Текст книги "Литература в школе. Читаем или проходим?"

9. В плане мочить в сортире

Вердикта о преступном советском режиме вынесено не было. Потому словесные объедки со стола завершившейся цивилизации убраны неряшливо.

И именно поэтому, повторю, в первые постсоветские годы советизмы сменились стёбом и матом (как раз тогда, когда «школьную» классику в массовом порядке вытеснял самый дешевый детектив) – поскольку третьего было не дано, его еще предстояло выработать.

Итак, яростное наступление и полная победа блатного жаргона; задержимся на нем еще немного.

Впервые, насколько могу судить по личным наблюдениям, изобразил – именно изобразил – наступление этого жаргона В. Пьецух в рассказе 1989 года «Анамнез и Эпикриз». (Это имена двух котов, которых купили для своей двенадцатой палаты больные у сантехника.) В палате лежат разные люди – милиционер, грузчик из мебельного магазина, мелкий профсоюзный работник, сам рассказчик, слесарь-наладчик с завода «Манометр» и профессиональный вор Эдуард Маско. О нем у нас и речь.

«…Невзрачный мужичок лет тридцати пяти с брезгливым выражением на лице… он носил шелковый домашний халат с китайским иероглифом на спине и читал исключительно детективы, которых у него была целая походная библиотека, но говорил таким путаным уродливым языком, точно он перенес инсульт».

Любимое выражение (в литературу тогда во всяком случае попавшее впервые) – «в плане».

Даже читает книги.

«– Ну, волки позорные! – иногда заорет Маско на самом затейливом месте.

В таком случае кто-нибудь его спросит:

– Ты чего это неистовствуешь, Эдуард?

– Да вот у этого… как его… …менты ихние… в плане, делового одного прихватили на ровном месте. Ему бы, дураку, это… временно затаиться, а он, бес такой, на рожон! Его и взяли за суету! Ну, повсеместно свирепствуют менты, хоть ты эпоха застоя, хоть ты это… капитализм.

Милиционер Золкин непременно на это скажет:

– Мало вас, гадов, давят! Моя бы власть, я бы всю вашу шоблу сгноил на урановых рудниках!

А Маско в ответ:

– Это ты умоешься, мент позорный!»

«– Ну… это… все! – грозно сказал Маско. – В плане терпение мое лопнуло! Щас я буду тебя мочить!»

Прошло всего лишь лет пятнадцать – и блатное «будем мочить в сортире» зазвучало с самой высокой в российском государстве трибуны.

Но российские подростки, представьте себе, этого не приняли. И на вопрос в моем письменном конкурсе: «в какой ситуации вы употребили бы эти выражения (куда включено было и «мочить в сортире») – в разговоре с друзьями, с учителем, с родителями, с посторонними?» – подавляющее большинство отвечало: «их не надо употреблять ни в какой ситуации». А двое написали насмешливо: «В выступлении по телевидению». Дали знать, что поняли меня.

10. «Расстрел парламента» глазами подростков

Один из признаков языкового неблагополучия – безвольное, не контролируемое обществом проникновение профессиональных жаргонов в общий литературный язык.

А как относятся к этому явлению подростки, то есть школьники? Результаты моей проверки были очень утешительные.

Мой вопрос в письменном конкурсе:

«Можно ли употреблять в журналистской речи без кавычек или какого-либо иного способа дистанцирования слова военного жаргона – зачистка, зеленка. Почему?»

Коротко и внятно ответила про зачистку тринадцатилетняя алтайка Гита из поселка Чемал – «звучит неприятно». Почувствовала, что про людей, кем бы они ни были, про их мозги, размазанные после зачистки по стене, нельзя говорить так запросто – не в боевой обстановке с ее особым обиходом, а с общего для всех телеэкрана.

И одиннадцатиклассница (исправившая шесть «депутатских» фраз из тринадцати – немало для девицы из села на краю России, близ границы с Китаем и Монголией; и не одна она такая в Чемальской школе) про оба слова выразилась определенно: «Жаргон вообще неуместен в газетах».

Был у меня и еще более серьезный вопрос:

«Считаете ли вы правильным (с точки зрения русского языка) использование слова “расстрел” в часто встречающемся в современной журналистике, а также в интернетовских дискуссиях выражении “расстрел парламента” применительно к событиям в Москве 3–4 октября 1993 года? Поясните то или другое свое мнение».

Восьмиклассники из Чемала:

«Нет. Я так не считаю. Потому что в эти годы был переворот. А слово “расстрел” там неприемлемо»; «…Неправильно использовать такое слово в переносном значении, потому что можно найти более подходящие слова».

Денис Шакин написал с взрослой мужской определенностью:

«Если сказал расстрел, должен доказать, что так оно и есть. Я думаю, неправильно».

В Якутске Маша Барабанова:

«…Невозможно расстрелять весь парламент»[54]54
  И грустно было мне прочитать в одной из книг многоуважаемого Л. Айзермана: «…И в конечном итоге в первых числах октября 1993 года наступила кровавая развязка, расстрел парламента» (Айзерман Л. Сочинения о жизни и жизнь в сочинениях. М., 2012. С. 103–104. Курсив мой).


[Закрыть].

Вот оно, ответственное отношение к языку.

И множество школьников – от села Чемал до Якутска и Томска – всерьез рефлектировали над словом «расстрел» в отличие от взрослых дядей-журналистов. Многие предлагали «обстрел» вместо «расстрела»:

«Более правильным было бы использовать выражение обстрел здания парламента»; «…Это не всегда правильно. Например, можно сказать “стрельба по зданию парламента”, обстрел Парламента. А слово “расстрел”, по моему мнению, более приемлемо к живым существам»; девятиклассница из якутского села Тулагино: «Я считаю это неправильным, потому что это очень страшно».

Не успело притупиться чувство родного языка, представление о гибели живых существ, встающее за словом…

Из самых последних впечатлений от размывания границы между профессиональным жаргоном и литературным языком. В Москве проходил конкурс концепций развития одного из очень известных московских музеев. Задание, на каждый из пунктов которого участники конкурса должны были дать свой ответ, составлял один из московских институтов, занятый исключительно социокультурными проблемами. Один из пунктов был сформулирован так: «Содержательный посыл Музея целевой аудитории».

Но человек, внимательно относящийся к языку, не может работать над заданием, сформулированным, так сказать, «не по-русски»! Посыл как в 17-томном академическом, так и в новейшем однотомном словаре Ожегова-Шведовой имеет помету «спец.». Это слово – из профессионального языка людей спорта и театра. И реагировать человеку, небезразличному к родному языку, на этот «посыл» оказалось возможным, лишь заменив его на «послание».

11. Куда делись «деликатные» и «великодушные»?

Вдумчивый филолог О. П. Ермакова выпустила книжку «Краткий толковый словарь ушедших и уходящих слов и значений» (Калуга, 2008). Исчезнувшие слова: авиатор, богадельня, вагоновожатый, извозчик, курсистка, мороженщик, промокашка, чернильница, чистописание… Понятно, когда слово исчезло вместе с профессией (извозчик) или с самим предметом (чернильница). Но Ольга Павловна предложила калужским студентам всех пяти курсов своего филологического факультета заполнить анкету: какие слова вы используете для положительной оценки какого-то лица и какие – для отрицательной?

«Надо сказать, – пишет она, – что списки положительных и отрицательных характеристик у студентов разных курсов в основном мало различались».

То есть молодежь «нулевых лет» – от 16-ти до 22-х – в речевом отношении представляет сегодня более или менее однородную массу.

Итак, результаты:

«В положительных оценках были, как правило, слова: умный, добрый, много знает, нежадный, с чувством юмора, общительный и др. Но ни в одной анкете не было: деликатный, тактичный, благородный, великодушный, галантный».

Ни в одной! Вот что важно. (Впрочем, читая в содержательной статье Ирины Левонтиной «Шум словаря» о том, что «с появлением на нашем телевидении рекламы иностранных стиральных машин мы только и слышим про деликатную стирку», – подумала: не потому ли, что деликатная теперь стирка, а не люди?.. К этому слову мы еще вернемся.)

«А для отрицательной оценки человека – и тоже ни в одной анкете на все пять курсов института! – не оказалось слов: бесцеремонный, бестактный, пустой, завистливый, неблагородный…».

О. Ермакова констатирует:

«Разнообразие оценок, в том числе отрицательных, в настоящее время нередко уступает место грубой характеристике придурок (или дебил), которая включает в себя все то, что может быть выражено словами дурак, нахал, хам, неумелый, несообразительный, неудачник и т. д.».

То есть – активный языковой запас сжимается, как шагреневая кожа. Слова, еще недавно, кажется, бывшие в ходу, теперь, похоже, уверенно движутся в направлении пассивного языкового запаса.

Так ли это? И еще большой вопрос (в последние пять-шесть лет я стремлюсь найти ответ на оба вопроса в своих блиц-викторинах среди школьников России) – уцелело ли в сознании этой возрастной части нации само значение этих слов?

Спешу обнадежить учителей – со школьниками дело обстоит неплохо. Например – в письменных ответах все давали разные значения слова «взбалмошная». И набралось их по разным школам России – 61! Активная, внезапная, баловная, бесконтрольная, бескультурная, беспокойная, легко раздражающаяся, быстрая, веселая, ветреная, вечно в беспорядке, взбудораженная, взволнованная, взъерошенная, вредная, выскочка, глупая, дерзкая, дикая, дурашливая, дурная, егоза…

А к слову «галантный» дали тоже неплохие синонимы: вежливый, внимательный, воспитанный, аккуратный, деликатный, знающий этикет и умеющий ухаживать, изысканный, культурный, обходительный, представительный, элегантный…

Повторю – сегодня главная наша обязанность по отношению к родному языку – это ПРИВЛЕЧЬ К НЕМУ ВНИМАНИЕ ОБЩЕСТВА. И естественно начать со школы.

Вот тема для пятиминутки на уроке русского языка (в любом классе!) – значение хотя бы таких двух слов: галантный и вальяжный. Так и пояснить предварительно: употребляете ли вы эти слова или нет, но знать их значение нужно.

…Не могу достаточно выразительно передать, с каким жаром обсуждали школьники одной из школ Новосибирска (как выяснилось из разговора с учителями, никогда этим не занимавшиеся) значение слов! Я вызвала напоследок к доске тех, кто может определить значение признака вальяжный одним словом…

Высыпало человек двадцать – каждый выкрикивал свое слово. Среди них были и хорошие ученики, и средние. Еще раз подтвердилось мое давнее убеждение – родной язык волнует всех. И во время обсуждения выясняются оттенки, над которыми вы и сами не задумывались: так, в шумной дискуссии со школьниками Новосибирска, а затем (на машине ехала через Урал) Оренбурга уяснилось нам всем, что эпитет галантный применим только к мужчине. И когда кто-то про «вальяжный» выкрикнул – «Толстый!», тут-то и обнаружилось кое-что, ранее не замеченное: действительно ведь невозможно сказать по-русски «вошел худенький вальяжный мужчина»…

…Зато на письменном конкурсе у студентов Заочного финансового университета (филиал московской Финансовой академии) в Барнауле меня ждали сильные впечатления, заставившие всерьез кое о чем задуматься.

Оказалось, что ни один из 19 студентов не знает значения слов невежа и невежда.

Невежа – это у них в Заочном значит «неряха», а невежда – «неопрятный».

Подумалось грешным делом: ну, они ж финансисты – у них, наверно, с английскими заимствованиями полный порядок.

…Насчет истеблишмента студенты оказались практически единодушны – американский полицейский, просто полицейский и полицейский в Лондоне.

Тут-то и увидела я почти воочию, как расползается национальная связка.

Вот, представьте себе, сидят за столом десять русских (то есть с русским родным языком) людей разного возраста. Ведут неторопливую беседу на не совсем заземленную тему – не где что купить, выпить и закусить, а несколькими делениями выше, поотвлеченнее. И кое-кто употребляет простые русские слова невежа и невежда. А кто-то небрежно обронивает нечто насчет истеблишмента. И всем кажется, что они друг друга прекрасно понимают, – все по-русски ведь говорят!

Ан давно уже нет.

12. Типа, отстой меня напрягает

Итак, вырисовывается следующая гипотеза (пока – гипотеза!). Так называемый пассивный языковой запас («не употребляю, но понимаю») удерживается в памяти в основном до конца школы. А затем значение хранящихся в нем слов начинает стремительно выгорать. Потому что школа оказывается сегодня едва ли не единственной общественной средой, где подросток все время (отнюдь не только на уроках литературы) находится в ауре русской литературной речи – то есть по крайней мере все время ее слышит. За исключением исключений, все учителя-предметники – преподаватели физики, химии, биологии – привычно следят за своей речью, стараются говорить «правильно» и к тому же (опять-таки в общем случае) не впускают в свои нередкие инвективы вульгаризмов.

Школьники слышат литературную речь не только на уроках – на переменах, после уроков, на всяких школьных «мероприятиях». Мелькают в этой речи и пресловутые «невежа» и «невежда», а может, и символическое в России (доводившее до белого каления депутатов Верховного совета) гайдаровское «отнюдь»: очень многие участники конкурса продемонстрировали знание его значения (не Гайдар ли, кстати сказать, и выучил?..) – в отличие от слова «окоём»… А после школы, как можно было заключить по ответам барнаульских студентов – будущих финансистов про «невежу» и «неряху», этих слов к ним никто уж и не обращает. Полагают, видно, что шпынять их насчет невежливости и невежества ну никакого нет смысла.

Контекст литературной речи в классах и коридорах школы помогает сохранить на какое-то время живое ощущение тонкостей родного языка – примеров этого немало в работах конкурсантов, причем у шестиклассников, пожалуй, больше, чем у старшеклассников.

Ничуть не хочу сказать, что в коридорах современной школы царит языковая гармония. Разрыв поколений русскоговорящих нарастает – там, где не учат наизусть Грибоедова и Крылова и непонятным становится услышанное от кого-то «А вы, друзья, как ни садитесь…», и сотни других летучих строк, еще недавно общеизвестных. Учителя не могут привыкнуть и к стертости стилистических регистров: десятиклассник спокойно в разговоре с учителем употребляет слово «м…к» – и затем искренне удивляется на замечание: он же не хотел сказать ничего плохого!

И все-таки.

После школы наше юношество сразу обрубает связи с языковой средой образованных людей – родители с их хоть трижды литературной речью, транслируемой главным образом в жанре нотаций, им давно не указ. И недавние выпускники школы замыкаются в молодежном анклаве – в среде, говорящей на собственном, можно сказать, диалекте. Профессура же, как стало мне казаться после изучения работ студентов, сосредоточена на своем предмете: прочитал «Банковское дело» – и вон из аудитории. А удостовериться, знает ли студент значение слов, прозвучавших непосредственно в лекции, не входит в должностные обязанности лектора.

И нередко в повседневном молодежном словаре оказывается даже меньше слов, чем в словаре небезызвестной людоедки Эллочки: крыша, наезд, разборка, гонишь, не грузи меня, отстегнуть, распил, откат (эти слова переходят и во взрослый – чиновничий – словарь), не догоняю, короче, отстой, задолбал, типа, крутой, реальный, конкретные пацаны, это меня напрягает…

Поясню – свой язык у школяров, «студиозусов», новобранцев, вообще у молодого поколения был всегда и везде. Вопрос совсем в другом – владеют ли они помимо него общим литературным языком?..

…Это, конечно, только гипотеза, нуждающаяся в проверке. Но можно утверждать, во всяком случае, что в достаточно широкой молодежной среде съеживается активный словарный запас, концентрируясь вокруг сленга, а вслед за ним начинает таять (становиться непонятным) и пассивный.

* * *

Кстати – про «напрягает».

Вскоре после того, как я привела на этих страницах молодежный словарик, закончив его словом «напрягает», – попались мне на глаза два газетных интервью. Одно – пока еще знаменитой «Светы из Иванова» (прославил ее как раз язык – «Мы стали более лучше одеваться»), уже в роли ведущей на канале НТВ поясняющей (довольно туманно):

«Меня всегда напрягало, почему люди ревут, что зарплаты маленькие. А ты посмотри на пробки, которые у нас в Москве…».

Ну ладно – Света из Иванова. Но в той же газете – интервью молодого человека (выпускника, кстати сказать, Литературного института, где я преподаю), только что победившего во всероссийском конкурсе «Учитель года – 2012»:

«…Школа очень централизована. Не все от тебя зависит. Это государственный институт. Бумажная волокита напрягает». И далее – «Я попросил на углубленке по физике детей назвать трех современных физиков… Не смогли назвать».

…Может, «углубленка» в данной школе и не заслуживает иного именования. Но все-таки.

Правда, учитель полагает, что «границы школьные подвижны и могут быть игровые ситуации, когда мы равны», что «необязательно ставить железную стенку», «иногда сажусь на стол, и новых учеников это немного шокирует. Я ругаю за это себя и хочу отучиться. Но образ учителя должен соответствовать времени».

Что до меня – то сесть молодому учителю в какой-то момент на стол мне представляется, пожалуй, естественным. А «напрягает» и «углубленка» – напрягает.

Заподозрив себя в ригоризме, опросила нескольких родителей школьников, причем отнюдь не профессуру, вполне простецких мужчин, – допустимы ли, по их мнению, в речи учителя такие слова. Отвечали решительно – «нет»! Мотивировка – «Где-то дети должны же слышать правильную речь!».

13. Навалили салату и набухали сахару

Коснусь темы, не совсем привычной.

Толерантность стала модным трендом (употребляю это слово лишь затем, чтоб сказать – считаю это активно втаскиваемое в нашу речь заимствование избыточным: имеются давно укорененные в языке эквиваленты). Создаются даже разделы библиотечной работы (видела интересные примеры в Восточной Сибири), вводятся дополнительные школьные курсы.

Но начинать обучение толерантности нужно на уроках русского языка – обучать выбору нужных форм бытовой, повседневной речи. Этим, конечно, надо бы заниматься в семье. Однако сегодня во многих семьях даже не поймут, чего именно от них хотят. Поэтому предлагаю уделять внимание этой проблеме школьному учителю (хотя времени на все про все ему сегодня выделено с гулькин нос).

Показать для начала бессмысленность широкого употребления в нашем обиходе слов – все, всегда, никогда и вечно. Они годятся лишь для редких, специфических случае – вроде того, что солнце всегда восходит на востоке и никогда на западе.

Приведем несколько всем хорошо знакомых фраз:

– Ты никогда меня не слушаешь! Ты вообще всегда всех перебиваешь!

– Все богатые – воры! Все чиновники – взяточники!

– От тебя никогда ничего не добьешься!

– Ты вечно все разбрасываешь!

Здесь все ясно даже без комментариев.

Как известно, толерантность – это терпимость, терпеливое отношение к отличиям других людей от нас, к их недостаткам, к их не очень приятным для нас поступкам. Никто не будет спорить – у нас такого явная нехватка.

Очевидно, что в обществе неуклонно растет агрессивность – она уже в самом воздухе, ею переполнен интернет. (Свежий личный пример: только что попался на глаза отзыв «читающей барышни» – readinggirl – на мои книжки «Не для взрослых». Не понравились – почему бы и нет; но дальше так: «Мне бы она (я) вчера попалась под руку – я бы ее вообще убила!». За что, бедная барышня?.. Книжки же мои пусть плохие, но безобидные.)

Чтобы понять, откуда эта агрессия берется, прислушаемся к нашим разговорам друг с другом – с близкими, в первую очередь с детьми.

Лингвист Марина Гловинская демонстрирует в одной из своих статей (в сборнике, посвященном толерантности) на многих примерах широко (если не повсеместно) распространенную в нашем быту привычку автоматически выбирать для повседневного общения (вне ситуации скандала!) слова грубые, вульгарные, направленные (как правило, полуосознанно, а то и совсем неосознанно) на то, чтобы задеть собеседника. В каждой фразе собеседник привычно аттестуется как кто-то враждебный, нацеленный на то, чтобы сознательно производить действия, неприятные другому.

– Куда ты тащишь стул?

– Натащили грязи.

– Не путайся под ногами!

– Кто навалил здесь свои вещи?

– Куда загнали мой рюкзак?

– Чья книга валяется на столе?

– Куда ты засунул мой паспорт?

– Что ты таскаешь меня все время по магазинам?

– Вы вообще влезли без очереди.

– Что ты навалила мне столько салату?

– Ты набухала столько сахару, что пить невозможно[55]55
  Гловинская М. Постулат искренности vs постулат толерантности и их производные в разных культурных и языковых моделях поведения // Философские и лингвокультурологические проблемы толерантности: Коллективная монография. Екатеринбург, 2003. С. 363–366.


[Закрыть].

Так и хочется воскликнуть: «Как же мы, русские (русскоговорящие), любим экспрессию!» Или, как говаривали в старину, – этакая бы страсть да к ночи.

…Приведу и свои примеры – они у всех у нас под рукой:

– Вечно ты отлыниваешь от мытья посуды!

– А ты вечно придумываешь мне дела, когда я собралась уходить!

– Тебе нравится выводить меня из себя!

А ведь разговор может (теоретически говоря!) строиться совсем иначе – щадяще, дружелюбно, а не враждебно. Ведь нередко – это самые близкие ваши люди. Или просто ближние – те, кому не положено желать зла.

Вот так, например:

– Не помнишь, куда ты положил мой паспорт?

– По-моему, твоя книга тут не совсем на месте.

– Салата для меня многовато.

– Вы встали без очереди…

– Не успею, к сожалению, это сделать – выхожу!

Язык фиксирует общую привычную агрессивность, почти враждебность.

Обратите внимание, как активно используется упомянутое ранее слово вечно…

В одном из номеров журнала «Семья и школа» напечатаны были выдержки из писем Е. Л. Шварца взрослой дочери – он учил ее азам семейной жизни:

«Никогда, никогда не обижай тех, кого любишь, как бы тебе ни чудилось, что ты права. Владей собой! Умоляю!»

«Не ворчи, не скрипи, не ссорься, чтобы не было чувства, что в квартире не в порядке канализация».