Текст книги "История русского шансона"

Современник

Сегодня знакомый тембр Сергея Трофимова звучит на всех радиоволнах. Ему подпевают таксисты, милиционеры и академики, которым вторят дети, студенты и домохозяйки… Его мелодии и стихи узнаваемы моментально, и дело тут не в каком-то суперзвуке или неземном вокале. Все проще и сложнее одновременно – в его песнях слышен голос времени.

«Мои герои – это те, кому я пытаюсь сострадать. Но главный герой – это русский простой мужик, с хитрецой, такой витиеватый весь из себя. Всего в нем поровну – и подлости, и святости… Современник. И от его имени я пою. Иногда – правда, редко – он поет от моего имени… А вообще интереснее брать типаж и от его лица писать, – рассуждает сам Сергей Трофимов о природе своей популярности*. – Люди, когда слушают песни, они себя узнают в первую очередь по речи. Язык, на котором разговаривает народ, – это его душа, это его представление об окружающем мире, о той реальности, в которой он находится. Люди соскучились по живому слову. Здесь можно сокрушаться, но язык народа, которым он разговаривает в эти дни, в эту данную минуту, – это и есть его менталитет»[70]70
  В материале использованы цитаты разных лет из интервью С. Трофимова отечественным и зарубежным СМИ: «Billboard», «7 дней», «Караван историй», «Playboy», «Viva», «МиМ» и др., а также статьи с официального сайта артиста.


[Закрыть].

В глубинах Всемирной сети попалась на глаза цитата неизвестного поклонника, увековеченная на музыкальном форуме: «Трофимов как будто бы читает душу народа, точно книгу…» С этими словами трудно спорить, произведения Сергея действительно созвучны современности. И это тот редкий случай, когда созвучие, а порой и злободневность, не означают ширпотреб и халтуру.

Заслуженный артист России Сергей Трофимов. Фото Е. Гиршева

Каждое творчество – зеркало, где возникает на миг или на век отражение, во-первых, окружающего мира, а во-вторых – внутреннего пространства самого автора. Очередность, впрочем, условна.

Сегодня уже можно говорить о том, что Сергею Трофимову удалось создать не одно отражение, но целую мозаику из песен-зеркал, где сострадает, веселится, гримасничает и хмельно грустит русская жизнь.

Еще в начале 2000-х годов известный музыкальный критик Вадим Глебович Гусев (1961–2010) заметил: «В его песнях много боли, но вся она тщательно скрыта, иногда юмором, иногда просто хулиганством. Он поет почти всегда «от народа», значительно реже – от себя. Но, в отличие от некоторых, он никогда себя не назначал «петь от лица народа». Просто так получается. И народ его любит за это – наверное, чувствует, что «по правде» его жалеет Трофим…»

Большой артист – всегда личность. Исключения, которые нам демонстрирует отечественный шоу-бизнес, только подтверждают аксиому.

В рифмах и ритмах Трофимова слышны переживания, сомнения и озарения, свойственные каждому мыслящему человеку.

При всей известности он умудряется оставаться человеком закрытым, о котором по большому счету мало что известно, хотя песни его на слуху как минимум последние лет пятнадцать.

«На свет я появился в 1966 году, в роддоме на Пролетарке. Детство провел на Самотеке, где жил с мамой, – рассказывает в интервью Сергей Трофимов. – Когда мне исполнилось пять, к нам в детский сад пришли какие-то тетечки с дядечками, устроившие прослушивание детей. Так и попал в хоровую капеллу. С полдевятого до двух – общеобразовательные предметы, а потом до вечера – музыкальные.

В 13 лет, когда я был в лагере, мне здорово не повезло… Хотелось показать удаль перед девчонками, и я на игре «Зарница» полез на дерево, где располагалась смотровая площадка. Вышка оказалась плохо закреплена, и я упал с 12-метровой высоты, выставив вперед руки. Удивительно, но, оказавшись на земле, боли я сначала не почувствовал. Она пришла потом – дикая, пронизывающая…

Диагноз – множественные переломы обеих рук… Мне делали операцию за операцией. Врач собирал мне руки ювелирно, как реставратор восстанавливает старинные вазы. На реабилитацию ушли месяцы…

И вот в это время словно плотину прорвало – у меня стали рождаться стихи. Записывать я их не мог и диктовал друзьям. Возможно, не будь этого рокового случая, я стал бы совсем другим».

* * *

С раннего детства Сергей знал, что свяжет жизнь с музыкой, причем с музыкой большой, классической. Тяжелейший перелом обеих рук, полученный в тринадцать лет, перечеркнул мечты. Но не зря говорят: «Бог по жизни ведет». И тернистый путь Трофимова к своему слушателю как нельзя красочно иллюстрирует народную мудрость.

Несмотря на травму, он нашел в себе силы закончить обучение в хоровой капелле. Когда же пришло время определяться с институтом, сомнений не было – вуз должен быть музыкальный. Но какому из «храмов науки» отдать предпочтение, оставалось неясным.

Школьным другом Сергея был сын известного советского комика Евгения Моргунова Антон. Однажды с компанией приятелей Трофимов оказался в гостях у Антона. Прирожденный заводила и большой любитель юмора, Сергей несколько часов развлекал друзей анекдотами, шутками и песенками собственного сочинения. Ребята так увлеклись, что не заметили как отворилась дверь и на пороге выросла фигура Моргунова-старшего.

– Молодой человек, – обратился хозяин квартиры к притихшим парням. – Я невольно послушал ваши экспромты… И должен вам сказать, вы – прирожденный артист. Вам нужно учиться. Не думали, чем заняться после школы?»

Тогда Сережа откровенно рассказал Евгению Александровичу обо всем. О несчастном случае, о депрессии и сомнениях в выборе жизненного пути.

– Понятно, – кивнул актер. – Знаешь что, я сейчас же позвоню во ВГИК, съезди-ка ты к ним.

Обалдевший, он только кивнул в ответ, и через несколько дней последовал совету. Но во ВГИКе набор к тому времени был закончен, и несостоявшемуся студенту посоветовали отправиться в ГИТИС: «У тебя музыкальное образование. Театральный – это то, что тебе надо!»

В ГИТИСе абитуриент Трофимов произвел должное впечатление: «Все отлично, готовьтесь к вступительным экзаменам, мы не сомневаемся, что вы станете нашим лучшим студентом!». И Сергей взялся за дело: подготовил басню, танец и, чтобы сразить комиссию наповал, решил выучить опереточную партию. Благо соседом по дому был один из ведущих артистов московского Театра оперетты. «Приезжай ко мне на работу, – сказал он. – Мы с тобой подберем материал под твой голос, и все будет в порядке».

– Тебе кого, мальчик? – неприветливо спросил вахтер на служебном входе театра.

Сергей начал было объяснять, как проходившая мимо по коридору театра незнакомая женщина, услышала его и, не обращая внимания на ворчливого старичка, позвала юношу за собой.

– Давай не будем ждать твоего соседа, я сама тебя послушаю.

Упрашивать спеть Трофимова никогда не приходилось, и он с охотой устремился за «доброй тетенькой» (как потом охарактеризовал незнакомку своей маме). За кулисами он показал на что способен и был удостоен самой серьезной похвалы.

– А как зовут-то «тетеньку», ты спросил? – поинтересовалась вечером мама.

– Спросил. Татьяна Ивановна.

– А фамилия?

– Шмыга.

Мама потеряла дар речи.

Сергей пришел держать экзамен на курс Петра Фоменко. Одна из известных артисток отчего-то заявила ему: «Ты идешь по рекомендации, значит, будешь сдавать последним». Шестнадцатилетний парнишка, ослабленный после болезни, терпеливо ждал пять часов перед дверями приемной комиссии, пока не рухнул от голода в обморок, а придя в чувство, ушел из ГИТИСа, не пожелав повторять попытку, несмотря на уговоры родных, соседа и даже Татьяны Шмыги.

Да, кому-то его поступок может показаться мальчишеством, но здоровая упертость, умение настоять на своем, невзирая на авторитеты, – важные черты его характера, которые еще не раз помогут и выведут на нужный путь.

Сергей поступил в институт культуры. Здесь он собрал группу, с которой стал лауреатом Московского фестиваля молодежи и студентов. Перед высоким жюри ребята исполнили одну из первых песен Трофимова «Путник», написанную в стиле кантри.

Бурные перестроечные годы швыряли людей точно лодки в океанский шторм. Сергей Трофимов не стал исключением, пройдя свой путь от работы на ресторанной сцене и гастрольного «чеса» по стране до служения в храме Божьем и создания церковной музыки.

Позднее в ресторане «Орехово» музыкант познакомился с начинающей в ту пору исполнительницей Светланой Владимирской и написал для нее песню, за которую получил свой первый авторский гонорар.

Но куда бы ни бросала и как бы ни испытывала его судьба, муза не покидала его души: рождались новые мелодии, ритмы и стихи.

Правда, творил Сергей в основном «в стол», пока по приглашению продюсера и супруга певицы Каролины (а в будущем звезды шансона Тани Тишинской) не ушел на постоянную работу в созданный последним продюсерский центр. Случилось это в самом начале 90-х.

Неудивительно, что первым шлягером в новой студии стала композиция под названием «Мама, все ок!», написанная Трофимовым специально для поп-дивы. В качестве гонорара певица предложила молодому композитору роскошную по тем временам (да и по нынешним, кстати, тоже) вещь – норковый полушубок, который Сергей с гордостью вручил в подарок удивленной маме.

И потянулись месяцы, когда талантливый музыкант, точно шахтер, выдавал на гора хит за хитом, получая от работодателей по большому счету копейки. Один из «зубров» еще советской эстрады, услышав песни Сергея, с готовностью выразил желание их приобрести, правда, с «маленьким» условием… Автором нужно было указывать самого мэтра, а не подлинного создателя. Трофимов наотрез отказался от «заманчивого» предложения, продолжая торить свой путь.

Однажды судьба свела его с мегапопулярным в то время солистом группы «Рондо» Александром Ивановым. Он пришел на студию в тогдашнем сценическом образе крутого рокера: в косухе, цепях и ботинках на платформе. Без всякого прицела Сергей наиграл пару старых, лет десять назад написанных мелодий, среди которых была и знаменитая сегодня «Грешной души печаль». Неожиданно для Трофимова «металлист» Иванов попросил спеть лирическую песню снова, а потом задумчиво спросил, нет ли еще каких песен в загашнике. Материала «в столе» было достаточно. Александр записал не одну, а едва ли не дюжину песен Трофимова, и альбом, как говорится, выстрелил – песни ушли в народ, и, судя по всему, возвращаться не собираются. Вот только имени автора тогда никто не знал, да и по большому счету не желал им интересоваться. Так уж повелось у нас – все песню знают, поют и танцуют под нее, а именем того, кто им эту радость подарил, не интересуются. И случай с Трофимовым, к сожалению, лишь один из многих.

Итак, песни его зазвучали в полный голос. Но до поры – чужой. Кроме сотрудничества с Владмирской, Каролиной, Ивановым Сергей писал для Лады Дэнс, Лаймы Вайкуле и многих других звезд. Однако все попытки пробиться на радио и ТВ с авторским исполнением натыкались на дежурное: «Неформат!»

Нет, конечно, были съемки, концерты, гастроли… Но почему-то в последний момент оказывалось, что именно на Трофимове кончилась пленка у оператора и в эфире он в очередной раз не появится. Все это, конечно, не добавляло вдохновения артисту.

Как-то раз, в середине 1995 года, музыкант в компании исполнил пару старых шуточных песен. Продюсер загорелся: «А давай издадим их, сейчас шансон вон как популярен!»

– Я это записывать не хочу. Это просто стеб, к тому же написанный еще в студенческие годы.

Но шеф наседал.

– Ладно, – сдался Сергей. – Выпущу. Но только под псевдонимом.

– Вот и отлично, ты у нас Трофимов, значит будешь… – продюсер задумался. – Трафик!

– Ну, уж нет, только не Трафик! – возмутился начитанный Сергей. – Уж лучше просто – Трофим!

Полгода спустя вся Россия распевала «Бьюсь как рыба», «Скажи мне, милая» и, конечно, «Аристократию помойки»…

Музыкант чувствует язык, словно живой организм. Порой кажется, Трофимов просто из воздуха, из голосов прохожих, из автомобильных гудков и шелеста крон «ткет» шедевры. Ну, тут уж так: либо дано – либо нет. Но к дару следует добавить воспитание и правильные книги. Страсть Сергея к чтению переросла с годами в увлечение… нет, не собирательством древних рукописей Гуттенберга, но… сравнительным языкознанием. Эта наука почти такая же сложная, как, например, квантовая физика, только вместо формул и цифр там присутствуют формулы и буквы. К такому хобби просто так не приходят, к нему надо быть как минимум готовым, иначе просто не поймешь ничего.

Поэтому ни музыку, ни стихи Сергея Трофимова не спутаешь ни с чьими другими, даже когда звучит его песня не в авторском исполнении, а в версиях других исполнителей (Трофимов, напомню, пишет очень для многих звезд нашей эстрады), она моментально узнаваема.

Вернемся, однако, в достопамятный 1995 год, когда альбом «Аристократия помойки» заиграл из «амбразуры» каждого ларька. Признаться откровенно, сразу Трофима я не понял. И дело не в том, что меня, как всяких эстетствующих критиканов, напугала пресловутая «блатная нота» его ранних альбомов. Вовсе нет, лично мне, выросшему на творчестве Аркадия Северного и эмиграции третьей волны, песни с первого диска показались, напротив, слишком… интеллигентными.

Альбом не вписывался в формат, трудно поддавался описанию. По голосу и внешности исполнителя, казалось, он ближе к бардам. По музыке и аранжировке – почти эмигрант. Тексты… К ним сравнение подбиралось труднее всего. Вроде весело, залихватски, стебно, но в то же время грустно и горько. Только позднее пришло понимание – его тексты заставляли думать и искать ответы. Стилистически это был неизвестный коктейль, где чувствовался резкий и лаконичный слог Высоцкого, напевность и мягкость Окуджавы, кураж и тоска Аркадия Северного, отчаяние и мудрость Галича. Ингредиенты вроде известные, но сливающиеся в незнакомый и яркий вкус.

С полгода я бродил в нерешительности, постоянно слушая нового исполнителя на студенческих вечеринках и в авто своих друзей, но не решаясь приобрести кассету для себя. Сейчас и не вспомнить, какая конкретно композиция пробила брешь недоверия, скорее всего заглавная – «Аристократия помойки».

Дебютный «выстрел» оказался метким, однако едва-едва не зацепил рикошетом самого хит-мейкера. В 1999 году, когда помимо первой пластинки в активе у Трофима было еще три новых диска, ведущий программы «Что? Где? Когда?» Владимир Ворошилов пригласил его выступить в прямом эфире. И молодой автор-исполнитель с душой поведал телезрителям об «аристократии помойки, диктующей моду на мораль».

«После этого меня убрали из эфира вообще, – продолжает вспоминать артист. —

Ситуацию усугубил альбом «Война и мир». С его выходом функционеры от средств массовой информации мне наприкрепляли разных ярлыков. Помог Александр Яковлевич Розенбаум. Он дал мне возможность выступать в своих концертах. Мол, послушайте, о чем он поет, в его песнях нет агрессии! У нас ведь многие толком ничего не знают, но при этом имеют свое мнение. Розенбауму я искренне благодарен, даже посвятил Александру Яковлевичу песню:

 
«…Напиши о душе,
что струится лазоревым светом,
Пробиваясь во мрак
беспросветной людской слепоты,
И о том, как смешно
быть певцом, бунтарем и поэтом
В государстве жлобов,
равнодушия и нищеты…»
 

Сейчас трудно спрогнозировать, как бы развивались события, не спой Трофим «крамольную» вещь в эфире популярного телешоу или не встреться ему на пути Александр Яковлевич…

В новом веке мы услышали совершенно нового Трофимова. Это был не просто шансонье, распевающий талантливые и острые сатирические куплеты. Неожиданно «свой парень» с кассеты предстал тонким лириком, философом. Да и просто способным разделить печаль другом. Его услышали. Поняли и полюбили.

Артист Трофимов на современной эстраде выделяется по многим причинам. Во-первых, подлинной поэзией, звучащей в каждой строчке, во-вторых, что крайне важно, профессиональным вокалом. Классическая итальянская постановка голоса, сопровождавшая Сергея все десять лет обучения в капелле, и классы по народному вокалу в институте культуры значат немало и выгодно отличают Сергея Трофимова от многих, считающих, что поют с ним «в одном жанре».

И, наконец, третий момент, на который почему-то мало обращают внимания критики – виртуозность владения музыкальными инструментами. Приглядитесь, а главное – вслушайтесь – добиться такого объемного звучания без специальных технических средств способен настоящий мастер. Интонации, акценты, пение, а не ор или шепот – это то, что притягивает слушателей. Умение исключительно музыкальными и вокальными приемами донести чувства, поделиться своей энергетикой, заворожить слушателя душевным теплом, – вот секрет успеха С. Трофимова.

«Сколько бы в этой жизни люди ни имели для себя материального, я имею в виду – яхту там, «Бентли», – суть наша от этого не меняется. Дается все это, так скажем, во временное пользование, потому что, уходя, вы не сможете с собой ни яхту, ни тачку крутую забрать. Вообще ничего взять не сможете. Жизнь – это интеллектуальная игра. А в этой игре главное – понять, какой же вы настоящий? Я бы хотел, чтобы мое творчество слегка побуждало. Побуждало к поиску ответов на вопрос «А зачем? Зачем мы все здесь?»

Общаться с артистом – настоящий драйв. Трофимов ироничен, скуп на слова и непредсказуем. Его шутки неизменно произносятся с серьезным лицом, и человеку неподготовленному нелегко поспевать за резвым аллюром мысли маэстро. Сергей постоянно держит собеседника в тонусе. Однажды на вопрос журналиста, все ли он в жизни успел, Трофимов после паузы выдал: «В общем, да. Но мне жаль, что я так и не попробовал себя в балете…»

В 2011 году Сергей Трофимов отпраздновал 45-летие. Можно долго растекаться мыслью по древу на эту тему, воспевая достигнутое и рисуя еще более манящие перспективы. Сам виновник торжества планы строить не любит и подводить итоги тоже не охоч, поэтому разговор о нем позволю себе закончить словами Вадима Гусева, написанными, замечу, не сегодня, а почти десяток лет назад:

«В России обязательно были певцы своего времени… У каждого этот список свой. Но уверен, что песни Сергея Трофимова, как никакие другие, расскажут о нашем времени, о нас – таких противоречивых и странных, о нашей диковатой жизни, дав практически фотографический отпечаток ее».

Таков он, Сергей Трофимов, – человек думающий, задающий вопросы и пытающийся найти на них ответы. Творческое и жизненное кредо артист выразил в трех словах из своей песни: «Я люблю, исповедую, верую…»

Шансон для Президента

Гарика Кричевского (р.1963 г.) любителям жанра представлять не надо. Автор «Киевлянки», «Мой номер 245», «Привокзальной» и других шлягеров шансона, удостоенный в 2004 году звания «Народный артист Украины», он давно стал народным везде, где говорят по-русски.

Легкая, задорная манера Кричевского вкупе с оптимистичными, неизменно поднимающими настроение мелодиями и стихами сразу выдвинули его в число лидеров «шансона по-русски», хотя сам автор многочисленных шлягеров в начале пути и помыслить не мог, к каким вершинам приведет его дорога.

* * *

«Я родился во Львове. Учился в музыкальной школе по классу фортепиано, но за полгода до диплома бросил, заявив, что не намерен заниматься нелюбимым делом и отныне буду играть на гитаре. Мои родители – врачи, но помимо этого они еще и прекрасные музыканты. Всю жизнь папа с мамой очень мягко ко мне относились и не стали настаивать. Я потом ставил им это в упрек: «Как же вы не настояли? Я же был совсем молодой. Ну, пришел к вам юный идиот и заявляет: «Не хочу учиться». Вы должны были сказать: «Будешь!» А они, наоборот: «Не хочешь – не надо». Мои родители абсолютные либералы, – ностальгирует Гарик Кричевский. – Выросший на их опыте, я со своими детьми веду себя иначе, где-то умею проявить жесткость и требовательность. Я – строгий отец.

Народный Артист Украины Гарик Кричевский.

Песни стали появляться, когда я собрал свою первую группу. Я тогда жил во Львове, и мы играли только англоязычный репертуар. Все остальное считалось отстоем. Я абсолютно не знал и не интересовался тем, что происходило на советской эстраде. Когда мне говорят сегодня, услышав дискотеку 80-х, «а помнишь?..», я отвечаю – «Нет, не помню».

Из отечественной музыки я знал и уважал только Высоцкого. И сегодня я абсолютно не переношу, когда его перепевают. Не терплю! Считаю, никто этого не сделал хорошо, и никогда не сделает. Да, я слышал хорошие аранжировки на песни Высоцкого, но исполнения – нет.

Так вот, советские песни мы не слушали. Это считалось дурновкусием. Но вдруг появилась «Машина времени», и, несмотря на то что это на русском, – это не раздражало, это оказалось клево!

Я тогда достал из стола два своих детских еще стихотворения, написанных лет в 13–14, и на них мы сделали песни.

Все, конечно, было вторично, я это понимал и долго шел к тому, чтобы создать собственный стиль.

Но музыка еще не стала профессией. Я пошел по стопам родителей: закончил Львовский медицинский институт. Мечтал стать гастроэнтерологом, но, волей случая, стал рентгенологом. Отработал, правда, по специальности всего год. Когда я поступал в институт, написал в анкете, что играю на инструменте. Мне тут же позвонили и сказали, что вы обязаны взять гитару и явиться в общежитие № 1 репетировать с институтским ВИА. От одного словосочетания «вокально-инструментальный ансамбль» со мной чуть истерика не случилась. Я к тому моменту активно работал с одной командой – зарабатывал деньги на танцах и свадьбах, а с другой играл для души, экспериментировал. Времени на учебу не оставалось, пришлось выбирать один коллектив, и я выбрал ВИА с его комсомольским репертуаром, где были цензурные рамки: столько-то песен советских, столько-то стран социалистической демократии и одна (!) на английском. Мы играли вещь из репертуара Сантаны, говоря со сцены, что это песня про угнетенных негров Америки.

Бред полный!

А в стол я писал то, что сейчас зовется шансоном. Я исполнял эти песенки, но только в компаниях. Многое теперь забыто, утеряно, часто я ленился записывать или делал это на клочках бумаги, салфетках. Недавно в Америке мне принесли кассету с таким полупьяным домашним концертом. Там оказалось пара неплохих вещей, но много и ерунды. Я уже заканчивал институт, когда друзья сказали мне: «Гарик, а чего ты не запишешься?!»

В 1989 году у меня мысли не было о профессиональной сцене, были мысли быстрее свалить из страны, поняв только – куда, пока не опустился железный занавес.

Но, видимо, на альфе Центавра в отделе по надзору за планетой Земля на мой счет были планы, и, хотя все мои близкие отнеслись к этой затее скептически, у меня все сложилось: нашлась студия и местная рок-команда «Город», имевшая репутацию креативной.

Я приносил им песню, прямо на ходу мы делали аранжировку и тут же записывались. За неделю сделали десять композиций. Тогда подобное творчество расходилось через кооперативы музыкальные, и я помню, как бобину от магнитофона «Юпитер», на который мы писались, запирают в сейф на студии, а на следующий день приходим – он вскрыт. Я жутко расстроился тогда и только через много лет выяснил, что это сделал один из музыкантов. Он продал ее местному кооперативу «Лира». Я так разнервничался, что выкуривал тогда по восемь пачек сигарет в день, и потом бросил курить раз и навсегда. В общем, обломался конкретно и воспрял духом только, услышав, что песни с украденной пленки зазвучали в городе. Ко мне эта кассета так и не вернулась, но зато я увидел интерес людей.

Вот тогда и возникла идея сделать профессиональный проект.

Я приехал в Киев, где знакомые ребята из группы «Братья Гадюкины» нашли студию, но на запись нужно было потратить 1500 долларов. Представляете, такие деньги в 1990 году! Это как сейчас, наверное, 1,5 миллиона. Я пошел к своему «чисто знакомому пацану» с этой просьбой. Он говорит: «Нет вопросов, брателло! Но когда станешь великим, вспомни обо мне».

Я сказал «ок!», – и работа началась.

Мы писались на Киевском радиозаводе, а в комнате напротив тусовались лабухи из похоронных оркестров. Они каждый день травили какие-то кладбищенские истории. Вот на таком фоне, под «аккомпанемент» «баек из склепа» записывался альбом «Привокзальная», куда вошла песня «Киевлянка». С ней произошла забавная история. Приехав в Киев, мы остановились в гостинице, где кроме нас все остальные постояльцы были, скажем так, далеко не славяне. Буквально через пару дней, вернувшись со студии, мы увидели, что нас обворовали. Милиция только руками развела: «Вы что, не видите, где поселились? Надо было охрану оставлять!» С горя мы с нашим аранжировщиком сели пить водку, и я решил написать песню про этот случай, но почему-то получилась «Киевлянка». На следующий день я ее записал в сыром виде, без бэк-вокала, с недоделанными аранжировками. Помню, звуковик сказал: «Песня просто никакая! Не включай ее в альбом!»

Я согласился и, откровенно говоря, по сей день так же считаю.

Наконец, весь материал был записан, и парень, который составлял окончательную компиляцию, случайно, не зная о нашем разговоре, приклеил «Киевлянку» к остальным песням на альбоме. Мы отдали ленту распространителям. Прошло три дня, и случилось чудо: на каждом перекрестке, из каждой машины зазвучала… именно «Киевлянка».

Но в это же время у меня уже была открытая виза в Германию, простая туристическая виза. Я не выезжал как эмигрант. Друзья встретили, нашли адвоката, объяснили, какую легенду рассказать, чтобы остаться в Германии, о том, что я поэт, якобы преследуемый КГБ. В общем, меня оставили. Я жил в лагере для переселенцев. Нары, как в тюрьме, какие-то полууголовники со всего света вокруг, но, наконец, я получаю вид на жительство и еду обратно на Украину, где у меня уже назначена дата свадьбы…

Но вывезти Анжелу (так зовут мою супругу) в Германию оказалось непросто. Мне по наивности казалось, что если у меня есть вид на жительство, то я сделаю это без проблем, но нет. Мне, оказывается, надо было оставаться и вызывать ее уже оттуда. В итоге нам пришлось задержаться на Украине, а тут путч. Папа мне тогда сказал: «Вернулся? Молодец! Поздравляю! Твои друзья будут ездить там на «Мерседесах», а ты будешь петь песни на Колыме».

Но все в итоге утряслось, я записал еще один альбом, и мы с женой уехали на ПМЖ в Германию. Там я начал потихоньку заниматься бизнесом, а потом меня позвали на работу музыкантом в русский ресторан «Здоровье». Ресторан был хоть и русский, но ходили туда немцы. Я выбрал наиболее мелодичные песни из своего репертуара, поскольку немецким не владел, и пел их там под гитару, к месту и не к месту выкрикивая: «Перестройка! Горбачев!». Так прошло месяцев семь, с деньгами, честно говоря, было не очень, а тут вдруг раздается звонок из Киева, который поменял всю мою жизнь: «Мы предлагаем вам 25 концертов по всей Украине. Первый – в Киевском дворце спорта на 3,5 тысячи человек!»

Я подумал, что это розыгрыш и даже не стал продолжать разговор, но на следующий день опять позвонили. Мы с женой посоветовались, и я говорю: «Анжела! Ну, не совсем же они идиоты? Ну, пусть не двадцать пять, но пять-то концертов будет?!» И поехал. Всю дорогу сомневался, правильно ли сделал, но едва сошел с поезда, увидел вокзальные киоски (теперь вокзал перестроен и их нет), где буквально из каждого неслись мои песни. Тогда я поверил. Но это было только полдела. У меня не было группы, были только фонограммы «минус один». Пришлось нам буквально за пару дней собрать музыкантов. Я не знал, как вести себя на сцене – опыт ведь тоже отсутствовал.

Настает день первого концерта, – зал на 3,5 тысячи мест, – я выглянул из-за кулисы, а в зале не то что аншлаг, а люди аж в проходах стоят! Меня обуял самый настоящий ужас: слов толком не знаю, репетиции не проводились. В общем, это была колоссальная авантюра, хотя вообще я человек прагматичного склада и, если бы не воля обстоятельств, сам в жизни бы на такое не решился.

Я от страха выпил тогда бутылку коньяка на голодный желудок, но мандраж не прошел. Страх отпустил только ко второму отделению, когда зал стоя пел со мной «Мой номер 245». Естественно, к третьему концерту я сорвал голос, потому что не имел элементарного навыка, как распределять нагрузку на связки. Всему приходилось учиться. Мне же было всего-навсего 26 лет.

А не так давно в Киеве проводилось одно важное мероприятие. Прибыли многие президенты разных государств. Пригласили артистов из Москвы, Питера, Киева, была даже одна зарубежная звезда из стран НАТО.

Музыканты расположились в небольшой комнате, и каждый ждал своего выхода. Я все думал, что же спеть? Никто мне ничего конкретного на этот счет не говорил. Выбрал нейтральные песни: «Осенний вечер», «О любви не говорят», «Львовский дождь» и успокоился.

Пошел посмотреть расписание, вижу – мой выход через 2,5 часа.

Находились мы далеко, в загородной резиденции, в 250 км от Киева. Деться некуда, оставалось только ждать. Потом нас пригласили спуститься вниз покушать. Для артистов специально накрыли столы. Мы пришли в ресторанный зал, а там просто нереальные блюда: и дичь, и рыба, и фрукты… Только сели. Вдруг вбегает распорядитель – и ко мне: «Кричевский, ваш выход!»

Я говорю: «Как? Мне же еще 2,5 часа?»

«Нет, – отвечает. – Гости заскучали, просят вас».

Я заспешил на сцену, и буквально в последний момент он меня догнал и говорит: «Не пойте никакой лирики, никаких медляков, только веселые песни!»

Я в таком взбудораженном состоянии вышел и, увидев публику, просто лишился дара речи. Взял себя в руки кое-как и говорю: «Господа Президенты! Поймите меня правильно, столько первых лиц государств вместе и сразу я вижу впервые в жизни. Мне страшно и хочется водки». Они засмеялись, и тут встает Владимир Владимирович Путин (он тогда был Президентом России), за ним естественно встали все остальные присутствовавшие, и ЛИЧНО наливает мне водки. Я подошел к столу, принял у него бокал и выпил ее как воду. Потом поворачиваюсь к музыкантам и говорю: «Давай! «Плавают кораблики», «Киевлянку», «Мой номер 245».

В итоге вместо трех песен я спел десять. Оказалось, Владимиру Владимировичу нравится моя песня «Осенний вечер», но он не знал, что я ее автор.

Вообще я давно заметил, что для высокообразованных и состоявшихся людей в основном характерен полный либерализм в отношении любых проявлений искусства. Критерий один – талантливо сделано или халтурно, и никакого ханжества в оценках, никаких попыток указать с высоты своего положения «место» нет и в помине.

Моя жена Анжела – родная племянница Юрия Башмета. Мы довольно часто с Юрой встречаемся по-родственному. Кстати, он абсолютно не заморачивается по поводу музыки и слушает все, что ему нравится… Я и с покойным Мстиславом Ростроповичем был знаком. Однажды он попросил меня прислать сборник своих песен. Я очень ответственно к этой просьбе отнесся, выбрал лирические композиции и отправил ему. А он в ответ: «Старик, зачем мне этот бред? Пришли блатные!». Выяснилось, что Ростропович «блатняк» любил… Мне потом общие знакомые говорили, что слышали, как у него в машине играли мои песни. Приятно, черт побери.