Текст книги "Сиротка. В ладонях судьбы"

Глава 18
Акты любви

Париж, воскресенье, 7 марта 1943 года

Октав Дюплесси и Эрмина обедали в «Максиме» на улице Руаяль. Это был один из самых известных ресторанов столицы, а также один из самых дорогих, куда приходили состоятельные клиенты и многочисленные артисты. Несмотря на дефицит многих продуктов и строгие правила, которым подчинялась торговля, здесь была очень хорошая кухня. Элегантность места и посетителей сильно смущали Эрмину, чувствовавшую себя здесь не на своем месте.

– Зачем вы меня сюда пригласили? – тихо спросила она у импресарио. – К тому же в глубине зала сидит множество немецких офицеров. Один из них с вами поздоровался. Мне здесь неуютно. В будущем я бы предпочла более скромные места.

– Да полно вам, дорогая моя, расслабьтесь. Вы выглядите замечательно, может, несколько скромно, но нет ни одной фальшивой ноты в вашей одежде и манерах. Все идет как надо, Эрмина! Я должен вас показать, и не пытайтесь понять этого. Чашечку кофе?

– Охотно, – ответила она несколько холодно.

– Кофе – это высший шик, – продолжил Октав с насмешливой гримасой. – Наслаждайтесь, душа моя! Парижане еле сводят концы с концами со своими продовольственными карточками и талонами на ткани, бензин, яйца, масло, а вы сидите с кислым лицом.

– Это не по-христиански – наслаждаться вкусными вещами, которых так не хватает людям, особенно детям и старикам.

– Господи! Не знаю, нарочно ли вы это делаете, но ваш квебекский акцент режет мне слух. Я не замечал этого раньше, в вашей прекрасной стране.

– Боже мой! Мне так жаль. Я причиняю вам столько неудобств, дорогой месье, – тихо съязвила она. – Неужели место моего рождения является секретом?

Октав бросил на нее грозный взгляд, затем улыбнулся. Белокурая Эрмина привлекала внимание, и именно этого он добивался. Он хотел, чтобы их как можно чаще видели вместе, особенно высшие чины немецкой армии, прежде чем он выведет ее на сцену.

– Вы очаровательны, – заявил он, закуривая сигару. – И забавны. Я обожаю ваши голубые глаза, длинные золотистые ресницы, ваши губы, которые могут свести с ума любого мужчину. Милочка, вы в Париже, в «Максиме»! Если бы вы знали, сколько знаменитостей побывало здесь за полвека! Прекрасная Отеро[60]60
  Каролина Отеро, или Прекрасная Отеро (1868–1965) – французская певица и танцовщица испанского происхождения.


[Закрыть], замечательный драматург и актер Саша Гитри, писатель Марсель Пруст, а также Мистингетт – великая любовь Мориса Шевалье и множество других. Напишите об этом своей матери, пусть помечтает. Известно ли вам, что я восхищаюсь Лорой? Она современная женщина, всегда на пике моды, увлечена кино и музыкой. Жаль, что она снова сошлась с вашим отцом, иначе я бы на ней женился! Но зато я покорил вас, так что ничего не потерял.

Эрмина изумленно рассмеялась. Дюплесси внезапно повел себя как жених или любовник. Возможно, так оно и было бы, если бы в ее жизни не было Тошана Дельбо, поскольку Октав был привлекательным мужчиной – высоким и стройным, с худым лицом, не лишенным благородства. Она не стала ему перечить, помня его наставления: ей не следует ничему удивляться, чтобы не подвергать их обоих опасности, учитывая его подпольную деятельность. Но она спросила себя, не собирается ли он воспользоваться ситуацией, чтобы немного приударить за ней.

– Маме польстили бы ваши слова. Но я до сих пор не знаю, куда вы собрались вести меня после обеда. Вы пообещали сюрприз!

– И вы его получите, даю слово, – лукаво ответил он. – Ах, эта сигара, какое чудо! Не устаю благодарить судьбу! Табачный рацион настолько сокращен, что французы курят все, что растет: полынь, листья топинамбура и липы.

Эрмина лишь молча кивнула. Поведение Октава сбивало ее с толку, и в душе постепенно зарождалось сомнение, от которого ей было неуютно. По сути, в последние годы она почти не общалась со своим бывшим импресарио, даже если они изредка и переписывались. «Что я о нем знаю? – подумала она. – Он вполне мог мне солгать. У меня нет никаких доказательств его доводов. Со вчерашнего дня я вижу, как он отвешивает поклоны немцам. Действительно ли он возглавляет одну из подпольных организаций? Вся эта история кажется мне странной. Я пыталась расспросить его, но он отвечает уклончиво».

Теперь ей хотелось поскорее уйти из «Максима». Пока Дюплесси расплачивался, она отправилась в туалет заведения, такой же роскошный, как основной зал. Несмотря на одолевающие ее сомнения, она все же тщательно подкрасилась. Отражение в зеркале ей нравилось, но она не совсем себя узнавала.

«Тошан, любовь моя, мне так тебя не хватает! – подумала Эрмина со сжавшимся сердцем. – Наверняка я ошибаюсь, но, если бы это ты был обещанным сюрпризом, как я была бы счастлива! Услышать твой голос, наконец-то прикоснуться к тебе, поцеловать…»

Она призналась себе, что нуждается в присутствии мужа, чтобы справиться с навязчивыми воспоминаниями, связывавшими ее с Овидом Лафлером. «Боже мой! Как я могла так низко пасть?! Неужели эта обнаженная, распутная женщина, предлагающая себя мужчине в конюшне Лафлеров, была я, Эрмина? Тошан никогда не должен об этом узнать, ни за что! Иначе он от меня уйдет».

Эрмина вернулась к Дюплесси своей легкой грациозной походкой. И снова немецкий офицер бросил на нее восторженный взгляд, сопровождаемый двусмысленной улыбкой. Она опустила глаза и взяла под руку импресарио. Они вышли на улицу и направились к автомобилю. В этот момент произошло нечто, что усилило подозрения Эрмины. Один из официантов выскочил из ресторана, держа в руке свой белый фартук. Он торопливо догнал их и бросил Октаву тихим, полным ненависти голосом:

– Грязный коллабо, ты за все ответишь!

Мужчина почти тут же исчез, бросившись в подъезд соседнего дома.

– Что это значит? – осторожно спросила она.

– Надо понимать, «грязный коллаборационист», моя дорогая, – ответил Октав, усаживаясь в машину. – Коллабо заводят дружбу с оккупантами, ищут их расположения. Они также симпатизируют режиму Виши: еще немного – и они начнут благодарить нацистов за то, что те очистили Францию от евреев. Они боготворят маршала Петена за то, что он спас Францию.

С этими словами он завел двигатель и сначала поехал очень медленно, явно о чем-то размышляя. Расстроенная Эрмина тоже молчала.

– Вы больше мне не верите, мой милый Соловей? – наконец спросил он. – На протяжении всего обеда я улавливал вашу тревогу. Вы истинная женщина. Вместо того чтобы наслаждаться этой прогулкой по столице в моей компании, вы задаете себе вопросы на мой счет. До обеда я старался изо всех сил, желая познакомить вас с одним из красивейших городов мира. Мы гуляли по набережным, я показывал вам самые известные памятники архитектуры: Лувр, дворец Тюильри, Новый мост, который на самом деле является самым старым мостом Парижа, мост Искусств, мост Конкорд и так далее.

– Я благодарна вам за это, Октав, – сказала Эрмина, не глядя на него. – Но поставьте себя на мое место! Могу ли я откровенно рассказать вам, что меня тревожит? Если предположить, что вы коллабо, как только что назвал вас этот официант, мне лучше не делиться с вами своими сомнениями.

– Слишком поздно, вы и так уже все сказали! – торжествующе воскликнул он. – Несмотря на все мои объяснения, вы все еще думаете, что рядом с вами предатель, не имеющий ничего святого. Боже мой, Эрмина, я же притворяюсь, чтобы умаслить врага и сильнее ударить по нему с помощью различных операций, которые я предпочитаю держать в тайне. Просто знайте, что я спас много еврейских семей, участвую в подготовке взрывов военных эшелонов немцев. Вам этого достаточно? Хотя, если бы вы даже были уверены в моем коварстве, вы бы все равно ничего мне не сказали из страха возможного наказания. Моя милая канадочка, любуйтесь лучше Парижем! Смотрите, здесь практически нет других машин, кромей моей, – одни велосипеды. Бензин строго ограничен. Парижане ходят пешком или крутят педали. В воскресенье в городе особенно спокойно.

Дюплесси довольно точно обрисовал ситуацию. Улицы столицы с начала войны стали на удивление тихими. Огромный город словно вновь обрел свой средневековый облик, когда двигатель внутреннего сгорания еще не изобрели и по мощеным дорогам ездили только кареты.

– Но немцев следует остерегаться, – добавил он. – Они ездят на огромной скорости, и лучше уступать им дорогу.

Они поднялись по улице Руаяль к церкви Святой Марии Магдалины. Октав свернул на бульвар Мадлен, который простирался, насколько хватало глаз, – так, по крайней мере, показалось Эрмине.

– И куда же мы едем? – спросила она.

– Сюрприз, – пошутил он. – Я сдам вас в комендатуру, как супругу канадского солдата.

– Это не смешно! Что такое комендатура?

– Немецкое командование, если вам так больше нравится, на площади Оперы. Какая жалость, а ведь мы могли бы посетить Дворец Гарнье!

Лицо Эрмины посветлело: она вдруг поняла, что он над ней подтрунивает.

– О! Я увижу Парижскую оперу! Спасибо вам, Октав! Простите меня, я такая глупая. Но я подумала, что на самом деле не очень хорошо вас знаю.

Он с любопытством взглянул на нее, затем продолжил притворно суровым тоном:

– Увы, мадам, комендатура действительно находится на площади Оперы, я не шутил. И осведомленный человек, часто бывающий во Дворце Гарнье, может наблюдать за тем, что происходит у этих проклятых нацистов. Я понимаю вашу обеспокоенность в мой адрес, но я человек шоу, пользуюсь солидной репутацией во Франции и за границей. Это служит мне прикрытием, не забывайте. Парижане, как и немцы, любят развлечения. Моя задача – предлагать им эти развлечения, и, повторюсь, вы будете моим главным козырем. Эрмина, сегодня утром я позвонил Жаку Руше. Он хочет с вами встретиться. Это главный администратор Оперы, необыкновенный человек. Осенью 1940 года ему пришлось скрепя сердце уволить тридцать своих сотрудников в связи с законами об исключении евреев из всех сфер деятельности, но он оставил на своему посту венгерского декоратора Эрнеста Клауша. Жак включает в репертуар в основном балеты – они менее затратны, но теперь он решил поставить «Фауста». Поэтому, когда я как-то в беседе с ним упомянул ваше имя, он подумал о вас в роли Маргариты, поскольку я шепнул ему, что в Квебеке ваше исполнение пользовалось бешеным успехом.

Эрмина не верила своим ушам. Она бросила растерянный взгляд на высокие дома, стоявшие вдоль бульвара, затем прямо перед собой в надежде увидеть Дворец Гарнье.

– Снова сыграть Маргариту – это моя мечта! Я прекрасно помню партитуру и все свои арии. Октав, неужели это правда? Но ведь это отсрочит начало нашего турне! А как же Тошан? Мы же должны найти его в провинции…

– Пока торопиться некуда, я жду информации о нем: в Дордони у меня есть свой человек. Это может затянуться на несколько недель. А там посмотрим. Предупреждаю вас, Эрмина: вам придется много работать. У вас будут выступления в театре, который я арендую, и, вероятно, в Опере – два представления «Фауста», полагаю.

– Да я мечтаю об этом! – заверила она его. – Я уже так давно не пела профессионально! Господи, Октав, а вдруг мой голос меня подведет? В последние месяцы я тренировала его совсем немного.

– Чепуха! Я слышал о вас только хорошее по поводу двух оперетт Франца Легара. К тому же у меня есть педагог – очаровательная дама.

Он ласково похлопал ее по коленке, и этот фамильярный жест снова смутил Эрмину, но она не осмелилась сделать ему замечание, напомнив себе, что должна выглядеть не такой настороженной, более расслабленной, как когда-то в Квебеке. «Увы! Тогда обо мне заботилась прелестная Лиззи, и Шарлотта была рядом. Мы так веселились во время репетиций! А сейчас я одна», – подумала она, сожалея, что рядом нет никого из близких.

Октав Дюплесси ехал довольно быстро. Внезапно он притормозил, показывая своей спутнице очередное здание.

– Парижская опера, мой милый Соловей, во всей своей красе! Солнце озаряет купол и бронзовые статуи на крыше. Молодой архитектор Шарль Гарнье вложил все свое искусство в этот несравненный храм оперы и балета. Это было около 1860 года, в период правления французского императора Наполеона III.

– Полно вам, Октав, я все же немного знаю историю вашей страны! – возмутилась Эрмина, восхищенная красотой сооружения.

– Гарнье взял за образец стиль итальянского Возрождения, оказавшего на него огромное влияние. За несколько лет до этого он получил Римскую премию[61]61
  Награда в области искусства, существовавшая во Франции с 1663 по 1968 год. Премия присуждалась художникам, граверам, скульпторам и архитекторам, а с 1803 г. и музыкантам.


[Закрыть], так что много времени провел в Италии. Вам нравится? Давайте выйдем из машины и немного прогуляемся.

Она поспешила последовать его совету, не сводя глаз с элегантного фасада Оперы с его высокими окнами, выходящими в галерею на втором этаже, скульптурами и фризами[62]62
  Декоративный элемент в виде горизонтальной полосы между главной балкой и карнизом, используемый для выделения на фасаде здания какой-либо его части и, как правило, украшенный рисунком.


[Закрыть]. Здание представлялось исполненным величественной грации; глядя на него, возникало ощущение полной гармонии. Дюплесси обнял Эрмину за талию.

– Статуи изображают древних богов танца и музыки. Также здесь много аллегорий. Возвышается над всеми Аполлон – бог искусств, со своей лирой, служащей громоотводом. Восхитительно, не правда ли? Шарль Гарнье тщательно подбирал материалы. Здесь присутствуют белый камень, мрамор, золото, медь. Внутри здание еще прекраснее. Жаль только, что красные флаги со свастикой на другой стороне тротуара портят все впечатление.

Эрмина внимательно посмотрела на импресарио. Его кошачий взгляд стал жестким, губы сжались. И тогда она окончательно перестала в нем сомневаться. Под его светскими манерами и шутливым тоном скрывалась душа воина. И этим он напомнил ей Тошана.

– Месье Руше нас ждет. Идемте.

– Я очень волнуюсь, – призналась она. – Это больше, чем сюрприз, Октав, – это чудесный подарок. Петь здесь, в Париже… Я не могу в это поверить!

– У вас есть вечернее платье? – неожиданно спросил он. – Во вторник вечером мы, по совету Филиппа Гобера, который руководит Театром комической оперы, идем на премьеру балета «Рыцарь и дама». В зале будет полно немецких солдат, в основном высшие чины. Они обожают разглядывать танцовщиц.

– Не будем о них говорить, прошу вас. Только об искусстве, об опере! Я сейчас пройду нечто вроде прослушивания?

– Не знаю, – вздохнул ее спутник, настроение которого внезапно изменилось.

Она не обратила на это внимания. Несколько минут спустя в сопровождении примолкшего импресарио она подошла к парадной лестнице, разделявшейся на два марша, которые вели к артистическим уборным и ложам.

– Бог мой, какое великолепие! – прошептала она.

В глазах защипало от подступивших слез. Никогда еще она не видела такого прекрасного места. Расписные своды, стройные колонны, люстры, позолота – все это создавало ощущение волшебной сказки.

– Надеюсь, что всю эту красоту не разбомбят со дня на день, – мрачно произнес Октав. – Мне очень жаль, моя дорогая, но так хотелось бы привести вас сюда в мирное время. Пойдемте, не буду омрачать вашу радость. Следуйте за мной, кабинет Руше находится там.

Эрмина ощутила волну страха и, чтобы успокоиться, представила себе Валь-Жальбер, затерянный в глубине канадских земель и сейчас, наверное, еще утопающий в сугробах. Лицо матери, гордой и своенравной Лоры, промелькнуло перед ее глазами. «Мама, сегодня вечером я напишу тебе длинное письмо, даже если ты еще больше расстроишься, что не смогла поехать со мной. Я хочу, чтобы ты знала, насколько я благодарна тебе за эту поездку».

Минуту спустя Дюплесси представлял ее Жаку Руше.

– Мадам, рад знакомству, – произнес тот. – Октав, мой старый друг, рассказал мне о вас. Я также читал в прессе хвалебные статьи о вашем голосе и таланте.

– Благодарю за интерес к моей персоне, – с улыбкой ответила Эрмина, стараясь скрыть свой акцент.

Она чувствовала, что за ней наблюдают, разглядывают, изучают со всех сторон.

– Кто, как не вы, может стать Маргаритой в «Фаусте» Гуно? – наконец признался администратор. – В любом случае у меня нет выбора. Уверен, что Дюплесси не стал вам говорить, что утвержденная на эту роль певица бросила меня. Может быть, я даже буду в выигрыше, если вы окажетесь на высоте. Не желаете ли пройти прослушивание прямо сейчас? На сцене? Там репетируют танцовщицы, они заодно послужат вам публикой.

– Да, конечно, – согласилась она, сбитая с толку грубоватыми манерами этого мужчины.

– Даже не разогрев свой голос, Эрмина? Это не очень разумно, – возразил импресарио.

– Заодно и зал посмотрю, – решительно ответила певица.

Эрмина не была гордячкой, но ей хотелось доказать, чего она стоит, поскольку была уверена в успехе. Голос никогда ее не подводил. Жак Руше и Октав Дюплесси устроились в креслах партера, предварительно дав указания музыкантам оркестра. Заинтригованные танцовщицы собрались возле кулис, перешептываясь. Эрмина с удовольствием смотрела на них, находя всех грациозными, стройными, воздушными. На девушках были не пачки, а черные колготы и обтягивающие трико.

«Где я? – спросила она себя. – В удивительном раю, о котором так часто мечтала! Какое грандиозное убранство!»

Двигаясь по сцене, она окинула восхищенным взглядом просторный зал в итальянском стиле из нескольких ярусов лож. Это была настоящая симфония красного бархата, позолоты и шелковой узорчатой ткани. Фризы, украшавшие балюстрады, сверкали, несмотря на то что огромная люстра была погашена.

«Я, робкий маленький Соловей из Валь-Жальбера, буду петь в этом необыкновенном месте! – подумала Эрмина. – Если даже я не подойду как запасная певица, мой голос прозвучит здесь хотя бы однажды».

Она сняла свой белый платок и бросила его прямо на сцену. Октав сказал музыкантам, какую арию играть, и из оркестровой ямы раздались аккорды финальной песни Маргариты. Эрмина начала петь, не напрягая голос, но с невероятным чувством. Танцовщицы затаили дыхание, не сводя глаз с этой прекрасной незнакомки, светлые волосы которой ловили малейшие отблески света. Наконец наступил момент яркого пассажа, где певица должна была взять высокие ноты и придать всю необходимую мощь голосу в отчаянном призыве своего персонажа.

 
Чистые ангелы, лучезарные!
Заберите мою душу на Небеса!
Боже праведный, на тебя я уповаю!
Боже милосердный, я тебе принадлежу!
Прости меня!
 

Эрмина дважды повторила молитву Господу, и никогда еще она не была столь искренна в своем желании освободить душу от груза ошибок и одновременно покорить Жака Руше. Да, она хотела снова стать чистой супругой Тошана, способной обожать его вопреки всему, служить ему, отдаваться душой и телом. У Дюплесси по спине пробежали мурашки. Он с любопытством взглянул на администратора, сидевшего рядом с ним. Захваченный выступлением певицы, тот дрожал от восторга. Тембр Соловья из Валь-Жальбера, несмотря на свое хрустальное звучание, обладал поразительной твердостью и уверенностью.

– Великолепно! – шепотом сказал он импресарио, почувствовав на себе его взгляд. – И она утверждает, что не тренировала свой голос уже несколько месяцев? Если это действительно так, то эта молодая дама – настоящий феномен!

– А я вам что говорил! И теперь этот феномен в Париже, в вашей Опере.

Эрмина закончила арию. Она скромно поклонилась своей сегодняшней публике: кордебалету, музыкантам, а также двум мужчинам, сидящим в партере.

– Хотите послушать что-нибудь еще? – спросила она.

Руше поднялся, чтобы ответить.

– Увы, у меня нет времени. Завтра будьте здесь после обеда, мадам. Вы приняты!

С дрожащими от волнения ногами Эрмина перевела дух. Она ликовала, охваченная огромным счастьем, касающимся только ее. Пение всегда давало ей упоение, а также блаженство, близкое к тому, которое она испытывала после акта любви. Дюплесси подошел к молодой женщине и взял ее за обе руки.

– Браво! Я могу сказать только одно: «Браво!» Вы меня не разочаровали, и я вам за это бесконечно благодарен. А теперь давайте позволим этим милым барышням продолжить репетировать свои антраша и арабески.

– Месье Руше уже ушел?

– Это действительно очень занятой человек. Идемте, я угощу вас чаем в баре. Нам нужно поговорить.

Она шла за ним по роскошным лабиринтам Оперы, потрясенная великолепием этого места. «Дворец Гарнье, – думала она. – Другого слова не подберешь – именно дворец! Все огромное и такое роскошное! Здесь можно заблудиться».

Эрмина с облегчением села на диванчик, обитый красным бархатом, перед столиком с белой узорчатой скатерью. Они были в кафе одни, не считая официанта.

– Все произошло так быстро, – прошептала она. – Возможно, я получила эту роль просто потому, что утвержденная на нее певица отказалась. Октав, будь искренним. Вы меня поздравили, но хорошо ли я спела?

– Говорю вам с предельной искренностью, что все было превосходно и похоже на чудо! Моя дорогая, если в придачу к вашему природному таланту вы будете развивать свои способности, усердно работая, мир будет у ваших ног. Такое восхитительное сопрано! Вас ждет огромный успех.

– Мир, о котором вы говорите, сейчас воюет. И я не могу планировать свое профессиональное будущее, пока Тошан не вернется со мной в Квебек.

– И если это случится, – тихо сказал он, – вы исчезнете в глубине лесов вместе со своим вновь обретенным супругом. Он сделает вам еще одного ребенка, и Соловей больше не будет очаровывать публику. Эрмина, это неправильно!

– Но сегодня я радуюсь! Друг мой, позвольте мне наслаждаться этим чувством, не заглядывая вперед. Я уверена, что мой час славы, как это принято говорить, еще настанет!

Эрмина погрузилась в мечтательную задумчивость. Она вновь переживала свое выступление на сцене Оперы и восторг, который испытывала во время пения. Ее воображение пустилось вскачь. «А если Октав говорит правду? Почему бы не получить другие контракты за границей? Я бы ездила с детьми, Мадлен и мамой. Мы посетили бы столицы Европы. Как это было бы увлекательно! Ла Скала в Милане, Ковент-Гарден в Лондоне… Но сначала нужно, чтобы закончилась эта ужасная война, а кто знает, на сколько лет она затянется?»

– Дорогуша, о чем вы задумались?

– Ни о чем особо, – солгала она. – Просто пью чай.

– Я с удовольствием проведу вас по этому лабиринту, который представляют собой кулисы и этажи Оперы, но не сегодня. Завтра вечером я смогу уделить вам больше времени. Это место привлекает меня не меньше вас. Оно даже вдохновило одного нашего автора детективов, Гастона Леру, написать роман «Призрак Оперы», ставший очень популярным. Я прочел его два раза и рекомендую вам. В нем описывается подземное озеро в глубинах фундамента и рассказывается история юной певицы, сироты Кристины Дааэ, которую обучает пению ангел – странный персонаж в маске. Она единственная его видит и единственная замечает призрак в огромных коридорах этого здания. Происходят странные вещи: большая люстра в зале падает во время представления, машиниста обнаруживают повешенным…

– Если вы расскажете мне всю историю, мне уже не захочется ее читать, – возразила Эрмина.

– Подумайте, как все сходится, – хитро улыбнулся импресарио. – Кристина, Эрмина… Звучит очень похоже. И вы тоже были сиротой в детстве. Кто знает, может, и вы встретите призрака, который влюбится в вас! И знаете, что поет Кристина? «Фауста»! Да-да!

Удовлетворенный взволнованным выражением ее лица, Дюплесси отпил глоток чая.

– Вы либо жестоки, либо пытаетесь меня напугать, чтобы я попросила у вас защиты.

– Второе предположение более правдоподобно. Ну что ж, мой маленький Соловей, давайте подвезу вас в отель и отправлюсь по своим делам. Сегодня вечером мы ужинаем на бульваре Сен-Жермен. Ваша парижская жизнь начинается!

Эрмина робко улыбнулась. Вдали от своей родины ей приходилось учиться жить самостоятельно. Но это приключение ее воодушевляло, и она пообещала себе не поддаваться грусти. «Я вернусь, родные мои детки, любимые родители! Увижу вас всех: Мадлен, Акали, Шарлотту, Мирей… и тебя, Киона, моя маленькая дорогая сестренка».

«Маленький рай», Валь-Жальбер, четверг, 18 марта 1943 года

Шарлотта и Людвиг лежали, обнявшись, в своей кровати в теплой комнате. Снаружи завывал ветер и сыпал снег. Двое влюбленных научились ценить такие дни, когда природа бушевала. В эти минуты они чувствовали себя в безопасности, как бы отрезанными от мира, то есть от последних обитателей Валь-Жальбера, включая семейства Шарден и Лапуэнт.

– Я хочу, чтобы зима никогда не кончалась, – со смехом сказала Шарлотта.

– Тем не менее весна очень красива, и я обожаю лето, – ответил ее любовник.

Проведя несколько недель взаперти за изучением слов и простых фраз, Людвиг стал намного лучше разговаривать по-французски. А Шарлотта была такой болтушкой, что он без труда запоминал кучу новых слов. Это позволяло им вести долгие беседы. В основном Людвиг рассказывал о своей стране, Германии, которая, несмотря ни на что, для него оставалась родиной, колыбелью его предков. Он часто описывал красоты своих родных мест, где преобладали леса из высоких темно-зеленых елей. В этот вечер ему захотелось поведать о том, как он попал в Канаду. До сих пор они из деликатности не затрагивали эту тему.

– Я попал в плен в самом начале войны и поначалу испытал облегчение, поскольку мне не нужно было больше воевать. Мысль об убийстве человека вызывала у меня отвращение, даже если нам говорили, что это враг. На корабле мне было очень плохо, у меня началась морская болезнь. Нас, простых солдат, загнали в трюм. Меня постоянно рвало, я не мог спать.

Растроганная, Шарлотта поцеловала его в щеку и прижалась к нему сильнее.

– Ты знал, куда вас везли?

– Да, в Канаду. Я спрашивал себя, какая она, эта страна. Вспоминал уроки географии в школе. Но на ум приходили только две вещи: снег и сильный холод.

Людвиг взволнованно вздохнул. Он повернулся к девушке и обвел ее нежным взглядом.

– Теперь для меня ты – лицо Канады. Я очень счастлив с тобой. Поэтому я ни о чем не жалею.

– Как мне приятно это слышать! – восторженно воскликнула она, снова целуя его.

– Судно наконец прибыло в порт Квебека. Вместе с другими пленными мы смотрели в иллюминатор. На пристани стояли люди, очень много людей. Они кричали нам оскорбления, мужчины грозили кулаками. Я испугался, Шарлотта. Я думает, они нас убьют и…

– Я думал, милый, – мягко поправила она.

– Я решил, что нас расстреляют прямо сейчас. Но к нам подошел офицер и объяснил, что мы все отправляемся в лагерь, чтобы работать. Я успокоился. Хотя мог бы и сразу понять, что не стоило везти нас так далеко, чтобы расстрелять.

– На твоем месте я бы тоже испугалась. Тебе было всего двадцать два года! Бедный мой, эта война так несправедлива! Я хотела бы крикнуть всем здешним жителям, что многие немцы были мобилизованы насильно, что у них не было выбора, что вы не все нацисты! Я бы рассказала им, как плакала твоя мать, обнимая тебя, когда ты покидал дом, как твой дедушка умолял тебя вернуться живым и невредимым… Встреча с тобой помогла мне стать мудрее, Людвиг. Помнишь, как недоверчиво я отнеслась к тебе в первую встречу, в подвале на улице Сент-Анн? Благодаря Кионе, ее таким простым словам я не выдала тебя. Господи, какую ошибку я могла совершить!

Ужаснувшись при мысли, что они могли не познакомиться и не полюбить друг друга, она крепко обняла его. Он погладил ее волосы.

– У этой маленькой девочки очень доброе сердце, – подтвердил Людвиг. – Подойдя ко мне, она улыбнулась, и я сразу почувствовал себя спокойнее.

– Да, это необычный ребенок, – согласилась Шарлотта, уже упоминавшая вскользь о способностях Кионы.

Молодые люди много времени проводили в постели, лаская друг друга, совершенствуясь в плотской любви. Затем они разговаривали, в основном о своих чувствах, становившихся все сильнее, и это побуждало их планировать совместное сказочное будущее. Они без конца представляли себе свою свадьбу в Германии или в Квебеке во всех подробностях, включая детали платья Шарлотты и блюда свадебного пиршества. Это была их игра, которая им не надоедала. Но в этот вечер Людвигу хотелось излить душу и, возможно, оправдать свой побег.

– Когда мы сходили с корабля, стоявшие на пристани люди называли нас «грязными фрицами». Это продолжалось до самой станции. Мне было стыдно. Для этих людей я был врагом, нацистом.

– Не думай больше об этом, милый! Судьба привела тебя ко мне.

– Да, это так. В поезде я начал молиться, и группа пленных принялась смеяться надо мной. Они меня передразнивали. Я чувствовал себя потерянным, говорил себе, что никогда больше не увижу свою семью, и плакал. Они крикнули мне, что я трус, ничтожество, что я порочу Третий рейх. Проведя несколько часов в поезде, а потом еще в грузовике, мы прибыли в лагерь. Вдалеке я увидел горы, холмы и реку… Все было очень большим, просто огромным.

– Да, «огромное» – хорошее слово.

– Лагерь на реке Алекс, – произнес Людвиг. – Деревянные бараки, а вокруг ни души. Английские солдаты объяснили нам, что нужно колоть дрова на зиму, много дров, и убирать территорию. Я был почти доволен. Мне нравилось работать на воздухе. Когда работаешь с утра до вечера, некогда думать. Но ночью я не мог запретить себе плакать. Мне так не хватало моей матери и отца! И сестры тоже. Я боялся, что никогда их больше не увижу. Та группа пленных, из поезда, не выпускала меня из виду. Они принялись унижать меня. Мне пришлось делать отвратильную работу.

– Отвратительную, – снова поправила его Шарлотта.

– Эти солдаты нарочно пачкали отхожие места, чтобы мне приходилось все это мыть. Однажды меня вырвало, и они взяли меня за руки и опустили лицом в рвоту. Один держал меня, другой бил. Я так больше не мог, мне хотелось повеситься. Втайне от канадских солдат они целыми днями оскорбляли меня, называли тряпкой, педиком…

Шарлотта вздрогнула. Это заставило ее подумать о Симоне. Она решила затронуть эту тему.

– Помнишь, однажды я рассказывала тебе о парне, в которого была влюблена много лет, о Симоне Маруа? Мы даже должны были пожениться.

– Да, я помню.

– Так вот, он на самом деле был таким: он любил мужчин. Я не понимала, почему он не хотел меня целовать или спать со мной, даже когда я его провоцировала. Наконец я узнала правду. Бог мой, сколько же я слез пролила, и поначалу он был мне омерзителен! Сейчас он погиб, то есть пропал без вести в битве за Дьепп. Но он тоже пытался покончить с собой в июне 1940 года, когда его мать умерла при родах. Бедный Симон, он так и не познал счастья!

– В Германии есть закон, сурово наказывающий гомосексуалистов, и я не хотел, чтобы меня считали одним из них. Жизнь в лагере была очень тяжелой. По ночам стоял холод, а у меня было только одно одеяло. Как только я ложился, то начинал бояться, что мне придут доставлять неприятности.

– Какие неприятности?

– Все эти мужчины, лишенные женщин, иногда пристают к самым молодым и самым слабым, но тайком, угрожая убить, если те их выдадут. Я был так несчастен! И я решил сбежать. Когда нас посылали за дровами, мы иногда оказывались в лесу, то есть на опушке леса. Я улучил момент и бросился бежать. Я бежал, бежал… Я взял с собой зажигалку и свою военную гимнастерку. Один охранник выстрелил – я услышал выстрел, – но промахнулся, и я еще быстрее побежал между деревьями. Я говорил себе, что они никогда меня не поймают, и если я продержусь до ночи, то буду спасен.