Текст книги "Любовь по-немецки"

– Мои родители занимают эти деньги у своих друзей. Вы гарантируете их возврат и в течение какого времени? – добивалась я ответа от мужа в присутствии Карстена.

Мне нужен был свидетель, который подтвердит его слова впоследствии, если он вздумает опираться. А зная моего мужа и неоднократно сталкиваясь с нарушенными им обещаниями, я уже опасалась повторения ситуации.

– Да, – отвечал Йенс. – Ваша семья получит эти деньги назад, как только вы снова вернетесь. Моя мама обещала перевести эту сумму на мой счёт, вы же сами слышали это, и я готов отправить вам деньги сразу после вашего возвращения.

Если я не доверяла Йенсу, то не верить его маме у меня не было оснований. Это была действительно чудесная женщина, и, несмотря на все проблемы наших взаимоотношений с ее сыном, она относилась ко мне с любовью, как к родной дочери. По крайней мере, мне так казалось.

Итак, уже спустя две недели после приезда в Германию, мне снова пришлось отправиться в Россию. Перед отъездом Карстен взял с меня слово, что я обязательно вернусь обратно и привезу ему сладкие кукурузные палочки, которые я так нахваливала. Это было, пожалуй, единственное, чего не продавали в местных супермаркетах.

19. Йенс Хаас

На первый взгляд Йенс Хаас производил впечатление добродушного простачка. Его улыбка и невинные голубые глаза внушали полное доверие собеседнику. На улице, в магазине, в электричке, – в любом общественном месте он заговаривал со всеми, кто находился рядом, причём так легко и непринужденно, что вскоре совсем незнакомые люди вовлекались в беседу или просто смеялись и отвечали на его шутки. Меня он тоже сначала ввёл в заблуждение своей кажущейся простотой. Сколько своих мыслей или рассказов о моем прошлом поведала я ему, прежде чем понять, что все это затем используется против меня.

Йенс Хаас на самом деле был кукловод. Или шахматный игрок – так даже точнее. Вся жизнь представлялась ему полем для игры, а люди шахматными фигурами, которые он расставлял по своему усмотрению. Он просчитывал все ходы на много шагов вперед. Невероятно умный, внимательный и проницательный человек, обладающий изворотливым гибким умом и патологической склонностью ко лжи.

Он играл на моих слабостях, на моей доверчивости и на моей порядочности тоже. А моя эмоциональность позволяла ему легко управлять мной. В отличие от меня, он никогда (или почти никогда) не показывал, что он уязвлен. Он затаивал обиду, чтобы потом сделать ответный ход в правильное время и в правильном месте. И он не гнушался даже самыми грязными приемами. Для него ничего не стоило залезть в мой телефон и скопировать оттуда мою переписку, чтобы потом перевести её на своём компьютере, украсть мои документы или вещи, присылать мне фальшивые письма от своих друзей, бывшей жены и Карстена, которые были написаны им самим, предоставлять мне л

ожную информацию или просто не говорить важных вещей, которые мне необходимо было знать. Я уже не говорю о тотальной слежке и контроле за мной, ежедневном и ежечасном. От моего имени он переписывался с немецкими инстанциями, и я до сих пор не знаю содержание этих писем. Зато в моём блокноте были вырваны страницы, на которых я записала адреса немецких ведомств, чтобы не дать мне возможность самой вести переписку с ними. Он намеренно не давал мне карманных денег, чтобы ограничить мою свободу передвижения. А мои личные деньги, которые я обменяла за российские рубли, были похищены из моего кошелька. Причём при попытках добиться правды Йенс всегда отрицал даже очевидное. Если я возмущалась и сопротивлялась, ко мне применяли угрозы. Он шантажировал меня деньгами, которые он должен был отсылать моим детям, или моими чувствами к Карстену. Применялись и угрозы, типа опубликования моих снимков, где я занимаюсь любовью с Карстеном, которые также были сделаны без моего ведома за моей спиной. Очень тяжело было вообще ориентироваться в его мире, где все насквозь было пропитано ложью, всегда быть начеку, всегда соблюдать осторожность, всегда прятать документы, деньги, ходить с оглядкой даже в городе, потому что и там у него были свои глаза и уши в лице бывшей подружки Карстена Мануэлы. Тяжелее всего стало, когда Карстен перестал писать мне. С этого момента все контакты с ним были только через Йенса, и я не могла понять, где муж говорит мне правду о том, что сказал или написал Карстен, а где нет. И я не знала, какую информацию обо мне преподносят Карстену. Нет никакого сомнения, что одной из причин, а может, и главной причиной того, что Карстен отдалился от меня и потерял ко мне доверие, была неверная информация обо мне. Карстен почему-то доверял Йенсу больше, чем мне, хотя я умоляла его зимой в нашей переписке не верить моему мужу и не позволять вбить клин между нами. Тогда мне это удалось. Когда я приехала в Германию – уже нет.

Невероятным было и то, что слова, сказанные мной Йенсу, или моя переписка с ним в вотсапе пересылались соседям, моей сестре и её мужу, Карстену. Конечно, выборочно, вырванные из контекста, что создавало у окружающих впечатление о моей неадекватности или характеризовало меня с самой неприглядной стороны. То, что мои слова или действия были ответной реакцией на его ложь или вероломство, об этом умалчивалось. В их глазах он выглядел, как добрый, заботливый муж, который все делает для меня. Только вот я по каким-то неведомым причинам не ценю этого и веду себя как стерва, доводя до сердечного приступа своими необъяснимыми попытками сбежать назад в Россию. При этом почему-то для всех было совершенно нормально и допустимо, что у меня может быть изъят чемодан, ключи, деньги, документы, а вместе с ними и право решать самой, остаться мне здесь или нет.

Иногда он вел себя как добрый внимательный собеседник, который сочувствует мне и разделяет мои переживания, по поводу Карстена – особенно. Я расслаблялась (нельзя же всегда подозревать только плохое) и даже начинала верить, что он искренне желает помочь, пускалась в откровения, показывала мои эмоции, но потом всплывало такое, что становилось очевидно, что мои слова и чувства снова использованы против меня.

Поскольку он действительно какое-то время служил в полиции, у него была привычка замечать все до мелочей, что тоже чрезвычайно раздражало меня. Он замечал, какую по счёту сигарету я курю, что я только что съела и что выпила, какой лак у меня ногтях или тени на веках, малейший синяк или царапину на теле. Также внимательно он следил за тем, что я читаю, просматриваю или пишу. Пожалуй, он не знал только, о чем я думаю, хотя тоже претендовал на это. Хотя, по большей части, ему удавалось угадывать или предсказывать мои дальнейшие действия. Частично за счёт необычайной проницательности и развитой интуиции, частично путём логических построений. Мне всегда надо было соблюдать осторожность в проявлении эмоций, в высказывании моих мыслей. Но я слишком неорганизованна для этого и слишком импульсивна. Возможно, Йенс своеобразно любил меня, но, главным образом, он использовал меня в своих целях, потому что больше всего на свете он любил деньги и власть. И если он пытался таким образом меня удержать, это вызывало только обратный эффект, усиливало моё отвращение и ненависть к нему и желание бежать от него навсегда. Насилие, пусть не физическое, а эмоциональное, – это тяжёлое испытание, оно истощает нервную систему и повергает в пучину депрессии. Жить с психопатом – значит постоянно подвергать свою психику стрессу. Отрицание очевидного и намеренное введение в заблуждение («газлайтинг»), которые он постоянно использовал в отношениях со мной, привели к тому, что я начала сомневаться в собственной вменяемости. Постоянный страх за вещи и личную переписку порождали паранойю. Ходить по улицам, оглядываясь, – ненормально. Играть в шпиона и чувствовать себя, как разведчик в тылу врага, – ненормально.

Уже перед окончательным отъездом из Германии, его бывшая жена Леа смогла найти меня через социальную сеть. Информация, которую я получила от неё, повергла меня в шок. Оказалось, что мой муж семь лет провёл за решёткой за изнасилование женщины. И именно по этой причине он был выгнан из полиции. Кроме того, Леа сказала, что все годы совместной жизни с ним она также вынуждена была находиться под его тотальным контролем, и только ежедневная работа спасала её от контактов с ним. «Он лжёт, как только открывает рот!» – писала Леа, да мне и самой пришлось в этом неоднократно убедиться. «Я смогла уйти из этого дома с детьми только с помощью полиции, – делилась женщина, -иначе бы он никогда не отпустил меня».

Психопат– это не тот, кто бегает за вами по дому с ножом или пытает вас в подвале. Психопат– всегда милый и адекватный человек для окружающих, поэтому, когда жертве удается сбежать и рассказать всему миру о его лжи и манипуляциях, никто не верит ей. Ведь как может оказаться вероломным чудовищем столь милейший и любезнейший человек, который так трогательно доверчив и который так раним. И как же он любил меня, неблагодарную, ведь он так неустанно твердил об этом всему миру при любом удобном случае, так выставлял напоказ свои чувства, когда неподдельные слёзы текли по его лицу, что все безоговорочно поверили в эту сказочную неземную любовь.

Пытаться переиграть психопата бесполезно, для этого надо быть таким же, как он. Вернее, родиться таким. Ведь психопатия врожденное отсутствие определенных связей в мозгу. Я никогда не знала следующего хода Йенса, я не могла понять его логики и его стратегии, которые не прямолинейны. Единственная возможность сохранить себя в таких отношениях– это не иметь их вообще. Прекратить. Бежать. Без предупреждения. Именно так мне в конце концов и пришлось поступить.

20. Меня встречает Карстен

На этот раз я возвращалась в Германию настороженная, с тревогой и даже страхом, уже поселившимися в моём сердце. Провожавший меня в аэропорту Женя долго прощался и не хотел меня отпускать, и у меня щемило сердце. В Гамбурге, уже пройдя ставший привычным паспортный контроль и получив чемодан, я вышла из терминала 1, сразу попав в объятия моего мужа. Он был один, хотя в последнем письме в вотсапе сообщил, что будет встречать меня вместе с Карстеном.

– Где же Карстен? – спросила я, оглядываясь.

– Он куда-то отошёл… А, да вот он!

Широко улыбаясь, к нам подошёл Карстен, как всегда, весь в чёрном. Он крепко обнял меня и подхватил из моих рук легкий, но громоздкий чемодан, в котором лежали два больших пакета сладких кукурузных палочек для него, как он и просил, и больше ничего. Чемодан я захватила с собой, потому что он принадлежал Йенсу, и я должна была его вернуть.

Почувствовав лёгкость поклажи, Карстен догадался и спросил, смеясь:

– Здесь то, что я думаю? Ты привезла?

– Конечно, – сказала я. – Разве я могла забыть?

Мы вышли из здания аэровокзала и остановились покурить. Я любовалась Карстеном, не в силах отвести от него взгляд. Сегодня он казался особенно красивым. Его волосы отросли и немного стояли торчком, тем более что он постоянно ладонью зачесывал их назад, он побрился и, видимо, хорошо выспался, потому что у него был свежий цвет лица и весь он был полон энергии. Отсутствие очков делало его лицо еще более юным. Он и так никогда не выглядел на свои 39 лет, а сейчас и подавно. Я закомплексованно подумала, что сама я в настоящий момент выгляжу совсем не на высоте: в этот раз мне пришлось ждать моей пересадки в Шереметьево всю ночь, и, хотя я пыталась прикорнуть то там, то здесь на жёстких неудобных креслах аэропорта, мне так и не удалось сомкнуть глаз. Кроме того, был самый разгар моих «женских» дней, и на фоне падения гормонов я выглядела поблекшей и, как мне казалось, очень старой. Когда муж написал мне, что Карстен вызвался ехать с ним, я даже не испытала радости, потому что я не хотела, чтобы мой молодой возлюбленный увидел меня не в лучшем свете. Йенс, не понимая всех этих женских штучек и моих опасений по поводу моей внешности, весело суетился вокруг нас и, заглядывая мне в глаза, спрашивал:

– Вы рады, что я вам сделал такой подарок?

Конечно, я ответила «да».

В поезде Карстен вставил в уши наушники и, сидя напротив нас, кривлялся в такт музыке, как самый настоящий тинейджер! Я сфотографировала его, а он в ответ показал мне язык. Когда уже дома я отправила ему эти фото в телеграм, он ответил мне без ложной скромности: «А этот парень на снимках выглядит действительно очень круто».

Что тут сказать? Я разделяла его мнение.

Чтобы Карстен не слишком разглядел мой усталый вид, я пересела к нему от Йенса и вставила один из его наушников себе в ухо. Мне так хотелось дотронуться до него, но я не решалась сделать это публично. К тому же сам он не делал никаких поползновений в мою сторону.

В поезде мои мужчины сообщили мне, что мы выйдем на станции Ильцен и отправимся в Джобцентр, и только потом поедем домой в Бад Бодентайх.

Карстен определял всё. Если бы его не было с нами, я бы, конечно, задавала лишние вопросы: что, как, зачем и почему. Но в присутствии моего любимого я утрачивала бдительность. Все, что он заставлял меня делать, казалось мне правильным. Я была уверена, что он не причинит мне вреда. Я безгранично доверяла ему. Йенс рассчитал всё верно. Это был не «подарок», а продуманное решение. Йенс знал, что присутствие Карстена позволит ему решить вопрос о моей постановке на учёт в Джобцентре максимально безболезненно, так как раньше я всячески сопротивлялась этой поездке.

Карстен стремительно шагал впереди, размахивая легким чемоданом, за ним Йенс и в конце процессии, едва поспевая за ними обоими, я. Я очень устала после перелета и скверно себя чувствовала, но присутствие Карстена мобилизировало меня, и я бодрилась, как могла, стараясь не показывать ему своего состояния.

Мы побывали и в Джобцентре, и в Ведомстве по делам иностранцев (ауслендерамт, или АБХ), и везде Карстен заходил с нами в кабинет. Это не вызывало никаких вопросов у чиновников. В кабинете господина Рихтера, чиновника ауслендерамта, Карстену не хватило стула, и он присел прямо на корточки сбоку от меня, подперев голову руками. Поворачиваясь к нему, я ловила внимательный и ласковый взгляд его больших серых глаз, устремленных на меня. Я совсем не понимала, в чем цель этих визитов. Я просто сидела и улыбалась, полагая, что все делается для моего же блага.

Как выяснилось позднее, я подписала в Джобцентре в тот день договор, по которому, с одной стороны, немецкое государство, обязалось выплачивать мне ежемесячное пособие по безработице в размере около 400 евро, но, с другой стороны, накладывало на меня такие обязательства, что я фактически оказалась пленницей этой страны. Отныне я не имела права покинуть Германию, не получив подписанный в Джобцентре отпуск, который был строго ограничен тремя неделями. Я была обязана также записаться на языковые курсы и регулярно посещать их без права пропустить даже один день без уважительной причины, то есть без официальной справки от врача. Джобцентр параллельно занимался поиском работы для меня, и, поскольку я не владела языком и никакой пригодной в этой стране профессией, я обязана была соглашаться на любую предложенную мне работу, даже если это означало заниматься уборкой улиц или батрачить на кухне в какой-нибудь кафешке, таская тяжелые кастрюли. Мой диплом преподавателя французского языка здесь совершенно не котировался. Несмотря на то, что это был диплом МГУ, я должна была подтвердить его в Германии, и только тогда я могла быть допущена к работе по профессии, не говоря о том, что уровень моего знания немецкого должен быть не менее B1. А пока я оставалась кем-то вроде гастарбайтера, вроде тех узбеков, которые метут мусор на улицах в России. Не то чтобы я гнушалась такой работы, но, если честно, это не соответствовало моим амбициям. Я всю жизнь проработала в офисе, используя только мой ум и знания, я никогда не работала руками, и я была абсолютно не приспособлена к такой жизни. Но, учитывая, что даже за такую работу здесь платили больше, чем за квалифицированный труд в России, с этим можно было смириться. Тем более что, как объяснил мне Йенс, мне вряд ли найдут работу первое время, пока я не окончу языковые курсы. Получать же пособие просто за то, что я живу в этой стране и хожу на занятия, было совсем неплохо, если бы не одно «но» – все мои деньги от государства Йенс оформил на себя, они полностью переводились на его счет, и лично я не получала ни цента.

Но все эти открытия свалились на мою голову позднее. Сейчас я была слишком утомлена дорогой и в то же время счастлива, предвкушая вечернее свидание с Карстеном.

В Бад Бодентайхе на станции мы на время распрощались. Карстен отправился в мастерскую, где должен был забрать свой велосипед, находившийся в ремонте после того, как в феврале его сбила машина. Тогда он отделался синяками, но велосипед был сильно поврежден. А мы с Йенсом пришли домой, и я, искупавшись, пообедав и отдохнув несколько часов, почувствовала новый прилив сил и приготовилась встречать моего возлюбленного, пообещавшего прийти к нам вечером. Впереди меня ждали не очень хорошие времена, но пока я этого не знала.

21. Противостояние

Конечно, секс между нами в «критические дни» был невозможен, и мы ограничились просто объятиями и поцелуями. И хотя в ноябре эти дни не помешали Карстену, когда он убеждал меня, что «блут ист блут» («кровь это кровь»), неважно откуда, и он привык видеть ее на службе, но я имела потом большие проблемы с остановкой этой самой крови, а проще говоря – кровотечение. К счастью, в этот раз он и не настаивал. В качестве компенсации он остался с нами почти на всю ночь, и мы очень хорошо провели время.

Проспав следующие полдня, я решила наконец ознакомиться с документом, подписанным мной накануне. И вот тут-то я и пришла в ужас. Я перевела строчку, выделенную сотрудницей Джобцентра желтым маркером: в случае нарушения договора я могла быть подвергнута штрафу в 1000 евро. Теперь страх по-настоящему охватил меня. Самым нелепым и несправедливым в этой ситуации казалось то, что моё пособие поступает на конто (счёт) моего мужа, но расплачиваться с государством в случае нарушений должна я сама. Мысль о том, что теперь я не могу покинуть страну по собственному желанию, когда пожелаю, тоже пугала меня. Я чувствовала себя попавшей в капкан. Мой младший сын Ваня должен был поступать этим летом в университет, и это было для меня важнее всего на свете. Я планировала поехать с ним в июле в Москву подавать документы и участвовать в конкурсе. Конечно, на прежней работе мне бы тоже не дали отпуск более трёх недель, но в данном случае меня охватил страх, что Джобцентр может не пожелать предоставить мне отпуск в нужное мне время. Кроме того, перспектива вернуться сразу после Москвы в Германию, так и не побывав дома с моими близкими и не повидавшись с моим старшим сыном, который учился в Санкт-Петербурге и приезжал на каникулы только два раза в году, тоже удручала меня. Ещё в начале нашего знакомства я много раз обсуждала с моим будущим мужем вопрос, сколько и как часто я смогу видеться с моими близкими, если все-таки выйду за него замуж. Йенс заверил меня, что я могу делать это тогда, когда это мне необходимо, а мой отпуск в России этим летом сроком два месяца даже не подвергался сомнению. Теперь я поняла, что он заведомо мне лгал. Йенс так же, как и я теперь, как и все соседи, и как Карстен в том числе, состоял на учете в Джобцентре и получал социальное пособие. Естественно, он не мог не знать, что отпуск в Джобцентре предоставляется только на 21 день, но он намеренно ввёл меня в заблуждение. Когда я указала ему на это, Йенс сделал большие глаза и сказал, что он впервые это слышит и огорчен этим известием. Я рвала и метала, загнанная в ловушку его ложью. Но что я могла сделать, ведь договор уже был подписан. Более того, с ехидной улыбкой мой муж сообщил мне: «Вы же сами подписали этот договор в присутствии переводчика».

Действительно, на встрече в Джобцентре меня соединили по коммутатору с переводчицей, и она переводила мне наш разговор с сотрудницей центра. Однако, не понимая, во что я ввязываюсь, не зная сути договора, я не могла задать нужных мне вопросов. Они просто не приходили мне в голову.

Сколько ещё таких подводных камней встречалось и встретится на моём пути! Когда не знаешь языка, не знаешь законов другой страны, так просто угодить в ловушку. Я была вынуждена полагаться на моего мужа, однако, как показали события, он действовал вовсе не в моих интересах, бесстыдно пользуясь моим неведением. Ситуация осложнялась тем, что в Германии совершенно нормальным считается отправка документов в виде скан-копии и решение вопросов через электронную почту. Как я узнала потом случайно, Йенс, следуя своей обычной практике, создал фальшивый почтовый ящик и от моего имени вел переписку со всеми инстанциями.

Ещё во время нашей переписки в России Йенс Хаас упомянул, что он всегда добивается своего. Тогда я посчитала это хорошим признаком. Но я не догадывалась даже, что этот человек добивается поставленной цели любой ценой, не гнушаясь ничем.

Для моего мужа я оказалась средством зарабатывания денег. Моё пособие из Джобцентра, в полном объёме поступавшее на его конто, покрывало половину аренды его квартиры, другая половина уходила на продукты и бытовые расходы. При этом моей части пособия хватало на содержание нас обоих. Половина его пособия оставалась его чистой прибылью. Женитьба на мне также улучшала его налоговый статус, а перспектива получать в Фамиленкассе пособия на моих детей («Киндергельд»), оформлением которого он так настойчиво занимался, принесла бы ему дополнительный ежемесячный доход в 600 евро. И это помимо того, что в перспективе он предполагал отправить меня на работу, после чего по закону я обязана была бы полностью оплачивать аренду, как член семьи, получающий боле высокий доход. Все эти его планы на меня были полностью противоположены тем обещаниям «сладкой жизни», которыми он потчевал меня в своих ранних письмах до того, как я вышла за него замуж. Он требовал моего увольнения, чтобы я оказалась в полной зависимости от него и не могла сорваться с крючка, и уверял меня, что мне больше никогда не придётся работать, высылая для наглядности картинки счастливой улыбающейся женщины, которой утром приносят апельсиновый сок с крекерами в постель.

Я понимала, что я стала для моего мужа «дойной коровой», однако все попытки изменить ситуацию хоть немного в мою пользу, вернее, в пользу моей семьи, натыкались на его жесткие манипуляции и отрицание очевидного. Когда же мне удавалось припереть его к стенке фактами, я получала в ответ агрессию. А припугнув его тем, что я уеду в Россию, если он будет продолжать так себя вести, я лишь получила тотальный контроль во всем, и у меня были отобраны ключи от дома. Йенс сначала пытался упрашивать меня остаться, потом он попытался манипулировать мной через мою любовь к Карстену. И наконец, увидев, что я уперлась в моем решении, он показал свое истинное лицо: он объявил мне, что, если я уеду, он опубликует мои фотографии с Карстеном, где мы занимаемся сексом, и отправит их моей семье и по электронным почтовым адресам компании, где я раньше работала. Я была шокирована. Я даже не подозревала, что он делает такие фото. Впрочем, это было вполне возможно: поглощенная объятиями и поцелуями своего возлюбленного, я не могла видеть того, что творится за моей спиной. Йенс имел сотни возможностей фотографировать нас во время наших занятий любовью, так что мы бы этого даже не заметили.

Однако я сделала вид, что его угрозы вовсе не пугают меня. Это был единственный способ обезоружить негодяя.

После этого разговора я на всякий случай спрятала мои паспорта – российский и заграничный – между кроватью и ночным столиком, потому что теперь я поняла, что от Йенса можно ждать все, что угодно. А на следующий день, когда Йенс ушёл за продуктами в супермаркет (пожалуй, это единственное место, ради которого он покидал стены дома), я включила его компьютер и попыталась найти там фотографии, которыми он меня пугал. Конечно, в этот момент, роясь в его файлах, я уподоблялась ему. Но когда живёшь с таким человеком, как Йенс, приходится вести войну его же методами, иначе неизбежно проиграешь. К сожалению, я не смогла найти то, что искала. Только папки с моими повседневными фото, которые я высылала ему из России и которые он постоянно выставлял в качестве заставки на свой рабочий стол. Пара фотографий носила эротический характер, я делала их в студии у профессионального фотографа ещё 9 лет назад, и я подарила их в ноябре Йенсу в присутствии Карстена, чтобы получить от них обоих восторженный отзыв. Это были фото очень хорошего качества, и я очень нравилась себе на них. Несмотря на то, что, по моему мнению, это были «приват-фото», Йенс также включил их в слайд для рабочего стола, и мою полуобнаженную фигуру могли наблюдать все, кто приходил к нам в гости, даже его дети. Это шокировало меня. Я неоднократно просила Йенса убрать мои фотографии с заставки, но он игнорировал мои просьбы. На этот раз я решила вопрос сама. Я удалила из папок, а затем и из корзины все мои фотографии. У меня не было времени делать отбор, поэтому я расправилась со всеми фото. Я понимала, что он обнаружит пропажу, как только вернётся, и готовилась принять бой.

Действительно, буквально через полчаса, сев за компьютер, он увидел, что я сделала.

– Вы удалили все ваши фотографии! – заорал Йенс. – Вы рылись в моём компьютере!

– Так же, как и вы в моих телефонах, – парировала я. – Это мои фотографии, и я могу делать с ними, все, что считаю нужным.

– Это был напрасный труд, дорогая, – сказал он с ухмылкой. – Все ваши фотографии я пересылал Карстену, и у него есть резервная копия.

Действительно, в тот же вечер заставка с моей голой попой в тонкой полосочке стрингов снова украшала монитор его компьютера.

Ближе к ночи в доме был отключен интернет из-за надвигавшегося шторма. В этой области шторма отнюдь не редкость – Нижняя Саксония находится неподалеку от Дании и побережья Северного моря. Я слонялась с моим мобильником по комнатам в надежде поймать сигнал. Несмотря на поздний час и явное желание спать, мой муж, кутаясь в плед и непрерывно зевая, следовал за мной по пятам, не оставляя меня одну ни на минуту. В конце концов я не выдержала:

– Сколько можно ходить за мной, идите спать уже! – возмутилась я.

– А вдруг вы снова залезете в мой компьютер? – сознался в своих опасениях муж. При всем своём уме, он не умел делать на ПК некоторые вещи. Например, возможность поставить пароль на свой компьютер даже не приходила ему в голову.

Иногда ночью, несмотря на чрезвычайно чуткий сон моего супруга, мне удавалось тихо пройти в гостиную и я, словно русская шпионка в тылу немецкого врага, фотографировала на мобильник письма от немецких властей и других организаций, которые приходили на наш адрес и с которыми Йенс не считал нужным меня знакомить. Справедливо полагая, что в них содержится важная информация, и желая знать, что делается за моей спиной, я отсылала снимки моей двоюродной сестре Веронике, чтобы она перевела их и сообщила мне их содержание.

После пропажи телефона и чтения Йенсом моей переписки с семьёй мы ещё в России с мамой договорились удалять чаты друг с другом сразу после отправки и прочтения. Те же меры предосторожности мне приходилось использовать и при переписке с другими контактами, особенно с Женей, который ежедневно осведомлялся о том, как проходит моя «немецкая» жизнь.

Так мы и жили с Йенсом, не доверяя друг другу, с постоянной оглядкой. Мне начали чудиться обман и ложь даже там, где их, возможно, не было. Начиная сомневаться в малом, перестаешь доверять во всем. У меня появились параноидальные мысли. Я постоянно прятала свой паспорт в разные места, ежедневно проверяла наличие остальных документов, а деньги хранила в упаковке с женскими прокладками.