Текст книги "Частные начала в уголовном праве"

«Не подлежит уголовной ответственности лицо, совершившее деяния, предусмотренные частью первой статьи 121 или частью первой статьи 122, если другое лицо, зараженное венерической болезнью либо поставленное в опасность заражения ВИЧ-инфекцией, было своевременно предупреждено о наличии у первого этой болезни и добровольно согласилось совершить действия, создавшие опасность заражения».

3. Ранее проблема уголовной ответственности за деяния, ущемляющие свободу лица с его согласия, не подлежали детальному научному рассмотрению.

В начале XX столетия С. В. Познышев писал: «Если человек соглашается быть по тем или иным причинам запертым куда-либо, то лишающий свободы действует без сознания насильственности своих действий; он сознает также, что добровольное лишение себя свободы не чувствуется субъектом так болезненно, как принудительное лишение свободы. И здесь воля действующего совсем иная, чем в действительных преступлениях против свободы»[287]287
  Познышев С. В. Основные начала науки уголовного права. Вып. 1. М., 1907. С. 158.


[Закрыть].

Аналогичную позицию занимал Н. С. Таганцев. По его мнению, «не может считаться преступником тот, кто запер другого в комнате по его просьбе или связал ему руки»[288]288
  Таганцев Н. С. Русское уголовное право: Лекции. Часть Общая: В 2 т. М., 1994. Т. 1. С. 123.


[Закрыть].

В советской и российской доктрине ученые ограничивались лишь констатацией того факта, что преступления, посягающие на свободу личности, совершаются против ее воли.

В этой связи возникает вопрос: правомерно ли ущемление свободы человека при наличии на то его согласия?

Сложность правовой оценки подобного деяния затруднено введением в УК РФ новых составов: ст. 127¹ «Торговля людьми» и ст. 127² «Использование рабского труда» и назывным характером диспозиций ст. 126, 127, 128 УК РФ и пр.

Обращаясь к проблеме торговли людьми и использования рабского труда, Н. С. Таганцев отмечал, что «не может быть наказан за посягательство на свободу тот, кто обращается с каким-либо лицом как с рабом, если только на это было дано согласие и в условиях действия нет нарушения каких-либо общественных интересов»[289]289
  Там же. С. 126.


[Закрыть]. Свою позицию он обосновывал следующим образом: существование известного гражданского положения о том, что недействительны договоры, противные добрым нравам, и что, в частности, недействителен договор, в силу коего одно лицо становилось бы рабом или крепостным другого, не противоречит установленному выше началу, так как это положение свидетельствует только, что государство не допускает права требовать осуществления такого договора и дает право заключившему его не исполнить соглашения; но отсюда нельзя вывести уголовной ответственности лица, воспользовавшегося добровольным осуществлением такого договора со стороны обязавшегося, если, конечно, учиненное не составляет особо наказуемого деяния[290]290
  Там же. С. 127.


[Закрыть]. С данной позицией сложно согласиться. Если уголовный закон преступность деяния будет связывать с наступлением реальных преступных последствий, то все составы в УК РФ будут носить материальный характер.

Предпочтительной представляется позиция Л. С. Белогриц-Кот-ляревского, который высказывался категорически против признания правомерными случаев торговли людьми и использования рабского труда. Критикуя позицию Н. С. Таганцева, Кесслера и Ортмана, исследователь отмечает: «Согласие пострадавшего лишено безусловного значения даже при посягательствах на имущество и честь, не говоря уже о посягательствах на свободу.. Кодексы многих культурных стран объявляют наказуемым торг невольниками и продажу в рабство, а также сманивание женщин для продажи в гарем и в дома терпимости, хотя бы эти акты были учинены и с согласия потерпевшего; запрещая, безусловно, таким образом, институты, несовместные с развитием гражданственности и с правом личности на свободу и целостность тела, государство тем самым как бы подразумевает преступность лишения или ограничения этих прав вообще, независимо от воли их субъекта»[291]291
  Белогриц-Котляревский Л. С. Учебник Русского уголовного права. Общая и Особенная части. Киев, 1903. С. 248—249.


[Закрыть].

Полагаем, что установление уголовно-правового запрета на торговлю людьми и использование рабского труда обусловлено не только необходимостью охраны отдельной личности от посягательств на ее свободу, но и важностью обеспечения и реализации основных принципов государства, запрещающих рабство и работорговлю. Положения Российской Конституции, регламентирующие охрану свободы личности (ст. 2 и ст. 22 Конституции РФ 1993 г.), корреспондируют со ст. 4 Всеобщей декларации прав человека 1948 г. (никто не должен содержаться в рабстве или подневольном состоянии; рабство и работорговля запрещаются во всех видах). Устанавливая уголовно-правовой запрет на торговлю людьми и использование рабского труда, Россия выполняет взятые на себя международно-правовые обязательства и имплементирует в национальное уголовное законодательство нормы международного права[292]292
  Россия, в частности, подписала и ратифицировала: Конвенцию ООН относительно рабства 1926 г.; Конвенцию ООН о борьбе с торговлей людьми и эксплуатацией проституции третьими лицами 1949 г.; Конвенцию ООН об упразднении рабства, работорговли и институтов и обычаев, сходных с рабством, 1956 г.; Факультативный протокол к Конвенции ООН о правах ребенка, касающийся торговли людьми, детской проституции и детской порнографии, 2000 г. и др.


[Закрыть].

В настоящее время деяния, предусмотренные ст. 127¹ и ст. 127² УК РФ, должны оцениваться не только как посягательства на личную свободу человека, но и как крайне опасные антисоциальные явления, нарушающие гарантированные международно-правовыми и национальными документами неотъемлемые права человека и причиняющие существенный вред государственным и частным интересам. С этой позиции очевидным является тот факт, что торговля людьми, а равно использование рабского труда должны оцениваться правоприменителем как преступные деяния, независимо от воли пострадавшего.

Решение вопроса об уголовно-правовой оценке согласия лица на похищение затрудняется назывным характером диспозиции ст. 126 УК РФ.

В доктрине уголовного права под похищением человека обычно понимаются умышленные противоправные действия, направленные на тайный или открытый захват и изъятие живого человека из привычной среды обитания помимо его воли, перемещение его и удержание в установленном месте, совершенное путем психического, физического насилия или обмана[293]293
  Расследование похищения человека. М., 2002. С. 38.


[Закрыть].

Очевидно, что общественная опасность похищения в значительной мере обусловлена тем, что посягательство совершается помимо воли потерпевшего. Это обстоятельство должно найти свое отражение в описательной диспозиции ч. 1 ст. 126 УК РФ, и мы предлагаем следующую ее редакцию:

«Похищение человека, т. е. совершенные против воли потерпевшего умышленные противоправные действия, направленные на тайный или открытый захват и изъятие живого человека из привычной среды обитания, перемещение его и удержание в установленном месте, совершенное путем психического, физического насилия или обмана».

Реализация данного предложения на практике позволила бы разграничить случаи правомерного и противоправного захвата, перемещения и удержания лица по признаку наличия либо отсутствия его согласия, а равно способствовала бы решению проблем квалификации похищения и отграничения его от смежных составов.

Обращаясь к проблеме незаконного лишения свободы и незаконного помещения в психиатрический стационар, следует также отметить несовершенство диспозиций ст. 127 и ст. 128 УК РФ. Их назывной характер не позволяет дать однозначный ответ на вопрос о правомерности этих деяний, совершенных с согласия пострадавшего.

Полагая, что лишение свободы по воле лица, равно как и его помещение в психиатрический стационар не являются преступлениями при соблюдении прочих требований закона, считаем возможным конкретизировать их противоправность и несколько изменить диспозицию норм.

В науке уголовного права нет единства мнений относительно незаконного лишения свободы. Под ним понимаются и «лишение свободы вопреки судебному решению»[294]294
  См.: Кибальник А. Г., Соломоненко И. Г. Практический курс уголовного права России. Ставрополь, 2001. С. 247.


[Закрыть], и «действия виновного вопреки согласию и воле потерпевшего»[295]295
  Курс уголовного права. Общая часть: Учебник для вузов / Под ред. Г. Н. Борзенкова, В. С. Комисарова. М., 2002. Т. 3. С. 221.


[Закрыть]. Подходя расширительно к толкованию термина «незаконность», мы склонны относить к незаконным случаи лишения свободы и вопреки судебному решению, и вопреки воли пострадавшего. Во избежание противоречий и проблем в правоприменительной деятельности предлагаем изменить редакцию диспозиции ч. 1 ст. 127 УК РФ, указав:

«Незаконное, то есть против воли потерпевшего или вопреки судебному решению лишение человека свободы, не связанное с его похищением, – наказывается…»

Диспозицию ч. 1 ст. 128 УК РФ целесообразно сформулировать следующим образом:

«Незаконное, то есть против воли потерпевшего или вопреки судебному решению помещение лица в психиатрический стационар, – наказывается…»

4. Ранее мы раскрывали свою позицию относительно уголовно-правовой оценки согласия потерпевшего при посягательствах на честь и достоинство. Считая излишним полное воспроизведение рассмотренных выше положений и доводов, остановимся только на наиболее принципиальных моментах:

– исходя из специфики причинения вреда чести и достоинству, когда ущерб наносится посредством изменения оценки человеческих качеств окружающими и самой личностью, представляется, что в случае волеизъявления лица на осуществление объективно оскорбительных действий, деяние не признается преступным, поскольку отсутствует сам факт преступных последствий;

– как известно, одним из требований законодательной техники является применение в разных частях законодательства одного и того же термина в одном и том же значении. Данное правило остается непреложным и при квалификации специальных случаев оскорбления (ст. 297, 319, 336 УК РФ). Исходя из этого, можно заключить, что согласие представителя власти (конкретно-специального лица) на объективно унизительные действия в отношении себя также уничтожает преступность деяния.

5. Сложности в оценке пределов допустимого ущемления половой свободы и неприкосновенности личности с ее согласия объясняются двойственностью объекта рассматриваемых деяний, а также несовершенством конструкций составов ст. 131—135 УК РФ.

В этой связи приоритетным видится решение следующих задач при оценке деяний, посягающих на половую свободу и неприкосновенность:

– установление уголовно-правовой значимости согласия пострадавшего и охрана половой неприкосновенности личности;

– определение пределов волеизъявления лица в рамках реализации его половой свободы;

– оценка границ допустимого согласия лица при насильственных половых действиях.

Правовую оценку посягательства законодатель ставит в зависимость от его направленности, выделяя в числе объектов правовой охраны половую свободу и половую неприкосновенность.

Рискнем предположить, что согласие лица, достигшего 16 лет, на половое сношение или иные действия сексуального характера является формой реализации им своей половой свободы и исключает преступность деяния.

Действия, направленные на половую неприкосновенность лица, напротив, вне зависимости от его волеизъявления признаются преступным.

Поскольку формы сексуальных отношений на добровольной основе могут быть различными, важно заострить внимание на так называемых нетипичных способах получения сексуального удовлетворения: мазохизм, садизм, садомазохизм.

Буквальное толкование ст. 131 и 132 обнаруживает коллизию в УК РФ. С одной стороны, законодатель признает свободу лица, достигшего определенного возраста, на удовлетворение своих сексуальных потребностей любым способом, а с другой, ограничивает применение насилия при половом контакте, оценивая деяние как изнасилование или насильственное действие сексуального характера.

В частности, признавая изнасилованием половое сношение с применением насилия или с угрозой его применения к потерпевшей или к другим лицам либо с использованием беспомощного состояния потерпевшей (ч. 1 ст. 131 УК РФ), законодатель не указывает на такой существенный признак противоправности деяния, как его совершение против воли лица.

В целях разрешения данного противоречия предлагаем изменить диспозиции ч. 1 ст. 131 и ч. 1 ст. 132 УК РФ и сформулировать их следующим образом:

«1. Изнасилование, то есть совершенное против воли потерпевшей половое сношение с применением насилия или с угрозой его применения к потерпевшей или к другим лицам либо с использованием беспомощного состояния потерпевшей»;

«1. Мужеложство, лесбиянство или иные действия сексуального характера, совершенные против воли потерпевшего (потерпевшей) с применением насилия или с угрозой его применения к потерпевшему (потерпевшей) или к другим лицам либо с использованием беспомощного состояния потерпевшего (потерпевшей)».

Такая законодательная конструкция существенным образом облегчит уголовно-правовую оценку сексуальных действий, совершенных с согласия лица, и придаст последовательность процессу дифференциации уголовной ответственности за сексуальные преступления. Она позволит также гарантировать свободу личности на удовлетворение половых потребностей.

Более того, закрепление дополнительного признака противоправности половых преступлений позволит более последовательно подойти к оценке насилия при добровольном сексуальном контакте. Думается, вопрос об уголовной ответственности за причинение вреда должен решаться в соответствии с обозначенными ранее пределами правомерности действий, направленных на здоровье личности, с ее согласия.

6. Анализируя влияние частного интереса на уголовно значимые случаи нарушения конституционных прав и свобод человека и гражданина, следует обратиться к типологизации деяний, предусмотренных в главе 19 УК РФ.

В теории уголовного права в зависимости от характера непосредственного объекта принято выделять три группы преступлений:

– посягающие на политические права и свободы человека и гражданина;

– посягающие на социальные права и свободы;

– направленные на нарушение личных прав и свобод человека и гражданина[296]296
  См., например: Истомин А. Ф. Особенная часть уголовного права. М., 1998. С. 119; Уголовное право. Особенная часть: Учебник для вузов / Под ред. И. Я. Козаченко, З. А. Незнамовой, Г. П. Новоселова. М., 1998. С. 147.


[Закрыть].

Не вызывает сомнений тот факт, что пределы правомерности действий, направленных на нарушение конституционных прав и свобод человека, в первую очередь определяются характером такого нарушения. Если в результате деяния страдает не только изъявившее согласие лицо, но и порядок реализации конституционных прав и свобод человека, волеизъявление потерпевшего не может рассматриваться как обстоятельство, исключающее преступность содеянного.

Что касается приведенной выше типологизации преступлений, то только в третье группе деяний согласие жертвы исключает уголовную ответственность. К деяниям, правомерность которых определяет волеизъявление пострадавшего, можно отнести следующие: нарушение неприкосновенности частной жизни (ст. 137 УК РФ); нарушение тайны переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных или иных сообщений (ст. 138); нарушение неприкосновенности жилища (ст. 139); нарушение авторских и смежных прав (ст. 146) и нарушение изобретательских и патентных прав (ст. 147 УК РФ).

Данное положение нельзя признать безусловным: согласие пострадавшего исключает преступность нарушений личных конституционных прав человека и гражданина только в случаях, если эти права и свободы выступают основным непосредственным объектом посягательства.

7. Уголовно-правовое значение согласия потерпевшего при посягательствах на интересы семьи и несовершеннолетних во многом определяется ценностью охраняемых законом благ.

Проведенный нами анализ позволил заключить, что волеизъявление пострадавшего может исключать уголовную ответственность только при разглашении тайны усыновления (удочерения). Данный вывод основывается на положениях ст. 155 УК РФ, предусматривающей уголовную ответственность за разглашение тайны усыновления (удочерения) вопреки воле усыновителя, совершенное лицом, обязанным хранить факт усыновления (удочерения) как служебную или профессиональную тайну, либо иным лицом из корыстных или иных низменных побуждений.

При совершении иных деяний, предусмотренных главой 20 УК РФ, уголовная ответственность виновного наступает независимо от воли потерпевшего.

8. Дискуссионной для отечественной теории уголовного права является проблема определения границ отчуждения имущественных прав личности с ее согласия.

Вопрос о правовом значении согласия на отчуждение имущественных прав стоит на стыке гражданского и уголовного права.

С одной стороны, ч. 1 ст. 209 ГК РФ в числе основных правомочий собственника называет право владения, пользования и распоряжения, а с другой – способ реализации данных правомочий в ряде случаев носит уголовно наказуемый характер.

Н. С. Таганцев, исследуя данную проблему, отмечал: «Согласие обладателя нарушенного интереса устраняет преступность имущественных посягательств в виде захвата имущества или его истребления, так как передача, уступка имущества, хотя бы для его уничтожения, составляет для его обладателя, по общему правилу, несомненное право. Весь вопрос сводится только к точному установлению, принадлежит ли уступившему право на уступленный интерес и в каком объеме: с согласия собственника дома этот дом может быть разрушен до основания, но он не может быть сожжен, как скоро вокруг него находятся чужие строения»[297]297
  Таганцев Н. С. Русское уголовное право: Лекции. Часть Общая: В 2 т. М., 1994. Т. 1. С. 179.


[Закрыть].

В советский период справедливость данного подхода практически не подвергалась сомнению. Так, например, А. Н. Красиков отмечал, что уничтожение, изъятие, обращение в собственность, а равно повреждение чужого имущества с согласия собственника есть не что иное, как следствие осуществления собственником своего субъективного права[298]298
  Красиков А. Н. Сущность и значение согласия потерпевшего в советском уголовном праве. Саратов, 1976. С. 28.


[Закрыть].

Соглашаясь с приведенным выше мнением, считаем необходимым указать на то, что правомочия собственника нередко ограничиваются публичными интересами, которые исключают признание деяния правомерным.

В целом, анализ границ частного интереса при отчуждении собственником имущественных прав позволил прийти к следующим выводам:

– согласие лица на отчуждение, повреждение, а равно уничтожение своего имущества является формой выражения одного из непременных правомочий собственника – права распоряжения имуществом;

– выражение воли собственника на отчуждение, повреждение или уничтожение имущества исключает уголовную ответственность третьих лиц, если соблюдены требования допустимости согласия (иными словами, пострадавший дает согласие на причинение вреда имуществу, находящемуся в его личной собственности);

– имущество собственника не должно быть предметом преступлений, предусмотренных ст. 243 УК РФ;

– и, наконец, способ отчуждения имущества не должен носить общественно опасного и противоправного характера.

Глава III
Иные правовые институты, расширяющие частные начала в уголовном праве

3.1. Институт примирения с потерпевшим в системе диспозитивных начал уголовного права России

Одним из относительно новых, но перспективных направлений развития частных начал в российском уголовном праве является институт освобождения от уголовной ответственности в связи с примирением с потерпевшим. Согласно ст. 76 УК РФ 1996 г. «лицо, впервые совершившее преступление небольшой или средней тяжести, может быть освобождено от уголовной ответственности, если оно примирилось с потерпевшим и загладило причиненный потерпевшему вред». Несмотря на то обстоятельство, что нормативные предписания ст. 76 УК РФ являются в настоящее время единственным официально закрепленным способом отражения частных интересов потерпевшего в уголовном праве, их практическая реализация не позволяет достигать тех социально значимых задач, которые перед этой нормой поставлены.

Объяснение данной ситуации видится в низком уровне юридической техники ст. 76 УК РФ. В числе недостатков анализируемой нормы можно назвать как элементарные стилистические погрешности, так и ошибки, в основе которых лежит неверное восприятие социальной направленности уголовного закона, его фундаментальных понятий и категорий.

Первая проблема, с которой приходится сталкиваться правоприменителю, касается определения основания данного вида освобождения от уголовной ответственности.

Понимая под основанием «явление, выступающее как необходимое и достаточное условие какого-либо другого явления»[299]299
  Философский словарь / Под ред. М. М. Розенталя. М., 1975. С. 298.


[Закрыть] и усматривая в анализируемом виде освобождения от уголовной ответственности дискреционный характер, полагаем, что основание освобождения слагается из двух непременных элементов: факта примирения с потерпевшим и положительного решения государственного органа о возможности освобождения. С этих позиций сложно признать обоснованным мнение тех авторов, которые основанием освобождения считают только событие примирения с потерпевшим[300]300
  Сухарева Н. Д. Общеуголовное освобождение от ответственности в российском уголовном праве. М., 2005. С. 153; Давыдова Е. В., Кибальник А. Г., Соломоненко И. Г. Примирение с потерпевшим в уголовном праве. Ставрополь, 2002. С. 55.


[Закрыть].

Характерно, что именно определение понятия «примирение с потерпевшим» вызывает наибольшие споры в теории уголовного права.

В частности, Н. Д. Сухарева рассматривает его как «акт обоюдного добровольного поведения потерпевшего и лица, совершившего преступление, в результате которого достигается юридически значимое соглашение. Примирение – это юридический акт, имеющий правопрекращающий характер»[301]301
  Сухарева Н. Д. Общеуголовное освобождение от ответственности в российском уголовном праве. М., 2005. С. 160.


[Закрыть]. Безусловно, примирение является обоюдным добровольным поведением сторон, однако данное обстоятельство еще не говорит о том, что это поведение само по себе есть достаточное основание для применения ст. 76 УК РФ. Свидетельство тому – прямое указание в законе на возможность, а не на необходимость освобождения виновного от уголовной ответственности.

Возражения вызывает также точка зрения Г. М. Якобашвили. Под примирением он понимает «заявление потерпевшего об отказе от ранее поданного им заявления о привлечении лица, совершившего преступление, к уголовной ответственности либо его волеизъявление о прекращении уголовного дела в отношении обвиняемого в связи с достижением с ним согласия и мира»[302]302
  Якобашвили Г. М. Освобождение от уголовной ответственности в связи с примирением с потерпевшим: Автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2001. С. 12.


[Закрыть].

Думается, нельзя признать обоснованным рассмотрение материально-правового понятия через анализ определенных процессуальных действий. Взаимосвязь уголовной и уголовно-процессуальной отраслей права в настоящее время является впечатляющей, однако, у нас нет оснований стирать границы между ними, заниматься заимствованием понятий и проецированием их признаков на понятия другой отрасли. Более того, логически недопустимо определять причину через результат, т. е. факт примирения через подачу заявления о прекращении уголовного дела в отношении обвиняемого.

Непоследователен в трактовке понятия «примирение с потерпевшим» Х. Д. Аликперов. С одной стороны, он рассматривает его как «акт компромисса, достигнутого не столько между виновным и потерпевшим, сколько между государством и преступником»[303]303
  Аликперов Х. Д Преступность и компромисс. Баку, 1992. С. 132.


[Закрыть], а с другой – видит в нем «отказ потерпевшего от поданного им заявления о привлечении лица, совершившего преступление, к уголовной ответственности»[304]304
  Аликперов Х. Освобождение от уголовной ответственности с связи с примирением с потерпевшим // СПС «Консультант Плюс».


[Закрыть]. Приведенные выше определения одного и того же института, на наш взгляд, не столько дополняют, сколько противоречат друг другу. В первом случае автор усматривает основу примирения во взаимоотношении государства и преступника (не разъясняя, какая роль в этом компромиссе отводится пострадавшей стороне), а во втором – между государством и потерпевшим, игнорируя волю лица, совершившего преступление (в то время как положительное значение примирения заключается в достижении соглашения между преступником и потерпевшим).

Многие исследователи рассматривают сущность примирения через анализ его последствий и понимают под ним «отказ потерпевшего от просьбы привлечь виновного к уголовной ответственности либо просьбу прекратить уголовное дело, возбужденное по его заявлению»[305]305
  См.: Российское уголовное право / Под ред. М. П. Журавлева. М., 1999. С. 233.


[Закрыть], а равно «снятие потерпевшим своих претензий к лицу, совершившему преступление»[306]306
  Галиагбаров Р. Р. Уголовное право. Общая часть. Краснодар, 1999. С. 366.


[Закрыть].

Констатация того факта, что в большинстве случаев при примирении «последнее слово» остается за потерпевшим (т. е. именно он решает, достигнуто ли примирение), позволяет некоторым авторам сводить эту процедуру исключительно к прощению потерпевшим виновного.

Так, например, Л. В. Головко полагает, что речь в ст. 76 УК РФ должна идти не о примирении потерпевшего и лица, совершившего преступление, а о прощении со стороны потерпевшего, поскольку «примирение уместно в тех случаях, когда идет противоборство и в этом противоборстве обе стороны, образно говоря, не правы. Здесь же одно лицо посягает на права другого, есть лицо, совершившее преступление, есть потерпевший от этого преступления»[307]307
  Головко Л. В. Новые основания освобождения от уголовной ответственности и проблемы их процессуального применения // Государство и право. 1997. № 8.


[Закрыть]. Автор по-новому трактует понятие «прощение», выделяя в числе его обязательных предпосылок возмещение причиненного преступлением вреда и принесение извинения потерпевшему виновным в форме, удовлетворяющей потерпевшего[308]308
  Там же.


[Закрыть].

В русском языке под примирением понимается «восстановление согласия»[309]309
  Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1995. С. 584.


[Закрыть] или «действия по прекращению ссоры, тяжбы»[310]310
  Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1998. Т. 3. С. 426.


[Закрыть]. Во всех без исключения случаях примирение представляет собой процедуру достижения между сторонами определенного консенсуса, согласия по интересующему их вопросу. В силу многостороннего (как минимум, двустороннего) характера подобных отношений их не следует сводить к волевым актам одной стороны, в частности к процедуре прощения.

В целом, под примирением с потерпевшим целесообразно рассматривать обоюдное и добровольное соглашение, компромисс между потерпевшим и преступником.

Данное определение применимо, однако, к самому понятию «примирение», а не к институту освобождения от уголовной ответственности. Примирение с потерпевшим в ст. 76 УК РФ выступает юридическим условием освобождения от уголовной ответственности только в совокупности с решением соответствующего государственного органа.

Последнее обстоятельство позволяет некоторым исследователям утверждать, что «примирение с потерпевшим относится к уголовно-правовому институту медиации»[311]311
  Шатихина Н. С. Институт примирения с потерпевшим как форма медиации в уголовном праве // Журнал «Российское право в Интернете». http://abit.msal.ru


[Закрыть].

Медиационные отношения, как известно, всегда являются трехсторонними. Они предполагают участие потерпевшего, виновного и государства, которое через свои уполномоченные органы осуществляет контроль за процессом поиска компромисса между сторонами конфликта.

В нашем случае примирение – это двусторонние отношения между потерпевшим и виновным, которые являются основанием для дальнейшего развития отношений «государство – преступник» и «государство – потерпевший» в рамках освобождения от уголовной ответственности (правовой медиации).

Под медиацией мы понимаем специфический уголовно-правовой механизм урегулирования конфликта в обществе, возникшего в результате совершения преступления, реализуемый в виде совокупности взаимонаправленных юридически значимых действий участников конфликта при посреднической роли государственных органов. На этом основании следует дифференцировать различные по своему характеру правовые явления: примирение с потерпевшим и медиационные отношения.

Обратимся к анализу последних.

Субъектами медиационных отношений являются:

1) потерпевший;

2) лицо, совершившее преступление, или субъект преступления;

3) государство в лице уполномоченных органов.

Правовой статус потерпевшего применительно к рассматриваемому институту крайне противоречив. В целом, в теории уголовного права можно выделить следующие позиции, касающиеся потерпевшего как субъекта примирения.

Одни авторы рассматривают его только как материальную фигуру. Так, Г. Р. Якобашвили видит в потерпевшем лицо (физическое или юридическое), которое непосредственно пострадало от совершения преступления[312]312
  См. Якобашвили Г. Р. Освобождение от уголовной ответственности в связи с примирением с потерпевшим: Автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2001. С. 14; Шатихина Н. С. Институт примирения с потерпевшим как форма медиации в уголовном праве // Журнал «Российское право в Интернете». http://abit.msal.ru


[Закрыть], а Н. Д. Сухарева – «любого человека, в отношении которого совершено преступление и которому в результате этого причинен либо мог быть причинен моральный, физический или имущественный вред»[313]313
  Сухарева Н. Д. Общеуголовное освобождение от ответственности в российском уголовном праве. М., 2005. С. 153.


[Закрыть].

Иную позицию занимает А. В. Ендольцева. Справедливо отмечая комплексность института примирения с потерпевшим, автор необоснованно рассматривает «потерпевшего» только как признак преступления, заключая, что его уголовно-правовое понятие уже процессуального, «поскольку есть множество преступлений, в которых с точки зрения уголовного права нет потерпевшего, так как виновный посягает не на личность, а на иные объекты»[314]314
  Там же. С. 97.


[Закрыть]. Ранее нами раскрывалась наша собственная позиция относительно уголовно-правового статуса потерпевшего. Не повторяясь, отметим лишь, что признание или непризнание лица потерпевшим от преступления зависит не только от того, предусматривает ли состав преступления такой факультативный признак, как наличие потерпевшего, или нет.

По нашему мнению, потерпевшим в уголовном праве России должно признаваться лицо, законные права и интересы которого нарушены при совершении преступного посягательства. Однако если рассматривать примирение с потерпевшим как комплексный институт, следует признать, что одного лишь уголовно-правового статуса потерпевшего недостаточно для того, чтобы лицо выступило стороной медиационных отношений. Поскольку сторонами в этих отношениях являются не только потерпевший и преступник, но и государство в лице своих специализированных органов, эти отношения предполагают определенную процессуальную процедуру, которая, в свою очередь, невозможна без участия в ней лиц, обладающих процессуальным статусом.

Несомненно, пострадавшее лицо имеет право пойти с преступником на примирение с момента совершения преступления, однако для возникновения медиационных отношений такое лицо должно обладать не только правовыми, но и процессуальными признаками потерпевшего.

В теории и на практике наибольшие сложности вызывает вопрос о правоспособности потерпевшего как субъекта примирения.

Согласно ч. 2 ст. 17 ГК РФ общая правоспособность лица возникает в момент его рождения и прекращается смертью. Гражданская дееспособность физического лица по общему правилу в полном объеме возникает по достижении восемнадцатилетнего возраста (ст. 21 ГК РФ). С совершеннолетием связывается способность лица являться полноценным участником практически всех общественных отношений, поэтому этот возраст и считается возрастом общегражданской дееспособности. Но гражданское право наделяет определенной мерой дееспособности и несовершеннолетних. Также поступает и российский уголовный закон в отношении субъекта преступления. При этом он не устанавливает минимальный возраст потерпевшего, что нельзя не признать справедливым и разумным.

Придание лицу статуса потерпевшего не должно зависеть от его возраста и дееспособности. Иное решение вопроса поставило бы под сомнение социальную значимость уголовного закона, призванного охранять личность от преступных посягательств, особенно в тех ситуациях, когда сам потерпевший не в состоянии защитить себя в силу физической или психической беспомощности.

Неспособность лица в ряде случаев самостоятельно реализовывать свои права в рамках уголовно-правовых отношений позволила некоторым авторам выдвинуть и обосновать точку зрения о необходимости достижения потерпевшим дееспособности как непременного условия примирения в рамках ст. 76 УК РФ.

В частности, Е. В. Давыдова, А. Г. Кибальник и И. Г. Соломоненко отмечают, что «признание в гражданском порядке несовершеннолетнего полностью дееспособным должно создавать его полную уголовно-правовую дееспособность»[315]315
  Давыдова Е. В., Кибальник А. Г., Соломоненко И. Г. Примирение с потерпевшим в уголовном праве. Ставрополь, 2002. С. 48.


[Закрыть]. Включая категорию «дееспособность» в сферу материального права, авторы не дают сколько бы то значимого обоснования своему предложению. Более того, они не соотносят его с вменяемостью применительно к потерпевшему и преступнику.

Полагаем, что в уголовном праве потерпевший независимо от возраста может изъявлять свою волю. Однако с позиции процессуального закона он не имеет права самостоятельно осуществлять свои правомочия при проведении процедуры примирения. На стороне потерпевшего выступают законные представители, действующие от его имени.