Текст книги "Сиротка. В ладонях судьбы"

– Мы узнаем об этом больше, когда наша дочь с мужем вернутся сюда. Мы очень за них боялись, но теперь они возвращаются домой морем.

Разговор тут же переключился на войну – главную тему в течение последних трех лет. В эту минуту Киона решила сама представиться Алисии, поскольку Лора забыла это сделать.

– Здравствуй, меня зовут Киона. Я тоже из этой семьи, – сказала она, не вдаваясь в детали. – Надеюсь, тебе у нас понравится. Твоя крестная – замечательная учительница!

Эта маленькая речь, произнесенная уверенным и любезным тоном, удивила Розанну. Она явно пребывала в недоумении, прикинув возраст девочки.

– Не ломайте себе голову! – рассмеялся Жослин, гордясь своим чадом. – Киона у нас особенный ребенок.

Мукки не сводил глаз с Алисии. Довольно рослый для своих десяти лет, он был на пару сантиметров выше очаровательной девочки и сразу решил ее завоевать.

– Мадемуазель Дамасс, вы позволите показать Алисии наш класс? – почтительно спросил он.

Андреа некоторое время колебалась, но, видя, какой радушный прием оказали ее крестнице, согласилась, добавив:

– Мы скоро к вам присоединимся. Моя милая Розанна, у меня здесь есть все необходимое, и это настоящее удовольствие – обучать моих учеников в таких условиях.

Разумеется, близняшки, Киона и Акали отправились вслед за Алисией и Мукки. Последний, конечно, предпочел бы остаться с ней наедине, но ему пришлось смириться. Маленькая ватага вышла в коридор в ту самую секунду, когда Мирей открыла дверь Жозефу Маруа и его дочери Мари.

– Здравствуйте, месье Жозеф! – звонко крикнула Лоранс, позабыв о своей обычной сдержанности. – Мари может пойти с нами? Мы показываем классную комнату Алисии.

Андреа много рассказывала своему жениху о крестнице. Жозеф, тоже празднично одетый, поприветствовал будущую подружку своей невесты широкой улыбкой.

– Конечно, Мари, иди с ними, – добродушно сказал он. – Здравствуй, Алисия! Рад наконец с тобой познакомиться.

Бывший рабочий так старался произвести хорошее впечатление, что Мирей была растрогана. Она дружески похлопала его по спине.

– Идите скорее к своей невесте, месье Жозеф. Боже милосердный, вам как будто снова тридцать шесть! От вас так хорошо пахнет!

– Мне немного не по себе, – тихо признался он. – Но Андреа хочет, чтобы я ей соответствовал, поэтому…

– Вы великолепны, – заверила его гувернантка.

Порозовев от волнения, учительница направилась навстречу Жозефу. Розанна успокоилась при виде этого высокого мужчины с гордой осанкой и еще не седыми усами, энергично пожавшего ей руку. Несмотря на приближающееся шестидесятилетие, он сохранил все зубы, имел мало морщин и, без сомнений, в юности был очень красивым.

Обед начался в самой приятной атмосфере. Мирей расстаралась на славу. Сначала она подала картофельный салат с кусочками копченой рыбы, по любимому рецепту Лоры, напоминавшему ей родную Бельгию. Затем экономка торжественно внесла огромный парующий мясной пирог с золотистой корочкой.

– Благодаря месье Жозефу и нашим славным соседям я положила сюда зайчатину и курятину. В Валь-Жальбере мы не голодаем. Конечно, как и всем, нам сложно достать сахарный песок и муку. Зато война не может помешать кленовому соку стекать по стволам, а лесным зверюшкам размножаться. Из-за дефицита сливочного масла я добавляю в тесто топленое свиное сало. Один фермер в окрестностях разводит свиней. К счастью, овощи у нас свои. С мясом идет красная капуста и жареный лук.

– Нам не нужны все эти подробности, Мирей, – вмешалась Лора, раздраженная болтливостью экономки. – Я знаю, что ты совершаешь невозможное в условиях нынешнего дефицита, но не следует надоедать нашим гостям.

Тем не менее соблазнительный аромат, исходящий от пирога, говорил в пользу поварихи. Алисия своим нежным голоском призналась, что в жизни не ела ничего вкуснее, и Розанна поспешила к ней присоединиться.

– Боюсь, мне будет сложно баловать такими вкусными блюдами Жозефа, – пошутила Андреа. – Я ведь совсем не умею готовить. Моя будущая падчерица Мари и то лучше с этим справляется.

Все посмотрели на десятилетнюю девочку, сдержанную и грустную, сидящую на краю стола с остальными детьми. Мари Маруа обещала стать красавицей, как ее мать Бетти. Но всегда встревоженное, порой даже будто испуганное лицо делало ее незаметной, несмотря на красивые светлые кудряшки и ярко-вишневые губы.

– Мне важнее иметь образованную и порядочную супругу, чем хорошую кухарку, – заявил Жозеф, немного захмелев, поскольку Жослин принес из погреба вино и пиво.

Лора понимающе улыбнулась, прежде чем вслух пожалеть об отсутствии Шарлотты.

– Мадемуазель Лапуэнт снова отклонила мое приглашение…

– А кто это? – поинтересовалась Розанна, очарованная и заинтригованная этим необычным семейством.

– Сестра того симпатичного колосса, который привез вас со станции. Я считаю Шарлотту своей приемной дочерью, хотя это не оформлено официально. Она осталась без матери в девятилетнем возрасте. На тот момент девочка почти не видела. Ее отец, опустившийся алкоголик, заботился о ней очень плохо.

Она сделала акцент на последние слова, надеясь быть понятой и не шокировать детей.

– Эрмина, моя старшая дочь, взяла ее под свое крыло, и девочка выросла у нас. Но после Рождества Шарлотта решила жить одна в принадлежащем ей доме, в нашем же городке. И я ее почти не вижу. Правда, ничего не могу сказать, она много работает. Я заказываю ей вязание шарфов, перчаток и носков для наших солдат. Посылки передаются в Красный Крест. Я бы очень хотела вам ее представить – она очаровательная девушка, очень серьезная. Увы! Все еще одинокая!

Повеселев, Киона уткнулась носом в тарелку. Она знала, Шарлотта переживает великую любовь с Людвигом, и сейчас, когда ей больше не нужно было беспокоиться о Тошане, она присматривала за влюбленными, но на расстоянии.

Жозеф счел нужным добавить:

– Шарлотта должна была выйти замуж за моего старшего сына Симона, но он разорвал помолвку и ушел на фронт. Он был убит в сражении за Дьепп.

– Какая трагедия! – вздохнула Розанна. – Мне вас так жаль! Андреа рассказала мне в одном из своих писем, сколько вам пришлось пережить, месье.

– Да, мой сын Арман тоже погиб. Голландское грузовое судно, на котором он работал, было торпедировано немецкой подлодкой, – проворчал он со слезами на глазах. – Попался бы мне хоть один из этих бошей, я бы ему устроил!

Атмосфера за столом утратила былую легкость. К счастью, Мирей принесла десерт.

– Первый сладкий пирог! – воскликнула она. – С черникой из Лак-Сен-Жана! Опять же, война не может помешать людям собирать чернику! Мадам закупила сразу большое количество, и я наварила варенья, закрыла компоты. Угощайтесь, а я пойду за пирогом с патокой и изюмом. Вы знаете его рецепт, мадам?

Она обращалась к Розанне, которая тут же ответила:

– Еще бы! Патока, изюм и сахар. Настоящее объедение!

– Объедение от нашей Мимины, – добавила Мирей с грустным видом. – Так мы называем Эрмину, нашего Соловья из Валь-Жальбера! Ах! Если бы вы только слышали, как она поет! Как утверждают газеты, она известная оперная певица.

– Эрмина пела в «Фаусте» в Парижской опере, – уточнила Лора. – Да, в марте месяце. Роль Маргариты ей знакома, она выступала с ней в Капитолии в Квебеке. Какой это был вечер! Публика аплодировала стоя.

Алисия ловила каждое слово, мечтая встретиться со знаменитым «соловьем». В классной комнате Мукки тоже нахваливал ей талант и золотой голос своей матери. Вдохновленная таким количеством заманчивых перспектив, девочка позабыла обо всех своих опасениях, связанных с ее предстоящим проживанием в доме Шарденов.

– Предлагаю выпить кофе в гостиной, – сказала Лора. – Настоящего кофе! Я купила его в Нью-Йорке в прошлом месяце.

Жослин покачал головой. Его жена явно решила эпатировать публику, как он частенько повторял, подшучивая над ней. Следовало признать, что ей нелегко давался их уединенный образ жизни в Валь-Жальбере.

Дети решили показать Алисии пони. Казалось, в уютном маленьком мирке городка-призрака все идет замечательно. Этому не суждено было продлиться долго, но даже Киона того не знала.

Атлантический океан, воскресенье, 4 апреля 1943 года

Эрмина терпеливо ждала возле двери своей каюты. У Тошана была медсестра, ежедневно осуществляющая процедуры, прописанные врачом. Сама она заботилась лишь о его комфорте: кормила его, давала пить, но их общение этим и ограничивалось. Метис упорно избегал любых разговоров на личную тему и неохотно отвечал на самые простые вопросы.

«Мы отплыли от английских берегов, провели вместе три дня, но пока ничего не изменилось, – думала Эрмина с тяжелым сердцем и полным хаосом в голове. – А мне твердят одно и то же что на корабле, что в больнице Сент-Андре: “Вашего мужа нужно беречь, он пережил сильный шок, может снова открыться кровотечение…”»

Чувствуя себя на грани срыва, она уже хотела подняться на палубу. На свежем воздухе хотя бы можно полюбоваться великолепием моря, посмотреть на игру дельфинов, иногда плавающих поблизости от корабля. Но медсестра вышла из каюты, прижимая к бедру металлический поднос с разложенными на нем инструментами.

– Месье Дельбо сегодня прекрасно себя чувствует, – с улыбкой сообщила она. – Вы можете войти, мадам.

– Спасибо, – вздохнула Эрмина.

«Войду, и что потом? Я сяду у его кровати в надежде, что он посмотрит на меня, возьмет за руку, улыбнется. Я постоянно делаю движения навстречу, глажу его волосы или лоб, но он закрывает глаза и говорит, что хочет спать».

Несмотря на это, она все-таки вошла и закрыла за собой дверь. Полулежа на приподнятой подушке, Тошан бросил на нее короткий взгляд.

– Погода хорошая? – тихо спросил он.

– Да, небо голубое, ветер слабый, – выпалила она, борясь с поднимающейся в ней волной гнева. – Медсестра сказала, что тебе уже лучше, – это хорошая новость. Мы можем наконец поговорить. Думаю, сейчас самое время.

Тошан отрицательно мотнул головой. Эрмина пристально смотрела на него, в ее взгляде читалось нечто вроде болезненной ненависти.

– Я так больше не могу, – не выдержала она. – Боже мой! В чем ты, в конце концов, меня упрекаешь? Вчера после обеда я в деталях рассказала тебе, почему поехала во Францию: из-за настойчивости Дюплесси, который дал мне понять, что ты в опасности. И ты никак на это не отреагировал! В больнице было то же самое, когда я, не скрывая своего счастья, сообщила тебе, что мы возвращаемся в Квебек и что дети будут тебе безумно рады. Тошан, будь со мной честен: дети что, для тебя уже ничего не значат? Мукки, Лоранс, Мари-Нутта? А меня ты еще любишь? Я не заметила ни единого нежного взгляда в свою сторону, не услышала ни одного приветливого слова!

– Не говори глупости! Мы поговорим об этом в Канаде. Если еще доплывем… У этого корабля есть все шансы подвергнуться бомбардировке, прежде чем мы достигнем Сен-Лорана.

– Какое чудо! – насмешливо сказала она. – Ты не произносил столько слов подряд уже целую неделю. И это все для того, чтобы напугать меня угрозой бомбардировки! Мне плевать на смерть, Тошан, если ты меня больше не любишь.

Он сжал челюсти и с видимым раздражением ответил:

– Зачем разговаривать, если ты маешься дурью? В любом случае ты не поймешь, что я чувствую. И это не имеет никакого отношения к нашей семье и к любви, которую я испытываю к тебе и детям.

– Зато Симона наверняка поняла бы! – выкрикнула Эрмина с гневом и отчаянием.

Она тут же пожалела о своих словах, наткнувшись на мрачный взгляд мужа, в котором была паника. Когда он заговорил, его голос звучал жестко:

– Кто сказал тебе ее имя? Я запрещаю вмешивать ее в наши дела. Она рухнула на моих глазах с окровавленной спиной, скошенная автоматной очередью, и я не смог ничего сделать! Это была моя миссия – спасти их с сыном. Я не заслуживаю жить, потому что они погибли на моих глазах. Однако я осмеливаюсь цепляться за жизнь…

Сухое рыдание заставило его замолчать. Испуганная Эрмина, пожалев, что вызвала его на разговор, боялась пошелохнуться.

– Я знаю, что меня решили вернуть на родину, – продолжил он. – Но я хотел остаться во Франции и отомстить за Симону, за маленького Натана. Я все время вижу его лежащего рядом со мной на траве на берегу Дордони. Его глаза распахнуты, кажется, он смотрит на небо, приоткрыв рот… Надеюсь, ему не было больно и он не успел ничего понять. Убит наповал вместе с матерью…

Эрмина, дрожа всем телом, села на табурет, прикрученный к полу возле койки Тошана. Она плакала, даже не замечая этого.

– Мерзкое лицо полицейского, кричащего «Juden!», так и стоит перед моими глазами! Увидев, как падает Симона, я поклялся убить этого гада. Но теперь слишком поздно. Он дышит, а они с Натаном гниют в общей могиле.

– Успокойся, – посоветовала она. – Ты дышишь слишком сильно и часто!

– Смерть принесла бы мне облегчение.

Вопреки всякой логике и совершенно неосмотрительно Эрмина задала вопрос, не дававший ей покоя с самого Монпона:

– Ты ведь был влюблен в Симону? Я поднималась в вашу комнату. Вы спали в одной постели…

Это было сказано. В каюте повисла напряженная тишина. Она не решалась взглянуть на мужа, который раздумывал, явно застигнутый врасплох.

«Умоляю тебя, Тошан! – заклинала его она. – Скажи мне скорее, что у вас не было выбора, что вам нужно было выдавать себя за семейную пару! Защищайся, протестуй, быстрее, ради бога!» Но Тошан был не из тех, кто мог лгать в подобных случаях. Он никогда прежде не изменял Эрмине и считал, что будет лучше рассказать ей правду. Нарыв наконец-то прорвется.

– Я не был в нее влюблен. Симона спасла мне жизнь, и у меня был перед ней священный долг. Не знаю, известно ли тебе все, что со мной случилось, в частности, после приземления с парашютом в Дордони.

– В понедельник утром я узнала, что ты был секретным агентом на службе в «Свободной Франции». Это помогло мне лучше во всем разобраться, поскольку даже Октав Дюплесси не хотел посвящать меня в свои планы и подробности подпольной деятельности. Он тоже был агентом BCRA. Но все же он сообщил мне, что ты был ранен и тебя выхаживали подпольщики, как раз в Дордони.

Тошан взволнованно кивнул. Эрмина поняла, насколько важным для него было сражение, которое он вел. Она ждала продолжения его рассказа.

– Люди, укрывавшие у себя Симону и ее сына, принесли меня к себе, не веря, что я выживу. Я потерял много крови. Мой парашют застрял в ветвях дуба, и сломанная ветка проткнула пах, возле артерии. Оказалось, что Симона была медсестрой и местным доктором. Она спасла мне жизнь – повторюсь, чтобы ты поняла, почему я поклялся себе спасти ее в свою очередь. Меня спрятали в мансарде, где я провел без сознания несколько дней. Выздоровев, я смог завершить свое задание.

Метис подробно рассказал о нем, упомянув о встречах и нахваливая слаженность действий подпольных организаций французского Сопротивления. Когда он замолчал с пересохшим ртом, Эрмина дала ему попить.

– Ты не ответил на мой вопрос, Тошан.

– Мне кажется, ответил. Я сказал тебе, что не был влюблен в Симону. Я пообещал ей защитить их с ребенком. А потом все закрутилось. Как-то вечером я вернулся в Руффиньяк, чтобы предупредить ее друзей о доносе. Я хотел отвести их в укрытие в лесу, но нагрянули гестаповцы и арестовали их. Чуть позже я вывел из дома Симону и Натана, которые успели спрятаться на чердаке. Мы нашли себе убежище в развалинах на несколько дней. И…

Видя явное смущение своего мужа, Эрмина похолодела. Он разглядывал одеяло на своей кровати, сжимал и разжимал пальцы, опустив голову.

– И?.. – переспросила она. – И что?

– Ты должна понять! Я не был даже уверен, что вернусь домой, что снова увижу тебя. Смерть постоянно бродила рядом, вездесущая… И как-то ночью это случилось.

Эрмине показалось, что ее сердце взорвалось, разлетевшись на тысячу осколков. Задыхаясь, она беззвучно разрыдалась. Тошан продолжил:

– Не суди меня поспешно, Мина! И не плачь. Мужчины часто поддаются желанию, не испытывая любви. Здесь не из чего делать трагедию. Я мог бы изменить тебе десять раз, сотню раз, но я не хотел тебя предавать. С Симоной я уступил этой потребности в женщине, присущей всем мужчинам, из-за нашего уединения, леса вокруг, но также из-за того, что я мог умереть в любую секунду.

– Замолчи, господи, замолчи! Как ты можешь говорить такое?!

Она даже не заметила, что он назвал ее Миной и был очень смущен своим признанием. Она приняла за пренебрежение и равнодушие сильное чувство вины, которое он испытывал и которое делало его бестактным и высокомерным.

– Ты не должен был этого делать, – выдохнула она дрожащим от отчаяния голосом. – Как ты посмел?! И после той ночи вы ложились спать вместе каждый вечер, в то время как я была одна, все время одна! Боже мой, если бы мы сейчас не были на этом проклятом корабле, я бы ушла и ты никогда меня больше не увидел бы!

Эрмина представляла Тошана в объятиях Симоны, и это сводило ее с ума. Они были обнаженными, изнемогающими от страсти… Их слившиеся в экстазе тела, крики наслаждения…

– О! Я тебя ненавижу! – бросила она, вставая. – Мне так больно, что я не могу здесь с тобой оставаться.

– Не выходи на палубу в таком состоянии! Эрмина, возьми себя в руки. Я был искренен с тобой, а ведь мог бы и солгать! Это никогда не повторится: просто так сложились обстоятельства. Симона была разлучена с мужем несколько лет, а я не знал, встретимся ли мы еще с тобой в этой жизни.

– Я тебе не верю! Ты покинул Квебек и с головой окунулся в роль секретного агента, воина – не знаю, кого еще, и перечеркнул все: меня, свою жену, наших детей. Тебя не очень-то расстраивала мысль о том, что ты можешь никогда нас больше не увидеть! Будь честен до конца, ты совсем о нас не думал…

Тошан не знал, что ответить, так как в чем-то Эрмина была права. Он устало закрыл глаза. Она воспользовалась этим, чтобы выскользнуть из каюты и подняться на палубу. За время их бурной беседы погода изменилась: океан приобрел странный темно-зеленый цвет, между гребнями волн почти серый, и небо было такого же мрачного, тревожного цвета. Тут же к молодой женщине подошел матрос.

– Вернитесь в свою каюту, мадемуазель. Сейчас начнется качка. Поднимается буря.

– Я не боюсь бурь! – крикнула она ему, чтобы перекричать шум ветра. – В моих краях, в Лак-Сен-Жане, во время снежной пурги срывает трубы с домов и сыплет такой снег, что ничего не видно в радиусе десяти метров.

Молодой человек увидел, что она плачет. Тем не менее он продолжал настаивать:

– Мне очень жаль, но вам следует перебраться в укрытие.

Эрмина вновь собралась возразить, когда от очередной волны затрясся весь корабль. Она пошатнулась и чуть не упала навзничь. В ту же секунду полил сильный дождь, а в гигантский корпус корабля ударила новая волна.

– Хорошо, я вернусь в каюту, – крикнула она, хватаясь за поручень ближайшего трапа.

Матрос с облегчением вздохнул и сочувственно ей улыбнулся. Внезапно, словно во вспышке молнии, Эрмина увидела себя обнаженной в объятиях Овида Лафлера, который ласкал ее и дарил наслаждение, даже не проникая в нее. «Но это не одно и то же! Мне следовало с ним переспать. Если бы я только знала, обязательно бы это сделала!»

Пошатываясь, она направилась на нижнюю палубу, где располагалась столовая для тех, кто мог передвигаться и не принимал пищу в каюте.

«Когда мы вернемся, я разведусь и выйду замуж за Овида, – решила она. – Тошан меня больше не любит, иначе не обращался бы так со мной. Пусть получит по заслугам! Он изменил мне, занимался любовью с другой несколько раз, а я устояла и не зашла так далеко. Как я ошибалась! Бедный Овид! Он, по крайней мере, меня обожал. Он даже не смог жениться, потому что слишком сильно любил меня!»

С трудом переводя дыхание, в вымокших от брызг кофте и юбке, она подошла к цинковой стойке. Монахиня кипятила воду.

– Простите сестра, могу я выпить чаю? За деньги, разумеется.

– Одну секунду, мадам… или мадемуазель?

– Мадам, – с горечью ответила Эрмина.

Она пробыла там долго, разглядывая других пассажиров. Охватившие ее ревность и ярость были единственным щитом от невыносимого горя. Через час, несмотря на обиду и унижение, она была вынуждена вернуться в свою каюту.

– Где тебя носило? Я с ума сходил от тревоги, – тут же упрекнул ее Тошан. – На море шторм, я чувствую, как качается корабль. Если бы я мог встать, я бы силой притащил тебя сюда, можешь мне поверить! Ты пользуешься моей слабостью, чтобы мучить меня.

Она пожала плечами, в глубине души радуясь, что он за нее испугался.

– Мина, – устало произнес он, – я не прошу тебя простить меня прямо сейчас. Ты разгневана, это естественно. Подумай о том, что мне пришлось пережить, будь благоразумной. У меня нет сил спорить дальше. Симона умерла. Не забывай, она умерла, а ты жива. Ты понимаешь ценность жизни?

– Думаю, да. Мне очень жаль эту женщину и ее сына, но я обижена на тебя. Слышишь, Тошан? На тебя. Попытайся понять, что я чувствую. Ты только что причинил мне боль, сильную боль. Сначала ты столько дней отвергал меня своим упорным молчанием, а сейчас потряс до глубины души тем, что считаешь нормальным иметь отношения с другой женщиной, прикасаться к ней, целовать… Как бы ты отреагировал, если бы я рассказала тебе нечто подобное? Что бы ты почувствовал, если бы я спала с мужчиной во время твоего отсутствия и нашла бы себе подобное оправдание? Так же как и ты, я могла бы сказать, что была одна и не знала, вернешься ли ты ко мне.

Эрмина дрожала всем телом, упиваясь собственной смелостью из-за кипевшей в ней ярости, заставлявшей подвергать сомнению прочность их семьи и пересматривать свое будущее.

– Но ты моя жена и любишь меня! – воскликнул Тошан. – Я тебе доверяю! И я тебя знаю, ты на такое не способна.

– Однако перед отъездом в Европу ты боялся оставлять меня одну, опасаясь, что я буду тебе неверна, – язвительно напомнила она ему. – Или это неправда?

– Нет, я помню, что меня это беспокоило. Ты молода и очень красива, мужчины могли ухаживать за тобой, пытаться тебя соблазнить. Но повторю, я тебе доверял.

– Я тоже тебе доверяла, но больше не буду.

Она повернулась к нему спиной. Несмотря на пропасть, открывшуюся под ее ногами, пугающую до головокружения, она решила сохранить в тайне свою двусмысленную дружбу с молодым учителем из Сент-Эдвиджа. «Это будет выглядеть так, словно я хочу отомстить, отплатить ему тем же, но так я лишусь драгоценных воспоминаний, испачкаю в грязи то, что чувствую к Овиду».

Немного успокоившись, она легла на свою койку. Тошан был прав в одном: можно любить одного человека всем сердцем и желать близости с другим.

– Мина? Прошу тебя, сделай над собой усилие! Давай хотя бы поговорим по-хорошему. После операции, когда я пришел в себя, все было как в тумане. Я очень страдал и телом и душой. Я постоянно видел неподвижную окровавленную Симону и застывшее от удивления лицо маленького Натана.

– Ты, должно быть, не ожидал, что я во Франции? – предположила она.

– Нет. Я знал это и злился на тебя. Я был уверен, что ты находишься в Валь-Жальбере, в безопасности, и вдруг узнаю, что над тобой тоже висит смертельная угроза!

– Но откуда ты узнал? – воскликнула Эрмина, выпрямляясь.

– В то утро, когда они убили Симону и Натана, я проснулся очень рано и вышел из дома. Я дошел до одного бара и выпил кофе. Ранее я заплатил одному речнику, чтобы он отвез нас в Либурн, – я был так близок к цели! Я полистал газету в баре и нашел статью о тебе. Ты пела «Фауста» в Париже. Как ты понимаешь, эта новость вызвала у меня шок. Я был подавлен. Я уже не знал, что мне делать. Я сломал голову, пытаясь найти решение, и, уверяю тебя, моей первой мыслью было разыскать тебя и отправить обратно в Квебек, к нашим детям. Там твое место! Единственная роль, которую ты должна была играть, по моему мнению, – это заботиться о Мукки, Лоранс и Мари-Нутте.

Уязвленная, Эрмина ответила ледяным тоном:

– Ты всегда будешь упрекать меня за то, что я стремилась к карьере певицы! Вот уже десять лет я выхожу на сцену с постоянным чувством вины. Это ощущение слабое, но устойчивое. Ну что ж! Мне, в свою очередь, придется тебя разочаровать! Если у меня будет возможность, позже я подпишу контракт с Парижской оперой или Ла Скала в Милане. Я не собираюсь быть рабыней мужчины, который изменяет мне без всяких угрызений совести, размахивая знаменем животного желания. И даже в этом я тебе не верю, Тошан. Ты спал с Симоной, потому что у тебя были к ней чувства. Возможно, ты сам не смел себе в них признаться, но именно они подтолкнули тебя к измене.

– Не кричи! Наши соседи скоро буду знать все о нашей личной жизни, если ты не сбавишь тон!

– Я считаю, это уже произошло, и мне на это наплевать!

Тошан замолчал. Их бурное выяснение отношений лишило его сил, которых он только набрался. В груди зашевелилась глухая боль. Эрмина сразу заметила, что он страдает. Его ноздри раздувались, лицо побледнело.

– Отдохни, – посоветовала она. – Я схожу за медсестрой.

– Нет, я выдержу. Мне жаль, Мина, что я подверг тебя такому испытанию. Но если ты приложишь немного усилий, то сможешь меня простить. Это был короткий эпизод в моей жизни, ничего больше, и Симона не заслуживает твоего презрения. Нацистская политика по отношению к евреям омерзительна. Она испытывала страх каждую секунду, особенно за своего сына. Тебе нужно просто забыть эту короткую связь, а мне придется до конца дней нести на себе ответственность за ее смерть и за смерть невинного шестилетнего ребенка. Прочитав о тебе статью в газете, я засиделся в баре, подавленный, совершенно сбитый с толку. Если бы я вернулся раньше к мадам Мерло, возможно, я сумел бы их спасти. Эти полицейские похожи на хищников, жадных до добычи, готовых убивать во имя непостижимой ненависти. Увы! Я ничего не смог сделать, лишь присутствовал при их расстреле, и от этого я никогда не излечусь. Ты меня слышишь? Никогда! И я на тебя злился, да! Ты появилась посредством этих нескольких строк, нарушила мои планы и ослабила меня.

На этот раз чаша терпения Эрмины переполнилась. Тошан почти обвинял ее в смерти Симона и Натана! Она холодно произнесла:

– Я всего лишь подчинилась Дюплесси. Подчинилась, надеясь всей душой, что это приблизит меня к тебе, к моему мужу, моему любимому, которого мне так не хватало. Признаю, я совершила ошибку: мне лучше было остаться в Валь-Жальбере и, овдовев, выйти замуж снова. Ты ведь был уверен, что погибнешь в сражении. Поэтому я была обречена стать вдовой и растить наших детей без отца.

Тошан бросил на нее обеспокоенный взгляд. Она стояла перед ним, похудевшая, в черной юбке и розовой кофте, со светлыми растрепанными волосами, ярко-синие глаза сверкали от гнева и отчаяния. Ее красота его поражала, дерзкие слова и горячность, с которой она их произносила, сбивали с толку.

– Ты сильно изменилась. Ты больше не похожа на мою маленькую женушку-ракушку, нежную и неискушенную!

– Прошло одиннадцать лет, Тошан, и не могу сказать, что они всегда были наполнены блаженством. Сколько раз ты обращался со мной подчеркнуто холодно? И не сосчитать! Когда я подписала контракт с Капитолием в Квебеке, ты без колебаний выгнал меня из нашего дома. Ты ввязался в эту войну, не думая обо мне, бросив меня, когда мы только что потеряли ребенка! Тебя никогда не интересовало, что я чувствую. Я была вынуждена молча сносить твои отлучки или твою враждебность. Возможно, я бы не так страдала рядом с мужчиной, более внимательным к моему внутреннему миру, с мужчиной, главной целью которого было бы делить со мной повседневную жизнь и нежно любить меня. Ты часто меня спрашивал в последние годы, почему у нас больше нет детей. А как я могла забеременеть, если мы занимались любовью все реже и реже?

Эрмина пошатнулась, будучи на грани нервного срыва, сломленная собственной суровостью. Тошан смотрел на нее, тронутый до глубины души, но также возмущенный тем, что только что услышал.

– Ты просто эгоистка! Я считал тебя лучше других женщин, думая, что ты способна понять мои обязательства, но ты мечтала только о том, чтобы запереть меня дома, принудить к монотонной и ограниченной жизни!

– Ты сделал то же самое несколько лет назад, когда хотел запретить мне заниматься карьерой! Ну что ж, ситуация прояснилась. Мы разведемся, как только прибудем в Лак-Сен-Жан.

Последние слова ошеломили метиса. Ни на секунду он не допускал мысли о разводе. Но тут же придя в ярость, он тоже не остался в долгу:

– Отлично! Это позволит мне уехать обратно во Францию и сражаться, не оглядываясь назад.

Они растерянно разглядывали друг друга со странным ощущением, что стали совсем чужими друг другу, хуже того – врагами.

– А я наконец смогу петь на сценах всего мира, несмотря на войну!

Но Эрмина разрыдалась, побежденная, страдающая от того, что так далека от своего мужа, что так глупо его теряет. Их отделял от силы один метр, но это короткое расстояние внезапно стало для нее непреодолимым. Сотрясаемая такой сильной дрожью, что стучали зубы, она снова легла на свою койку и завернулась в одеяло.

– Раз мы больше не семья, – пробормотала она, – расскажи, какой была Симона? Красивее меня, конечно, нежнее, умнее? Я должна знать, иначе я сойду с ума, представляя вас вместе. Тошан, я не могу поверить, что твои губы касались ее губ, что ты наслаждался в ней, что ты делал с этой женщиной то же, что со мной…

Метис уже засыпал, совершенно измученный. Но он сделал усилие, чтобы ей ответить.

– У нее были черные вьющиеся волосы, темные глаза, красивое тело, приятное лицо, низкий голос и невыразимое чувство обреченности. Этого тебе достаточно?

– Да, – выдохнула Эрмина.

Приподнявшись на локте, она бросила на него взгляд загнанного зверька. И тогда она увидела, что лицо ее мужа, с закрытыми глазами, исказилось в безмолвном плаче. Фантом Симоны стоял между ними, невидимый, но всемогущий. Снаружи разбушевавшийся океан брал штурмом корабль, окутанный сумерками и проливным дождем. Это длилось всю ночь.

Ранним утром у Тошана начался сильный жар.

«Маленький рай», Валь-Жальбер, суббота, 10 апреля 1943 года

Шарлотта и Людвиг разговаривали в кухне. Они встали рано, чтобы выпить теплого молока с поджаренным хлебом, политым кленовым сиропом.

Тема их разговора оставалась неизменной. Девушка отчаянно пыталась найти решение их проблемы, которая с течением времени начинала принимать масштабы катастрофы. Она ждала ребенка от немецкого военнопленного, который был мужчиной ее жизни, ее великой любовью – в этом она не сомневалась.

Холода становились менее суровыми, иногда по утрам воздух быстро прогревался на солнце. Снег незаметно таял, с крыш капала прозрачная вода. Если оттепель затягивалась, то земля уже просыпалась, давая жизнь крокусам – крошечным сиреневым цветочкам, предвестникам весны.