Текст книги "Времена не выбирают"

«Как там? Кто-то что-то такое ведь говорил про ужас без конца?». Но цитата, хоть убей, не вспоминалась: видно, и впрямь без своего Волшебного Золота Лика оказалась увечной не только телом, но и духом. Не приходила в голову эта фраза, и все тут, но зато по какой-то дикой ассоциации Лика неожиданно вспомнила старый детский анекдот, слышанный ею, бог знает, в какие давние времена:

«А чего думать?! Трясти надо! – мысленно повторила она ударную фразу из анекдота и горько усмехнулась. – Ну что ж, попробуем наш советский метод!»

Лика снова посмотрела на свою полумертвую руку и, несмотря на то что сидела, погрузившись по грудь в горячую воду, по спине прошел противный холодный озноб страха. Такого страха она не испытывала уже давным-давно, но факт был, что называется, налицо – Лика боялась. Она боялась, что во второй раз чуда не случится, и еще больше боялась того, что разочарование разрушит то хрупкое душевное равновесие, которое она кровью и потом строила и выстроила в эти долгие дни после последнего боя «Чуу». Однако и откладывать дальше было глупо и непрактично: ведь надежда и страх, поселившиеся в ней, разъедали душу, как ржа металл. Сколько это могло продолжаться?

«Лучше ужасный конец, чем ужас без конца!» – Она все-таки вспомнила, но это уже не имело никакого значения.

Она напряглась, сосредоточившись на своей несчастной руке, и первым результатом ее усилия оказался жесточайший удар боли, едва не бросивший Лику в обморок. Боль пронзила руку от кончиков пальцев до плеча и ударила прямиком в сердце. Перед глазами встала кровавая пелена, сжало голову и грудь, но в следующее мгновение, вопреки страданию, почти лишившему ее способности воспринимать окружающее, Лика осознала – той крошечной частью своего Я, которое еще оставалось «над болью», – что пытается своей левой рукой смахнуть с глаз мешающую ей смотреть и видеть пелену! Потрясение оказалось сильнее боли, и надежда, превратившаяся в счастье уверенности, – лучшим в мире анальгетиком. Боль отступила, возможно, не объективно, но субъективно отступила точно, – и Лика увидела свою руку, поднявшуюся над водой, согнула ее в локте – пьянея от счастья – и, наконец, заставила пошевелить пальцами.

«Надо же какие чудеса творит стресс!»

– Ты совсем спятила?! – Гневный вопль Вики буквально выдернул Лику из ее странного состояния – наполненных болью и страданием счастливых грез. – Беременная в горячей воде!

Вика ворвалась в ванную, как фурия. Лицо ее выражало высшую степень презрения ко всем недоумкам мира, глаза метали молнии. Впрочем, продолжалось все это всего лишь одно краткое мгновение, и не успей Лика этого увидеть, никогда бы не узнала, потому что в следующий миг все изменилось. Лика и сообразить еще ничего не успела, и очнулась не до конца, чтобы что-то сказать, когда взгляд Вики упал на ее поднятую над водой руку. Зрачки Вики сузились, и взгляд сразу стал сосредоточенным и серьезным.

– Без Маски? – сказала она совсем другим тоном. – Недурно!

Не столько слова Вики, сколько ее взгляд окончательно «отрезвили» Лику. Боль действительно утихла, хотя и не оставила ее вовсе, но дело было не в этом, а в том, что сознание Лики очистилось, и, возможно, поэтому она увидела во взгляде Вики нечто большее, чем то, что сказала та вслух.

– Ты знала? – спросила она, осторожно опуская руку на край ванны.

«Вика знала про мои тренировки?!»

– Про что? – подняла бровь Вика.

– Не увиливай! – потребовала Лика и попыталась встать, опираясь на только что обретшую движение руку.

– Знала. – Никакого раскаяния ни в голосе, ни во взгляде Вики не наблюдалось.

«Знала» – и все.

– Как давно? – Рука оказалась все-таки слабовата, но Вика подхватила Лику под мышки и помогла встать.

– Года три, я думаю, – спокойно ответила Вика, подавая ей полотенце. – Сама сможешь или помочь?

– Попробую сама, – решила Лика. – Кто еще знает?

– Макс наверняка, – улыбнулась, наконец, Вика. – Виктор? Не знаю. Я ему не рассказывала, но не удивлюсь, если выяснится, что он узнал первым. Виктор же шпион, сладкая моя. Натуру не изменишь.

– А ты как узнала? – Лика с грехом пополам обтерла с себя воду и теперь надевала халат.

– Ну мало ли есть способов, – уклончиво ответила Вика и снова улыбнулась. – Но только Меш здесь ни при чем, если ты это имела в виду. Он ничего никому не говорил.

«Колдунья», – Лика обдумала эту мысль и решила, что что-то в ней есть.

– Наколдовала? – спросила она с улыбкой.

– Чуть-чуть, – ответно улыбнулась Вика, и они обнялись.

* * *

– Ваше величество! – Лика оглянулась и увидела идущего к ней через «Коронационный зал» Кержака. Было шесть часов утра, и в этой части крейсера, кроме них двоих, не было ни души.

«Ну вот и Игорь Иванович пожаловал!»

– А! – сказала она вслух своим самым любезным голосом и остановилась, оборачиваясь к спешащему к ней Кержаку. – О! Барон! Рада вас видеть. Как поживаете?

Было любопытно видеть, как перекосило Кержака от ее обращения, он даже с ноги сбился, бедный, но у нее сейчас было чудное настроение, и ей хотелось порезвиться. Так хорошо ей не было уже давно, кажется, целую вечность.

– Не нравится? – с иронией в голосе спросила Лика и ехидно улыбнулась Кержаку. – А почему же вы, Игорь Иванович, решили, что это может нравиться мне? Ладно бы на людях. Оно как бы понятно, короля играет свита, ведь так? Однако наедине… Не знаю даже, что и подумать.

Она видела, покрасневший Кержак делал неимоверные усилия, чтобы не смотреть туда, куда не следовало, но и это ее больше не задевало. Этой ночью, вернее, за считаные утренние часы, произошло так много замечательных событий, что счастье, гулявшее в ее крови, кружило голову не хуже вина или наркотиков. И если мало было волшебных даров, которые успела уже преподнести ей судьба, сорок минут назад она впервые за две недели почувствовала, как возвращается к ней Маска. Не надолго и едва заметно, но дело было сделано. Йааш не обманул, он знал, о чем говорит: «Пленитель Душ» смог «разбудить» ее Волшебное Золото, и, значит, пусть и не сразу, как и предупреждал граф, не в один день, но, постоянно работая с Камнем, Лика сможет вернуть себе едва не утраченного партнера.

– Так как же мне вас теперь называть? – растерянно спросил Кержак. – По имени отчеству, что ли? Ликой Ивановной?

– Зачем? – Лика посмотрела ему в глаза и улыбнулась. – Называйте меня просто Ликой.

– Ликой? – переспросил он и пожал плечами. – Как скажете, Лика.

– Ну вот и славно! – кивнула Лика. – А я вас буду называть Игорем, не возражаете?

– Не возражаю. – Кержак был все еще растерян, но она видела, что на самом деле он доволен и даже польщен. – Я, собственно, хотел сказать, что очень рад, что вы вернулись, Лика. – Он, наконец, справился с собой. – И вот еще что, ваш дядя, вы помните, я сообщал вам, что он проживает в Лейпциге, так вот, он человек не очень здоровый.

– Он болен? – спросила Лика, вспоминая всю эту историю, которая за прочими обстоятельствами как-то не то чтобы забылась, но отошла в сторону за малой своей актуальностью.

– Нет, – поднял руку Кержак. – Ничего определенного, но я бы все-таки рекомендовал поспешить с этим делом. Впрочем, это всего лишь совет, не более. Решать в любом случае вам.

– Хорошо, Игорь, – уже без улыбки кивнула Лика. – Спасибо, что напомнили. Оставьте мне, пожалуйста, его адрес. Я думаю, мы с Максом навестим его, как только я немного приду в себя.

«Неделя, может быть, две, – мысленно решила она. – Не хочется идти к дядюшке хворой и убогой. Вот вернется Маска, и поедем».

– Спасибо, – повторила она, но уже с улыбкой. – Пойдемте, Игорь, завтракать, я вас приглашаю!

Эпилог
ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

И час настал. Свой плащ скрутило время,

И меч блеснул, и стены разошлись.

А. Блок

– Все это жизнь. Приняв ее однажды,

Я до конца сражаюсь за нее.

Ю. Вейнерт, Я. Харон

Глава 1
МАРКУС

Сукеник играл Брамса. Нарушать это чудо Маркус не хотел, и поэтому стоял в дверях, за спиной Сукеника, и, привалившись плечом к дверному косяку, слушал «Вариации на тему Генделя». Сукеник был гениальным пианистом. Слушать его игру, особенно когда он исполнял Брамса или Шумана, можно было часами. К сожалению, Маркус мог насчитать до обидного мало этих часов, но такова уж была его жизнь. Сожалей не сожалей, а есть только то, что есть.

Музыка оборвалась. Повисла тишина. Сукеник сидел недвижно, положив руки на клавиатуру. Прошла минута, две. Маркус не хотел ему мешать. Бог ведает, что творилось сейчас в этой счастливой душе.

Наконец Сукеник очнулся от своих грез, поднял руку, перелистнул нотный лист.

– Юзик, – тихо позвал Маркус.

Сукеник резко обернулся, вскочил, смахивая с рояля ноты, и бросился к Маркусу.

– Марек! Марек! Господи боже мой!

– Здравствуй, Юзик! – Маркус шагнул ему навстречу.

Они обнялись и долго тискали друг друга, повторяя, как заведенные, только эти два слова, «Марек» и «Юзик», и ничего больше. А большего им сейчас и не нужно было. Зато потом они долго сидели в столовой Сукеника и пили сливовицу, и говорили, вспоминали, перескакивая с одного на другое, спеша поделиться новостями. Впрочем, новостями делился в основном Сукеник. Юзеф знал в Праге всех, и все знали Юзефа, хотя никаких специальных усилий к этому он и не прилагал. Просто он был Юзефом Сукеником, и этого было вполне достаточно.

– О! – воскликнул в очередной раз Сукеник. – О! Этого ты еще не знаешь! Представляешь, Марек, Зденка вышла замуж!

При этих словах сердце Маркуса дало сбой и, оборвавшись, ухнуло вниз, но Сукеник этого просто не заметил. Да и с чего бы? Об их отношениях со Зденкой знали только двое: он и она. Зденка! О господи! Чем еще ему придется заплатить за свое дело? Какой счет выписан ему в небесной канцелярии?

Сукеник продолжал говорить, но Маркус уже не слушал его. Перед глазами стояло лицо Зденки. Ее глаза…

Маркус открыл глаза и посмотрел сквозь широкое окно кафе на дом напротив. В этом доме жил Кафка, но Кафку Маркус не застал, тот умер за несколько лет до того, как Маркус впервые появился в Праге. А вот Сукеник должен был его знать, они и по возрасту были близки, и жили недалеко друг от друга. Если пройти по этой улице дальше… Впрочем, идти было некуда и незачем, дом Сукеника не сохранился.

Он достал сигарету, покрутил ее в пальцах, раздумывая над тем, стоит ли закуривать, и неожиданно вспомнил, что вопрос этот уже не актуален. За пять месяцев, что он носил «Эвен», многое изменилось, вот только привычки – вторая натура! – никуда не делись. Когда двадцать лет подряд ты ведешь счет любой выкуренной сигарете и каждой выпитой рюмке, вернуться к тому, что было прежде, непросто. Маркус покачал мысленно головой и закурил. Если уж он не помер в Иерусалиме, когда на свет полезли эти клятые «бесы преисподней» – «Ратай, так, кажется?» – то уж эта вирджинская сигарета его точно не убьет.

«Твое здоровье, Юзик!» – Он поднял стаканчик со сливовицей, которую специально заказал в память о старом друге, и медленно выпил.

Сукеник погиб в пятидесятом под обломками своего собственного дома, рухнувшего от взрыва русской бомбы.

«Судьба…»

Да, судьба. Маркус увидел идущего по улице полковника Лемке и снова покачал мысленно головой, уж очень символично было появление «внучка» именно теперь, когда он вспомнил о том, как погиб Сукеник. Однако все так и было. Шестьдесят лет назад они были врагами, а теперь вот стали союзниками, и никакого неудобства по этому поводу Маркус не испытывал и испытывать не собирался. Тогда, шестьдесят лет назад, была война, и в той войне он был по одну сторону фронта, а дед Павла Лемке – по другую. И что? Что с того, что полковник Зденка Троянова была главврачом немецкого госпиталя, а ее муж командовал 8-й Чешской дивизией? Ну так в то же самое время в Петербурге сидела под бомбами его Гала, с которой Маркус познакомился в Мюнхене в тридцать девятом, то есть в тот именно год, когда вышла замуж Зденка. Под бомбами… с его собственным сыном, между прочим. А муж Галы был тогда на фронте, и Маркус тоже был на фронте, но по другую его сторону, и что же ему теперь делать?

«Вероятно, все дело в том, что я все еще жив и именно мне приходится принимать все эти непростые решения. Вот Павла такие мысли не посещают, просто потому что не с чего».

– Добрый день, – поздоровался, подходя к его столику Лемке. – Все в порядке?

– Вашими стараниями, Павел, – усмехнулся в ответ Маркус. – Добрый день.

На самом деле русские вели себя по-джентльменски. Прикрыв Прагу и их двоих немереными силами своей разведки, они в дела Маркуса демонстративно не лезли. Опекали его физически – их присутствие он замечал едва ли не ежеминутно, – но людей, с которыми он вступал в контакт, не трогали и даже не вели, и разговоры его, что характерно, не прослушивали тоже. Об этом Маркусу успели приватно «шепнуть» его собственные люди, о существовании которых русские наверняка догадывались, но вычислить которых вряд ли могли, потому что он разместил их в Праге загодя, имея в виду такие именно обстоятельства. Впрочем, он бы на месте русских поступил точно так же. Слишком много было поставлено на карту, чтобы разрушать то доверие, которое только-только начало складываться.

В целом два дня, на которые они с Павлом «отпросились» домой, прошли неплохо. Перейдя из одной Праги в другую, Маркус сразу же сделал несколько звонков – в Германию, Канаду и Мексику – и отправился гулять по городу. Люди, которых он ждал, прибыли уже вечером того же дня, что было не странно, так как ехали они не из «обеих Америк», как можно было бы предположить, исходя из того, когда и куда он звонил, а из мест, гораздо ближе расположенных к Праге. Потому и добрались так быстро и на встречу с ним явились не с пустыми руками. И новости, которые они привезли, были отличными. Даже сам Маркус, начиная крутить эту, скорее всего, последнюю в своей жизни операцию, не ожидал, что брошенные им с горы камешки породят лавину такой сокрушительной силы. Конечно, кое-какие признаки были налицо уже перед их уходом с Павлом и Деби на «ту сторону», но то, что произошло здесь в их отсутствие, превосходило все – даже самые смелые – предположения. Правительство, естественно, пало, и выборы досрочные были назначены, но чего Маркус совершенно не ожидал, так это беспрецедентной реакции населения на опубликованные, сначала в иностранной – преимущественно русской, разумеется, – а затем и в местной, израильской, прессе неаппетитные подробности коррупции и протекционизма, разъедавших изнутри правящую партию и ее союзников. Страну захлестнули массовые демонстрации и митинги, потрясли многотысячные марши протеста и новые разоблачения и скандалы, которые неминуемо должны были теперь возникнуть, даже если бы и не было того компромата, который в строго выверенных дозах скармливали отечественным и зарубежным СМИ люди Маркуса. Впрочем, что-то в этом роде он и планировал, но притом полагал, что вброс «компры» позволит ему лишь поддерживать народное негодование на умеренном огне, чтобы оно кипело себе потихонечку до самых выборов, не остывая, но и не перекипая. Однако вышло даже лучше, чем он ожидал, процесс приобрел естественный характер и развивался теперь сам по себе, чему в немалой степени способствовала крайне прагматичная политика Российской и Германской империй и недальновидная и неприемлемая в сложившихся обстоятельствах позиция, которую «от большого ума», вероятно, заняла Франция. Французы вообще оказались сами по себе «злобными бабуинами», как говаривал в давние уже времена кто-то из людей Маркуса, имея в виду неуклюжие действия САСШ в Мексике. Но у галлов на поверку вышло даже хуже. Они ударились в истерику, что в политике неуместно, и попытались вмешаться в ход событий, недальновидно используя все еще имеющиеся в их распоряжении многочисленные рычаги влияния. Однако, оттого ли, что они излишне спешили, или оттого, что действительно разучились ловить мышей, делали они это настолько грубо, что добились прямо противоположного эффекта. Раздражение в обществе, вызванное прямолинейной – а зачастую просто неумной, потому что наглой – политикой Франции, которое и без того зрело не первый год, выплеснулось в заголовки газет и речи ораторов. И неожиданно из друга и старшего партнера Израиля Франция в глазах обывателей превратилась едва ли не во врага, что было, по совести говоря, несправедливо, но кто говорит о совести и справедливости, когда ставкой в игре является будущее твоей собственной страны и всего человечества, между прочим, тоже? Теперь шансов на успех на выборах не имел уже ни один политик, которого можно было хотя бы заподозрить в слишком близких отношениях с французами, и наоборот, критики «душевного согласия», позиция которых еще недавно вызывала раздражение даже у тех, кто им сочувствовал в других вопросах, неожиданно предстали героями дня со всеми приятными для них последствиями, из этого факта вытекающими. В общем, судя по всему, на выборах, до которых оставалось ждать всего ничего, каких-то три недели, Бергер и его коалиция должны были не только победить, но победить с настолько впечатляющим преимуществом, что на ближайшие несколько лет настоящих конкурентов у них уже просто не будет.

– Все в порядке? – спросил Лемке.

– Вашими стараниями, Павел, – усмехнулся в ответ Маркус. – Добрый день.

– Наши люди вас только прикрывают, Маркус. – Павел сел напротив Маркуса и помахал рукой, подзывая официанта. – Вы же знаете, не в наших интересах ставить под сомнение так хорошо начавшееся сотрудничество.

– Не обижайтесь, – улыбнулся Маркус. – Все я знаю, но иногда хочется пошутить.

– А я и не обижаюсь, – пожал плечами Лемке. – Двойной кофе, будьте любезны, и пятьдесят грамм коньяка. – Он бросил быстрый взгляд на стойку бара и снова посмотрел на официанта. – Камю.

– Как у вас? – спросил Маркус, после того как официант отошел.

– Правительство предложения королевы, естественно, еще не обсуждало. – Лемке достал сигареты и зажигалку и положил их перед собой на стол. – Но премьер полагает, что в качестве рамок для будущих переговоров они вполне приемлемы.

«Вот как? – по-хорошему удивился Маркус. – Лемке успел встретиться с премьер-министром? Интересно, здесь, в Праге, или в Петербург летал?»

Очень может быть, что и летал. В конце концов, не так уж и далеко, а если за ним прислали что-нибудь особенно быстрое, то и вовсе пустяки. Но сам факт, что ни говори, примечательный.

«Серьезные люди, – обдумав слова Павла, решил Маркус. – Хорошо, что я в них не ошибся».

– Это хорошо, – сказал он вслух. – Потому что и мне предложения госпожи Нор кажутся вполне приемлемыми.

– А что у вас? – спросил Лемке, закуривая.

– Выборы через три недели, – усмехнулся Маркус. – Похоже, я был излишне пессимистичен, дела идут даже лучше, чем мы предполагали.

– Меня просили передать, – Лемке внимательно посмотрел Маркусу в глаза и чуть кивнул, – император посетит Иерусалим при первой же возможности, а возможность такая – скажем, посещение святых мест по случаю десятилетия восшествия на престол – представится сразу же после сформирования вашего нового правительства.

Ну что ж, получалось, что и здесь он не ошибся: Российская империя оказалась именно таким партнером, который нужен был в трудные времена, и особенно в такой щекотливой ситуации, когда волею обстоятельств вершить ход истории предстояло именно ему, Маркусу, за спиной которого было такое небольшое, по нынешним меркам, государство, как Израиль. И дело было даже не в том, что именно передал Маркусу полковник, а в том, от кого исходило сообщение. Судя по всему, в России правильно оценили масштаб происходящего. Оперативность, с которой был получен ответ, и уровень вовлеченных в дело людей не мог не поражать. Судя по всему, за вчерашний день Лемке успел – но главное, смог! – обсудить самые актуальные вопросы их «операции» и с премьер министром и с самим императором, который в России все еще оставался чем-то большим, чем конституционный монарх. Россия не Англия, в ней номинальные персонажи не приживаются, соответственно и вовлеченность царя во все это дело еще выше поднимало акции Российской империи в глазах Макса. Впрочем, не только это. Если исходить из тех «оговорок», которые позволил себе Лемке, из разведчика Павел стремительно превращался в доверенную персону высших эшелонов власти империи. И это было хорошо, потому что Маркусу было гораздо проще иметь дело с человеком, облеченным полномочиями, чем с простым агентом. Хорошо было и то, что предложения королевы не вызвали у русских моментальной негативной реакции, потому что, по мнению Маркуса, лучших рамок для будущего соглашения они все равно не получат, а договариваться с кузеном и его командой хочется или нет, но придется. Нет у них другого пути, вот в чем дело.

Обстоятельства и в самом деле не оставляли им выбора. Можно было, конечно, попробовать существование этих людей игнорировать, что было бы, естественно, верхом глупости, потому что характер этих людей был таков, что они просто не смогли не втянуть мир Маркуса в сферу своих интересов. И не со зла или из присущей им особой зловредности, а просто потому, что они, как газ, инстинктивно заполняли своей активностью любое находившееся в сфере досягаемости пространство. Людей такого сорта Маркус хорошо знал, встречал их – и неоднократно – на своем длинном жизненном пути, но кузен Макс и его компания еще и возможностями соответствующими обладали. Так что и вариант активного противодействия их экспансии, по здравом размышлении, отпадал тоже. Его не следовало даже рассматривать. Бодался теленок с дубом, как говорится. А о том, какая технологическая, а значит, и военная, мощь стоит за широкой спиной господина Дефриза, Маркус догадался еще во время неожиданного – во всех отношениях – визита кузена в его собственный Иерусалим. Побывав же теперь на другой стороне, Маркус увидел и узнал множество интереснейших вещей, но ничего нового, если говорить о главном, ему там не открылось. Все это он знал или как минимум предполагал заранее, и поэтому вариант, при котором можно было бы с этой новой – и, сказать по правде, огромной – силой договориться, представлялся лучшим из возможных. Тем более что и сами эти люди, как он успел убедиться, не были, в сущности, им врагами и зла их миру не желали. Вполне возможно, они даже желали ему добра, учитывая, что во Вселенной, как доподлинно знал теперь Маркус, существовали и другие, гораздо более опасные силы. Однако добро – понятие абстрактное, и каждый волен понимать его по-своему. Кажется, у соплеменников Павла Лемке была на этот счет даже поговорка.

«Что для русского хорошо, то для немца – смерть», – процитировал Маркус мысленно.

Ну что ж, в сущности, так и есть, если относиться к поговорке не дословно, а, как и положено, в расширительном смысле. И, следовательно, переговоры – раз уж та сторона сама их предложила – становились жизненно необходимыми, чтобы и свои интересы соблюсти, и другую сторону попытаться понять. А понять их, как успел убедиться Маркус, было совсем непросто. Ведь даже кузен Макс – все-таки родственник, как ни говори, да и встречались уже – интриговал Маркуса, чем дальше, тем больше, хотя, по идее, все должно было быть как раз наоборот. Но от правды не уйдешь, даже если очень захочешь. И сейчас, думая о своем кузене, Маркус должен был с неудовольствием признать, что не может с определенностью ответить даже на такой простой, казалось бы, вопрос, кто таков Макс Дефриз на самом деле, или, вернее, что он такое?

* * *

Они встретились только через восемнадцать дней после светопреставления, случившегося на так и оставшейся для Маркуса безымянной площади старого города Иерусалима. Тогда, сразу после боя, все еще оглушенный свалившимися ему на голову «впечатлениями», правду сказать, почти неподъемными в его возрасте, Маркус увидел Макса лишь мельком, даже не успев толком понять, откуда тот вдруг здесь взялся и куда потом столь стремительно исчез. И Виктор этот, который тоже оказался тем еще типом, ничего ему толком не объяснил. Однако из дальнейших разговоров неожиданно выяснилось, что та бешеной красоты молодая женщина, которая на глазах у Маркуса с удивительным – да что там, фантастическим! – мастерством и мужеством сражалась с этим инопланетным монстром, подозрительно похожим на обыкновенного южноафриканского негра, и погибшая там же, и тоже на его, Маркуса, глазах, эта женщина, оказывается, была женой, но одновременно – «Уму непостижимо!» – и внучатой племянницей кузена Макса. Услышав об этом, Маркус примерил себя на роль мужа Иланы – двоюродной сестры Деби – и только мысленно покачал головой, потому что сказать вслух то, о чем он подумал, было невозможно, да и неприлично. Но факт остается фактом, даже если он нам непонятен или не нравится. Это была жена Макса, и была она, как можно было понять из немногих услышанных Маркусом реплик, даже не человеком, то есть, возможно, и человеком, но не землянкой, это уж точно. Впрочем, и с этим матримониальным вопросом не все понятно Маркусу до конца, потому что если Ё являлась женой Макса, то какие же отношения связывали господина Дефриза с королевой Нор? Кем он ей приходится? Любовником? Фаворитом? Однако то, что успел увидеть и услышать Маркус после возвращения Макса и королевы – откуда, кстати? – такое предположение вроде бы не подтверждало.

– Вы уверены, что любой конфликт интересов должен обязательно заканчиваться мордобоем? – спросила она. – А что, если попробовать дружить?

– Ну что ж, – сказал Маркус, вежливо улыбнувшись женщине, сидевшей на противоположной стороне стола. – Можно попробовать, ваше величество. In tabellas referre[155]155
  Занести в протокол (лат.).


[Закрыть], как говаривали древние римляне. Запишем для памяти.

– Запишем, – спокойно кивнула Нор. – Но главное, давайте реализуем на практике, если не возражаете.

– Non progredi est regredi[156]156
  Не идти вперед – значит идти назад (лат.).


[Закрыть], – пожал плечами Маркус, которого ни с того ни с сего пробило вдруг на стопудовую латынь. Не иначе как от напряжения. – Было бы глупо отказываться.

– Вот и не отказывайтесь, – улыбнулась она. – Вы ведь неглупый человек, Маркус.

Ее асимметричное лицо и спокойный взгляд из-под полуопущенных век вызывали у Маркуса необъяснимое беспокойство.

– Хотелось бы так думать. – Он едва удержался от того, чтобы не брякнуть очередное свое «Meo voto»[157]157
  Букв.: по моему мнению (лат.).


[Закрыть] и с облегчением перевел дух. Разговор, если подумать, складывался вполне благополучно. Однако, как выяснилось в следующее мгновение, он явно поспешил с выводами.

– А о чем вы все время хотите меня спросить, но не решаетесь? – неожиданно спросила Нор.

– Я? – Ему неприятно было ощущать себя мальчишкой, попавшимся за подглядыванием в женской раздевалке, но, похоже, так все и обстояло.

– Ты, – усмехнулся молчавший до сих пор Макс. – А спросить, дорогая, мой кузен хотел о том, как определяются наши с тобой отношения. Ведь так, Маркус?

Хорошо, что Маркус разучился краснеть еще много лет назад, иначе бы он точно покраснел.

– С чего ты взял? – сделал он удивленные глаза.

– Законный вопрос, – как ни в чем не бывало снова улыбнулась Нор, если, конечно, то, что вытворяли ее полупарализованные губы, можно было назвать улыбкой. – Не стесняйтесь, Маркус, вы в своем праве. Я предложила вам дружбу, не так ли? А дружба подразумевает известную степень откровенности. Наши отношения определяются как matrimonium instum[158]158
  Действительный брак (лат.).


[Закрыть]. Вы удовлетворены?

– Вполне, – криво усмехнулся Маркус, уже догадавшийся, как должны были восприниматься собеседницей его очень вольные переводы с латыни.

От воспоминания об этом разговоре его и сейчас едва не бросило в жар, однако и этот разговор тоже со всей очевидностью доказывал, что вести переговоры с людьми, о которых так мало знаешь, как это случилось теперь с Маркусом, труд не из легких. Ведь для успешного диалога необходимо – хотя бы вчерне – понимать противоположную сторону, но как раз это-то и являлось проблемой. Маркус никак не мог их «ухватить». Иногда ему казалось, что он начинает понимать этих людей, но уже в следующую секунду выяснялось, что понимание его было, в лучшем случае, поверхностным. Все здесь было совсем непросто. Чтобы понять их мотивы, для начала следовало хотя бы разобраться с тем, кто они такие. Дешевые авантюристы, волею обстоятельств завладевшие волшебной лампой Аладдина, или серьезные трезвые люди, находящиеся в своем праве? Что характерно, они совершенно спокойно давали ему повод думать о них все, что угодно, предоставив полную свободу «взвешивать и судить» так, как ему заблагорассудится. Хотя, с другой стороны, за таким их поведением, вполне возможно, скрывался тонкий умысел, но тогда чего они, собственно, добивались? Хотели его запутать и заставить совершать поспешные действия? Тоже возможно, но с тем же успехом они могли применить к нему и более действенные средства, а то, что таковые у них имеются, Маркус знал теперь совершенно точно. Вопрос, однако, случайно ли он об этом узнал, или это тоже было частью их игры?

– Не волнуйтесь, Маркус, – усмехнулась неожиданно полностью «выздоровевшая» Нор и аккуратно положила в выстеленную стеганым бархатом квадратную шкатулку красного дерева небольшой невзрачный на вид шар, по-видимому, выточенный из какого-то камня, похожего на песчаник. – К вам я эту штуку применять не буду.

Она закрыла выпуклую крышку, щелкнул замок, и Маркус вдруг догадался, что резное темное дерево маскирует какой-то другой, многократно более прочный и надежный материал.

– Его зовут «Пленитель Душ», и он сродни вашему «магендовиду», но у него другие функции. – Она легко подняла шкатулку за ручку, вделанную в крышку, и передала ее своему телохранителю, и этот молодой атлетически сложенный мужчина вынужден был взять «деревянный ларец» двумя руками, чтобы справиться с его тяжестью.

– Впрочем, вы видели…

О да. Он видел, как встрепенулся и сразу же застыл строй новобранцев, среди которых видны были и европейцы, и африканцы, и азиаты. Все они теперь смотрели на королеву Нор с одинаковым выражением любви и преданности.

– Что поделать, – объяснила она, холодно улыбнувшись. – У меня нет времени ждать, пока контрразведка выявит всех шпионов, потенциальных предателей и неуравновешенных искателей приключений. Вы понимаете? Наши люди воспитаны в традиции, они знают меня много лет, у них есть идеалы и представление о чести. А что есть у этих бывших наемников, уголовников и наркоманов? Ничего у них нет, вернее, не было…

«Не было. Возможно, что и так, но, с другой стороны…»

Маркус вполне допускал, что у тех мужчин и женщин, которые на его глазах практически нечувствительно – мгновенно и, как он понимал, необратимо – превратились в рекрутов этой их Аханской империи, за душой действительно не было ничего такого, о чем стоило бы по-настоящему жалеть. За душой или в душе и в прошлом, разумеется, однако выглядело все это не сказать чтоб очень аппетитно. Страшновато все это выглядело, вот в чем дело. Впрочем, Маркус давно уже не был сентиментальным юношей, приходящим в ужас от несовершенств окружающего мира. Иногда он даже сомневался, что вообще хоть когда-нибудь был таким. Поэтому, «проглотив», не поморщившись, очередную порцию горького лекарства против иллюзий, он задумался совсем о другом.