Текст книги "Сиротка. В ладонях судьбы"

– Нужно помнить о тех, кто оставил нас, но кого мы всегда будем любить, и попытаться вычеркнуть из памяти плохие воспоминания, прогнать их, как назойливых мух летом. Обещаешь мне попробовать?

– Да, я часто это делаю, – вздохнула Киона. – А когда мне страшно, я изо всех сил молюсь Иисусу.

– Почему тебе страшно? Теперь ты в безопасности. У тебя есть папа, который тебя обожает, и вся семья готова встать на твою защиту.

– Я боюсь невидимых существ, Шарлотта! Они приходят ночью, когда я сплю. Мина говорит, что мне снятся кошмары, но я знаю, что люди по всей земле страдают. Они тоже боятся, голодают и мучаются от холода. Многие из них умирают, и их души летают над землей. В такие моменты я умоляю Иисуса помочь мне быть нормальной девочкой, как Нутта и Лоранс или как Акали и Мари Маруа. Если бы у меня были мои амулеты, я бы ничего этого не видела.

Вконец растерявшись, Шарлотта смогла лишь поцеловать Киону в лоб.

– Мне очень жаль, моя девочка. Если я скажу тебе один секрет, тебя это хоть немного утешит? Мы с Людвигом любим друг друга! На Рождество он подарил мне птицу, которую сам вырезал из дерева. Он такой милый… и я считаю его очень красивым.

– Я так и думала, – прошептала девочка, заметно повеселев.

– Расскажи мне, как ты узнала, что он прячется в Валь-Жальбере?

– Как-то вечером, когда я выехала на прогулку с Базилем, мы направились к водопаду. Я так люблю наш Уиатшуан! Возвращаясь, я свернула на улицу Сент-Анн и издали заметила, как кто-то упал в снег за изгородью. Мне бы следовало уйти, но я не смогла. Я почувствовала, что этот человек очень напуган. Я пустила пони галопом и остановилась рядом с ним. У него был потерянный и очень грустный вид. Я улыбнулась ему. А потом мы поговорили. Я поклялась ему хранить тайну и пообещала помогать, приносить еду. Бедняга вначале все твердил: «Нет, нет, не говорить родителям!»

Задумчиво глядя перед собой, Киона словно заново переживала эту встречу. Она прижалась к Шарлотте, которая обняла ее еще крепче.

– Я познакомилась с Людвигом только благодаря тебе. Спасибо, милая моя! Ты правильно сделала, что доверилась мне и показала, где он прячется.

В дверь постучали. Это была Эрмина. Похоже, она была удивлена, обнаружив их уютно сидящими в одном кресле с заговорщицким видом.

– И что здесь происходит?

– Ничего, просто болтаем. Но мне пора возвращаться домой, иначе печка погаснет.

Она оставила Киону своей подруге, расцеловав их обеих.

Руффиньяк, Франция, тот же день

Тошан набирался сил со скоростью, обескураживающей Симону. Она достала ему трость, поскольку он настаивал на том, чтобы встать. С Рождества он мог один ходить в уборную, не опасаясь головокружения. Это была наскоро оборудованная комната. Но он даже не думал жаловаться, испытывая огромное чувство благодарности к этим людям, которые спасли ему жизнь и сильно рисковали, укрывая его в своем доме.

Церковные колокола городка били десять ударов, и их глубокий звук отдавался эхом в мансарде, где томился метис. Он ждал прихода своей медсестры с нарастающим нетерпением. «Мне нужны сигареты и книги, – думал он. – Иначе я сбегу отсюда прямо в таком состоянии».

Послышалось характерное царапанье, словно в дверь скребся грызун. Так Симона давала о себе знать. Она считала, что будет вежливее предупреждать своего больного, что она собирается войти.

– Здравствуйте, – с очаровательной улыбкой произнесла женщина. – Брижитт с мужем отправились на мессу. Они взяли с собой Натана, которого мы называем Жаном, чтобы не вызвать подозрений.

Казалось, она испытывает облегчение и гордость от того, что принесла ему теплое молоко с цикорием. Проголодавшийся Тошан поспешил сесть.

– Смотрите, у вас сегодня круассаны. Булочник ухитряется изготавливать их по воскресеньям. Должно быть, он покупает сливочное масло на черном рынке. Я съела один и словно вернулась в довоенный Париж. Ах, парижские круассаны, какое наслаждение! Я также принесла вам варенье и стакан воды.

– Спасибо, я доставляю вам столько хлопот, – мягко произнес Тошан. – Симона, сколько мне еще здесь оставаться? Я хочу услышать ваш медицинский прогноз. Мне нужно выполнить задание, которое я получил в Лондоне. Если бы не это дурацкое происшествие, я был бы уже далеко… Думаю, меня считают погибшим или попавшим в плен к немцам.

– Не могу ничего вам сказать: с пятницы вы не позволяете мне осмотреть рану. Я оставила вам дезинфицирующее средство, мазь и чистые бинты, но я не знаю, насколько вы способны судить о ее состоянии. И дело не только в этом. Мне кажется, что вы также получили сотрясение мозга. Вас нашли под дубом, вы лежали лицом вниз. Мне сказали, что падение произошло с пятиметровой высоты. Тошан, будьте благоразумны: дайте своему организму восстановиться. Вы были без сознания, обескровлены, с высокой температурой. Господь свидетель, я вообще не понимаю, как вы выкарабкались!

– Благодаря вашей заботе, – тут же нашелся метис.

Они быстро поладили и начали обращаться друг к другу по имени. Симона оказалась женщина с веселым и легким характером. После первого осторожного контакта она не обременяла себя условностями, разговаривала много и откровенно. Ее искренность и даже некоторая фамильярность действовали успокаивающе на нервы Тошана.

– У меня для вас сюрприз! – воскликнула она. – Я вам его отдам, если вы позволите мне обработать вашу рану.

– Об этом не может быть и речи! Я знаю, вы сейчас начнете твердить, что я целый месяц находился в ваших опытных руках и ничего не замечал, что вы видели множество других, ассистируя вашему мужу. Но я сам в состоянии о себе позаботиться. Знайте только, что рана мне кажется чистой и заживающей. Однако при ходьбе я испытываю сильную боль.

Симона покачала головой, на ее лице отразилось беспокойство. Наконец, словно нехотя, она вынула из кармана пачку табака и листы папиросной бумаги.

– Я не смогла достать американских сигарет, – с сожалением сказала она. – Свернете мне папироску?

Тошан уже проглотил два круассана с молоком и теперь смаковал варенье. Он чуть не поперхнулся, увидев табак.

– Да вы просто ангел!

– Тише, не кричите!

– Но ведь в доме никого нет!

– Никогда не знаешь, чего ждать. Нужно быть предельно осторожными. И вам следует привыкать разговаривать тише. Ну, так что с папиросой?

Она выложила все необходимое на покрывало. Тошан замешкался.

– Вы что, курите? Моя жена никогда не пробовала, и я этому рад. Это занятие для мужчин, особенно простой табак!

Симона тут же принялась напевать, прикрыв глаза:

 
Берешь табак пальцами и разминаешь.
У него сильный и острый аромат, как древесный,
Он опьяняет и оставляет во рту
Почти двусмысленный привкус
Крови, любви и отвращения.
 

– Что это за песня? – с осуждением в голосе спросил Тошан. – Пошлость какая-то.

– Я знаю только припев. Но в Париже она была очень популярна. Мой голос, конечно, не так красив, как у Берт Сильвы. Вы такой строгий, Тошан! С вами дамы не имеют права ни курить, ни петь.

Он наконец решился свернуть ей папиросу, думая об Эрмине.

– Тут вы ошибаетесь. Моя жена – певица. Она пела во многих операх в Квебеке, Монреале и даже Нью-Йорке. В наших краях ее прозвали Соловьем из Валь-Жальбера. Это городок, где она выросла. Некоторые, более поэтичные, предпочитают называть ее Снежным соловьем. Кстати, снег уже выпал? Сколько сантиметров?

Ошеломленная тем, что только что узнала, а также его вопросом, Симона широко раскрыла глаза.

– Не выпало ни единой снежинки. Значит, ваша жена – оперная певица… Она записала пластинки?

– Нет, это было в планах до войны. У нее необыкновенный голос. Журналисты сравнивают его со звучанием хрусталя, но в ее манере исполнения есть кое-что другое. Мина вкладывает частичку души во все свои песни.

Тошан замолчал, к его горлу подступил ком. Он закурил, рассердившись на себя за то, что поддался эмоциям.

– Я глупец! Как и с этим снегом. Полагаю, во Франции не такие снежные зимы, как в Канаде.

– Возможно, мы увидим снег в январе или феврале, – предположила Симона. – Мне очень жаль, вы так погрустнели! Я имела неосторожность напеть эту песенку и напомнила вам о вашей жене, о семье.

– Я не нуждаюсь в песенках, чтобы думать об этом, – сухо отрезал он.

Женщина сильно побледнела и собралась встать.

– Нет, останьтесь, – попросил он. – Простите меня, Симона! Вы балуете меня круассанами, приносите табак, а я веду себя как мужлан. Эрмина часто упрекала меня в том, что мое плохое настроение распространяется на других. Но мне невыносимо сидеть тут взаперти. Вы ничего не знаете о моей прошлой жизни, и это нормально. В наших краях я занимаюсь охотой. Я не могу сидеть дома целыми днями. Зимой я использую любой предлог, чтобы запрячь своих собак и отправиться куда-нибудь на санях. Я могу проехать много миль. Мне нравятся ледяной ветер, мороз, кусающий лицо. Я нуждаюсь в свободе, в просторе…

Зачарованная пылом, с которым Тошан рассказывал о своей родной земле, медсестра села на место и принялась его слушать.

– Мой отец, ирландский золотоискатель, купил разрешение на добычу золота на берегу Перибонки, нашей реки. Это название переводится приблизительно как «песочные берега». Я унаследовал дом, который он построил для нас с матерью. Моя мать умерла в сентябре, когда я жил в казарме под Лондоном. Несчастный случай. Она была такой красивой! Тала-волчица, гордая, высокомерная, но мудрая и щедрая. Скажите, если я вас утомил…

– Вовсе нет, продолжайте. Я словно вырвалась из этих четырех стен. В прошлом веке на мансарде жила прислуга.

Он машинально кивнул, одержимый потребностью воскресить в памяти всех тех, кто был ему дорог и остался далеко, на другом континенте. Симона с интересом слушала его. Тошан описал ей свою бабушку Одину – болтливую толстушку, которая любила выпить в сильные морозы, потому что это ее согревало. Он упомянул о своем кузене Шогане, воинствующий дух которого порой заставлял его нарушать законы белых.

– Монтанье становятся все более зависимыми от спиртного. Им приходится отказываться от своего образа жизни, складывавшегося веками, от охоты, рыбалки, стойбищ в лесу якобы для того, чтобы стать цивилизованными. Когда я слышу, как какие-то умники несут подобный вздор, просто выхожу из себя!

– Монтанье… Какое интересное название, – заметила Симона.

– Это мой народ. Раньше он был известен как «инну». Но все меняется, не так ли? Меня не раз называли дикарем, безбожником из-за цвета моей кожи или моих взглядов. Религиозные убеждения действительно достались мне от матери и моих индейских предков. Что предосудительного в том, чтобы жить на природе, считать деревья и животных своими братьями, наделять душой облака или воду в реках? Расизм процветает повсюду, и он очень опасен. Вам ли этого не знать!

– Да, Гитлер и его свора бешеных псов объявили, что евреи – существа второго сорта. По какому праву они судят нас? С начала марта мы обязаны носить желтую звезду, нашитую на одежду. Я этого не сделала, поскольку никто в городке не знает, что я еврейка. Брижитт представила меня всем как свою кузину. На людях она называет меня Симон. А еще ее муж Роже сказал, что в префектуре Периго нацисты поставили стенд с приметами, позволяющими людям выявлять евреев. Получается, нас можно распознать по размеру нашего лица, треугольнику из невидимых линий между носом, ушами и бровями, характерному для нашей расы. Антисемитская пропаганда омерзительна. Это просто позор! Я не понимаю. Мой муж не был верующим, я тоже. Мы не храним культовые предметы наших родителей. У нас нет семисвечника, и Исаак никогда не носил ермолку – нечто вроде маленькой шапочки, которую мужчины надевают на голову перед молитвой.

– У вас нет никаких известий от вашего мужа? – спросил Тошан. – Я знаю, что в Париже и других городах были многочисленные облавы; но куда же отправляют всех этих арестованных людей?

– Говорят, в трудовые лагеря и на стройки. Все немцы воюют на фронте, а Гитлеру нужна рабочая сила. Один из юных братьев моей подруги, Мартин, попал в Службу отправки на принудительные работы. На самом деле никто не знает, что будет дальше. Вы не находите это странным? Мы разговариваем с вами сейчас, в этом городке Дордони, тогда как до войны у нас была совершенно другая жизнь. Я родилась в Париже и люблю столицу, ее кафе, бульвары, набережные Сены… Я бы так хотела снова оказаться там, где у меня были друзья и уютная квартира! Но Исаак настоял на том, чтобы мы с Натаном отправились сюда. У меня есть деньги. Мартин попытается достать нам фальшивые документы, чтобы я могла уехать в Англию или Швейцарию.

– Вам, наверное, не хватает вашего мужа.

Она некоторое время раздумывала, прежде чем ответить. На ее лице появилась грустная улыбка.

– Я не видела его почти два года. Иногда мне кажется, что я уже стала вдовой. Исаак старше меня на пятнадцать лет. Я вышла за него замуж, потому что восхищалась им и уважала. Он талантливый врач.

Смутившись, Симона встала и принялась ходить по маленькой комнате. Тошан смотрел на нее. У нее были узкие плечи, достаточно короткое тело и широкие бедра. От нее исходила ощутимая чувственность. Это было связано с ее плавными движениями, медлительной походкой, а также низким грудным голосом. Внезапно он подумал о том, что она видела его голым, поскольку должна была мыть его и переодевать. Обрабатывая его рану, расположенную с правой стороны паха, она наверняка касалась его пениса. При этой мысли он невольно ощутил жар внизу живота.

– Пожалуй, я немного посплю, – пробормотал он.

– Я вас оставлю, – ответила она, не глядя на него.

Валь-Жальбер

Шарлотта в последний раз оглянулась по сторонам. В «маленьком раю» все было готово для встречи Людвига. Тем не менее ее не покидало чувство, что она стоит на краю пропасти, через которую ей предстоит перейти без надежды вернуться обратно. Если, не дай бог, кто-нибудь узнает, что она прячет у себя пленного немецкого солдата, последствия будут для нее ужасающими.

– Будь что будет! – сказала она себе дрожащим голосом. – Я не боюсь!

Мало, один из самых старых ездовых псов Тошана, смотрел на нее, виляя хвостом.

– Я рада, что ты здесь, – прошептала она. – Надеюсь, ты будешь продолжать лаять, как только кто-нибудь приблизится к дому. Веди себя хорошо, я скоро вернусь.

Она вышла и тщательно закрыла дверь на ключ. Когда Эрмина решила поселиться в этом доме, стоящем в некотором отдалении, Жослин настоял на том, чтобы поставить крепкий замок и даже засов, поскольку городок был почти пустынным.

Шарлотта натянула капюшон, прикрываясь от ветра, ледяные порывы которого швыряли снег в лицо. Она подумала: «Двадцать лет назад я бы вряд ли смогла пройти незамеченной поздно вечером – так много было соседей. Но двадцать лет назад я еще не думала о любви. Я была совсем маленькой девочкой, к тому же полуслепой».

Набравшись смелости, девушка двинулась в путь, захватив с собой еще одну пару снегоходов для Людвига и палку с железным наконечником. Она также взяла керосиновую лампу. Требовалась немалая решимость, чтобы пробираться сквозь пургу и мороз. «Я должна идти, не думая о том, что это невозможно. Тот, кого я люблю, нуждается во мне, в тепле и нежности! Мне так нравятся слова: “Тот, кого я люблю”! Мой любимый, милый мой! Как нам будет хорошо, когда мы будем лежать в нашей кровати обнаженными и целовать друг друга! Утром я согрею ему молока и приготовлю тосты с черничным вареньем».

Она убаюкивала себя сладкими мечтами до самой мельницы Уэлле. Дорога утомила ее, но одна мысль о том, что она снова увидит Людвига и приведет его в безопасное место, придавала ей энергии. Увидев свет керосиновой лампы, молодой немец застонал.

– Шарлотта? – позвал он. – Мне плохо, у меня жар, сильный!

Он тяжело дышал, лицо его было мертвенно-бледным. Девушка коснулась его лба.

– Господи, у тебя температура поднялась еще больше! И все же тебе придется пойти со мной. Дома у меня есть аспирин, тебе станет легче. Что с тобой?

– Не знаю, – пробормотал он. – Не могу идти.

Его тело сотрясала сильная дрожь. Растерявшись, Шарлотта заплакала.

– Умоляю тебя, ты должен встать! Я была так счастлива! Тебе будет намного лучше у меня! Это не очень далеко, – солгала она. – Ты как следует укутаешься. Я хотела забрать продукты, чтобы никто не узнал, что здесь кто-то жил, но ничего, я приду за ними завтра. Людвиг, пожалуйста, вставай!

Казалось, молодой человек ее больше не слышит. В отчаянии она откинула одеяла, под которыми он пытался согреться. Он лежал прямо в ботинках, старых и дырявых. Вынудив его повернуться на бок, Шарлотта сумела натянуть на него снегоходы.

– Ты обопрешься на меня! – воскликнула она. – Я уверена, что ты сможешь, любимый мой, дорогой… Если ты останешься здесь еще на день, ты просто умрешь. Мороз крепчает.

– Да, я попробую, – прошептал юноша.

Она помогла ему встать, напрягая все свои силы. Счастье, которое она себе пообещала, не могло от нее ускользнуть. Наконец Людвиг, пошатываясь, встал. Его зубы стучали.

– У меня есть с собой немного спиртного. Сделай большой глоток, хуже не будет.

Он машинально подчинился. Шарлотта заставила его надеть старое пальто Онезима, висевшее на гвозде. Затем она натянула ему на лоб шерстяную шапку.

– Видишь, ты не упал, ты держишься – уже хорошо, – твердым голосом произнесла она. – У нас все получится, я это чувствую. Сделай это для меня, для своей Шарлотты!

Она пыталась справиться с охватившей ее паникой. Все могло закончиться катастрофой. Если Людвиг рухнет посреди дороги, ей ни за что не удастся поднять его и дотащить до дома.

– Возьми мою палку для опоры. Я здесь быстренько немного приберу.

Лампа давала достаточно света. Шарлотта почти взмокла, пока перекладывала консервы и банки под заплесневелую солому постели Людвига. Наконец она свернула одеяла и спрятала их там же. Железный таз с золой она просто задвинула в угол. Кто угодно мог укрываться в развалинах мельницы и разжигать огонь. Людвиг время от времени покачивался, но удерживал равновесие.

– Идем скорее, – наконец сказала она. – Держись за мое плечо, милый.

Она с наслаждением его называла так, несмотря ни на что. Ее сердце не раз сжималось, когда она слышала Эрмину и Тошана, обменивающимися этими нежными словами влюбленных. «Когда я считала себя невестой Симона и однажды решила его так назвать, он одарил меня мрачным взглядом. Я уже тогда должна была понять, что он ничего ко мне не чувствует».

Людвиг был выше ее почти на голову. Девушка ощущала его тяжесть, и с первых же метров ее охватила паника, когда ветер ударил им прямо в лицо. Каждый шаг давался с великим трудом.

– Держись! – крикнула она. – Прошу тебя, держись!

Людвиг цеплялся за нее. Они продвигались вперед, пошатываясь, крепко держась друг за друга.

– Боже, помоги нам! – громко взмолилась Шарлотта.

Она ориентировалась по следам, которые оставила, когда шла на мельницу, но мерцающая пелена из мелкой ледяной пыли ослепляла ее. Ей казалось, что они попали в самую гущу снежных туч, прибывших с Крайнего Севера специально для того, чтобы сбить их с пути и погубить.

«Это самое ужасное испытание в моей жизни, – подумала девушка. – Если мы доберемся до дома, он действительно будет заслуживать названия “маленький рай”. А мы должны туда добраться, чтобы получить свою долю счастья на земле! Это станет нам наградой».

– Еще далеко? – внезапно спросил Людвиг.

– Нет, не думаю, – ответила Шарлотта, не в силах определить расстояние, которое они преодолели. – Как ты?

– Чуть лучше, – признался он.

Успокоенная этой новостью, она снова дала ему глотнуть спиртного. На этот раз он поперхнулся и закашлялся. Но убрал руку с ее плеча. Шарлотта ощутила прилив бодрости.

– Мне хватит палки, – добавил Людвиг. – Бедная маленькая фройлен!

– Наверное, у тебя упала температура, – громко сказала она.

Девушка подумала о Мирей. Экономка утверждала, что при сильном жаре следует охладить больного либо открыв окно, либо растерев его прохладной водой. Лора с Эрминой считали этот метод варварским.

«Кто знает? Холодный воздух и алкоголь могли его взбодрить и, да, понизить жар. У нас все получится, иначе и быть не может. Спасибо, Господи!»

Уверенная, что они почти у цели, Шарлотта пыталась различить очертания какого-нибудь дома или постройки, но в слабеющем свете лампы не было ничего видно. Она повернулась к Людвигу и не увидела его рядом.

– О нет! Людвиг?

Молодой немец свалился в канаву, заполненную снегом. Падая, он схватился за колышек, торчащий из сугроба у дощатой стены.

– Людвиг, – прошептала она, помогая ему подняться. – Господи, какая удача! Я сбилась с пути, но теперь я узнаю́ этот колышек и эту стену. Нам нужно свернуть направо, и скоро мы будем дома.

– Больше не могу, – с трудом выдохнул он.

– Нет, можешь, – простонала девушка, еле сдерживая слезы от усталости и напряжения. – Еще несколько минут – и все закончится.

Ей пришлось снова поддерживать его еще добрые пятьдесят метров. Увидев три ступеньки своего крыльца и входную дверь, она не выдержала и разрыдалась в голос. Изнутри Мало отозвался коротким лаем.

– Заткнись, пес, – сказала она.

Рукавицы мешали ей держать ключ. Она сняла их и окоченевшими пальцами сумела открыть дверь «маленького рая». Ее встретила удушающая волна тепла.

– Людвиг, мы на месте! Ты спасен! Спасен!

Она закрыла дверь и задвинула засов. Молодой немец тяжело опустился на скамью. Мало подошел и обнюхал ноги незнакомца, больше с любопытством, чем с недоверием.

– Сейчас сниму с тебя снегоходы и помогу подняться в мою комнату, – ликующим голосом сказала она. – Опасности больше нет. Смотри, занавески задернуты, они двойные, через них ничего не видно. И сейчас около пяти утра. Все в Валь-Жальбере спят. Но из осторожности я не включаю свет.

Шарлотта наслаждалась своей победой над стихией и собственной женской слабостью. Каждое ее движение выглядело как некий ритуал: погасить лампу, зажечь свечу, растереть ледяные руки своего любовника, дать ему две таблетки аспирина… Он то и дело щурил глаза, словно борясь со сном.

– Ты совсем измучился! Пойдем, я тебя уложу, нужно еще подняться по лестнице.

Наклонившись к нему, она увидела, что по его щекам струятся слезы. Людвиг тихо плакал.

– Милый мой, любимый, – прошептала она.

Он широко открыл свои светлые глаза и с восхищением посмотрел на нее.

– Спасибо, Шарлотта! Ich liebe dich! Твой «маленький рай» прекрасен, и ты даришь мне такой красивый дом и себя.

Переполненная нежностью, девушка наклонилась и стала покрывать поцелуями его лоб, щеки, губы.

– Пойдем, – повторила она. – Я буду любить тебя так сильно, что ты благословишь Небеса за то, что оказался здесь, в Валь-Жальбере.

Четверть часа спустя Людвиг уже лежал в постели во фланелевой рубашке, когда-то принадлежавшей Онезиму. Шарлотта раздела его, и он с наслаждением вытянулся на простынях, подогретых резиновой грелкой. Без всякого стеснения она растерла его тело теплой водой с уксусом.

– Моя мать делала так, когда я возвращалась из школы вся заледеневшая, – с улыбкой сказала она.

Печка гудела с легким потрескиванием. В комнате с бежево-розовыми стенами – любимого цвета Шарлотты – было уютно. Здесь лежали подушки, стояло кресло, накрытое красным пледом, висели картины с пейзажами Лак-Сен-Жана.

– Какая приятная тюрьма, – произнес Людвиг, который, казалось, выздоравливал на глазах.

– Да, – со смехом согласилась она. – Смотри, эта дверь тоже закрывается на ключ. Если ко мне кто-нибудь придет, просто повернешь ключ.

С этими словами, стоя возле кровати, она спустила брюки и расстегнула кофту. Вскоре она предстала перед ним в трусиках и бюстгальтере, ее молодое тело золотилось в пламени свечи. Девушка забыла о всякой стыдливости в своем неистовом желании скорее оказаться обнаженной под его сияющим от радости взглядом. Это произошло очень быстро.

– Ты такая красивая, – выдохнул он.

Людвиг обвел взглядом ее округлую перламутровую грудь, тонкую талию, плавный изгиб бедер и темный треугольник курчавых волос на лобке. Она нырнула к нему под одеяло, в уютное гнездышко из подушек и свежего постельного белья.

– Как же мне хотелось, чтобы ты скорее оказался здесь, рядом со мной! – шепнула она ему на ухо.

– Я здесь. И это настоящий рай после ада.

Они были слишком счастливы и измучены, чтобы уступить поднимающемуся в них желанию. Уже было чудом лежать вместе в теплой кровати, прижавшись друг к другу, и знать, что они проснутся и смогут свободно предаваться любви, даже если для этого придется лгать и обманывать, держать оборону каждый день. У них будут ночи на то, чтобы лучше узнать друг друга, шепча полные страсти слова по-немецки, по-французски и на вечном и неизменном языке жестов и прикосновений.

Война, сеющая горе по всему миру и играющая судьбами людей, подарила им эту встречу.