воскресные ярмарки и фестивали. Это буднично и привычно. Никто не ахает и не всплескивает от зависти руками. Но лично мне при слове «Париж» хочется приосаниться.

Итак, мы покатили в Париж на уикенд.

В то лето доллар упал так низко, что его было не видно и не слышно. Оказалось, однако, что обед в захудалой парижской забегаловке стоит 50 долларов, чашка кофе размером с наперсток – 7, мужской костюм – 700. Стало ясно, что надо расстаться с мечтой приодеться и разгуляться в Париже и сосредоточиться на недорогих культурных ценностях. Мы решили начать с Пантеона – усыпальницы великих французов. Явились туда ни свет ни заря под проливным дождем. Пантеон был закрыт. Все еще спали. Те, кто внутри, – вечным сном. Те, кто снаружи, – обычным. Спасаясь от дождя, просидели в ожидании открытия в кафе напротив, съели по два круассана и выпили по две чашки кофе. День еще не начался, а мы уже истратили 20 долларов.

Через полчаса перед Пантеоном протянулась очередь на три квартала. Открылись украшенные бронзой двери, и мы углубились под гулкие, каменные своды.

Останавливаясь перед могилами Вольтера, Жан-Жака Руссо, Золя и Виктора Гюго, мы с удивлением заметили, что с темных каменных потолков на их усыпальницы капает вода.

– Крыша Пантеона протекает уже много лет, – грустно объяснил старичок-служитель, – и у французского правительства нет денег на ее починку.

Стыдно признаться, но это сообщение слегка подняло наше настроение – оказывается, не мы одни испытываем финансовые трудности.

Вышли, повеселев, а тут и дождь прекратился. Переходим рю де Ренн и слышим резкий автомобильный гудок. Оглянулись: перед красным светом стоит черная «альфа-ромео». Из нее высовывается молодой человек и машет нам планом Парижа, мол, как проехать туда и туда. Мы в ответ улыбаемся и машем своим планом – мол, сами приезжие, пардон. Через минуту тот же гудок и та же машина. Повернула и затормозила около нас. В ней сидели двое молодых мужчин.

– Мадам, мосье, бон жур. Вы французы? – спросил по-французски тот, кто был за рулем.

– Мы американцы, – ответила я по-английски.

– Как славно! – обрадовался он, вышел из машины и подал нам руку. – Меня зовут Джанни Гаэтано, а это мой друг Фабио Донелли.

Фабио Донелли церемонно наклонил голову. Нам ничего не оставалось, как тоже назвать себя, открыть дверцу машины и обменяться с ними рукопожатиями.

– Вы, конечно, знаете, что в Париже только что закрылась всемирная выставка осенних моделей одежды?

Я важно кивнула, хотя не имела об этом ни малейшего представления.

– Так вот, мадам, – продолжал Джанни, сообразив, что имеет смысл обращаться ко мне. – Я на этой выставке представлял Джорджио Армани, а Фабио – представитель фирмы Нино Черрути. Надеюсь, вам знакомы эти имена?

– Очень знакомы.

– Образцы, которые мы показываем на выставке, мы не продаем и не увозим домой в Милан. Мы дарим их частным гражданам в знак дружбы и сотрудничества. Этот добрый жест – правило наших фирм.

– Но ирония заключается в том, что мы терпеть не можем чванливых и жадных французов, – сказал Фабио. – А вы правда американцы? У вас такие средиземноморские лица.

– Мы – русские евреи, – сухо сказал Витя и взял меня под руку, давая понять, что аудиенция закончена.

– А вы были когда-нибудь в Италии? – спросил Джанни. Витя молча кивнул, пытаясь оторвать меня от их машины.

– И как вам понравилась наша страна, мадам? – Джанни ничуть не смущала Витина реакция.

– Обожаю Италию, – расчувствовалась я и стала рассказывать о Риме, который нас приютил и пригрел, о щедрых и великодушных итальянцах.

– Прекрасно, – воодушевился Фабио. – Вы именно те люди, которые нам нужны.

Он достал с заднего сиденья два черных пластиковых мешка. На них золотыми витиеватыми буквами было написано: «Georgio Armani. Samples. London – Paris – Tokio – New York».

– Мы хотим вам подарить два пальто, мужское и женское, как раз ваши размеры. У меня глаз наметан.

– Нет, спасибо. Нам не нужны чужие вещи, – сказал Витя. Я ощутимо толкнула его в бок.

– Не отказывайтесь и поймите нас правильно. Мы все равно должны их отдать.

– Мы чувствуем себя неловко, – забормотала я, не спуская глаз с плывущих в руки сокровищ. – Почему вы выбрали именно нас?

– Вы нам понравились. Хотите примерить сейчас? – Фабио сунул мне в руки мешки.

– Нет, что вы. Посреди улицы. Мы уж дотерпим до дома…

– Ну, как угодно. Носите на здоровье. И когда будете снова в Италии, непременно позвоните, – сказал Джанни, протянув мне визитную карточку. – Встретимся, пообедаем вместе.

– Большое спасибо. Это так неожиданно, – лепетала я, крепко прижимая к себе мешки.

– Такие пустяки, не стоит благодарности.

– Минуточку, – сказал Фабио, – не могли бы вы сделать нам маленькое одолжение? Не имеет ничего общего с этим подарком. Дело в том, что вчера вечером мы загуляли в «Лидо». Посмотрите, что натворили. – Он достал из кармана и протянул нам смятый листок бумаги.

Это был счет из Лидо на 5500 франков, то есть примерно на 1000 долларов.

– Пока мы охмуряли там девочек, стащили наши бумажники с деньгами и кредитными карточками. Конечно, мы пошарили по карманам и за счет заплатили. Но остались без копейки. Нам нужна мелочь на бензин… просто доехать до границы. А уж в Италии мы разберемся.

Мы переглянулись, не зная, что Джанни называет «мелочью».

– Слушайте, если у вас туго с деньгами, забудьте… Подарок все равно ваш. Просто сегодня все итальянские офисы закрыты. И нужшо-то пустяки, на два-три бака.

Витя достал кошелек и протянул Джанни 300 франков.

– Боюсь, этого мало, – с сомнением сказал Фабио.

– Боюсь, это всё, что мы можем вам предложить, – твердо сказал Витя.

– Может быть, еще немного? Нам бы только добраться до границы. Но если это для вас проблема, бога ради не беспокойтесь. Повторяю: наша просьба не имеет ничего общего с нашим подарком.

Мне было так стыдно за моего мужа, что я незаметно пнула его ногой. Это подействовало: он достал еще 300 франков. Джаннино лицо просветлело.

– Еще бы чуть-чуть, и мы в порядке.

– Это всё, – отрезвела я. – Мы тоже не можем остаться без денег до понедельника.

– Знаете, сколько стоят эти пальто? – спросил Фабио.

– Наверно, очень дорого… Если хотите, возьмите их назад, но мы больше дать не можем.

– Большое спасибо и за это. Оставьте ваш адрес, мы вышлем чек, как только доберемся до дома. Мы состоятельные и, главное, честные люди. Мы всегда отдаем долги.

– Это вам спасибо, джентльмены. Шестьсот франков – не такая большая сумма, чтобы беспокоиться и посылать в Америку чек.

Джанни улыбнулся и поцеловал мне руку.

– Было очень приятно познакомиться. Надеюсь, мы еще встретимся, у вас есть наши координаты.

«Альфа-ромео» сорвалась с места и исчезла за поворотом.

В Париже мы остановились на рю Дофин, у нашей итальянской подруги Анны, с которой мы дружили еще с ленинградских времен. Она работала итальянским культурным атташе в Париже. Прижимая к груди подарки, мы взлетели на пятый этаж и, не раздеваясь, стали расстегивать черные мешки. В спешке сломали молнии. Внутри были другие, золотые мешки, а в них, словно хрустальные вазы, были упакованы в папиросную бумагу знаменитые пальто. И вот на полу образовалась гора упаковочного материала, а у нас в руках – два кошмарных плаща, из тех, что продаются на барахолках во всем мире от Стамбула до Сеула. За двадцать лет дружбы с Анной мы не видели, чтобы она так хохотала.

– Это мальяри, – сказала Анна, вытирая слезы, – в прямом смысле «мальяри» по-итальянски – это те, кто шьет, вяжет, плетет. В переносном – это те, кто «плетет дела», иначе говоря, жулики.

– Но им не откажешь в остроумии. Ни грубости, ни насилия. Всё было сделано очень изящно.

– Дешево отделались, мои дорогие, – сказала Анна, – вас могли запросто похитить. Дверь машины открывается, жертва втаскивается внутрь, кляп в рот – и привет.

На следующий день мы проснулись чуть свет и снова отправились бродить по городу. Ранним утром в праздничные и выходные дни Париж особенно прекрасен. Магазины и кафе еще закрыты, на улицах пустынно – ни людей, ни автомобилей. Вдали начинают звонить колокола к утренней службе. Даже на бульваре Сен-Жермен слышно, как поют птицы. Мы направились к Сене и, не доходя до фонтана на улице Сен-Мишель, увидели открытую табачную лавку. Перед ней стоял темно-зеленый «ягуар». Вокруг машины суетился человек в смокинге. Он то остервенело дергал ручку двери, то пинал эту дверь носком лакированного ботинка.

– За что он ее так? – удивился Витя.

– Пожалуйста, не ввязывайся, – сказала я.

Заметив нас, человек бросил терзать машину и подбежал к нам.

– Пожалуйста, не откажите в любезности, помогите мне, – взмолился он. Витя направился было к машине, но я крепко схватила его за руку.

– Извините, месье, мы не говорим по-французски.

– Представляете, я выскочил купить сигареты, захлопнул дверь, и она заперлась. – Он перешел на английский, и без малейшего акцента. – Как это получилось, ума не приложу. Мотор работает, ключи внутри, запасная пара у жены, и они с сыном уехали на уикенд в Довиль. Надо же быть таким ослом!

– Вызовите дорожную службу, – посоветовал Витя.

– Откуда она тут! – взвыл человек. – Во Франции в воскресенье до пожарной команды не дозвониться! – Он снова пнул свой «ягуар». – Я даже в полицию позвонить не могу, я выпимши!

Конечно, он говорил по-английски, но если бы он говорил по-русски, это звучало бы именно как я «выпимши!».

– Не волнуйтесь, – сказал Витя – Нужна просто проволочная вешалка.

– Да где ж ее взять?

– На помойке.

В Париже все еще есть незапертые дворы, а в них магазинная тара, сваленные ящики, контейнеры, открытые помойки. Разбередив такую помойку в соседнем дворе, мы нашли две проволочные вешалки. Витя их поразги-бал, сделал два крюка и с терпением рыболова начал «подлавливать» замки. Всё это время работал мотор, был включен магнитофон, и мы прослушали полтора Бранденбургских концерта.

– Бах особенно хорош спозаранку, – продемонстрировала я музыкальную образованность.

В этот момент раздался щелчок, замок выскочил и дверь открылась. Не прошло и получаса.

– Просто не знаю, как вас благодарить, – сказал человек. – Простите, я до сих пор не представился. Меня зовут Юджин Крамер.

– Очень приятно, мистер Крамер.

– Могу ли я узнать ваше имя?

Мы назвались и обменялись рукопожатиями.

– Вы живете в Париже?

– Мы живем в Бостоне, в Париж приехали на уикенд из Брюсселя.

– Мне бы очень хотелось отплатить вам за вашу любезность. Как я могу с вами связаться?

Вероятно, спасенный незнакомец Вите понравился, потому что Витя протянул ему свою визитную карточку, и мистер Крамер ее изучил.

– Что вы делаете завтра вечером?

– Скорее всего, будем заняты. У нас в Париже много друзей.

– Очень жаль. Я хотел бы пригласить вас на музыкальный вечер. Мне показалось, что вы любите музыку. Будет превосходное трио: виолончелист, сопрано, пианистка. Если вы дадите свой парижский адрес, я сегодня пришлю с курьером официальное приглашение.

– В Греческом зале, в Греческом зале, – пробормотала я по-русски.

– Простите, что вы сказали?

– Вы случайно не представляете в Париже Джорджио Армани?

– Нет, нет… А почему вы спрашиваете?

– Перестань грубить, – сказал по-русски Витя, взял из его рук свою карточку и написал на обороте адрес Анны. – Спасибо, если будем свободны, придем. И не надо никакого официального приглашения, просто скажите, куда и когда.

– Боюсь, что приглашение необходимо, – улыбнулся Юджин Крамер. – Вы очень меня выручили. Еще раз спасибо, и, надеюсь, до скорой встречи… – И он отчалил в своем «ягуаре».

– Зачем ты дал незнакомому человеку Анин адрес? – пилила я. – А что, если обворуют ее квартиру?

– Как можно было отказаться?

Мы явились домой к вечеру, и Анна с торжественным видом вручила нам муаровый конверт с гербовой печатью. Час назад его доставил курьер. Внутри, на гербовом бланке, было приглашение.

Его Превосходительство посол Канады во Франции

Люсьен Бушар

Просит оказать ему честь и прийти на музыкальный вечер и ужин в восемь часов вечера, в понедельник, 29 июня, в его резиденцию, 135, rue du Faubourg St-Honore.

Рекомендуется смокинг и вечернее платье.

Юджин Крамер,

культурный атташе Канады во Франции

Когда мы, наконец, обрели дар речи, Витя сказал: