Текст книги "Темный лорд. Заклятье волка"

Глава седьмая
Дорога во тьму

Человек-волк содрогнулся при виде стен Константинополя. Поднимаясь от самой воды, они терялись в вышине, насколько доставал глаз, ослепительно яркие в утреннем свете – так, по его представлениям, должны сиять стены города богов. Неужели и Асгард так огромен?

Армия высадилась в порту десятью милями ниже, чтобы войти в город в пешем строю под восторженные приветствия народа. Варяги – викинги и их сородичи из русских степей – возглавляли колонну. Волкодлак тащился позади, с греками из императорской гвардии, которые возвращались подавленные и без командиров. Он видел, как вешали этих лучших воинов.

В то утро желтый свет зари едва брезжил, солнце было закрыто плотными облаками и светило, словно жалкая свечка сквозь пергамент, натянутый на окне. Постепенно все же рассвело, зато полил дождь. Их вешали на сливовых деревьях, одного за другим. Все были мокрые насквозь, веревки разбухли и не скользили, поэтому их затягивали как можно туже, перекидывали через ветку и тянули, заставляя жертву дергаться и плясать. Никто из казнимых не проронил ни слова, и никто из воинов не протестовал. Так, говорили солдаты, заведено у римлян.

Их долг – оберегать василевса, но кто-то пробрался в его палатку. Такое нельзя прощать. Многие из воинов хитаеры считали, что Василий был даже слишком мягок. Другие императоры за такое приказали бы подвергнуть полк децимации – казнить каждого десятого.

Теперь же армия обогнала плохую погоду, и вокруг сияло солнце. Однако человек-волк чуял что-то на горизонте. Дым. Пепельный дождь поливал поле битвы, и сейчас волкодлак снова ощущал запах дыма, даже сквозь жар осеннего греческого солнца.

Колонну приветствовали шумными возгласами, когда армия вошла в городок из лачуг, разбросанных за городской стеной, словно мусор за домом. На волкодлака уже кидали враждебные взгляды, толпа насмехалась над ним, некоторые даже начали швырять в него грязью и камнями. Стражники заорали, требуя прекратить безобразие, и зеваки, изумленные видом императора и его армии северян, тут же забыли о человеке-волке и рванулись вперед, чтобы приветствовать победителей.

Армия подошла к городским воротам. Человек-волк поглядел на начало процессии, где верхом на белом коне ехал император. Весь путь домой он проделал в простой солдатской одежде, но теперь на нем была сверкающая корона, а огромный воротник переливался изумрудами и рубинами.

Император обратился к варягам. Человек-волк не понял сказанного им. Он знал по-гречески всего несколько слов и выложил весь свой запас, когда просил императора убить его. Мальчик, с которым он столкнулся в императорской палатке, перевел слова Василия северянам. Викинги пусть пока погостят за стенами города. Когда для них подготовят достойные квартиры, тогда они войдут в город. Ну а пока что все их желания будут немедленно удовлетворяться, они будут обеспечены всем необходимым. Варяги ворчали и жаловались – некоторые утверждали, что это какое-то надувательство, – но затем к ним обратился рослый викинг в красном.

Он сказал, что император держит свое слово, и всех викингов достойно наградят. В знак доброй воли варягам через неделю заплатят за ту службу, которую они несли у Владимира, хотя за Константинополь они сражались меньше месяца. И еще им доставят палатки.

Это утихомирило северян, они свернули с дороги и пошли по склону холма к морю, волоча за собой пожитки, жен и детей, собак, коз и овец. Северяне привыкли совершать пешие переходы налегке, привыкли спать на борту своих кораблей, накрывшись парусом. Лишь у единиц были палатки. Почти все их трофеи остались на кораблях, под охраной часовых на побережье, у них не было лошадей и повозок, которые требовалось перегонять, лишь личные вещи и оружие, семьи и живность.

Подразделение хитаера двинулось к городским воротам, и человек-волк оказался почти во главе армии, сразу за знаменосцами, один из которых нес изображение Святой Елены, а другой – знамя Константинополя с полумесяцем и звездой.

Мимо него проехали два всадника, один в синих одеждах, другой – в зеленых. Они приблизились к городским воротам и постучали посохами с золотыми набалдашниками.

– Именем императора, откройте!

– Есть только один император, василевс порфирородный, повелитель всего мира! Ворота откроются только ему! – Произносил эти слова всего один человек, но волкодлаку показалось, будто говорит сразу сотня.

– Повелитель мира пришел! – прокричали оба всадника хором. – Василий порфирородный, самодержец Божией милостью! Склонитесь перед ним!

– Мы склоняемся перед ним!

Ворота отворились, и человеку-волку показалось, будто на него обрушился океан. Он видел яростно бурлящие пороги на Днепре под Киевом, и его тогда поразила мощь воды. И сейчас случилось примерно то же самое: рев водного потока прокатился над городом и захлестнул его. Страх он подавил, сказав себе, что его собственная участь не имеет значения – куда бы ни привела его нить судьбы, волноваться не о чем, – однако он не смог подавить изумление. Этот город был ни на что не похож, и, хотя он сидел связанный на телеге, он тут же позабыл о своем плачевном положении, об угрозе, нависшей над ним, и только смотрел, разинув рот.

Кони вестников рванулись вперед, и греки вступили в город. Колонна вливалась в ворота, толпа вопила и аплодировала, люди вы´сыпали за городскую стену, приветствуя диковинных северян, трогая их волосы и бороды, ощупывая мышцы, даже целуя, правда, на это решались лишь самые восторженные женщины. Викинги не теряли времени даром: они обнимали женщин и звали к себе все новых. Колонна воинов остановилась, вытесняемая из города толпой, – торговцы тащили шелка, еду и палатки, доктора размахивали бинтами, призывая раненых, мужчины выносили большие сосуды с чем-то, по мнению человека-волка, похожим на пиво.

Его повозка дернулась, двигаясь дальше, и он по-настоящему испугался. Его ослепила белизна улиц, а шум, который производила огромная масса людей, сделался невыносим. На него глядели великаны, и в горле едва не зародился вой, но в следующий миг он понял, что эти люди сделаны из камня и металла, – статуи, хотя и гораздо больше тех, что ему доводилось видеть.

Вдоль колонны воинов бегали купцы, дергая солдат за туники, пытаясь всучить им рыбу, хлеб, свечи, игральные кости, оружие и множество других вещей, назначения которых волкодлак не знал. Ор стоял не хуже, чем на поле битвы. Прошел человек, несущий на спине стол в два раза больше него самого, он высовывал из-под стола руку, стараясь привлечь внимание солдат. Человеку-волку он показался похожим на одно животное, виденное когда-то у торговца с юга, – на черепаху.

Армия двинулась дальше, по улицам с факелами на стенах, мимо великолепных площадей, мимо высоченных, ярко раскрашенных колонн, по казавшимся бесконечными мостам, которые попадались на пути. Все увиденное потрясло волкодлака, голова гудела, он был весь в испарине. До сих пор самым большим городом, в котором он бывал, оставался Киев, просто деревня по сравнению с этим местом.

Пришлось терпеть. Первое дело – погибнуть от руки императора – провалилось, и теперь ему предстоял более трудный путь, для которого потребуется вся его храбрость. Великолепие Константинополя, Миклагарда, города мира, возникло не просто так. Причина скрывалась под городом, в водах, которые текли ниже уровня улиц, в затопленных пещерах, вырубленных для хранения воды, питающей фонтаны и бани, обеспечивающей питьем, и даже еще ниже, там, где текли самые древние воды.

Народ плевал в пленника, кидал навозом и камнями. Стражники отгоняли людей, кричали, что это пленник самого императора и его судьбу решать не простолюдинам. Но все предостережения оказались напрасны, народ продолжал осыпать его проклятиями и камнями. В конце концов два хитаерос встали по бокам от повозки, закрыв волкодлака щитами. Император лично приказал им доставить пленника в Нумеру целым и невредимым, а они знали, что терпимость Василия к промахам приближенных испарилась после Абидоса.

Человек-волк все сносил. Он привык к куда более страшному: к пробирающим до костей зимним морозам в горах, к трудной охоте в одиночку, к неделям жизни впроголодь, к бдениям под палящим солнцем и ледяной луной, когда он пел песни, которые внушил ему брат-волк.

Когда-то у него было имя: Элиф. Он помнил его, однако теперь оно не вызывало в его душе никакого отклика. Он жил на севере рядом с огромной скалой под названием Стена Троллей, у него была семья. Но он никогда не чувствовал себя своим в этой семье. Все его братья были широкоплечими, рослыми, светловолосыми, он был меньше, тоньше, хотя и с сильными руками, худыми и жилистыми, похожими на корни дерева. Элифа усыновили еще маленьким, по просьбе целителя, который спас отца семейства от лихорадки, едва не убившей его. Мать, конечно, заботилась о нем, но не любила его так, как любила родных детей.

И Элиф рос в одиночестве, бродил по горам, сам вызывался отогнать овец на дальнее пастбище.

Он помнил ту ночь, когда к нему пришел брат-волк. Было лето, он спал мало. Днем он заметил свежие волчьи следы и понял, что хищники где-то поблизости. Он загнал овец в ложбину между холмами и прилег на склоне, приглядывая за стадом. Хотя ночь была теплая, он поддерживал огонь, чтобы волки не осмелились подойти.

Однако тепло костра убаюкало мальчика, он заснул. Когда он проснулся, огонь уже догорел, по земле стелился туман, заполняя ложбину между холмами, словно молочная похлебка миску. Овцы подошли и сбились в кучу рядом с ним. Небо было ясное. Не совсем темнота, а размытый полусвет северной ночи, и на его фоне виднелась только луна и утренняя звезда.

Он всмотрелся сквозь туман в горы на севере, в могучую громаду Стены Троллей, нависающую над миром так, будто ей было тесно между горизонтом и небосклоном.

На другой стороне ложбины, почти доверху заполненной туманом, появился волк. Огромный черный зверь сидел будто на облаке. Элиф взял копье и поискал взглядом других волков, но зрение туманилось в призрачном свете.

Он замахнулся копьем, как будто собираясь запустить его в волка.

– Пошел прочь!

Волк не шелохнулся, продолжая сидеть, глядя на него.

Элиф опустил копье, взял пращу и зарядил камень. Но волк все равно не сдвинулся с места. Мальчик вскинул руку, прицеливаясь в зверя, однако так и не выпустил камень. В этом волке было что-то необычное. Он вел себя не так, как нормальный зверь. Волки не глупы, они не сидят сиднем, когда пастух целится в них из пращи.

– Ты что, призрак? – спросил мальчик.

И услышал собственный голос:

– Ты призрак волка.

Он снова заговорил, только каким-то не своим голосом. Голос звучал ниже, слова проговаривались медленнее, как будто он не вполне владел своим языком и губами.

– Ты ждешь в теле волка.

Что он хочет этим сказать? Элиф решил, что ему обязательно надо понять, что означают эти слова.

Голос звучал как будто у него в голове, а он вторил ему, бормоча вслух:

– Ты скалы и ты поток, ты дождь в горах и свет за завесой дождя. Ты промельк тени, силуэт в лунном свете, ты золотой отсвет солнца на летней траве. Ты таишься в зимних туманах, ты бродишь в летнюю жару. Ты – это я, каким я был.

Волк по-прежнему наблюдал за ним с другой стороны ложбины.

Элифа охватило тревожное чувство, нет, даже не тревожное, а мучительное. Волк пытался донести до него что-то. Элиф произнес несколько слов:

– Пока дело не будет сделано.

– Какое дело. Что за…

Но голос в голове затих, и волк ушел обратно в холмы. Элиф оставил овец и кинулся за ним вдогонку, ступив на путь магии и злоключений.

Повозка остановилась, и Элиф – человек-волк, бывший когда-то Элифом, – оказался перед простым прямоугольным строением, которое возвышалось в тени огромного собора. Элиф задрал голову. Купол собора венчала золоченая конструкция: круглая колонна с месяцем. Она так и сверкала в мутном воздухе. И Элиф снова ощутил запах дыма.

Однако сидеть и изумляться не было времени. Хитаерос сняли его с повозки и поставили на землю. Руки и ноги у него затекли от долгого сидения.

– Пленник императора! – прокричал один воин.

– Подвести пленника императора! – прокричал в ответ высоченный стражник-грек с кустистой черной бородой и коротким хлыстом за поясом.

Воины подтащили волкодлака к двери, которая походила на квадратную черную прореху в белой материи дня.

– Императорский пленник идет! – прокричал воин сбоку от него.

Стражник с бородой взял Элифа за руку и затащил в дверной проем. Другие стражники, оказавшиеся за дверью, подхватили его и повлекли в тюрьму. Внутри было по-настоящему темно, лишь слабый свет масляной лампы в нише позволял хоть что-то увидеть. Человек-волк оказался в коротком коридоре, который вел к следующей двери. Ему в нос ударила вонь темницы: кровь, моча, кал, блевотина и еще слабые запахи выделений, которые неспособен уловить обычный человек. Только тот, кто получил магические знания от богов в ходе обрядов и подвергал себя лишениям, может учуять железо в запахе пота, четыре оттенка золы в дыхании и отголосок человеческих страданий.

Элиф не понимал, о чем говорят тюремщики, но если бы понимал, это не утешило бы его.

– Пытать запрещено, – произнес голос у него за спиной.

– Запрещено?

– Нам запрещено. Этим займется сама «варварская официя». – Говоривший положил руку на плечо Элифа.

– Тебе повезло, приятель. Не придется терпеть обычные побои – ради тебя сюда пришлют профессионалов.

Человек-волк уловил угрозу, прозвучавшую в голосе, и обернулся, чтобы поглядеть греку в глаза. А потом отвернулся снова.

Стражник открыл дверь в конце коридора, и в нос Элифу ударил мощный запах ладана, хотя и не заглушавший вонь человеческих тел. Из глубины доносились переливы флейты и ритмичные хлопки.

Он не понял, что означают эти звуки, но сказал себе, что это и не важно. Он уже приступил к исполнению запасного плана и оказался именно там, где ему было необходимо.

Глава восьмая
Слуга начальника священных покоев

Луис шагал в сторону дома по одной из улиц на вершине холма, чтобы избежать давки, вызванной возвращением армии. Ему казалось, что спрятанное за пазухой золото оттопыривает тунику так, будто он затолкал туда живого козла, однако деваться некуда – придется идти с ценным грузом в свой квартал.

С возвращением армии весь город пришел в движение, еще более оживленное, чем обычно, поэтому его торопливая походка не привлекала особенного внимания, хотя время от времени, в особо опасных местах, он переходил на бег.

И погода внушала тревогу. Небо стало каким-то странным – пока Луис беседовал с евнухом, необычная призрачная дымка желтого цвета подернула весь небосклон и солнце как будто завернулось в вуаль. Свет стал сумеречным, хотя еще не миновал полдень.

Он спешно шагал по бедным улицам. Здесь не горели высокие факелы, купцы не торговали здесь золотом и шелками. Главные улицы Константинополя, прямые и праздничные, были подобны цветам, украшавшим его форумы и площади. А здесь начиналась спутанная масса корней, питавших их: узкие, извилистые переулки, темные даже в самые солнечные дни. На этих задворках правили уличные хищники: банды юнцов с жадными глазами, которые слонялись без дела, вынашивая преступные замыслы, грязные женщины и пьяные мужчины. На Средней улице продавали кожи. Здесь же искусанные блохами дети шарили в сточных канавах, выуживая навоз и дохлых собак, чтобы продать их кожевникам, жившим за городской стеной. Люди сытые и набожные крестились и молились, спеша в соборы и церкви. Диковинный цвет неба и пришедший холод вселяли в людей страх и неуверенность, они спешили помолиться и исповедаться в грехах.

Он пытался успокоиться. «Посмотри на город другими глазами, Луис». Вот прошел человек, явно врач, в хорошем платье оттенка шафрана. Три священника спешно прошмыгнули в сумраке, дети и взрослые хватали святых отцов за руки, прося благословения и защиты в этот странный день. Нумери – солдаты из постоянного городского гарнизона, названные так, потому что они отводили арестованных в Нумеру, – стояли на углах улиц, вселяя хоть какую-то уверенность. Однако они предпочитали таращиться в небеса, а не поддерживать общественный порядок.

В обычный день Луис взбодрился бы от ощущения опасности, исходящего из переулков, но сегодня, с золотом начальника за пазухой, испуганный предстоящим ему делом, он ощущал собственную уязвимость и подозрительность.

Луис заставил себя перейти на размеренный шаг. Его страхи никак не были связаны с цветом неба, ни даже с золотом, которое он нес. Он боялся того задания, какое поручил ему начальник священных покоев, – найти за три месяца заклинание, защищающее от магии. Возможно ли это? Он и сам не знал. Благочестиво ли это? Нет.

Он возьмет Беатрис и сейчас же уберется из Константинополя. Корабли на север и на Аравийский полуостров отходят каждый день. В Арабском Халифате изучают науки, возможно, там пригодится такой ученый, как он. Он не предаст Бога ни ради начальника священных покоев, ни ради кого-то еще.

Луис миновал кирпичную коробку цистерны Этиоса, вместилища питьевой воды для большей части города, которое построили рядом с оливковыми рощами – деревья находились под особой защитой императора, – и свернул в свой квартал.

Теперь он шагал по самым узким улицам квартала у маяка.

Они были на удивление пустынны. Народ разбежался по домам, все ставни были закрыты. Луис поглядел на небо. Желтизна сгущалась и темнела, солнце превратилось в размытое пятно. На головы посыпался то ли дождь, то ли снег. Он задрожал, и не только от холода. Он прекрасно понимал, что небо не должно быть такого цвета.

Луис забежал в дом, где они жили, пронесся по темным коридорам и лестницам. Когда он был уже на самом верху, пришлось идти на ощупь, потому что совсем стемнело.

– Беатрис, Беа?

Нет ответа. Он нашарил дверь и постучал, зная, что она заперта изнутри. Тишина. Он толкнул дверь, и она открылась.

В распахнутое окно проникал слабый свет странного дня. В комнате было холодно. Не было ни Беатрис, ни их пожитков. Ощущая, как его захлестывает волной страха, Луис ринулся во вторую комнату, на женскую половину. Здесь тоже было пусто.

Он вернулся в переднюю комнату. Осталась только кровать с матрасом, ночной горшок и маленький столик с пятном красного воска. Они не позволяли себе восковых свечей. Он подошел ближе. На воске оттиск печати. Он поднял столик и перенес к окну. На воске была отпечатана звезда и полумесяц, и еще несколько слов на латыни, которые он так и не смог прочитать.

Луис схватился рукой за подоконник. Звезда и полумесяц символы города, а также императора и его начальника священных покоев. Он все же испытал некоторое облегчение. Беатрис не бросила его, ее не схватили воины ее отца. Зато теперь он понимал, что ректор Магнавры говорил чистую правду, уверяя, что отныне он полностью принадлежит начальнику священных покоев.

Небо потемнело еще сильнее, над морем сгущались темно-серые тучи, солнце золотило их края, и эти черные сгустки, подернутые золотом, походили на чудовищные головешки. Из-за них море стало как будто дегтярным, а залив приобрел неестественный синюшный оттенок.

Луис дрожал от холода и не только. Его сковал страх. Эта мерзопакостная погода – ненормальная. Это вызвано каким-то колдовством! И вместо того, чтобы забрать Беатрис и спасаться бегством, ему придется остаться и выяснить причину. Глядя в уже почти черное небо, он верил, что за ним явились демоны.

Луис высунул руку из окна. На ладонь падал грязный снег. Он поднес пальцы ко рту и лизнул. На пальцах остался песок, а на языке – привкус пепла.

Однажды на рынке он видел представление: зев ада разверзался, чтобы поглотить падающих в него грешников, из разинутой пасти валил дым, который пускали с помощью какого-то хитроумного механизма. Может, это оно? Может, это врата ада распахнулись, выпуская дым и вонь пожарища? Может, судный день наступил?

Ему пришли на ум слова из Откровения Иоанна Богослова: «И взял Ангел кадильницу, и наполнил ее огнем с жертвенника, и поверг на землю: и произошли голоса́ и громы, и молнии и землетрясение».

Всего несколько дней назад в небе висела комета. Может, то была кадильница?

Но в следующий миг он позабыл о своих домыслах, вспомнив о жене.

– Беатрис! – воскликнул он.

Луис слетел вниз по лестнице и побежал обратно во дворец.

Глава девятая
Нумера

Глаза Элифа привыкли к свету факелов, пока его вели в недра Нумеры. Его охраняли четыре стражника, двое шли впереди, двое сзади. Они остановились перед открытой дверью в конце коридора. Оттуда выходил горячий воздух, спертый и зловонный, хотя и сдобренный ладаном. А еще он услышал музыку: флейта чуть гнусаво выводила замысловатую мелодию под незнакомый, странный для его слуха ритм. Мужской голос пел нечто весьма похожее на песнь радости.

Его подтолкнули в спину древком копья, и он, споткнувшись, вошел в светлое помещение, большую комнату со сводчатыми потолками, в которой горели камышовые факелы. Повсюду были люди – женщины, дети, мужчины в богатых одеждах. Слева от Элифа на изящном стуле сидел купец в желто-зеленых шелках, он ел виноград, держа целую гроздь, а женщина стояла на коленях рядом с ним, поднося кубок с вином. Все это походило бы на сцену из повседневной жизни любого богатого дома, если бы не одна деталь – на ногах у купца были кандалы, а руки сковывала железная цепь.

Человек с флейтой сидел в углу, скрестив ноги, а сидевшие вокруг него хлопали в ладоши, отбивая неровный ритм. Некоторые, кажется, даже умудрялись здесь торговать, у двоих были пергаменты и стилосы. Здесь было совсем не так, как представлялось Элифу. Это место походило на рыночную площадь.

Стражник с копьем снова толкнул его в спину и сказал что-то по-гречески. Слов Элиф не понял, однако смысл был вполне очевиден. «Тебя ведут не сюда. Двигай дальше».

Они прошли через комнату с высокими сводами к очередной двери, где стоял стражник, кивая в такт музыке. Тюремщик с копьем снял с веревки на поясе маленький черный диск и протянул стражнику у двери. Тот повесил его на такую же веревку у себя на поясе. После чего отпер дверь, и они двинулись дальше.

Протянулся длинный ряд колонн, между ними и стеной справа от Элифа оставался узкий проход. В неровном свете камышовых факелов колонны напомнили Элифу осенний лес. Вот только запах был далек от запаха лесной свежести. Здесь откровенно воняло, разило человеком.

Они пошли вдоль ряда колонн. В темноте сверкали глаза, люди кричали:

– Ты пришел за мной, Михаил, сынок?

– Хлеба… Я умираю…

Кто-то пел высоким чистым голосом. Это был церковный гимн, как догадался Элиф, такие поют христиане, и, хотя он не понял ни слова, от песни веяло великой скорбью. Он догадался, что в ней говорится о смерти.

В основном люди мычали и бормотали что-то себе под нос. Но Элиф учуял в воздухе запах еды. Он понял, что это далеко не самое худшее место Нумеры.

Они подошли к каменным ступеням в полу, которые уходили куда-то вниз, в темноту. Элиф подергал свои веревки. Он ослаблял путы с той минуты, как его связали. И теперь они болтались на руках. Он заговорил вполголоса, повторяя старинные стихи, которые приходили к нему во время видений в горах.

– Взирает волк серый, свирепый, на обитель богов…

Один из стражников покосился на него, но ничего не сказал. Элиф мысленно повторял фразу снова и снова, сосредоточившись на ритме слов, на том, как ускоряются и замедляются звуки, как они дробятся и растягиваются, приобретая для него свойства природных явлений: ветер над водой, камень на камне.

Стражники повели его вниз, разгоняя факелами тьму. Элиф услышал стоны, приглушенные молитвы и ужасные сипы. Повсюду разило человеческим дерьмом.

Лестница завернула и снова повела вниз, в большие природные пещеры, переходящие в тоннели с черными зевами.

В темноте угадывалось что-то живое. Должно быть, здесь внизу сидело не меньше тысячи человек, хотя места хватало только для половины. Здесь никто не ел виноград, узники были прикованы к полу короткими цепями. Они моргали от света факелов, некоторые были такими бледными, словно личинки, живущие под камнем, некоторые пока еще выглядели вполне здоровыми. То тут, то там в оковах лежали мертвецы, истлевшие до костей, которые до сих пор прижимались к живым, лежавшим рядом с ними.

– Кровавый дождь льется… – Элиф был уже не совсем здесь, его сознание освобождалось от оков человеческой плоти. Он уже говорил вслух, не замечая того.

Один стражник сказал что-то другому. Тот поглядел на Элифа и пожал плечами.

 
– Построен ткацкий станок,
вдаль распростерт,
смерть предвещает.
Тянет челнок
уток человеческих судеб.
Основа суровая,
из копий валькирий,
сплетется с кровавым утком.
 

Слова грохотали в ушах Элифа, словно кровь. Стражник зажал ему рот рукой, отчего человек-волк должен был притихнуть. Но он не замолчал:

 
– Мы соткем ткань из копий.
Мы соткем ткань из копий.
Мы соткем ткань из копий.
 

Элиф раскачивался вперед-назад, застыв на месте. Один из стражников засмеялся. Тюремщик с кустистой бородой усмехнулся, взял кандалы и по-видимому отпустил какую-то непристойную шутку, потому что его товарищи зашлись от хохота. Элифу было наплевать на все это.

Песнь продолжалась:

 
– Кровавые тучи
сгустились на небе,
девы смерти поют…
 

Руки и ноги у Элифа сделались гибкими и пружинистыми. Песня растекалась по сознанию, пробуждая в нем волка, заглушая все человеческое, пока от человека не остались одни лишь слова.

Тюремщик протянул руку, чтобы снова заткнуть ему рот, но в том уже не было нужды. Слова сами прекратились, когда все человеческое смыло с волкодлака, унесло, словно цветок течением реки. Жестоким ударом головы он размозжил стражнику нос, раздался глухой стук, как будто топор мясника опустился на колоду. Ноги стражника подогнулись. Он осел на пол, хватаясь за человека-волка, но вместо опоры получил удар коленом в лицо. Тюремщик завалился на спину, голова его с влажным чавканьем ударилась о камни. Остальные стражники выхватили мечи, но выронили факел, который замерцал на полу и едва не погас.

Элиф освободился от веревок и кинулся на ближайшего стражника, увернувшись от меча другого раньше, чем тот успел его поднять. Он надавил большими пальцами на глазницы противника, вцепился зубами ему в шею, вырвал кусок плоти, заливая факел каплями крови. Стражник упал, когда его товарищи были уже в каком-то шаге, Элиф успел выхватить у мертвеца меч, который вонзил бородатому греку прямо в грудь. Завывая по-волчьи, он бросился на оставшегося тюремщика, который, перелезая через стонущих и вопящих узников, пытался спастись бегством. Элиф прыгнул и удушил последнего противника.

Заключенные кричали, некоторые возмущались, потому что мертвецы упали прямо на них, другие просто взвизгивали и бормотали что-то невнятное, обезумевшие от отчаяния.

Элиф опустился на корточки. Ему на ум снова пришла песня, и теперь он держался за нее, как за спасительную нить, ведущую к человеку в нем. Он задышал размеренно.

– Девы смерти поют…

Он стряхнул с себя исступление битвы. В темноте рыдали люди, выкрикивая имена своих жен, друзей и детей.

Он ничем не может им помочь. Даже если он освободит узников, их перебьют стражники наверху.

Элиф вполголоса проговорил имя.

– Адисла.

Имя девушки, которую он никогда не видел наяву, только мысленным взором, впадая в транс. Он представлял ее на фоне горного пейзажа и возносил молитву богам вод и снегов, чтобы никогда не повстречать ее в настоящей жизни. Он любил ее раньше, в других воплощениях, умирал за нее. Он умрет снова, но на этот раз навсегда. Она, он и другие люди стали игрушками богов, их смерти, их страдания приносят в жертву судьбе, чтобы отсрочить день, когда сами боги сойдутся в последней битве.

Хватит!

Он произнес другое слово.

– Рагнарёк.

Сумерки богов, когда погибнет старый безумный бог, одержимые кровью и сражениями боги будут повержены, и на земле воцарится мир. Время близится, думал он, время близится. Его видения завели его сюда, и до сих пор все в них сбывалось на деле. Конец богов уже близко. Он понял это по комете, которая освещала небо, по желтой мгле, которая висела над куполом собора, он почувствовал это в дымном запахе дождя над полем битвы. Ему предстоит кое-что сделать. Финал зависит от него. О́дин, князь асов[9]9
  В германо-скандинавской мифологии – высшие боги. Живут на небе, в стране богов – Асгарде. (Примеч. ред.)


[Закрыть], повелитель магии, поэзии, смерти, войны и безумия, поручил ему сыграть роль в этом представлении, чтобы отсрочить гибель богов. Только он не станет играть.

Он вспомнил горы, Стену Троллей с ее пещерами, вспомнил, как взывала к нему земля, как он спускался в темные недра, теряя по пути себя, следуя за призрачным волком. Пещеры внизу были пусты, в них царила кромешная тьма, и он шел, распознавая дорогу, как отыскивает ее животное. Он набрел на холодные озера, и ему показалось правильным сидеть и мерзнуть в их водах, он обнаружил острые камни, манившие его, словно мягкая постель. Страдая от голода, холода и боли, он открыл для себя замыслы бога.

Когда он выбрался из тех подземелий, где воздух двигался и что-то вздыхало, словно он оказался в легких спящего великана, он наполовину превратился в зверя. Он охотился как зверь, застигая жертву врасплох и убивая без копья и пращи, он дрался как зверь, когда спускался с гор, чтобы отнять у путников еду и одежду, совершенно не обращая внимания на их золото и драгоценности. Однако человек в нем не желал безропотно принимать судьбу, как принимает ее зверь. Он увидел ее в своих снах, ту девушку у воды, с играющим в волосах солнцем, он был навечно связан с ней, связан через боль, страдания и смерть, повторяющиеся из жизни в жизнь.

В своих видениях он встречал и себя самого, точнее, не себя, а своего брата, который был похож на него как две капли воды. Его брат был волком, настоящим волком, а не человеком, который ищет волка внутри себя, слушая в горах пение духов и исполняя вслед за ними болезненные обряды. Еще его брат был охотником, он выслеживал Элифа и девушку, он снова и снова приводил их к смерти на протяжении многих жизней. Бог О́дин находил способ воплотиться на земле и умереть от зубов волка, чтобы ублажить судьбу и отсрочить тот день, когда он умрет по-настоящему. Однако, умирая, он снова и снова заставлял страдать и умирать других. Бог был подобен водовороту на реке, а смертные были листьями, попавшими в эту пучину.

Лицо девушки во сне лишило его покоя, он знал, что его связь с нею похожа на любовь, только гораздо крепче любви, они связаны судьбой, роком. Он разорвет эту связь. Он разрушит козни богов, он убежит от нее, от своего брата, сам натянет нити своей судьбы, сам соткет ткань.

Элиф целый год прожил на той горе, страдая от мороза и жары, от голода и жажды, чтобы понять, как ему быть дальше. Он видел, что ему предначертано умереть от клыков брата-волка. Если Элиф сумеет избежать этой судьбы, если его убьет сам бог, тогда узор на ткани, возможно, будет испорчен, и он сам, его брат и девушка переродятся, свободные друг от друга, свободные от бога.