Текст книги "История русского шансона"

«Крестный отец шансона по-русски»

К первому отечественному изданию полной дискографии Михаила Гулько, – которая, как ни странно, имела место быть лишь несколько лет назад, – я написал рецензию: «…Альбомы «Синее небо России» и «Сожженные мосты», записанные в 1982 и 1984 годах в Нью-Йорке, наконец, увидели свет в своем первоначальном варианте. Удовольствие, которое доставят слушателю эти альбомы, бесспорно… Осуществила этот долгожданный, нужный проект компания «Монолит». Едва ли можно найти человека, кому сегодня за тридцать, не слышавшего в его исполнении песен «Поручик Голицын», «Ванинский порт», «Москва Златоглавая», «Мурка», «Окурочек», «Господа офицеры», «Постой, паровоз»…

Михаил Гулько в образе белого офицера. Нью-Йорк, 1986 г.

Гулько – один из немногих среди певцов русской эмиграции, чей профессионализм был отмечен американцами: он выступал в лучших залах Нью-Йорка, про него по сей день печатают статьи в «Нью-Йорк Таймс», а компания «Фин-Эйр» на российско-американских рейсах наряду с песней Высоцкого предлагает пассажирам песню Гулько. Не будучи автором, он преподносит материал так, что именно его варианты исполнения стали каноническими в жанре».

На мой взгляд, судьба каждого представителя брайтонской «Могучей кучки» заслуживает отдельной книги. У кого-то таковая уже имеется, другие (например Любовь Успенская) считают, что не пришло еще время мемуаров. Лично я горд тем, что несколько лет назад помогал Михаилу Гулько с изданием воспоминаний «Судьба эмигранта». Эта глава – попытка вместить в три страницы полвека странствий и интересных встреч.

* * *

«Я родился в Харькове перед самой войной, потом несколько лет провел в эвакуации на Урале, в Челябинске. Моя мама была артисткой, а папа – бухгалтером книготорга, – начинает рассказ Гулько. – Музыка влекла меня с самого детства. Кроме пианино, на котором прекрасно играла мама, у нас был патефон и много пластинок к нему. Я знал наизусть, наверное, песен сто Петра Лещенко. Очень любил его. Такие жалостливые, сентиментальные произведения. Иногда он пел на пластинках вместе с женой Верой Лещенко. А еще были прекрасные исполнители – Константин Сокольский, Юрий Морфесси. Когда я освоил аккордеон, меня часто приглашали исполнить что-нибудь из их репертуара.

Мой дед до революции был купцом второй гильдии и шил форму для русской армии. Он был состоятельный и уважаемый человек. У него был прекрасный дом в Харькове, но когда мы вернулись из эвакуации, то в этом доме нам досталась лишь маленькая комната в огромной коммуналке.

После войны на базарах продавалось очень много трофейных инструментов. Я с ватагой ребят ходил по этим ярмаркам, брал в руки аккордеоны, играл и тем самым делал рекламу их продавцам. А потом папа купил мне личный инструмент. Так что, сколько себя помню, я всегда держал в руках аккордеон.

В последних классах школы я уже начал играть на танцах. Позже, в Москве, после выхода на экраны фильма «Карнавальная ночь», я давал концерты вместе с Люсей Гурченко: она пела, я аккомпанировал.

Несмотря на увлечение музыкой, я поступил в технический вуз.

Закончив учебу в московском политехе, вернулся на Украину и двенадцать лет проработал горным инженером. Но всю жизнь я пел. Везде. На свадьбах, на поминках, в компаниях. Меня знали все ресторанные музыканты, и когда некоторые из них разъехались на работу на Севера, то они стали звать меня.

Мой друг, прекрасный певец и музыкант Семен Макшанов позвонил мне как-то и сказал: «Миша, что ты там сидишь? Приезжай!» И я понял, что тот край манит меня, и поехал. Не из-за денег, нет. Скорее, по зову души. «За туманом…»

…Камчатка. Тихий океан. Моряки рыболовецких сейнеров, торговых судов, военные моряки. Люди открытые, честные, но подчас суровые, с ломаными судьбами. У меня был свой коллектив из пяти человек: барабанщик, басист, пианист, вокалист и органист.

Мы работали в ресторане «Океан», в порту, но иногда отправлялись в командировки. Обеспечивали культурную программу для моряков прямо на бортах: мы шли из Петропавловска-Камчатского Охотским морем до бухты Нагаево, в Магадан. Это занимало многие дни. Так продолжалось четыре календарных года. Потом я долго работал в столичных ресторанах.

Ресторан «Русалка» стал моим последним местом работы перед эмиграцией.

Он находился ровно напротив знаменитой Петровки, 38. Место было очень популярное – почти закрытый клуб «для своих». Приходили сотрудники МВД всех рангов, дипломаты, артисты расположенного неподалеку Театра миниатюр; фарца, путаны, «деловые»…

Однажды по просьбе отбывающих за кордон МИДовцев я записал целую кассету, причем большую часть из записанного я обычно не пел. Ребята притащили фирменный «Сони», зарядили 90-минутную ленту «ВASF», и я выдал: «Ты – жена чужая», «Пустите, Рая», модную тогда «Портрет работы Пабло Пикассо» (я пел: «ПаДло Пикассо»), «Жил я в шумном городе Одесса», «Шел я ночью пьяною походочкой…», «Прощальное письмо»… Магнитофон они мне сразу же после импровизированного концерта подарили в знак благодарности. К сожалению, о судьбе той ленты мне ничего не известно, но такой факт имел место.

Иногда по появлявшимся в зале ребяткам в одинаково хорошо сшитых серых финских костюмах я понимал – пришла Галина Леонидовна Брежнева с охраной. Тут уже можно было не опасаться никаких происков МОМА и лабать все, что душе угодно. Она любила хорошие песни.

Приходили послушать меня и известные устроители «ночников»: Толя Бальчев по прозвищу Кипа (он постоянно работал в ресторане «Архангельское» под Москвой) и Миша Звездинский (тот пел везде). Они не были членами МОМА и потому могли себе позволить такие рискованные мероприятия, когда кабак закрывался, но внутри собирались избранные представители столичной тусовки и слушали «запрещенные песни». Я в их программах никогда участия не принимал – у меня всегда был свой слушатель.

В коллективе «Русалки» короткое время у меня работал молодой вокалист Сережа Коржуков. Он здорово пел западную эстраду. Много лет спустя, будучи в Нью-Йорке, я услышал первые записи «Лесоповала», которые мне очень понравились, но даже представить тогда не мог, что это поет Сергей.

…В конце 70-х в США оказалась моя единственная дочь, и, несмотря на то что в Советском Союзе я чувствовал себя в полном порядке, решил ехать вслед за ней.

Первое заведение, где я начал работать в Нью-Йорке, называлось «Скрипач на крыше», хозяином был Федор Иванович – эмигрант второй, послевоенной волны.

Но вскоре он разорился. Позже меня пригласили в другое место уже в русском районе, а два года спустя я записал первую пластинку «Синее небо России».

Однажды я был выбран как исполнитель русских песен для концерта в честь 70-летия известного миллиардера, друга Ленина, Арманда Хаммера. Специальная команда занималась организацией торжества, ходили по всем ресторанам Брайтона и слушали. В итоге остановились на моей кандидатуре. За три минуты я должен был спеть русскую песню и поздравить юбиляра.

В назначенный день я приехал на Манхэттен, в шикарную гостиницу «Уолдорф Астория», на своем стареньком «Олдс Мобиле» с разбитым бампером. Меня даже не хотели пускать. Там «Роллс-Ройсы» вокруг, все сверкает, аристократы в бриллиантах, но я показал приглашение, и все, конечно, уладилось. В тот вечер я спел попурри: «Подмосковные вечера», «Очи черные» и «Катюшу».

Хаммер с юности очень любил русскую песню. В начале 20-х он вместе со своими братьями приехал делать бизнес в столицу СССР. В Столешниковом переулке, в доме, где в ту пору жил известный писатель Гиляровский, Хаммеры открыли свое представительство. Дела у предприимчивых коммерсантов быстро пошли в гору.

Молодым, интеллигентным, а главное – состоятельным иностранцам были рады в лучших домах «красной» Москвы. Они быстро стали завсегдатаями шикарных ресторанов, великосветских раутов и концертов. Как известно, на годы НЭПа приходится период относительного благоденствия советских граждан.

После революции молодые девушки из благородных семей, бывшие воспитанницы Смольного института благородных девиц, увлекшиеся цыганскими романсами, приходили на сцену, некоторые из них становились звездами…

В 1925 году Арманд Хаммер увидел молодую певицу Ольгу Вадину на концерте в Ялте, и, по собственному признанию, «впервые в жизни почувствовал, что потерял дар речи». Блестяще образованная, экстравагантная, порой до эксцентричности, она моментально покорила сердце молодого заокеанского миллионера и вскоре стала его женой.

Муж был в восторге от «русской красавицы»: «У нее был низкий гортанный голос Марлен Дитрих и внешность Греты Гарбо, однако она отличалась тем, что была полна жизни и страсти, – вспоминал Хаммер много лет спустя. – Она была вспыльчивой и капризной, настоящая примадонна. Но я не жаловался, я знал, что женился на исключительной женщине».

Говорят, «исключительная женщина», вдобавок ко всем достоинствам, являлась еще и агентом ОГПУ.

Прожив с Хаммером чуть больше десяти лет, Ольга Вадина в полной мере подтвердила репутацию своенравной примадонны, – бросив мужа, она отправилась в Голливуд, где продолжила артистическую карьеру, и скончалась в Соединенных Штатах в 1970 году. Несмотря на развод, бывший супруг сохранил о русской жене приятные воспоминания и восторгался ею до конца своей долгой жизни. Такая вот история о русской певице и миллиардере…

…В 1986 году я выступал в сборном концерте с Лайзой Минелли. Дело было так. В Нью-Йорк с гастролями приехал советский цирк. С огромным успехом прошли выступления в зале «Радио-сити» на Манхэттене. После программы я, по приглашению Юрия Владимировича Никулина и его сына Максима, появился на банкете для артистов. Там же оказалась Лайза Минелли. Это была наша первая встреча, а неделю спустя организаторы гастролей решили сделать прощальный концерт, куда уже официально пригласили меня и Лайзу. Она исполнила несколько песен под рояль, Юрий Никулин спел знаменитую «Про зайцев» под мой аккомпанемент, а я, в числе прочих композиций, специально для Лайзы Минелли спел песню Высоцкого «Корабли постоят».

Она была подругой Марины Влади, прекрасно знала и любила произведения ее мужа Владимира Высоцкого, которые не требуют перевода.

…Альбомы я записываю редко, потому что материал должен меня по-настоящему зацепить, затронуть глубинные струны в душе.

Весной 1985 года, на 40-ю годовщину Победы, я выступал в Нью-Йорке перед ветеранами войны.

После концерта ко мне подошел генерал-диссидент Петр Григорьевич Григоренко, возглавлявший комитет ветеранов русской общины в Америке: «Миша, у нас, фронтовиков, есть к вам разговор. Мы хотим попросить вас записать наши любимые военные песни. Ни у кого лучше вас это не получится. Со своей стороны поможем с арендой студии. Возьметесь? Порадуете нас? Ведь, кроме памяти, у нас ничего не осталось с тех лет, никому из нас советская власть не позволила вывезти даже наши награды. С собой мы привезли только боевые раны…»

Я загорелся идей записать такую пластинку, но сознавал, сколь ответственная задача на меня ложится.

Для начала я отобрал репертуар, причем намеченные композиции выискивал в разных исполнениях. Одной «Землянки» у меня было шесть разных вариантов. Затем я провел фотосессию в форме солдата советской армии, напечатал большие снимки, развесил их по дому и стал смотреть, насколько правдоподобен мой образ. Фотографировался в ушанке, держа аккордеон на коленях и сидя у костра. И, конечно, пел.

Постоянно пел эти песни… Первой вещью, которую я решил включить в альбом, стала «Эта рота». В Союзе я ее не знал, а впервые услышал в эмиграции на каком-то торжестве в исполнении одного из гостей.

Работа по созданию альбома заняла несколько лет, и, к сожалению, ее инициатор Петр Григоренко не дожил до выхода кассеты буквально месяц. Но его соратники, услышав песни, сказали: «Мы словно вернулись в прошлое, настолько достоверно и искренне все звучит.

…Что касается моих новых работ, то я осуществил в 2008 году сразу два больших проекта: во-первых, выпустил ДВД «Судьба эмигранта», а во-вторых, представил на суд публики абсолютно новый аудиоальбом «На материк».

Материал там, действительно, подобрался блестящий. Здесь и старинные лагерные песни, и любимая мною тема Белой армии, и еще много всего…»

«Писари»

«Возникла настоящая внегосударственная индустрия звукозаписи и тиражирования, подчинявшаяся не столько творческим, сколько коммерческим законам».

А. Троицкий. «Рок в Союзе: 60-е, 70-е, 80-е…»

Достать свежую запись в советское время для рядового гражданина было сложно, и потому каждая новинка становилась событием. Меломаны всеми правдами и неправдами искали выходы на элитных коллекционеров или «писарей», контактировавших с дипломатами, летчиками международных рейсов и другими «выездными» товарищами, имевшими возможность везти пластинки из-за «бугра».

В первые перестроечные годы знакомый шепнул мне занятный телефон.

Надо было позвонить, пригласить к аппарату Славу либо Сережу и договориться о просмотре каталога музыки по интересующей тематике.

Безликий голос продиктовал адрес, и, взяв десяток чистых кассет, мы с приятелем поехали на Фрунзенскую набережную. Нас встретил пухлый молодой человек среднего роста, одетый по-домашнему. Вход в квартиру перегораживала решетка, за которой бесновались две огромные овчарки. Хозяин скрылся в глубине апартаментов и через минуту вынес список певцов и альбомов на нескольких листах. Запись на одну сторону кассеты стоила 3 рубля, еще советских, зеленых и потертых. Глаза разбегались. Кроме уже известных «китов» третьей эмиграции было очень много неизвестных певцов. Именно тогда я открыл для себя второй эшелон эмиграции: барда и гениального художника Зиновия Шершера, бывшего одессита Александра Шепиевкера, гитариста из Риги Григория Диманта, который, кроме того что пел русские песни, играл сольные партии на гитаре в альбомах… Эминема, а его сын – Леор Димант – стал впоследствии основателем культовых групп «Хаус оф пэйн» и «Лимп Бизкит».

Да много там было всего интересного. На протяжении года или чуть больше я регулярно наведывался в «нехорошую квартирку» за новинками. А потом телефон надолго замолчал, и больше я ни Славу, ни Сережу лично не лицезрел. Миновало с той поры лет шесть. Проскакали галопом 90-е, одарив жителей некогда великой и спокойной державы разными диковинками: рэкетом, казино, ваучерами и акциями «МММ». Вместе со всеми я наблюдал взлеты и падения Лени Голубкова и его «родителей» – братьев Мавроди. Однако тогда в мозгу ничего не щелкнуло. Лишь в начале нового века, созерцая на голубом экране очередную поимку милицией основателя пирамиды Сергея Пантелеевича Мавроди, я вслушался в речь диктора и прозрел. «Вчера в Москве, в квартире на Фрунзенской набережной был задержан…» И я увидел кусочек знакомой прихожей и слегка постаревшего и округлившегося Сережу, который десять лет назад выносил мне тугие пачки листов с напечатанными на машинке фамилиями певцов. Думаю, нет смысла объяснять, что удивлению моему не было предела: Слава и Сережа оказались братьями с широко известной в России греческой фамилией… Мавроди.

Те самые, которые потом околпачили полстраны, всего за пару лет до взлета были тихими подпольными «писарями». Впрочем, вкладчиком «МММ» мне стать не довелось, и, в отличие от потерпевших граждан, я стал, наверное, единственным человеком в стране, кто по-настоящему благодарен братьям Мавроди, их пленки по сей день хранятся в моем домашнем собрании.

Цена записи варьировалась в зависимости от качества и редкости материала, а также аппетитов конкретного «писаки».

Этим бизнесом в советское время занимались многие. В том числе известный подпольный исполнитель Константин Беляев, осужденный в 1983 году за эту деятельность на 4 года по статье «занятие незаконным промыслом»; сын известного скульптора Лактионова, чья мемориальная доска висит на углу дома по Тверской, 19, уже упомянутые братья Мавроди; коллекционер и будущий глава рекорд-лейбла «Мастер саунд» («Русский шансон») Юрий Николаевич Севостьянов и др. Конечно, за увлечение «запрещенной» музыкой больше не сажали, но творчество эмигрантов, доморощенных подпольных шансонье и зазвучавших в полный голос рокеров, как и прежде, тревожило партийных идеологов.

Так же, как в 20-е или в 40-е годы, власть продолжала бороться с «вольной» песней запретами. Вот документ, изданный в 1984 году:

ИНСТРУКЦИЯ ДЛЯ РАБОТНИКОВ СОВЕТСКОЙ ТАМОЖНИ

ЗАПРЕЩЕНО!

Ввозить в СССР грампластинки, компакт-кассеты, видеокассеты, книги, плакаты и другую продукцию, отражающую творчество следующих рок-групп и исполнителей: «Немецко-польская агрессия», «Немецко-американская дружба», «Райнгольд», «Центральный комитет», «Отсутствующие цвета», «КГБ», «Кремль и хороший народ», «Злата Прага», «1943», «Белый Кремль», «Черные русские», «Россия», «Кожаные комиссары», «Петроградское ревю», «КИСС», «Нина Хаген», «Б-52», «Секс Пистолз», «Клэш», «Стренглерс», «Крокус», «Айрон Мейден», «Джудас Пpиcт», «АС-ДС», «Cпapкc», «Блэк Саббат», «УФО», «Элис Купер», «ХУ», «Скорпионс», «Чингиз Хан», «Пинк Флойд», «Хулио Иглесиас», «М. Джексон», «Дюран-Дюран», «Род Стюард», «Назарет», «Депеш Мод» и т. д., а также песни из так называемых «эмигрантских кругов» (Ребров, Вилли Токарев, Новиков, Виктор Шульман, А. Розенбаум, В. Высоцкий (зарубежные концерты).

Вывозить из СССР магнитофонные записи самодеятельных ВИА и рок-групп, в творчестве которых допускается искажение советской действительности, пропагандируются чуждые нашему обществу идеалы и настроения: «Альянс», «Гулливер», «Браво», «Мухомор», «Примус», «Центр», «Альфа», «Наутилус» (все Москва), «Аквариум», «Мифы», «Пикник», «Кино», «Дилижанс», «Акцент», «Ю. Морозов», «Хрустальный шар», «Автоматические удовлетворители», «Парад», «Люцифер», «Уличная Канализация», «Свинья», «Мухи», «Рыба», «Алло» (все Ленинград), «Корд» (Череповец), «Зимний сад» (Киев), «Гонг» (Новгород), «ДДТ» (Уфа), «Наутилусы», «Метро», «Фолиант», «Урфин Джюс» (все Свердловск), «Алюкай» (Каунас), «Красные маки», «Эла», «Круг», «Диалог», «Коктейль», Владимир Баграмов, Аркадий Северный, Владимир Высоцкий.

Орготдел БРФ, 5 января 1984 г.

Среди запрещенных к ввозу и вывозу записей представителей «эмигрантских кругов» мелькают две новые фамилии: Розенбаум и Новиков. Допускаю, что в 1984 году авторы списка и представить себе не могли, что эти авторы-исполнители живут не на Брайтоне и даже не в Париже, а совсем рядом – в Ленинграде и Екатеринбурге.

 
«У вас на Брайтоне хорошая погода,
У нас на Лиговке, как водится, дожди.
Как вам живется, дети моего народа,
За фунты, доллары, никак не за рубли.
Свалили вы, так дай вам Бог, друзья, удачи,
Пусть вам сегодня на Бродвее повезет.
А мы живем здесь как и жили, и не плачем,
Что Вилли Токарев на Брайтоне поет.
 
 
Еще не поздно,
Еще не рано…
Как вам живется за океаном?
Не бойся, Виля, я тоже в мыле.
Как вам живется без Привоза, кореша?..» —
 

будет петь уже в 1989 году с советского экрана недавний фигурант запретных списков Александр Розенбаум. Мог ли врач скорой помощи, записывая в начале 70-х первые концерты «для узкого круга», представить, чем все обернется? Думаю, вряд ли.

Часть XV. Власть против песни

Народный артист

«Свою музыкальную деятельность я начинал в ансамбле «Аргонавты», который был популярным коллективом во времена настоящего андерграунда. Двадцать лет спустя в альбоме «Возвращение на «Арго» я заново перепел одиннадцать хитов группы «Аргонавты». Все песни были написаны в 1970–1974 годах: «Славный карлик», «Песня страшного ковбоя», «Спокойной ночи»… А уж песня «Раки» – вообще бомба тех лет! По сути, это и есть ранний Розенбаум. А вся страна думает, что ранний Розенбаум – это «Гоп-стоп»! Впрочем, страна и не виновата, что она так думает, ведь широкий круг слушателей узнал меня именно с «Одесского цикла», – вспоминал Александр Яковлевич.

Первые полуподпольные выступления под гитару Розенбаум начал с 1977 года.

Александр Розенбаум.

В 1980 году, по приглашению Альберта Асадуллина, начинающий артист окончательно уходит на эстраду. Отныне – он солист «Ленконцерта».

В апреле 1982 года с идеей записать цикл одесских песен под аккомпанемент ансамбля «Братья Жемчужные» к Александру Розенбауму обратился широко известный в определенных кругах Ленинграда подпольный импресарио С.И. Маклаков.

Предложение было принято.

«В восемьдесят втором пришел ко мне Маклаков Сережа и спросил: «Не хотите ли записать свои «одесские» песни?» Я, конечно, ответил: «Почему бы и нет?» — говорит Александр Яковлевич. – Писать «одесские» песни я начал еще в институте, году, наверное, в 73–74-м…

И вот я пришел в дом на Петроградской стороне – то ли на Зверинской улице, то ли на Пушкарской, вошел в квартиру на первом этаже. Комната была занавешена одеялами – для звукоизоляции, стояли два магнитофона «Акай». Мы выпили водки, записали эти песни. Мне еще заплатили за это, помню, двести рублей денег.

Да-а… Двести рублей за песни, которые стоили, как потом выяснилось, наверное, несколько миллионов.

Через месяц я стал знаменит: эта пленка уже была всюду – от Владивостока до Калининграда. Это было потрясающе. Я даже не мог представить себе ничего подобного. Эти песни, видимо, было как раз то, что въехало во все инстинкты и во все мозги – и в кору, и в подкорку граждан. Мои песни очень отличались от всего. И люди сразу подумали, что у нас такого быть не может, что я – эмигрант: как это, где, кто даст оркестр, студию?..

Если к 1982 году я был известен достаточно узкому кругу, который целенаправленно интересовался новинками культуры (это была вполне интеллектуальная среда), то после записи этой пленки я стал чуть ли не народным любимцем. Не в плане больших заслуг перед народом, а в плане того, что эти песни пришлись людям по сердцу. Учитывая еще и то, что в то время крутить в такси было нечего.

Покойный Аркаша Северный, обладая высоким исполнительским мастерством, все-таки не стал по большому счету народным человеком в силу разных причин, хотя и пел достаточно известные песни: «С одесского кичмана», «Мурка», «Таганка». Но это все мы слышали в разных исполнениях.

А в моих «одесских» песнях было что-то совершенно новое, совершенный свежак, да еще с оркестром. Играли, конечно, с большими, если честно, погрешностями, часто «лупили по соседям», но все же это был оркестр. Песни были сюжетные. Это было достаточно литературно, а не просто «блатное». Это было явно интеллигентно, это было жанрово, это было сценарно, это было видно и осязаемо. Даже сегодня приходится слышать все эти вопросы про «одесский цикл», что вся эта одесская история придумана молодым Шурой Розенбаумом под влиянием рассказов Бабеля или фильма «Трактир на Пятницкой». Да, лично мне Пашка-Америка очень нравится. Разве Пашка-Америка – плохой человек? Мне безумно симпатичен и Беня Крик. Опять же – чем? Порядочностью своей, стилем. Разве все те, кто читал про Беню Крика, потом стали бандитами? А куда нам Робин Гуда девать? А Котовского с Камо?

Я много раз бывал в Одессе, но Бабеля-то читал в Ленинграде. И взрастила меня не Молдаванка, а мой родной ленинградский двор. Я рос во дворе среди самых разных людей, в том числе и бывших, и будущих преступников. Я читал книги, смотрел кинофильмы, я существовал в этой жизни, в которой далеко не каждый говорил «высоким штилем». У меня не было друзей – профессиональных воров, профессиональных убийц… Даже если бы они и были, то о них в песнях не рассказывалось бы так, как это сегодня делается.

Я глубоко убежден, что, когда я писал «одесские» песни, моей рукой кто-то водил. Я много раз об этом говорил в сотнях интервью. Скажу еще раз – я убежден, что в тот момент я был проводником Всевышнего. Я написал песню «Гоп-стоп» за двадцать минут, за тарелкой супа. Помню: сидел, одной рукой хлебал, а второй писал. И все те полтора-два года, когда я писал эти песни, я являлся чьим-то проводником.

Я писал это запоем. «На улице Гороховой ажиотаж, Урицкий все Чека вооружает…» Это само лилось. «Чух-чух пары… Кондуктор дал свисток. Последний поцелуй, стакан горилки. С Одессы-мамы, с моря дунул вей-ветерок до самой Петроградской пересылки».

Мои песни на воровскую тематику – определенный возрастной кусок. Когда мы писали свои песни, то старались писать музыку, хорошую или плохую, но мы душу вкладывали. В этих песнях людей моего поколения наказывается предательство, ложь. «Гоп-стоп» и другие песни были ведь написаны после рок-н-ролла, который я тогда играл. Поэтому «Гоп-стоп» – не «блатная» песня. Она сделана на абсолютном знании рок-н-ролла, «Битлз» и всего остального. Она написана интеллектуальным человеком.

Александр Розенбаум записывает один из первых подпольных концертов под аккомпанемент «Братьев Жемчужных». Крайний справа – скрипач-виртуоз Алексей Дулькевич. Ленинград, 1983 г.

Криминальная песня – это не просто дань юношеской романтике. Это люди, это огромный пласт людей, и не замечать их существования мы не имеем права. Это песни не конкретно о ворах, о заключенных – это песни о народе. Если лет через пятьсот такого понятия, как «уголовный элемент», не будет – не будет и таких песен. А поскольку этот «элемент» сейчас существует, то и пишутся о нем и песни, и книги, и снимаются кинофильмы. Со сцены я говорю не об уголовниках, а о нашей жизни…»

Интересно, что в отличие от большинства исполнителей «запрещенных песен» 70–80-х Розенбаум, будучи к тому моменту официальным солистом «Ленконцерта», настоял, чтобы лидер «Жемчужных» Николай Серафимович Резанов (1949–2006) в интродукции к записи назвал его настоящее имя.

Впоследствии Резанов вспоминал, что был очень удивлен этой просьбой, но выполнил ее. Копии подпольного концерта стремительно разошлись по стране и в короткий срок принесли их создателю всесоюзную (и даже всемирную) известность.

Уже через два года ленты перелетели океан, и песни Розенбаума стали включать в свой репертуар многие эмигрантские певцы: М. Шуфутинский, А. Могилевский, Б. Шор, М. Гутман, А. Царовцев и другие.

В СССР, по выражению журналиста А. Парфенова, начался «розен-бум».

В 1983 году гастрольная судьба забросила музыканта в глухой среднеазиатский аул. Добирался он туда несколько часов на вертолете. Вокруг голая степь и никакой цивилизации. Совершив посадку, местные пилоты вышли поприветствовать старого чабана.

«Вот, познакомься, – говорят. – С нами артист из Ленинграда – Александр Розенбаум». Внезапно «аксакал» оживился: «Розибаум? Аликисандер? Знаю! У миня пиленка ести! Слюшаю, ныравится очинь!»

Комментарии излишни!

* * *

Как и большинству людей в нашей стране, мне довелось познакомиться с песнями мэтра в начале 80-х годов. Покоренные вокалом неизвестного артиста и раскатистостью нездешней фамилии, люди кидались искать любую доступную информацию о голосе с кассеты, но находили только слухи. Года до 1984 я тоже был уверен, что загадочный певец – эмигрант. Пока не оказался зимой 1985 года на сборном концерте звезд советской эстрады в «Лужниках», где неожиданно к концу второго отделения был разбужен громовым голосом конферансье, который, казалось, сам не верил в произносимое: «Арр-ртист Ленконцерта… Александрр Pрр-розенн… Баум!!!»

Что тут началось! Для москвичей появление «запрещенного певца» стало полной неожиданностью и сюрпризом. Встречали – овацией.

Тогда я, кстати говоря, услышал впервые «Вальс-бостон». А год спустя в жуткой давке в универмаге на Таганке был куплен первый официальный советский диск Александра Розенбаума – «Эпитафия» с сопроводительной статьей за авторством самого Юлиана Семенова.

Следующий, 1988, год вообще оказался особенно урожайным для Александра Яковлевича в плане выхода новых альбомов. Вслед за «Эпитафией» на «Мелодии» был выпущен второй проект, «Мои дворы», аннотацию к которому писал уже Михаил Жванецкий.

Процитирую лишь один абзац: «Он необычайно популярен. Я видел, что творилось на его концерте в Зеленом театре в Москве. На этих деревьях никогда не было столько плодов, сколько висело благодарных слушателей. Люди стояли в проходах с магнитофонами, затаив дыхание, чтобы оно не записалось. Люди не ошибаются. В массовом признании есть главное – массовое признание. Народ уже не первый раз показывает, кого он любит. Показывает точно и твердо. Хотите – присоединяйтесь, хотите – нет, но не надо потом скакать запоздало».

Но мало кто знает, что в 1986 году, в далеком тогда еще Нью-Йорке, неизвестной эмигрантской студией была выпущена еще одна виниловая пластинка Александра Розенбаума под названием «Меня не посадить» cо вступительной статьей известного коллекционера Р. Рублева, начинавшейся словами: «На музыкальном небосклоне России несколько лет назад вспыхнуло имя, ставшее сегодня настолько популярным, что есть основание сказать: перед нами – наследник славы Владимира Высоцкого. Зовут его – Александр Розенбаум».

Однако между апрельским «выстрелом» 1982 года до выхода официальных пластинок в 1986-м лежало четыре долгих года. И хотя это время справедливо можно назвать «розен-бумом», для создателя этого самого «бума» оно было далеко не радужным.

* * *

В 1984 году в Киеве состоялся один из многочисленных для того периода концертов Александра Розенбаума, скажем так, для «узкого круга». Соответствующие органы, хотя и знали о готовящемся визите загадочного исполнителя, вычислить место и сорвать запись не смогли. Когда же киевский «альбом» ушел через магнитиздат в народ, орган украинского ЦК ВЛКСМ газета «Молодая гвардия» вышла с разгромной статьей, запоздало стремящейся развенчать начавшуюся всесоюзную славу артиста.

«Барды»

(«Молодая гвардия», г. Киев, 28.05.85 г., Ф. Иллюк)

Кто они такие? Исполнители песен? Музыканты? Или ремесленники от музыки?

Сегодня, наверное, нет вида искусства популярнее музыки. Она постоянно с нами. И влияние ее на нашу жизнь возрастает. Музыка и мораль, музыка и духовные ценности человека и, наконец, самое главное: музыка и идеология. Все это не механически сопоставленные мною понятия, это логические жизненные взаимосвязи.

Музыка бывает разной. Сегодня мы поговорим о так называемых бардах, их произведениях и устремлениях. Кто они – певцы или ремесленники в музыке? Заглянем в энциклопедию: барды – «народные певцы кельтских племен, которые стали позднее профессиональными средневековыми поэтами, бродячими или же теми, которые жили на княжеских дворах, главным образом в Ирландии, Уэльсе и Шотландии».

Следовательно, поэты. Значит, должна быть и поэзия соответствующего уровня. Но новые барды давно уже выкинули ее на помойку как что-то непотребное. Главное – побольше запутать смысл своих творений и подобрать под них соответствующий музыкальный фон. А заказчики этой музыки известны – ЦРУ, ФБР и другие подобные им «миротворческие» учреждения Запада. В ход они пустили солидную обойму таких певцов: от бывших белогвардейцев и изменников Родины до нынешних антисоветчиков типа бывшего ленинградского барда Токарева, Горовца и Галича.