Текст книги "Литература в школе. Читаем или проходим?"

14. Лондон щепетильный

То, что сегодня многих словесников трогает едва ли не больше всего – как быть с потоком иноязычной лексики, просто заливающим речевое пространство? Действительно – мы, похоже, уже захлебываемся в окружающих нас словах, значение которых очень многим непонятно.

Человек идет по улицам родного города – и его обступают либо вывески с невнятными словами, либо такие, где хоть и по-русски, но тем не менее ни в какие ворота не лезет – «Мир дверей», например.

…Напомню известное словесникам – в ХVI веке быстро развивавшаяся в Москве переводная литература (с латинского, немецкого и польского) несла с собой заимствования – тем более, что переводчики-то были нередко иноземцы. Но прикладывались списки непонятных слов. В ХVII веке переводы с латинского – общеевропейского языка науки – уже воздействуют заметней, начиная с Киева и до московских земель. Появляются слова персона, оказия (в значении – случай). На Юго-Западе уже проделана кое-какая работа по освоению латинской философской терминологии, появляются кальки – действо (аctus), страсть (affection), сложение (composito), противоречие, целое, существо (substantia), а затем и сущность.

В математике, астрономии, военном деле латынь практически входит в собственном своем обличье: вертикальный, циркуль, нумерация; глобус, минута, градус; дистанция, фортеция… Она же – в административных делах, к которым в России проявили повышенное даже рвение: инструкция, церемония, фамилия, форма…

Буквальные переводы французских слов входили в состав языка в настоящей борьбе, под градом насмешек. Сегодня мало кто помнит, что второе значение глагола трогать – перевод франц. toucher, с двумя его значениями. Русский глагол не имел этого второго значения – тронуть как задеть за живое, растрогать. (Было, правда, у нас еще одно значение, но совсем иное: «Ну, трогай, Саврасушка, трогай…».)

Так вот, когда у нас стали укоренять второе значение – это вызвало целую бурю. В конце ХVIII века появляется прилагательное трогательный – для передачи touchant. Известный защитник чистоты русского языка адмирал А. С. Шишков не переставал возмущаться «нововыдуманными словами»:

«Слово трогательно есть совсем ненужный для нас и весьма худой перевод с французского touchant. Ненужное потому, что мы имеем множество слов, то же самое понятие выражающих, как например: жалко, чувствительно, плачевно, слезно, сердобольно и проч.».

Над возражениями адмирала и сегодня не возбраняется порефлектировать.

Во второй половине ХVIII века – во всяком случае, в журнале «И то и сио» – помещали словарик, предлагающий замены для иностранных слов: багаж – пожитки, директор – правитель, инженер – искусной строитель крепостей. Да и сам Карамзин замещает в поздних редакциях своих «Писем русского путешественника» французские слова – русскими: визитация – осмотр, визит – посещение, публиковать – объявить, интересный – занимательный, рекомендовать – представлять, мина [хорошая мина при плохой игре] – выражение, момент – мгновение… Такое подыскивание полноценных синонимов для иноязычной лексики, особенно вошедшей в наш язык недавно, было бы полезной и увлекательной частью урока[56]56
  Очень рекомендую вниманию словесников книгу, где собран обширный, доброкачественно отобранный и увлекательно изложенный материал по истории заимствований: Колесов В. В. Гордый наш язык… Изд. 2-е, переработанное. СПб., 2008.


[Закрыть].

Ведь сегодня дело совсем не в притоке иностранных слов, а в отношении носителей русского языка – то есть граждан России – к этому процессу. Не видно размышления (в том числе и публичного – почему бы нет?) над включенным в наш язык словом. Над тем – а нет ли возможности его перевода на русский?..

Уверена, например, что на уроке русского языка – в любом практически классе! – стоит обсудить прочно вошедшее в последние 15–20 лет в наш язык слово креативный: нужно ли оно нам?

Возможно, дискуссия приведет к тому же выводу, к которому недавно, после размышлений и обсуждения с коллегами, пришла я (не любившая это слово!). Получилось у меня, что, действительно, в слове креативный есть новые оттенки по сравнению со словом творческий. А именно: человек, который не просто порождает замечательные идеи, но тут же и намечает эффективные пути к их реализации; умеющий собрать, организовать людей для воплощения своих творческих замыслов… К чему бы не привело обсуждение подобных слов – полезна сама рефлексия. В этом, собственно, главная моя мысль и мое предложение коллегам-словесникам.

…Идея перевода какого-то иностранного слова, обозначающего новый предмет или явление, на русский язык, сегодня просто не приходит никому (или почти никому) в голову. Точно так же, как не приходит в голову удостовериться, что имеющиеся в нашем языке (неважно – когда-то заимствованные или исконные) слова иногда действительно не выражают необходимых новых оттенков значения – и только поэтому мы протягиваем руку за еще одним заимствованием.

Опасность именно в том, что иностранное слово суется в язык первым же человеком, которому оно пришло в голову, и подхватывается остальными безо всякой рефлексии.

Разительный пример. Еду по Ленинскому проспекту и читаю растянутую через него рекламу: Семейные воскресные бранчи – в таком-то ресторане!

Я, можно сказать, случайно, только потому, что преподавала в американских университетах, знаю это слово – однажды в Гарварде мой американский коллега пригласил меня домой на субботний бранч, специально пояснив:

– Мы, американцы, позволяем себе в week-end вставать попозже – и завтракаем в 11 часов, совмещая завтрак (breakfast) с ланчем (lunch), называя это – бранч (brunch).

…А теперь пусть мне кто-нибудь скажет – многие ли в Москве знают точное значение этого слова? Вывешенного не в вестибюле Библиотеки иностранной литературы и не в коридорах МГИМО, а поперек одного из главных наших столичных проспектов – ко вниманию всех и каждого? Опрашивала по России – в ноябре 2012 года на встречах с библиотекарями и преподавателями Сибири: Новосибирск, Бердск, Оренбург. Не знал ни один человек – и по праву не знал!

И еще один вопрос об этой же рекламе – пусть знатоки рекламы (каковым не являюсь) мне объяснят, чем именно хуже – в чисто рекламном отношении – решительно каждому жителю Москвы и России понятное объявление: «Семейные воскресные поздние завтраки»?..

…Еще одно свежее впечатление. Молодая женщина – директор Дома культуры ЗиЛа дает интервью «Московским новостям». Рассказывает о трудностях, о желании шире привлечь в свой Дом посетителей разных поколений.

Ее вопрошают – почему в СМИ мало сведений о деятельности Домов культуры?

Ответ:

– Потому что у них мало актуального контента.

Не правда ли, – «так это ясно, как простая гамма»?..

Скажу честно – я представляю себе, что такое контент. Но решила проверить – что говорят сегодня об этом имеющиеся у меня дома словари и как соединятся их дефиниции с деятельностью Домов культуры.

Самый авторитетный для меня «Толковый словарь иноязычных слов» (М., 2006) Л. П. Крысина (свыше 25 000 слов и словосочетаний) этого слова не включает (зная Леонида Крысина, думаю, что не случайно). «Новый словарь иностранных слов» трех авторов (Е. Н. Захаренко и др., М., 2006; предыдущее издание – 2003) дает такую дефиницию (указывая, что от латинского content – содержание): «информационное наполнение сайта (тексты, графическая, звуковая информация и др.)».

Не уверена, что эта дефиниция (если люди до нее доберутся) способна привлечь посетителей в Дома культуры.

* * *

А теперь вернемся к сегодняшнему бытованию в нашем языке давно вошедшего в него слова деликатный.

В статье И. Левонтиной «Шум словаря» (2006) говорится о явлении «повторного заимствования» – когда слова, которые давно вошли в наш язык,

«обжились в нем, встроились в русскую языковую картину мира, сейчас заимствуются повторно, но без учета всех этих тонкостей. Просто человек при переводе иностранного слова хватает его русский вариант, не обращая внимания на то, что в русском языке у него уже давно свое особое значение» (курсив наш. – М. Ч.).

Так появляется деликатно-розовый лак для ногтей («Лак, скорее всего, банального нежно-розового цвета»). Ну и, конечно же, – деликатная стирка.

«Сначала было ужасно смешно, а сейчас почти уже и не режет ухо. Даже и не сразу вспомнишь, что еще недавно это называлось по-русски бережная стирка».

И. Левонтина поясняет, что слово пришло к нам из французского, где оно означает «нежный, хрупкий, утонченный, привередливый». С ним возможны выражения «нежный запах», «слабое здоровье», «изысканное блюдо», «тонкий ум», «чуткое ухо» и даже – «он привередлив» (il est delicat) в еде.

Далее позволю себе, чтобы не прибегать к пересказу вполне ясно и ярко изложенного, несколько длинных цитат из упомянутой статьи. Рассказывается, как в русском языке значение французского слова сузилось – «оно стало относиться к сфере отношений между людьми» и получило два значения:

«Во-первых, деликатным называют человека, который щадит чувства других людей, стараясь не обидеть их своим поведением и словами. Во-вторых, по-русски говорят, например, деликатный вопрос, имея в виду, что этот вопрос надо обсуждать с осторожностью, чтобы опять-таки не обидеть другого человека».

В XIX веке, когда слово у нас только приживалось, деликатными могли называть и кушанья с изысканным вкусом, и хрупкое телосложение. Но вскоре эти употребления устарели —

«как это часто бывает в языке, новое слово развило свое, специфическое значение»; оно «стало гораздо более узким по сравнению с английским delicate или, скажем, итальянским delicate, которые применимы не только к человеческим отношениям, но и к кушаньям, и к самым разным предметам материального мира».

Прошу особого внимания к нижеследующему пассажу:

«Дело в том, что русский язык вообще очень внимателен к нюансам человеческих отношений, особенно ко всему, что может обидеть другого человека. Поэтому абсолютно неслучайно, что новое слово закрепилось именно в этом значении. Обратим, кстати, внимание, что параллельно, скажем, слово щепетильный, которое раньше употреблялось в сочетаниях типа щепетильная лавка, щепетильная торговка (помните у Пушкина – Все, чем для прихоти обильной / Торгует Лондон щепетильный), тоже изменило свое значение». Теперь и оно «связано с ситуациями, в которых можно случайно обидеть другого человека. В том же направлении шло и смысловое развитие слова щекотливый. Аналогичные употребления возникли в русском языке и у слова галантный».

И. Левонтина поясняет, каким полезным может быть заимствование нового слова,

«даже если в языке уже есть слова с аналогичными значениями. Происходит семантическое развитие, специализация новых слов, и в результате язык обогащается. И как же обидно бывает, когда потом слово заимствуется вторично, но так грубо и бездумно, что все это сводится на нет (курсив наш. – М. Ч.). Все эти деликатные стирки и деликатно-розовые лаки уничтожают ту тонкую, с позволения сказать, деликатную работу, которую язык проделывал десятилетиями. Просто потому, что человеку, который переводит рекламный текст, лень две секунды подумать над переводом и написать бережная стирка, нежно-розовый лак, оставив слово деликатный для более деликатных материй».

* * *

Что означает все сказанное?

То, что наш «великий и могучий» теряет динамику, в какой-то степени застывает – в первую очередь по причине нашего к нему невнимания.

Не обращаем внимания на беспрепятственное проникновение в нашу речь иноязычных слов, бессмысленно дублирующих уже в ней имеющиеся. Исчезает органичная для всякого живого языка словообразовательная деятельность – по моделям словообразования данного языка.

Нормально, когда при появлении нового предмета или явления язык старается создать для него словесное выражение. Напомню небольшой список образованных по мере надобности слов – и всем все станет понятно: пароход, паровоз, тепловоз, самолет, летчик… Или, скажем, – вагоновожатый. Оно исчезло – но ведь и долго служило!..

Сегодня нет и поползновения образовать новое русское слово, подобное самолету, по существующим моделям. Язык пассивно берет готовое иноязычное. Иными словами, без заморачивания (словцо нынешнего сленга) хватается чужое – и впихивается в нашу повседневную речь.

Мало того – в давно заимствованных словах в результате своего рода вторичного заимствования – уже буквально переносящего иноязычные значения – стираются (как мы видели на примере слова «деликатный») тонкие, появившиеся в результате долгих десятилетий адаптации, «наши» оттенки значений.

15. Про берестяные грамоты

Из самого что ни на есть нынешнего дня русской речи предлагаю окунуться в историю – отсчитать десять столетий вглубь времени. Потому что есть вещи, о которых, я уверена, человеку России просто необходимо узнать еще в школе.

Полвека назад, в 1951 году, в Новгороде нашли первую берестяную грамоту. Сейчас их тысяча с лишним.

Исследователь новгородских грамот академик Андрей Зализняк в одной из своих многочисленных лекций на эту тему рассказывает, что куски исписанной бересты, которые с тех пор находят во время археологических экспедиций ежегодно (в 1998 году за один год – 92 грамоты!), попадались при раскопках и раньше – но «никто не подозревал, что это не просто куски берестяной коры, которые никому, естественно, не нужны, а древние письма»[57]57
  www.polit.ru/article/2006/11/30/zalizniak. Далее цитируется этот текст.


[Закрыть]. Самые ранние – ХI века. Самые поздние – ХV-го. Позже – нет.

И еще раньше попадались при раскопках палочки, назначение которых тоже было до поры до времени непонятно, – металлические или костяные —

«с одним острым концом и лопаточкой на другом конце. Форма – совершенно классическая, идущая из Греции и Рима, где она была придумана для того, чтобы писать по воску: острым концом писать, а лопаточкой на противоположном конце затирать воск, когда уже все прочитано и можно написать что-нибудь следующее. На бересте, конечно, ничего затирать невозможно, но тем не менее форма сохранялась традиционной именно эта. <…> Одни археологи определяли их как гвозди, другие – как шпильки очень большого размера для волос, третьи – как просто неизвестные предметы… Сейчас мы прекрасно знаем, что это инструменты для писания – писала. Их сейчас в разных местах найдено уже больше сотни. Иногда их даже находили не отдельно в земле, а в кожаном футлярчике, который крепился к поясу. Так что можно представить себе образ такого древнего новгородца, у которого с одной стороны на поясе всегда был меч (который обязательно всегда был), а с другой – писало, две стороны его нормальной ежедневной деятельности».

Ну точно так, как у современного юноши на боку в футлярчике – мобильник.

…Можно задать вопрос – почему такое значение придали мы и придаем этим ежегодным новым находкам берестяных грамот? Ведь от того времени дошло немало письменных документов.

Разница в том, что они все были – на пергамене. А на нем писалось только нечто очень серьезное, официальное. Андрей Зализняк говорит о необычайно жесткой самоцензуре – существовали строгие «моральные представления общества о том, что должно предавать записи на пергамене, а что не должно». Бытовая жизнь «в зону, предназначенную для вечности», не попадала. Именно и только на бересте велась семейная и дружеская переписка. И эти находки дали нам возможность заглянуть в домашний мир наших предков, в их частную жизнь…

Андрей Зализняк приводит несколько таких писем:

«От Гюргия к отцу и к матери. Продавши двор, идите сюда в Смоленск или в Киев. Дешев здесь хлеб. Если же не пойдете, то пришлите мне грамоту, как вы живы-здоровы».

Письмо ХIII века:

«Поклон от Домажира Якову. Я слышу, что ты говоришь. Если она тебе не угодна, то отошли сестру ко мне».

То есть – брат этой сестры пишет ее мужу, прослышав про семейные нелады.

«…Я слышу, что сестра больна. Если ее Бог приберет, то пришли сына ко мне, пусть он побудет у меня за сына, и я им утешусь, а потом отошлю обратно в город. Если ж не исполнишь того, то я предам тебя Святой Богородице, перед которой ты приносил клятву».

Вот человек требует отдать долг – рубль (в Древней Руси сумма очень немалая) – своему посланцу (которому, надо полагать, в свою очередь должен автор письма и таким образом надеется расплатиться):

«От Жилы к Чудину. Дай Ондрею рубль. Если же не дашь, то сколько сраму ни заставит Ондрей меня принять из-за этого рубля, он весь твой».

Особо выделяет А. Зализняк женские письма. Во-первых, они не лаконичны… Например, любовное письмо:

«…Что за зло ты против меня имеешь, что в это воскресенье ко мне не приходил? А я к тебе относилась как к брату! …Неужели я тебя задела тем, что к тебе посылала?»

А. Зализняк комментирует: «Можете вообразить такую тонкость чувств и выражений для ХI века?»

«…А тебе, я вижу, не любо. Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под людских глаз и примчался».

Комментарий: «Из этого совершенно очевидно, что он, по-видимому, говорил, что “не могу прийти, потому что родители, родственники наблюдают, они заметят и пр.”. На что она вполне трезво ему пишет, что, если бы сильно хотел, то, конечно, сумел бы. Заметьте, совершенно так же, как, наверно, и сейчас было бы сказано в этом случае».

Во-вторых, «сам факт, что какие-то письма написаны женщинами, был чудовищным сюрпризом для историков. Представить себе, что была хотя бы одна женщина, не княгиня, а просто новгородская жительница, которая умела писать, совершенно не входило в традиционные представления историков». К тому же из содержания писем (семейные тайны и т. п.) стало ясно, что это не те письма, с которыми неграмотная пойдет к чужому писцу или чтецу. Так стала ясна поразительно новая историческая картина —

«что древний Новгород был примерно таким же обществом, как, скажем, Скандинавия того же времени, Германия и т. д., и вовсе не похож на “темную” Русь ХVI – ХVIII вв. Московского царства, где была полная безграмотность, где никто, кроме попов (да и то не всех), не умел ни читать, ни писать и т. д. А уж про женщин нельзя было даже допустить мысли, что кто-нибудь из них знал хотя бы одну букву.

И вдруг мы находим письма, которые написаны от имени женщин, одно, другое, третье и т. д., сейчас их накопилось уже очень много. Кроме того, письма, написанные и адресованные женщинам: к матери, к тетке, к сестре <…>.

Правда, имеется одно обстоятельство, не красящее нашу русскую историю. Процент грамотных женщин от ХII в. к ХV в. не увеличивается, а падает. Это сейчас совершенно точно установлено. Письма ХII в. вообще в самых разных отношениях отражают общество более свободное, с большим развитием, в частности, женского участия, чем общество ближе к нашему времени».

Вот такие дела.

И под конец (хотя говорить о берестяных грамотах можно очень много) – мы услышали, можно сказать, в этих грамотах тот язык, о котором почти не знали.

Дело в том, что в Древней Руси писали в основном на церковнославянском – «писать что-нибудь так, как говорилось, считалось в высшей степени непрестижным и низким». Поэтому о живом русском языке ХI – ХIII вв. было очень мало известно. Он оказался запечатленным в берестяных грамотах – это было «самое большое приближение к тому реальному языку, на котором говорили люди того времени».

16. Ал кого лик?

Раз уж мы заговорили об истории русского языка и об его исследователе – А. Зализняке, будет уместным высказать то, в чем я уверена: необходимо до конца средней школы дать учащимся определенные, я бы сказала, гигиенические навыки обращения с языком. Квалифицированно предостеречь их от того, от чего неустанно предостерегает академик Зализняк, – от занятий любительской лингвистикой. Именно в школе – самое время и место для таких предостережений, для создания определенного иммунитета.

Обычно лингвисты-любители (то есть не изучавшие лингвистику специально) хотят поделиться с людьми своими догадками о происхождении того или иного слова – русского или иностранного и легко находят им внимающих: всем же интересно узнать происхождение известного, привычного слова! Но эти любители исходной точкой берут сегодняшнюю форму рассматриваемого слова. Им невдомек,

«что язык изменяется во времени. <…> Мир ограничивается у них тем знанием строго современного состояния, которое им дано само по себе».

Современная же лингвистика

«предполагает очевидное требование – настолько очевидное, что оно даже не формулируется в явной форме, – что если вы изучаете происхождение слова, то вы должны взять самую древнюю из известных форм этого слова…».

И если учитель-словесник, получивший, естественно, филологическое образование и потому хорошо знакомый с этой прописной истиной, сумеет донести этот простой принцип до каждого из своих учеников, включая троечников, – он обезопасит их на всю дальнейшую жизнь: они не попадут под влияние доморощенных теорий, подобных «истории» математика (говорят, вполне хорошего) Фоменко, которой заворожились многие вполне здравомыслящие с виду люди (древней истории не было, Иван Калита и Батый – одно и то же лицо, все произошли от русских и т. п.). И вообще, возможно, научатся подходить с осторожностью ко всему доморощенному. Повторю – где же и учиться этому, если не в школе?..

Зализняк приводит сначала придуманный, но точно передающий методику любительской лингвистики пример, очень помогающий, на мой взгляд, подростку ухватить своим цепким взглядом суть ненаучного подхода к происхождению слов. Есть такая филологическая игра – «Почему не говорят что-то?». Ответ – «Потому что говорят…» и тут на каждую часть слова (как в шарадах) придумывается связанное с ним по смыслу. Пример Зализняка:

«почему не говорят “красная чья рожа”? <…> А потому что говорят: “ал – кого – лик”. <…> Лингвист с большим удовольствием поиграет в эту игру, а лингвист-любитель с большим вероятием скажет: “А! Я разгадал происхождение слова “алкоголик”! Вот как, оказывается, оно: алкоголик – это “ал кого лик”. Замечательно! Все сходится!”».

А вот и

«реальный пример из сочинений Фоменко, касающийся реки Роны. “Рона, – говорит Фоменко, – это, конечно же, русское слово от глагола ронять. Почему? Потому что роняет капли”. Это самое характерное свойство реки, конечно, – ронять капли. Однако же это написано, издано большим тиражом и, увы, имеет большое количество читателей и сторонников. <…> Опять-таки, если чуть-чуть больше знать, на один шаг, то Рона была великолепно известна уже римлянам, известно ее латинское название, оно вот какое: Rhodanus. Чуть-чуть отличается от глагола ронять. <…> Это примеры того, что реально необходимо знать для того, чтобы действительно иметь в какой-то степени достоверные сведения о происхождении слов, а не просто гадания <…>. Это о первом законе, управляющем историей языков».

То есть: форма слова с течением времени изменяется.

«Второй принцип исторической лингвистики – более специальный и совершенно фундаментальный – состоит в том, что внешняя форма слова в ходе истории изменяется не индивидуальным образом для каждого слова, а в силу процессов <…>, охватывающих в данном языке в данную эпоху все без исключения слова, где имеются определенные фонемы или определенные сочетания фонем. Вот эта всеобщность каждого перехода <…> есть великое открытие ХIХ века, главное открытие исторической лингвистики, имеющее для всех дальнейших исследований в области истории языков такое же фундаментальное значение, как, например, закон всемирного тяготения для физики. Человек, который рассуждает о языке, не зная этого закона, совершенно подобен тому, кто пытается что-то физическое утверждать, не зная закона всемирного тяготения»[58]58
  www.polit.ru/article/2010/07/01/zalizniak.


[Закрыть].

Наиболее памятное для выпускников филфака – так называемое падение редуцированных. Вдруг перестали произноситься Ь и Ъ – во всех словах, в которых они были (и мы так и не знаем точно, как именно они произносились). И превратились в беззвучные мягкий и твердый знак… Точно так же – палатализация (смягчение) согласных и т. п. В языке есть свои точные закономерности – и не знающий их человек не должен иметь права высказывать свое мнение о происхождении того или иного слова, да еще строить на этом зыбучем песке свою собственную историю человечества.

Повторю – иммунитет против этого надо вырабатывать именно в школе.

…Как в сочинении, закончу Заключением.

Оно будет коротким.