Текст книги "Темный лорд. Заклятье волка"

В итоге видения завели его в императорскую палатку на поле боя, но бог отринул меч и отказался его убить. Поэтому теперь ему предстоит спуститься под землю, чтобы найти нечто, скрытое там, – источник Мимира[10]10
  Мимир – великан, охраняющий источник мудрости.


[Закрыть], за глоток мудрости из которого О́дин когда-то отдал глаз. Бог пришел с востока, это известно, и Элиф был уверен теперь, что угадал местоположение источника. Он находится здесь, внизу, под тюрьмой Нумеры, где-то в старых тоннелях, которые начинаются в самых нижних ярусах тюрьмы. И здесь он обретет мудрость и поймет, как приблизить богов к гибели.

В дрожащем свете факела Элиф обыскал стражников. У того, кто нес факел, оказалось огниво и трут. Он взял их себе. Потом постучал факелом об пол, чтобы погасить, и тюрьма снова погрузилась в кромешную тьму. Когда погас свет, люди стонали и сыпали проклятиями, умоляя снова зажечь факел, однако он не стал. Волку свет нужен куда меньше, чем тем, кто идет по его следу.

Элиф двинулся дальше в темноте, его вели инстинкты, обостренные обрядами и медитациями, он ориентировался по запаху, по отголоскам криков людей, по отсвету других факелов.

Хитаерос наконец-то заметили отсутствие товарищей, с криками побежали вниз, неся с собой огни. Когда воины наткнулись на мертвые тела, Элиф давным-давно ушел по тоннелям в недра земли, чтобы встретиться с судьбой, ища, как и О́дин, смерти.

Глава десятая
«Варварская официя»

Луис, задыхаясь, бежал по Средней улице. Желтизна неба сменилась чернотой, темные тучи, которые он видел над морем, теперь расползались над городом, словно чернила в блюдце с водой. Ветер с песком хлестал по лицу. Когда от усталости он замедлил бег, пот под рубашкой тут же заледенел, как будто ему на руки поставили холодную припарку.

Переполненный дурными предчувствиями, он обогнул Нумеру и побежал в сторону дворца. Солнце скрылось, улицы были залиты синим полусветом. Облака приобрели ненормальный темно-серый, почти черный, оттенок, они казались такими тяжелыми, будто вот-вот упадут и накроют его. Даже в Нормандии не бывало таких дождевых туч. Он задрожал, но не от холода. Неужели это очередная проделка чародеев? Вдруг его вызовут, чтобы он немедленно объяснил суть происходящего и отвел угрозу?

Тревога за Беатрис не отпускала его, прогоняя прочь остальные страхи. Где же она? Может, ее забрал начальник священных покоев? Или кто-то еще? Он глубоко задышал, стараясь успокоиться. Должно быть, это препозит. Никакой обычный злоумышленник не оставил бы печати.

Он взбежал по ступенькам дворца под высокий портик, где не фризе были изображены сцены битв и побед. Два грека-стражника преградили ему путь.

– Я слуга начальника священных покоев, – сказал он. – Так мне велено сказать.

Стражники оглядели его с головы до ног.

– Ты схоластик, причем не из лучших.

– Я схоластик начальника священных покоев.

– Тогда где твое шелковое платье и башмаки? Почему от тебя разит доками вместо запаха благовоний и масел?

Луис стоял на своем.

– Я схоластик Луис, назначенный начальником священных покоев на важную работу. Я должен назвать себя у входа во дворец, где меня ждут мои комнаты и одежда. Работа срочная, и если вы меня задержите, то пеняйте на себя. Когда начальник спросит, почему я не сделал того, что он велел, я отвечу, что вы не пустили меня, нарушив его приказ.

Стражники ничего не ответили, но один из них ушел во дворец. Вернулся он с коротышкой в желтом шелковом халате и в треугольной синей шляпе.

– Эта дверь не для бедняков, – сказал коротышка. – Если хочешь просить милостыню, ступай на кухню с другой стороны дворца.

– Я слуга начальника священных покоев, – сказал Луис, – я схоластик Луис.

– Боже мой, это ты? – Коротышка изумился так, будто ему сказали, что его зубочистка, которую он сломал после обеда, была щепкой с креста Иисуса.

– Подобающее… – Луис старался подыскать слова, – подобающее одеяние мне обещано. Отведи меня к жене. Я знаю, что она здесь.

– Об этом мне ничего не известно.

– Ее должны были привести примерно час назад.

– Моя смена только началась. – Коротышка изучал свою дощечку с записями. – Ты в этом списке, – сказал он, – и тебя ждут с нетерпением. Входи и сейчас же иди прямо через зал.

Луис вошел, и мир переменился. Снаружи, под клубящимися тучами, все здания казались синими и серыми. Здесь же, в свете ламп, на всех предметах играли тысячи богатейших красок.

На улицах почти не было людей, а здесь, хотя зал был огромный, собралась настоящая толпа. Для Луиса все вокруг было чудом, предстающим в свете масляных ламп, которые давали мягкий желтый свет. Все поверхности были как будто живые. На полу была выложена мозаика из цветов и водяных лилий, изображающая пруд, из середины которого выскакивали сверкающие медные рыбки. Стены были обрамлены деревьями, но не теми деревьями, что растут в лесу. Эти были сделаны из золота и серебра, с плодами из рубинов и листьями из зеленого стекла. Их ветви сплетались под потолком, между ними проглядывали серебряные луны и мерцающие звезды – алмазы или стекло, он не смог определить. Богатые и красивые люди сидели и лежали на кушетках, слуги в золотистых и изумрудно-зеленых туниках, отделанных кружевами, подносили им напитки и закуски в кубках и тарелках из серебра.

Когда он вошел, в зале воцарилась полная тишина, и все обернулись, чтобы на него посмотреть. Луис внезапно осознал, что он в той же самой одежде, в какой бежал из Нормандии, если не считать балахона ученого, доставшегося ему от кого-то из прежних студентов, и он буквально лишился дара речи перед всеми этими людьми, которые походили на сказочных рыб, плещущихся в водах чудесного фонтана.

Вперед вышел один человек. Он был невысок, лыс, со смуглой кожей и в наряде из зеленого бархата.

Коротышка в желтых шелках показал ему дощечку с записями.

– Схоластика нужно проводить в его комнаты, – сказал он, – и как можно скорее.

Смуглый человек улыбнулся.

– Следуй за мной, господин, – предложил он.

Пока он вел Луиса через зал, то успел ему сообщить:

– Зал Девятнадцати Диванов. Здесь ожидают аудиенции императора. Народу заметно прибавилось с той минуты, как зев ада распахнулся над городом. Люди полагают, что император защитит их от легионов дьявола.

– А ты знаешь, что происходит с небом?

– Знать это – твоя работа, разве не так?

– Что тебе известно о моей работе?

– Это же Константинополь, приятель. Старинный город Ви-зан-ти-я. – Он по слогам произнес старое название города, причем его тон был далек от дружеского. – Здесь все знают всё обо всех. А если не знают, то выдумывают.

Луис сглотнул комок в горле.

– Так это зев ада? Ты уверен?

– Это всего лишь фигура речи. Ты сам скажи, что это такое.

– Я не знаю. В данный момент меня интересует только одно: где моя жена. Она уже здесь?

Провожатый ничего не ответил, просто вывел Луиса из Зала Девятнадцати Диванов в бронзовые двери, украшенные эмблемой города: полумесяцем и звездой. Они прошли по короткому коридору.

Луис рассматривал своего спутника. Он был так озабочен судьбой Беатрис, что до сих пор почти не обращал на него внимания. Луис принял его за слугу, но его речь была не похожа на речь слуги. И на нем был наряд из зеленого бархата. Никто не одевает слуг в бархат, даже самый спесивый господин.

Коридор был так же великолепен, как и зал с диванами, стены переливались зелеными и синими красками – на них был изображен подводный мир с морским богом Посейдоном, который ехал на колеснице, запряженной конями из морской пены. Свет давали лампы, расставленные вдоль всей стены, и большое окно в конце коридора. Окно было открыто, и за ним виднелся прекрасный сад с апельсиновыми деревьями. Луис задрожал, когда из окна пахну́ло сквозняком, но куропалату, «ответственному за дворец», просто не пришло в голову закрывать окно в разгар лета.

Они миновали коридор и анфиладу комнат с великолепной отделкой. Луису хотелось бы увидеть здесь побольше христианских символов, однако он знал, что император и его окружение люди благочестивые, и им никак не могут повредить произведения искусства прежних времен. Люди любят разные легенды, и до тех пор, пока они видят в них только легенды, никакого вреда для души нет. Но где же Беатрис?

Они свернули в коридор, украшенный не так изысканно, но все-таки и не совсем просто. Мозаика здесь была только на полу, сценки из сельской жизни: дети кормят ослов, мужчины убирают сено.

– Между прочим, твое назначение вызвало во дворце переполох.

– Какого рода переполох?

– Нашлись такие, кто утверждал, будто это подрывает доверие к существующим службам разведки.

В конце коридора было несколько бронзовых дверей. Может, Беатрис за одной из них?

– Я не имею никакого отношения к разведке.

– Так ты считаешь, злыми колдунами могут оказаться ромеи? Ты в нашем городе без году неделя, а уже клевещешь на нас?

– Нет. Я ничего не знаю. Я даже не приступал к работе.

– Вот именно, не приступал, потому что не сообразишь с чего начать. Позволь, я подскажу тебе.

– Я буду признателен.

Они остановились, и провожатый посмотрел Луису прямо в глаза. Казалось, будто этот человек сделан не из плоти и крови, а из чего-то более прочного, может, из мрамора?

– Варяги. Не нужно быть великим ученым, чтобы это понять. Стоит ясный летний день, никаких проблем. Тут приходят варяги – и небо чернеет. Теперь вернемся немного назад. Мятежник Фока повержен с помощью магии. Кто был на поле боя? Варяги. Император провел без них три сражения, и исход решали мечи и щиты. А здесь – магия. Их приход предвещала комета.

– Но это никак не объясняет болезнь василевса.

– А разве император болен?

– Нет, я…

– Ай-ай-ай, надо следить за своим языком, схоластик. Это же государственная измена или ты не знаешь?

– Я ничего не говорил.

Провожатый огляделся по сторонам.

– Конечно, не говорил. Но ты простак-северянин, и в один прекрасный день можешь снова совершить ошибку, причем при свидетелях, и тогда тебе понадобятся друзья. Я могу оказаться таким другом. Позволь мне дать тебе совет. Во всем виноваты варяги. И никаких вопросов. Сосредоточь свое внимание на них. Уменьшишь количество жертв.

– Каких жертв?

– Ну, для начала мы очистим город от уличных гадателей, как только получим приказ императора.

– Ты же говоришь, во всем виноваты варяги.

– И я в это верю. Однако ситуация непростая. Варягов шесть тысяч вооруженных воинов, пройдет время, пока мы сломим их сопротивление, посадим под замок их предводителей, осудим за преступления. А небо бурлит, и толпа в нетерпении. Уличных чародеев же двести безумных женщин и бормочущих всякую чушь мужчин. Господь прогневался на них. Что еще может означать такое небо?

– Но ты же знаешь, что они ни при чем.

– Я подозреваю, что они ни при чем в этом деле, но кто знает, в чем еще они замешаны? Они же враги Христа, а во времена, подобные нынешним, мы должны окружать себя одними лишь друзьями Спасителя. Начальник священных покоев до сих пор был противником подобных мер, однако теперь он согласится, я уверен.

– Я постараюсь, чтобы он не согласился.

Провожатый улыбнулся.

– Смотри, схоластик Луис, чтобы я не сделался твоим врагом.

– Этого я вовсе не желаю.

– Наши желания мало что значат в жизни. Важны только наши поступки. Одно твое присутствие здесь подрывает авторитет некоторых главных учреждений государства. Когда люди узнают, что ты проводишь расследование – а многие уже знают, – они решат, что власти не верят определенным службам, а без доверия императора эти службы будут уважать меньше, будут меньше бояться. Истребление гадателей несет практическую пользу. Оно поможет держать народ в страхе.

– Ценой вашей бессмертной души!

– Эти люди с дьяволом на короткой ноге. Если Христос вдруг вернется сегодня, он первый потребует их крови. А теперь прошу меня извинить. То, что ты ищешь, – за дверью.

Он постучал в дверь, а затем двинулся обратно тем же путем.

– Я буду выступать против твоего предложения, – бросил Луис в его удаляющуюся спину. Придворный остановился и обернулся.

– Если пожелаешь, можешь воспрепятствовать ему прямо сейчас.

– Как же?

– Откажись от работы.

– Но этим я подпишу себе смертный приговор.

Придворный склонил голову набок, саркастически усмехаясь.

– Выходит, твоей любви к низшему сословию имеется предел.

– Я же не святой мученик, – сказал Луис.

– Пока нет, – согласился придворный. – Если вдруг захочешь спешно покинуть город, испачкай чернилами мизинец и большой палец на левой руке. Мои люди свяжутся с тобой.

– Кто ты такой?

Однако придворный уже шагал прочь и в следующий миг исчез за углом.

Луис смотрел ему вслед, уверенный, что если вдруг захочет прибегнуть к его помощи, из города его препроводят на тот свет, а средством передвижения будет кинжал в спину.

Луис постучал в дверь. Спустя несколько мгновений дверь приоткрыл рослый, пожилой евнух.

– Входи, господин.

Он открыл дверь пошире, и перед Луисом предстало видение. Беатрис в длинном платье изумительного темно-синего цвета, с воротником из золотой парчи. Служанка как раз укладывала в прическу ее золотистые локоны. Рядом с ней, на столике, стоял серебряный кубок и тарелка с виноградом.

– Луис! Как ты долго, они сказали, что ты будешь с минуты на минуту. Посмотри на себя. Ты весь мокрый и в грязи. На тебя напали?

– Нет, боже сохрани, нет. Ты же меня знаешь. Никто не посмеет безнаказанно меня оскорбить. – Он потряс кулаками и зарычал, пытаясь рассмешить и успокоить ее.

– Ах, Луис, иди же, обними меня.

Он подошел и обнял, обхватил руками, страстно желая защитить.

– Ты видела, какое там небо? – спросил он.

– А какое небо?

– Тебя привели сюда раньше, чем все случилось?

– А что случилось?

– Неважно. Просто погода испортилась.

– Когда я пришла во дворец, погода была прекрасная.

– Кто же тебя привел?

– Слуги из официи начальника священных покоев. Сначала я испугалась их, но они были так изысканно одеты, у них были печати, поэтому я пошла с ними.

– Я волновался за тебя.

– Они сказали, ты знаешь, куда меня отведут.

– Неважно. Кажется, ты уже устроилась?

– И еще как! Разве здесь не чудесно? Какое прекрасное место! Пол теплый, как кошка, взгляни на одежду, которую приготовили для тебя. Даже мой отец мечтать не мог о таком великолепии. Мой умный-разумный муженек! Я знала, что однажды тебя ждет награда!

Беатрис указала на кушетку, где лежал богатый наряд темно-синего цвета, но без воротника. Воротник полагался только особам королевской крови. Он был рад, что благородное происхождение Беатрис не было оставлено без внимания. Ему приготовили также льняное белье и туфли из синего шелка, отделанные золотой парчой.

– А это что? – спросил Луис у евнуха. Он рассматривал новое платье. На спине золотыми нитками была вышита эмблема: Иисус, изгоняющий демонов и вселяющий их в стадо свиней. Послание от препозита с указанием, что ему следует делать, читалось ясно.

– Знак принадлежности к официи, господин, все слуги начальника священных покоев носят такую эмблему.

– Ты можешь передать начальнику священных покоев несколько слов?

– Да, господин.

– Можешь сказать ему, что я немедленно должен увидеться с ним лично?

– Да, господин.

– Вечно ты только и думаешь что о работе, Луис, – сказала Беатрис. – Посмотри на все эти чудесные вещи. Подумай, как нам повезло, какой ты умный, что сумел переселить нас сюда. Ты можешь принять ванну, дальше по коридору устроена чудесная теплая ванная комната. Попробуй, Луис.

– Попробую. Я слышал о подобных удобствах, но никогда не видел собственными глазами, – сказал он, приближаясь к Беатрис и отрывая от грозди виноградину. – Понадеемся, что я смогу и прижиться здесь. – Ради нее он улыбнулся.

– Сможешь. Я знаю, что ты сможешь, Луис, – ответила Беатрис. Она казалась такой оживленной, такой радостной, что наконец-то покинула зловонную лачугу на берегу. Он поцеловал ее, не обращая внимания на слугу в комнате.

– Все для тебя, – сказал он, – ради тебя смогу.

Глава одиннадцатая
Битва Змееглаза

Змееглаз казался себе сильным и непобедимым в армянском доспехе, с греческим мечом на поясе, с закинутым за спину щитом всадника-стрелка. Он почти не снимал доспехи с тех пор, как получил их. Император не стал задерживаться в Константинополе и отправился в Битинию на востоке, едва успев с триумфом въехать в город. Его внимание переключилось с мятежников на арабскую угрозу.

Переводчики с арабского были теперь нужнее переводчиков со скандинавского, и Змееглаз остался при огромном варяжском войске, размещенном за стенами города, дожидаться указаний императора, которому предстояло решить, где теперь будут полезны северяне. Поначалу Змееглаз наслаждался своим новым положением посредника, он разъезжал между лагерем Болли Болисона и его воинов и многочисленными официями города, решая проблему продовольствия. Трудность заключалась в том, что армия Болли Болисона была велика, неугомонна и считала себя обделенной. Им же обещали сверкающие улицы Константинополя, этого Асгарда на земле, места, достойного богов, не говоря уже о людях. Вместо того их оставили на промерзшем берегу под черным небом.

Змееглаз довольно скоро понял, что его положение – доверенного лица императора и Болли Болисона – доставляет одни неприятности. Люди переоценивали его влияние, спрашивали, почему им не разрешают входить в город, почему так мало вина и так далее. Они даже заявили, что он обязан достать для славных победителей шлюх покрасивее, и предложили составить ему компанию, чтобы он не промахнулся с выбором.

А потом начался дождь, такой же неистовый ливень, как и тот, что поливал поле боя под Абидосом. Если до сих пор воины только ворчали, то теперь принялись сетовать вслух, даже роптать. К тому моменту как дождь прекратился, их лагерь превратился в болото.

Змееглазу повезло и не повезло одновременно. Он был в городе, пытался договориться о поставке свинины варягам, когда хлынул дождь. Сквозь завесу воды было невозможно что-либо разглядеть уже в пяти шагах от себя, и мальчик остался там, где был, – торговец постелил ему в чулане.

Поэтому на следующее утро Змееглаз явился в лагерь сухой и чистый. Он добрался до палатки, рядом с которой его отец устроил кузнечный горн, на самом деле просто выкопал яму в земле. Тут же сидел рослый викинг, ожидая, пока кузнец наточит ему боевой топор. Рядом с викингом стоял сын, того же возраста, что и Змееглаз, однако у него уже пробивалась жидкая бородка, на поясе висел топор, и, судя по порезу на ухе, он уже испытал, что такое битва.

– А ты совсем не промок, – заметил отец Змееглаза.

– Непогода застала меня в Миклагарде. Один купец пустил меня переночевать в своем чулане.

Рослый викинг презрительно фыркнул.

– Ты считаешь, что я должен был сидеть и мокнуть под дождем?! – вспыхнул Змееглаз.

Викинг ничего не ответил.

Змееглаз схватился за рукоять меча.

– А вот это не самый разумный поступок, – заметил рослый викинг.

– Не очень умно фыркать себе под нос, и просто трусость – молчать о том, что у тебя на уме!

Слово «трусость» прозвучало громко. И подействовало подобно магическому заклинанию. Все звуки в лагере затихли. Мужчины перестали разговаривать. Те, кто шел мимо, остановились, дожидаясь развязки. Одна женщина, выбивавшая коврик, уронила его к ногам и уставилась на них.

– Еще больший дурак тот, кто называет молчание трусостью. Ты ездишь к своим греческим хозяевам, ты пользуешься всем, в чем отказано твоим сородичам, у тебя есть укрытие от холода и проливного дождя под этим небом Хеля. И я молчу. Но назови меня трусом, и я поправлю тебя.

Змееглаз выхватил меч. Сын викинга уже взялся за топор, хотя сам викинг только усмехался в лицо сыну кузнеца.

– Ты мальчишка, поэтому глупость тебе простительна. Извинись сейчас же, а твой отец просто сделает для меня работу бесплатно в знак примирения. Иначе ты умрешь.

– Отец, ты ведь не позволишь ему уйти просто так! – воскликнул сын рослого викинга.

– Мне и не надо ничего позволять, – сказал Змееглаз. – Идите сюда, вы оба, и та шлюха, с которой ты зачал своего ублюдка, будет сегодня рыдать!

Викинг рванулся к нему. Его движение показалось Змееглазу замедленным, он запросто успел бы ткнуть его мечом. Однако в который раз рука подвела, и желание драться улетучилось. Кулак угодил в челюсть, голова Змееглаза запрокинулась, и он рухнул на землю.

Мальчишка пытался подняться и снова получил хороший удар по лицу. Что было потом, он уже не помнил, пока кто-то не усадил его – на него смотрел какой-то варяг со светлыми, почти льняными волосами. Кто-то кричал:

– Я убью его! Убью! Пустите меня!

– Что ты наделал?

Отец Змееглаза лежал мертвый на земле, подросток с топором тоже, голова у него была пробита справа. Очевидно, отец Змееглаза ударил его кузнечным молотом, однако поплатился за это. Несколько человек навалились на рослого викинга.

– Вставай, поднимайся! – Викинг с льняными волосами дернул Змееглаза за рубаху.

– Я требую мести! Он назвал меня трусом, а его отец убил моего сына. Он спровоцировал драку, а сам удрал в кусты. Я хочу мести!

Волнение охватило весь лагерь, все бежали, чтобы узнать, что случилось. Через массу людей протолкался громадный воин в красном. Это был сам Болли Болисон.

Змееглаз потянулся к рукояти меча, желая доказать, что он готов к драке, однако светловолосый викинг отшвырнул его меч в сторону.

Болли Болисон указал на мертвые тела.

– Объяснись.

Рослый викинг кричал, что его оскорбили и теперь отказывают в справедливой мести, его сын мертв, и он хочет возмещения ущерба.

– Успокойся, Арнульф, – проговорил Болли Болисон. – Все будет по справедливости, даю слово. Ты, мальчишка, что скажешь в свое оправдание?

– Я хочу драться с ним, – проговорил Змееглаз. Он вскочил на ноги, пошатнулся.

– Тогда иди сюда, щенок, я перережу тебе глотку, – прорычал Арнульф.

Болли Болисон возвышался перед Змееглазом.

– Я слышал о тебе, – начал он. – Говорят, от тебя одни беды. Если бы ты не служил императору, я позволил бы Арнульфу пригвоздить тебя копьем к этому паршивому берегу.

– Пусть попробует.

Голова у Змееглаза раскалывалась после тумаков. Ну почему этот викинг просто побил его? Почему не убил? Потому что не воспринимал его всерьез, потому что презирал его как мальчишку.

Теперь отец уже не увидит, как он сделается прославленным воином. Отец был кузнецом, ему приходилось сражаться только в случае крайней нужды, он был слишком ценным мастером, чтобы погибнуть в бою. Кузнецы пользовались особым уважением, их ремесло считалось в чем-то сродни магии, и никому бы в голову не пришло винить кузнеца за то, что он опоздал к началу битвы. Змееглаз неожиданно почувствовал себя странно свободным. Его дед по материнской линии был прославленным берсеркером[11]11
  Берсе́рк или берсе́ркер – в древнегерманском и древнескандинавском обществе воин, посвятивший себя богу Одину. В сражении отличались неистовостью, большой силой, быстрой реакцией, нечувствительностью к боли.


[Закрыть] по имени Тьёрек. Может, проклятие трусости в их роду пришло со стороны отца?

Он не станет плакать по отцу, он будет за него мстить.

– Позволь мне сражаться с ним, – обратился он к Болли Болисону.

– Ты ребенок. Ты не можешь сражаться и не будешь, – отрезал Болли.

– Я такой же мужчина, как и тот, что лежит сейчас на земле, – заявил Змееглаз.

– Хочешь, чтобы я спустил с тебя штаны и предъявил доказательства? Ты не мужчина, и это видно каждому. Ты пытаешься вести себя как мужчина, но у тебя ничего не получается. – Он обратился к Арнульфу. – Мальчишка еще не готов сойтись с тобой на хольмганге[12]12
  Хо́льмганг – дуэль двух викингов. Борьба велась до первой крови и заканчивалась уплатой трех мер серебра победителю. Причинение смерти на хольмганге не считалось убийством.


[Закрыть]. Он еще ребенок, по моему разумению, и для тебя будет бесчестьем драться с ним.

– Тогда пусть за него дерется кто-нибудь из друзей или родичей. Я должен отомстить за смерть сына.

– Его отец лежит мертвый.

– И мой мальчик тоже! А за первое оскорбление, обвинение в трусости, пока еще никто не ответил. Я требую возмещения ущерба. Это мое законное право.

Болли Болисон пожал плечами.

– Он прав. У тебя есть дядя, который сможет драться вместо тебя?

– Я пришел сюда с отцом.

– А друзья у тебя есть?

– Нет у него никаких друзей, – бросила одна женщина. – Он просто кусок дерьма, которому до сих пор сильно везло.

– Значит, пусть дерется сам! – проревел Арнульф.

Болли Болисон помотал головой.

– Нет, – сказал он, – если его убить, хлопот не оберешься. Император к нему благоволит, он переводит его слова, он пригодится нам, когда император вернется. Однако бесчестно заботиться только об общем благополучии, когда он так глубоко оскорбил тебя, Арнульф, и причинил тебе столько горя. Есть еще один выход.

Он указал на Змееглаза.

– Ты изгоняешься из лагеря, хоть ты и переводчик императора, – произнес он. – Ты вернешься сюда только тогда, когда станешь мужчиной и сможешь сражаться с Арнульфом на равных или же приведешь кого-то, кто согласится сражаться вместо тебя. А пока тебя здесь не будет, постарайся хоть немного подрасти. Жизнь и без того посылает нам множество сражений, не хватало еще драться между собой.

– Но это позор для меня, – возразил Змееглаз. – Я не потерплю такой несправедливости.

– Тогда я сейчас сам выпущу тебе кишки, – пообещал Болли Болисон.

– Буду рад, – ответил Змееглаз.

Болли Болисон воздел глаза к небесам. У него наконец лопнуло терпение. Военачальник викингов славился своим крутым нравом и вот теперь, кажется, был готов показать себя во всей красе.

– Берись за меч, – сказал он, – и мы с тобой потанцуем как полагается. Гедин, дай ему свой меч! – Последние слова он проревел Змееглазу в лицо с такой силой, что мальчик отшатнулся на несколько шагов, и все вокруг засмеялись.

Викинг с льняными волосами протянул Змееглазу меч, и тот попытался поразить им Болли Болисона, однако его снова сковали оковы битвы – он не смог заставить руку сделать то, что требовалось. Змееглаз вышел вперед, нелепо выставив перед собой меч, однако мышцы руки настолько обмякли, что кончик меча волочился по земле. В итоге оружие увязло в грязи, и он неловко вывернул руку, удерживая его. Болли Болисон, который был на две головы выше Змееглаза, быстро преодолел разделявшее их расстояние, наступил на меч левой ногой. Под тяжестью викинга клинок вырвался из руки мальчика, шлепнувшись в грязь. Болли Болисон сильно ударил его, и Змееглаз завалился на спину. Викинг не стал мешкать – он шагнул вперед, поставил ногу на грудь Змееглаза и вдавил его в грязь. Змееглаз схватил Болли Болисона за ногу обеими руками, однако воин был неподвижен, словно какая-нибудь статуя со Средней улицы.

– Как я и говорил, – начал Болли Болисон бесстрастно, – ты всего лишь мальчишка. Возвращайся, когда станешь мужчиной, если такое вообще когда-нибудь случится, и я обещаю тебе, ты получишь свой хольмганг.

Люди вокруг Змееглаза смеялись и показывали пальцем. Только Арнульф был вне себя от гнева. Смерть вовсе не страшила мальчика, однако его больно задевали насмешки.

Предводитель викингов убрал ногу и махнул рукой на меч Змееглаза.

– Пойдешь на меня с этим, и я тебе задницу надеру.

В душе Змееглаза все бурлило от унижения, лицо покраснело, руки и ноги окаменели. Он подобрал меч и побрел прочь из лагеря, направляясь в сторону города, а в спину ему летели горькие упреки и ядовитые насмешки. Ему хотелось развернуться, сбить насмешников с ног, но он знал, что ничего не получится. С тем же успехом он мог сжимать в руке не меч, а веер византийской дамы. Он не сомневался, что на нем лежит заклятие. Однажды он разрушит его и вернется, чтобы написать свое имя кровью тех, кто потешался над ним. Вот только нужно понять, как это сделать.