Текст книги "Литература в школе. Читаем или проходим?"

6. Дензнаки, деньги и нажива

Сегодня еще не осознано до конца то разрушение, которому подверглась в течение семидесяти с лишком лет российской жизни многовековая система простейших понятий, связанных с деньгами и с собственностью. Последствия этого разрушения – в отсутствие активного его преодоления – передаются подросткам по наследству, от бабушки и дедушки…

Даже не на обломках этой системы – нет, на пустом месте, где когда-то лежали обломки, – происходило в начале 90-х в России восстановление института частной собственности. Именно из-за этого особенного контекста оно принимало нередко уродливые формы. Во-первых, потому, что в распоряжении человека оказывались вдруг такие деньги, которых он никогда раньше не держал в руках. А во-вторых – это были не советские бумажки (недаром, подсказал умный человек, назывались они «дензнаки»), а реальные деньги.

На них стало можно что хочешь купить – без многомесячных очередей, номеров в списках (в очереди за машиной стояли по пять-семь лет) и тому подобных советских обычаев.

А то и вовсе – взять да и поехать всей семьей в отпуск в Испанию, о чем раньше и мечтать не могли, по совокупности тех же родных обстоятельств.

В сознании же других все, что связано с этой частной собственностью, заклеймено тысячекратным клеймением – в годы их детства, отрочества, юности, зрелости…

С 1947-го года сколько поколений затвердило чеканный стих Маршака – его «Быль-небылицу. Разговор в парадном подъезде»?..

 
…Капитал
Своей он дочке завещал —
Три миллиона ровно.
На эти деньги лет пятьсот
Прожить без горя и забот
Могла Адель Петровна…
 

Так как идея вложения денег в отцовское производство не рассматривалась – предполагалось не преумножение капитала, а исключительно его проживание, – то сама идея богатого наследства приобретала под пером детского поэта нарочитые черты абсурдности: ну кто ж думает пятьсот лет прожить?..

Лучшие перья рифмовали прописи политической экономии социализма. Какие звонкие, легко укладывающиеся в детскую память уроки:

 
…А дети продали завод,
Затон и пароходы…
 
 
– Да что вы, дедушка! Завод
Нельзя продать на рынке,
Завод – не кресло, не комод,
Не шляпа, не ботинки!
 
 
– <…> Всё продавали господа:
Дома, леса, усадьбы,
Дороги, рельсы, поезда —
Лишь выгодно продать бы!
 

Ну не мерзавцы ли? Подумать только – выгоды искали!

Разве что не очень понятному, но не осуждаемому во всяком случае безупречным Чеховым Лопахину (герою «Вишневого сада») можно было это с усилием простить. Да и то – разве что по тому случаю, что о красоте не забывает:

«Я весной посеял маку тысячу десятин, и теперь заработал сорок тысяч чистого. А когда мой мак цвел, что это была за картина! Так вот, я говорю, заработал сорок тысяч и, значит, предлагаю тебе взаймы, потому что могу».

И все равно – сколько юных советских читателей, читая, пожимали плечами: как это – «заработал»? Он же не работал на маковом поле сам!

 
…Купец Багров имел затон
И рыбные заводы.
Гонял до Астрахани он
По Волге пароходы.
 
 
Он не ходил, старик Багров,
На этих пароходах,
И не ловил он осетров
В привольных волжских водах.
 
 
Его плоты сплавлял народ,
Его баржи тянул народ,
А он подсчитывал доход
От всей своей флотилии
И самый крупный пароход
Назвал своей фамилией.
 

Вот Маршак с детства нам азбучно объяснял: это что ж – работа, что ли, – доход подсчитывать? И по праву ли собственный-то пароход назвал своей фамилией?

Сам же доход – понятие в советское время вообще сомнительное: недаром в Словаре Ушакова среди немногих примеров – «нетрудовые доходы».

Крайне интересна жизнь слова “нажива” в русском языке минувших столетий.

В Словаре ХI – ХVII веков нажив – это то, что нажито, приобретено, нажитое имущество. Здесь же и нажиток – к значениям добавляется прибыль, доход. Заметим – никакого ухудшительного оттенка еще нет. Правда, среди примеров – некий торговый немчин, пуская в дело не отданный своевременно долг, кредитора Кузмы животом владеет, промышляет торговым промыслом, себе большие нажитки нажил; а ево учинил бес промыслу. Но на само слово нажитки эти действия пронырливого немчина тени не бросают.

Да и в областных диалектах, по записям середины ХIХ века, слово нажив, нажива означало заработок, и только. «Нажива-то плоха стала», – так говорили и в вологодских, и в архангельских, и в северо-двинских, и в олонецких местах. Наживальщик означало – тот, кто зарабатывает, кормилец, – а отнюдь не что-то плохое.

У Даля в его Словаре нажива – это пожива, барыш, корысть, прибыль. Наживное – нажитое добро, наживной промысел – прибыльный.

Ведь тогда еще не было ни политэкономии капитализма, по которой числилась прибыль как наиболее отвратительная часть капитализма (смотри Академический словарь 1961 года – «Доход капиталистов, источником которого является прибавочная собственность»; пример здесь из Всеволода Вишневского: «Капиталисты, присваивая себе чужой, не оплаченный ими труд, извлекали из него грандиозные прибыли»), ни политэкономии социализма – где при любом производстве эта прибавочная стоимость таинственным образом отсутствовала, а прибыль получалась исключительно «вследствие повышения производительности труда».

То есть – не существовало еще тех предметов, которые впоследствии сдавала на экзаменах в советском вузе (а то осваивала в университетах марксизма-ленинизма, через которые прошли десятки, если не сотни, тысяч ныне живущих) большая часть нынешнего взрослого населения страны.

А во времена Даля и в прибыли, то есть в барыше, никто ничего плохого не видел, наоборот: Даровой рубль дешев, наживной – дорог.

И даже предупреждение лентяям, завистникам и ворам: От чужих нажитков не наживешь пожитков.

В России ХХ века предупреждение, как известно, не сработало. При этом вслед за раскурочиванием «чужих нажитков» прибыльность по-новому устроенных, социалистических, хозяйств перестала интересовать кого бы то ни было. И писатель Валентин Овечкин в 1952 году в своих на долгие годы ставших знаменитыми очерках «Районные будни» пробует вернуть этот интерес:

«… – Да я бы работал – во как! Кабы знал, что мой труд – хозяйству в прибыль»; «Тут-то и начинается прибыльное ведение хозяйства».

Кончилось все это в 1960 году пулей автора «Районных будней» себе в висок. После нее он, потеряв один глаз, чудом выжил, но писать уже не смог.

…Пожиток – тоже прибыль, выручка, барыш, выгода, польза, нажиток (вот сколько было синонимов! Все как метлой смело). Правда, грань тут тонкая (с деньгами у нас в России с давних пор и доныне так): поживиться – это уже добывать чужое, жить на чужой счет. Бывает – точь-в-точь как нынче – что Не до поживы – быть бы живу.

Предки понимали возможность нечестной наживы: Как нажито, так и прожито.

Но в основном-то все же: Не деньги нас наживали, а мы их нажили.

Зато в 1938-м «сталинском» году в Толковом словаре Ушакова нажива сопровождена уже стилистической пометой «неодобр.» и расшифрована исключительно как легкий доход. Пример – единственный: Погоня за наживой.

Через двадцать лет, в «хрущевском» 1958-м, это значение как единственное стабилизирует уже и Академический словарь: легкий нетрудовой доход; наживание денег, материальных ценностей. Приводятся соответствующие примеры из Льва Толстого (так карты века легли, что очень он помог большевикам своим морализированием; но вообще тогда многое легло им в масть): «Все эти люди… наживают деньги так, что при наживе заслуживают презрение людей» и Чехова: «Вся жизнь у него в деньгах и в наживе».

И так глубоко все это въелось в сознание выросших в советское время, что даже несколько лет назад, когда в один из районов Горного Алтая приехала семейная пара – шахтеры, вышедшие на пенсию, – жить и работать в красивые места и показали всем, что могут сделать работящие люди, местный санитарный врач говорил мне с возмущением об этой единственной во всем районе семье преуспевающих фермеров: «Они же о наживе думают!»

Когда я пересказала эти слова известному вирусологу академику Н. В. Каверину, он напомнил: «Ведь только в погоне за наживой нэпманы в середине 20-х вернули жизнь в разрушенную страну! А вспоминает ли кто о них добром?..»

…Как тут опять не припомнить Булгакова, въехавшего в разоренную, голодную Москву в сентябре 1921 года и наблюдавшего ее несколько месяцев спустя, в апреле 1922-го, с тогдашней «самой высшей точки в центре Москвы» – с крыши бывшего дома Нирензее (он и сегодня высится в Большом Гнездниковском переулке):

«– Москва звучит, кажется, – неуверенно сказал я, наклоняясь над перилами.

– Это – нэп, – ответил мой спутник, придерживая шляпу.

– Брось ты это чертово слово! – ответил я. – Это вовсе не нэп, это сама жизнь. Москва начинает жить» (Сорок сороков, 1923. Курсив наш).

Как поступили с нэпом (который Ленин обещал ввести, как уже было упомянуто, «всерьез и надолго»), более или менее известно. И тогда вскоре (и очень надолго) стало уже непонятно, как это деньги, во-первых, могут сами по себе увеличиваться. А во-вторых – зачем вообще стране нужны люди, наживающие деньги? Ведь деньги берутся вот откуда – их выдает нам два раза в месяц государство. Или раз в месяц – в виде пенсии.

«– Вот я, например, выстроил бы всех олигархов – и всех до одного собственноручно бы расстрелял.

– А как же тогда ваша пенсия?

– А причем тут моя пенсия?» (Из пересказанного мне генералом С. Е. Вициным его разговора с незнакомым ветераном).

7. «Русским языком вам говорят!»

Мы уже упоминали о поразительном явлении жизни человека – как за первый год постигает он родной (материнский) язык.

А все-таки – что дальше? Когда давно уже кончился нежный возраст? Особенно – после школы?

Как известно, в мире господствует энтропия. Все решительно требует нашего внимания и заботы. То, что оказывается лишенным внимания, заброшенным, – неминуемо приходит в упадок.

Разумеется, язык живет своей жизнью, развивается по внутренним законам. Никто не знает, почему наши прапрадеды говорили «домы» и «дома», а потом стали говорить только «дома». Мы давно говорим «учителя» (сохранив, правда, форму «учители» для особых случаев), «трактора» (хотя пока еще можно сказать и «тракторы»). И в конце концов закрепится, судя по всему, форма «инженера» и «офицера». Последние рекомендации Института русского языка РАН говорят о том, что уже допустимо ударение договор.

Но нам зато оставлена возможность держать оборону до последнего…

Дело общества – то есть всех и каждого – быть, во-первых, внимательным к родной речи, а во-вторых, поддерживать ее эталоны: принятые на сегодня нормы. Они поддерживались когда-то речью дикторов по всесоюзному радио. Было известно, что у них, у дикторов – правильные падежные формы, правильные звуки и ударения. Ходили слухи, что за ошибки в речи их лишают премий и даже вычитают из зарплаты.

Правда, не всякий помнит, что эта забота о падежах и ударениях шла на фоне огромного оскудения публичной речи, произведенного искусственным путем: произошло вымывание множества слов – милосердие, благотворительность…

Но сейчас – о дне сегодняшнем. Хочется просто-напросто привлечь внимание всех, кто говорит по-русски, к своему языку – к огромной ценности, доставшейся нам в подарок. К тому главному – и сегодня едва ли не единственному, – что соединяет нас в нацию.

Настойчиво повторяю – сегодня эта связка при полном общественном небрежении, невнимании к ней ржавеет и распадается. Выразимся проще – говоря на одном языке, мы частично теряем возможность друг друга понимать.

Мало кто заметил, думаю, что 2007 год был объявлен годом русского языка. Потому, собственно, не заметили, что ни малейших телодвижений в сторону русского языка, кроме сугубо бюрократических, сделано не было.

Правда, я тогда же выяснила, что у нас существует никому, думаю, кроме узкого круга заинтересованных лиц, неведомый «Центр развития русского языка» (региональный общественный фонд). Процитирую то, что он объявляет на главной странице своего сайта как собственную «миссию» (!):

«…задействовать (!) ресурсы русского языка для осуществления результативных преобразований (?) в социально-культурной сфере России и формирования ее позитивного образа в мире».

Трудно как-то себе представить, чтобы такую «миссию» кто-то принял всерьез и вот такой с первого слова демонстрируемый Центром язык помог создать наш позитивный образ в мире.

Не хотелось перегружать слушателей цитированием второго пункта «миссии», но, пожалуй, не удержусь:

«…максимальное использование потенциала русского языка как инструмента межкультурного взаимодействия, как средства познания и преобразования русскоязычного мира и человека в нем».

Эк куда их метнуло! Преобразование человека – не более не менее… Такой замах комментировать не приходится. Вообще же там, где собираются «задействовать ресурсы» родного языка, – хорошего не жди.

Одна из задач Центра русского языка сформулирована так:

«…координация усилий заинтересованных лиц и организаций в повышении статуса русского языка как инструмента культурной и образовательной политики России».

Язык, как видим, – инструмент политики. Но дело-то в том, что язык такого «чисто-конкретно» инструментального обращения с собой не любит. Вообще ежится, когда его статус берутся повышать.

Эти грустные фрагменты официозной речи привожу с одной целью – показать, как не надо поступать с родным языком.

Сегодня можно услышать из начальственных уст: «Почему это наш язык нынче за рубежом мало изучают?».

Но сначала надо нам себя спросить – а что, собственно, они (тамошние) должны изучать?

Стоит ли запрягать телегу впереди лошади? Может, сначала следовало бы внимательно посмотреть на жизнь языка внутри наших российских рубежей?

…В тот год я решила провести в разных школах и некоторых университетах России такой не совсем обычный конкурс. Назвала его – «Русским языком вам говорят!».

Очень долго составляла вопросы. Получилось числом 26.

Первый раздел я составляла из карточек, на которые лет 15–20 заносила то, что назвала когда-то «депутатским языком».

Многие помнят дни, когда политики заговорили с телеэкрана без бумажки. Сейчас уже трудно этому поверить, но народными депутатами – действительно выбранными народом – были тогда известнейшие ученые: Андрей Дмитриевич Сахаров, Сергей Сергеевич Аверинцев, Вячеслав Всеволодович Иванов и немало других высокообразованных или даже просто образованных, но прекрасно владеющих русской речью людей – как владел ею, например, Василий Илларионович Селюнин, член фракции «Выбор России» в первой нашей Думе 1993 года… Помню одну его статью про занесшегося в своих амбициях генерала – по совместительству политика, – претендующего диктовать миру свою волю. Селюнин напоминал генералу:

«…Не весь мир в его кабинете уместился – осталось кое-что и по закрайкам»…

Но были и совсем-совсем другие, постепенно вытеснившие этих высоколобых. Вот они-то, настырно повторяя с экрана «самый оптимальный», «наиболее оптимальный», переучили постепенно всю страну, и теперь – прислушайтесь – почти все уже так говорят, даже довольно образованные люди[53]53
  Не только говорят, но, к сожалению, и пишут: «Отметим, что эта смена идей, как и другие перемены в общественном сознании, наиболее оптимальным образом улавливается, удерживается именно в содержании электронных речевых материалов Интернета…» (Жданова О. П. Толерантность и виртуальная речевая среда // Философские и лингвокультурологические проблемы толерантности: Коллективная монография. Екатеринбург, 2003. С. 286. Курсив наш. Автор – кандидат филологических наук).


[Закрыть]. Даже медики, изучавшие в институте латынь и прекрасно знающие, что «оптимус» – это и есть «наилучший»!

Вот я и давала в первом же разделе материалов конкурса эти в разные годы зафиксированные мною выражения из серии «нарочно не придумаешь» («Наиболее оптимальным образом…» и так далее, 13 примеров) с заданием такого рода:

«Если вы найдете в этих фразах известных российских политических деятелей конца ХХ – начала ХХI века (депутатов, членов правительства и т. п.), а также передающих их речь тележурналистов ошибки – дайте свой, правильный вариант».

А в следующем разделе давались появившиеся за те же 10–15 лет в нашей речи иноязычные слова, и надо было их «перевести на русский» (если это возможно без ущерба для смысла) и ответить еще на некоторые вопросы. И один из ста с лишком барнаульских школьников, одиннадцатиклассник, написал, что харизма – это «забойность». Многие, кому потом демонстрировала, приходили в восторг от такого чувства родного языка.

В этой 55-й барнаульской школе в конкурсе старшеклассников решились принять участие (я приглашала всех, кто захочет проверить свои силы) человек десять рисковых и отчаянных пятиклассников и шестиклассников.

Пятиклассница Юля Алексеева расщелкала подавляющее большинство этих корявых депутатских речей как орехи: «определиться вот о чем», «об этом было подчеркнуто», «решить о повышении пенсий», «проинформировать в том, что», «более очевидней»… Все-все она переписала по-русски. А как – пусть это останется нашим с ней секретом.

Но в Юле была своя загадка. Один из разделов у меня назывался «Не одно и то же»:

«В каком случае вы скажете: я в шоке, а в каком – я шокирован (это меня шокировало)».

Я от пятиклассниц ответа на этот вопрос вообще-то не ждала, потому что сегодня, когда все смешалось в доме Обломовых (это укоренившееся искажение цитаты мне нравится и я его использую – как проявление поэтики абсурда), и в пять раз их постарше люди, да и с двумя высшими, то и дело именно что шокируют своей причудливой речью. Но Юля написала, что первый случай – это «удивительно-неожиданно», а второй – «восхитительно-неожиданно». Может, тут что-то есть? Какой-то местный, сибирский извод?..

Но вообще-то подростков взрослые так запутали, давно пребывая «в шоке» от всего решительно на свете, что мало где в моих путешествиях последних лет на машине по бескрайней России встречался мне внятный, не шокирующий ответ. А когда-то, давно-давно, в 70-е, скажем, годы прошлого века, употребляли эти сильные выражения только те, кто их понимали.

Когда же предложено было просклонять в единственном и множественном числе давно уже не иностранное слово туфли, расставив при этом ударение, не раз выпало прочитать твердой девичьей рукой написанное – «Единственного числа слова “туфли” не существует». Это было для меня, честно говоря, открытием. Не одна ведь и не две девицы ответили таким образом. А туфли-то они все-таки еще носят, не полностью перешли на угги, сапоги и кроссовки.

(Заметили, кстати, как на наших глазах слово «откровение», годное только для специфических, казалось бы, ситуаций, полностью вытеснило слово «открытие»?.. – «Оказывается, такую-то вещь можно купить там-то! Для меня это было откровением!..».)

…Удивительны все-таки наши отношения с родным языком!

Поделюсь наблюдением без объяснения (его у меня нет): пятнадцати-шестнадцатилетние юноши обычно знают правильное единственное число от злосчастных туфель – и, заметьте, с правильным ударением. А барышни, если уж верят в существование единственного числа этого слова, предпочитают – туфель. И даже – туфль. Если же все-таки туфля – то уж ударение выставят непременно на последнем слоге. Буду благодарна, если кто-нибудь проведет блиц-опрос среди знакомых разнополых подростков и любезно сообщит о результатах. Хочу понять, от чего тут больше зависимость – от пола, климата или меридиана?

8. «Братская помощь» и «классовый враг»

24-й раздел моего вопросника по конкурсу «Русским языком вам говорят!» был такой:

«Встречали ли вы эти слова, активно употреблявшиеся в советском прошлом? Могли бы кратко пояснить их значение? Если не можете – не бойтесь так и написать: это не будет считаться ошибкой, вы имеете право этого не знать».

И если десятилетние барышни из одного из сибирских сел про весь список советизмов сказать почти ничего не могли, меня это только порадовало: антисоветская агитация – «не знаю», а спекулянт – «не помню». Хотелось бы, чтоб им и не напомнили. Но это скорей мои эмоции – мы ведь знаем, что в книгах столь долгого советского времени им будут встречаться эти слова и выражения и, в сущности, им надо бы знать их значения – как значения любых слов, рядом с которыми в толковых словарях помета «устар.».

И когда у одиннадцатиклассника Игоря Пономарева, не скрою, с легкой душой читала я такие ответы: «буржуазный предрассудок – не знаю», «классовый враг – не знаю», «социалистическое обязательство – не знаю», то размышляла и об этом тоже.

«Красный уголок» – «там, где стоят иконы»: советское идеально ушло под досоветский (или, скорее, послесоветский) красный угол (из него в свое время и появилось на свет – чтобы его вытеснить). Тут вообще есть над чем подумать – начавшийся после августа 1991 года процесс еще не закончен (к тому же искусственно притормаживается).

…А «братская помощь, братские партии» – это «Когда все дружно помогают друг другу в беде»…

В Якутске школьники пошли в этих случаях напропалую от буквальных значений – «Социалистическое обязательство – обязательство, которое человек обязан выполнить перед социализмом». А классовый враг попал там в такое рассуждение: «не встречала; в моем понимании – не человек, а пагубное обстоятельство, вредное для людей (например, алкоголизм)».

А «красный уголок» – там, в Якутии, это, господа, «уголок живой природы». А что? Или – «уголок вещей, которых очень мало». Или же – «например, красный уголок в избе – укромное, наиболее уютное место». Или – «то место, где нельзя мусорить», «угол, в котором находится все самое важное и ценное», «уголок в комнате, где находится главное»; «угол памяти умерших».

Но встретился, правда, и «уголок советской пропаганды, символики», и «место, отведенное агитации коммунизма, патриотизма и прочего, присущего советской власти».

Для якутской семиклассницы Маши Барабановой это – «уголок, который совместными усилиями сделали рабочие, ученики и т. п.». Сказочное такое место всеобщей любви и дружбы.

Братская помощь, братские партии. Ответ – «состояние в секте». Что-то тут есть. «Бесплатная помощь». Теплее.

Буржуазный предрассудок – «некрасивый поступок». Тлело, значит, в наследственной советской памяти что-то связанное с этим плохое. Отказник – «отказывает везде и всем». Невыездной – «человек, давший подписку о невыезде».

Космополитизм – «много монополий», «политика, связанная с космическими открытиями».

…Вот и славно, как говаривал профессор Стравинский. «О, не знай сих страшных снов / Ты, моя Светлана».

Но неожиданно (в этом-то и интерес такого конкурса!) читаешь такое рассуждение о советизмах у одной якутской барышни:

«Классовый враг – когда врагом является не один человек, а целый класс (напр., буржуазия, аристократия). Космополитизм – явление, когда человек не испытывает дискомфорта, живя в другой стране, “человек мира”. Невыездной – человек, которому отказано в выезде в капиталистические (иногда и в коммунистические) страны».

И не скажешь, что родилась Алена Соколова в год конца советской власти.

Окаменевшие волны когда-то опасного для жизни и свободы языка.

Самое интересное – следить за тем, как грозным советским эвфемизмам, испакощенным, «заточенным», как сегодня выражаются, на специально советское значение словам возвращается почти детскими руками их буквальный смысл. «Высшая мера социальной защиты – не встречала; возможно, наилучшая защита от притеснений, несоблюдения законов», «страховка», «защищание человека телохранителями, милицией и т. п.», «самая лучшая защита общества»; «люди принимают хоть какие-то меры, чтобы вас защитить».

У очень немногих проступило давнее, удаленное от них прошлое (не семейная ли память?): «Самая страшная мера защиты социальной группы» или «расстрел» (Куннэйэ Харитонова из Якутска).

«Спекулянт – бандит советского прошлого» – опять Маша Барабанова из Якутска, имеющая вкус к размышлению над словом. А ее землячки, шестиклассницы и десятиклассницы, так аттестуют «спекулянта» – «человек, который тебя игнорирует», «который делает все, чтобы не работать».

Нехороший такой человек. И еще – «зачинщик». А в Горном улусе – вообще «пьющий человек».

К филфаку Якутского университета – счет другой, чем к школьникам. Надо бы знать язык распавшейся цивилизации – изучать ее так, как изучают завершившуюся культуру. Когда на филфаке красный уголок трактуют как «место пребывания большевиков» – это уже инфантилизм (и то и дело возникает у юных филологов знакомый по школам Алтайского края «живой уголок», заставляя и меня самое колебаться – может, это я уже чего-то недопонимаю?..).

Приятно поражают определения, за которыми встает довольно стройная система воззрений на советское прошлое, чем не могут похвастаться сегодняшние авторы учебников истории. Да, пожалуй, и на современность такая барышня глядит трезвее многих поживших на свете мужчин:

«Антисоветская агитация – любая агитация, не соответствующая политике государства, партии. Классовый враг: враг – это почти любой, ведущий отличный от общепринятого образ жизни. Красный уголок – место, посвященное Ленину, партии, Октябрю. Невыездной – по политическим причинам запретили выезжать за границу. Спекулянт – человек, перепродававший товары с наценкой».

Здесь, как видим, само прошедшее время причастия (перепродававший) ясно говорит о понимании того, что это – дела давно минувших дней.

А в другой студенческой же работе видно как раз сегодняшнее время, в котором это слово стало анахронизмом: «спекулянт – частный предприниматель, коммерсант, как мы называем их сейчас». Смена эпох уложилась в несколько слов дефиниции.

…Вообще за полтора-два года поездок на машине по городам и весям России с письменным конкурсом собрался громадный материал, иллюстрирующий состояние родного языка в сознании подростков и молодежи «нулевых» (умеет народ припечатать!) годов: письменные ответы на вопросы по русскому языку школьников и студентов Ачинска, Барнаула, Бийска, Гатчины, Красноярска, Томска, поселка Чемал в Республике Алтай, Якутска…