Автор книги: Маршалл Ходжсон
Жанр: Религиоведение, Религия
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 53 (всего у книги 165 страниц) [доступный отрывок для чтения: 53 страниц]
Халифат Аббасидов, несмотря ни на что, сохранял шаткое господство в центральных провинциях, однако более отдаленные провинции одна за другой организовывались в автономные мусульманские общества. Там, где (как минимум после смерти аль-Мутаваккиля) не наблюдалось вмешательства центра, государства формировались вокруг менее амбициозных целей, чем полная реставрация халифата. Интересам подобного локального характера служило даже движение исмаилитов.
Их самое результативное восстание вспыхнуло далеко от центра, где власть халифа уже давно являлась номинальной. Движение карматов в пустыне, по-видимому, было связано с той частью исмаилитской верхушки, что обосновалась в Сирии. Эта верхушка выдвинула собственного кандидата на имамат, которого – независимо от того, был он или нет настоящим потомком Исмаила, – поддержали не все группы исмаилитов. Даже карматы пустыни засомневались, и ему пришлось искать сочувствия в других местах. Его дай подготовили соответствующую почву в Йемене и Магрибе. Заручившись поддержкой крупного блока берберских племен (санхаджа) в удаленных от побережья районах современного Алжира, в 909 г. он поехал туда (по дороге не обошлось без приключений) и объявил себя истинным халифом под эсхатологическим именем аль-Махди. Так была основана династия, позже с гордостью названная Фатимидами – потомками дочери Мухаммада. На волне энтузиазма аль-Махди удалось свергнуть режимы хариджитов-ибадитов в Тахерте и Аглабидов в восточном Магрибе.
Памятник Исмаилу Самани в Душанбе, Таджикистан. Современное фото
Новый халиф был вынужден отказаться от некоторых своих сторонников, слишком нетерпеливых в ожидании конца света, и связал свои чаяния с прибрежными торговыми городами, перенеся столицу восточного Магриба из Кайравана, ориентированного на сухопутные маршруты через пустыню, в новый город-порт Махдийю. О перемене в атмосфере свидетельствует труд Кади Нумана, бывшего правоведа-меликита; он вовремя принял исмаилизм и создал монументальную систему шариатского права, основанную на школе, претендующей на авторство самого Джафара ас-Садика, весьма кстати: благодаря ему новая династия получила собственный эффективный свод законов. Людям объясняли, что эсхатологическую деятельность аль-Махди по покорению мира продолжат несколько членов его династии; между тем государство должно функционировать в целом как любое другое мусульманское государство. Аль-Махди и его сыновьям (тоже названным эсхатологическим титулом аль-Каим, 934–945 гг.) пришлось противостоять взбунтовавшимся берберам-хариджитам, из-за которых исмаилиты на какое-то время оказались заперты в своей новой морской столице. Но они внушили сочувствие жителям городов, благодаря чему государство не развалилось и сумело подавить берберский мятеж. При помощи верных воинов-берберов они завоевали все побережье Магриба, подчинив себе последнего правителя из династии Идрисидов в марокканских городах. Но в Испанию, сохранявшую независимость под властью Омейядов, им попасть не удалось. Унаследовав морскую державу Аглабидов, Фатимиды унаследовали и позиции мусульман на Сицилии, и Махдийя стала одной из ведущих торговых столиц Средиземноморья.
Турмарх Василий отправляет послов к халифу аль-Мутасиму. Византийская миниатюра
В то же время, когда бывшие владения Аглабидов переходили во власть Фатимидов, бывшие владения Тахиридов заново присоединяли члены династии Саманидов, самые преданные халифату (или по крайней мере уважавшие его) из всех правителей новообразованных государств. Правители Бухары и Самарканда в долине Зарафшан (к северу от Амударьи) с 875 г. в 903 г. (при Исмаиле ибн Насре) отвоевали Хорасан у Саффаридов. В конечном счете власть находилась в руках тех, кто мог собрать воедино военные силы аграриев, от чего Саффариды отстранились. Вскоре Саффаридов вытеснили в их родную провинцию – Систан, где, однако, им удалось остаться у власти еще много поколений спустя. Государство Саманидов, образованное, таким образом, на северо-восточной части Ирана и в бассейне Сырдарьи и Амударьи, было огромным, но на этих территориях преобладали персидское население и общие для всех аристократические и военные традиции. Дехкане, землевладельцы, считали, что государство создано для них, и защищали его как обеспечивающее единое руководство в борьбе с тюркскими кочевниками. Борьбой с кочевниками была окрашена вся жизнь северовосточных иранцев, подверженных нападениям не только вдоль линии границ, но и точечно на протяжении обширной засушливой зоны. Эта борьба теперь отождествлялась с защитой иранизма и ислама. При Насре II (913–942 гг.) правление Саманидов принесло мир и процветание не только в бассейн Амударьи и Хорасан, но и на многие территории западного Ирана.
В своих владениях Саманиды оставили бюрократическую структуру халифата почти нетронутой, лишь слегка изменив ее в соответствии с местной практикой. Они были просвещенными патронами литературной культуры как на фарси, так и на арабском. При них арабский адаб чувствовал себя как дома – почти так же, как в Багдаде. Именно при них новый мусульманский фарси, язык мелкопоместных дехкан, стал официальным литературным языком. В отличие от Саффаридов, тесно связанных с менее знатными элементами в Систане, Саманиды блюли свое достоинство и привилегии помещиков; естественно, в ответ им воздавали хвалу образованные классы.
На территориях, по-прежнему подконтрольных халифату Багдада, напротив, хорошее правительство – если таковое существовало – зависело от силы халифа, а она шла на убыль. Как говорят, после смерти аль-Муктаби (908 г.) амбициозные придворные намеренно предпочли посадить на трон мальчика, обещавшего стать слабым и податливым, а не взрослого и самостоятельно мыслящего мужчину (взрослым кандидатом был Ибн-аль-Мутазз, поэт и критик). Аль-Муктадир – тот самый мальчик – оправдал их близорукие чаяния, даже чересчур. Его халифат (908–932 гг.) стал повторением бесцельного правления аль-Мутавакки-ля, только в меньших масштабах. Но теперь государство не могло себе позволить слабого монарха.
РасколНа сей раз государство восстановиться не смогло. Социальных корней была лишена не только армия. Финансами халифата управляли заинтересованные в личной прибыли богатые предприниматели (часто шииты), а не самостоятельные аристократы или хотя бы неистребимые бюрократы, заинтересованные в стабильности государства. То, что осталось от бюрократического класса времен Сасанидов, больше тяготело к местным правителям. Двор аль-Муктадира сорил деньгами направо и налево; в результате неразумное управление финансами привело к хроническим проблемам с поступлением налогов, и когда, соответственно, задерживалась выплата жалованья военным, возникали вспышки неповиновения в армии. К концу правления аль-Муктадира государство было банкротом. Попутно стремительно снижалось влияние Багдада даже в ближайших провинциях. После гибели аль-Муктадира (от руки одного из его лучших полководцев, Муниса, который не желал его смерти, но был вынужден пойти на бунт ради самого халифата) империя окончательно распалась.
Между 932 и 945 годами друг друга сменили четыре халифа, каждый на весьма короткий срок и по милости той или иной военной группировки, сажавшей его на трон. Самого влиятельного военачальника стали называть амир аль-умара, главнокомандующим, и вся реальная власть сосредоточилась именно в его руках. Халиф напрямую уже не играл роли в управлении страной, за ним остались только церемониальные функции. Но в любом случае, правительству в Багдаде, перешедшему под влияние военных, вскоре не осталось почти ничего, кроме Ирака. Значительную территорию, унаследованную аль-Муктадиром, рвали на части разные военные фракции, менее ответственные, чем те, кто владел теперь отдаленными западными и восточными провинциями. Здесь доминировали войска шиитов, не столь впечатляющие и амбициозные, как исмаилиты, но тоже какое-то время обладавшие влиянием в империи.
Уже к 897 г. шииты-зейдиты пришли к власти в Йемене. Но он был далеко, как и основанное исмаилитами государство в Магрибе. А поближе в 905 г. Хамданиды, предводители блока бедуинских племен, объявили себя правителями Мосула в Джазире; правление аль-Муктадира еще не закончилось, когда они обрели независимость. Они были шиитами, подобно многим северным бедуинам в то время, очевидно, находясь под влиянием учений нусайритов. Но главным их преимуществом являлось положение вождей, уважаемое пасторалистами, которых нельзя было обидеть безнаказанно. С 944 г. члены этого рода взошли на престол в Алеппо. Там им пришлось вынести главное испытание – участвовать в сопротивлении мусульман новому нападению Византии – практически в единственной попытке немусульман захватить земли халифата в этот период ослабления центральной власти. Византийцы вернули себе Сицилию и много других территорий к востоку от Анатолийского нагорья и направились в Сирию. Чтобы предотвратить катастрофу, воины-добровольцы (гази), желавшие участвовать в священной войне, стекались со всех краев. Сайф-ад-давла, самый знаменитый из Хамданидов, привлекал в Алеппо поэтов и ученых: он покровительствовал аль-Мутанабби и аль-Фараби. Менее успешен он оказался в войне с Византией, в ведении которой не получил помощи почти ниоткуда, и не смог спасти Антиохию. Тем не менее поэты прославляли его мужество, и благодаря обилию хвалебных песен о себе он стал так знаменит, как будто и впрямь обратил врага в бегство.
К 928 г. Зияриды, военачальники, стали независимыми правителями на землях к юго-востоку от Каспия и постепенно начали присоединять Аджамский Ирак. Среди его воинов из Дайлама – маленькой, но труднопроходимой прикаспийской гористой местности – были три брата из рода Буидов (по-арабски Бувайийун), которые дослужились до высоких постов и вскоре с помощью отрядов дайламитов добились независимости как от Зияридов, так и от халифов. К 934 году они контролировали большую часть Западного Ирана, хотя, подобно Хамданидам, зависели от расположения к себе воинов – профессиональных солдат, дайламитов, а позже и тюрков. Буйиды тоже были шиитами, как и большинство дайламитов (когда-то их обратили в свою веру шииты, использовавшие их горы как базу). Буйиды склонялись к двунаде-сятничеству, хотя не только к нему; они сделали религиозные праздники шиитов официальными.
Поднявшись не в качестве назначенных халифом наместников (как, скажем, Тахириды или Тулуниды), а как наемные военные, которые заполняли политический вакуум, они почти не были связаны с правительством халифа. Тем не менее, подобно Хамданидам, они не пытались заменить халифов другими верховными фигурами: они просто свели к минимуму их власть и авторитет на всех территориях, которые смогли захватить. Однако административную систему халифа они пытались сохранить, пусть и в упрощенной форме.
Египет, отобранный у Тулунидов в 906 году, оставался во власти халифата на протяжении всего правления аль-Муктадира, но в 937 г. наместник – военачальник, унаследовавший от государства за Амударьей титул «Ихтищид», – оказался достаточно сильным, чтобы избежать своего смещения. Он добился независимости, контролируя большую часть Сирии (и вначале сдерживал натиск византийцев успешнее, чем позже Сайфаддавла). Его потомки являлись фиктивными правителями под мощной протекцией Кафура, прежде негритянского раба-евнуха; только после его смерти Фатимиды из Махдийи смогли реализовать свою давнюю мечту и захватить Египет.
Сторонники всеобщей абсолютной монархии не смогли выстроить жизнеспособную структуру власти, позволив, чтобы высочайший престиж халифата со временем размылся. Не сумели предложить стабильного общественного строя и улемы – ни в сотрудничестве с государством при аль-Мамуне и аль-Мутасиме, ни независимо от него – пользуясь автономным положением, полученным ими впоследствии. Размылся не просто престиж халифата, а авторитет всей монархической традиции, начавшейся задолго до ислама. Все наследие ирано-семитского абсолютизма оказалось под вопросом; его не поддерживали толком и в то же время ничем не заменили[182]182
H. A. R. Gibb, ‘Government and Islam under the Early Abbasids: The Political Collapse of Islam’, LlElaboration de I’Islam (Paris, 1961), 115–127: автор выдвигает предположение, что крах государства Аббасидов, не сумевшего продержаться столько же, сколько держава Сасанидов, объясняется меньшей силой аграрных классов в государстве Аббасидов, где бюрократия, армия и религиозные институты развивались относительно независимо от монархии. Здесь я склоняюсь именно к этой версии. (В статье также указано на примечательное преобладание в этот период настроений, связанных с алидским лоялизмом.)
[Закрыть].
В 945 г. один из Буидов, военных, чьи братья уже контролировали западноиранское нагорье севернее Ирака, захватил Багдад. Несмотря на свою принадлежность к шиитам, в Багдаде военачальник буид (Муиззаддавла) принял титул амир аль-умара, главнокомандующего, и признал теоретическое положение халифов Аббасидов, за которыми сохранялся двор и значительный локальный авторитет. Но на деле Ирак стал теперь просто одной из провинций, где властвовала новая династия Буйидов. Государство халифата прекратило свое существование как независимая империя.
Книга III Становление интернациональной цивилизации
Все истины – только тени, за исключением последней и окончательной истины; и все же каждая истина верна по-своему. Она становится сутью в своем месте, но в другом – остается лишь тенью…
Айзек Пеннингтон
Пролог к книге III
Ислам в Средние векаПосле 945 г. классический мир Аббасидов с его могущественным халифатом и арабоязычной культурой постепенно изменился так сильно, что мы вынуждены выделить его в отдельную эпоху Мир аль-Мансура, Харуна ар-Рашида, аль-Мамуна, все еще отчетливо узнаваемый в период правления аль-Муктадира (908–932 гг.), пять или шесть поколений спустя исчез без следа. Багдад постепенно стал провинциальным городом, и само название «халифат» в итоге исчезло. В течение пяти веков после 945 г. сообщество халифата уступило место постоянно растущему интернациональному в лингвистическом и культурном смысле обществу, руководимому многочисленными не зависящими друг от друга правителями. Это общество не объединяли ни единый политический порядок, ни единый язык или культура. И все же оно сознательно и последовательно оставалось единым историческим целым. В свое время это интернациональное исламское сообщество было наиболее распространенным и влиятельным на планете. (Мы будем называть период приблизительно до 1250 г. ранним Средневековьем, а период с 1250 и до 1500 гг. – поздним.)
Если и существовал доныне единый образ исламской культуры, то образ этот относится как раз к периоду Средних веков – после того как на территории между Нилом и Амударьей стерлись доисламские традиции (а вместе с этим стало явным меньшинством христианское население), но до того как контекст Ойкумены (в отношении которого формировалась исламская культура) стал разрушаться из-за фундаментальной социальной трансформации одного из регионов Евразии – Запада. В узком смысле это подразумевает период между серединой X в. (падением классического халифата, когда сформировалась данная культура) и концом XV в., когда представители Запада открыли новые океаны и в мире стало угадываться новое географическое соотношение сил. Период высокого халифата, как правило, рассматривают сквозь призму образа, сформированного в Средние века; нормативными считаются те элементы его культуры, которые признали таковыми более поздние авторы. Более того, проблемы, которые мы считаем характерными для исламской культуры в целом – проблемы политической легализации, творчества, трансцендентности и имманентности в религиозном понимании социальной роли естественных наук и философии, – в полной мере возникают только в Средние века.
Подобный подход к исламской культуре правомерен лишь отчасти. До конца периода высокого халифата она все еще находилась в процессе формирования; все больше людей обращались в мусульманство, а ирано-семитские традиции видоизменялись в некую новую форму, которая только после 945 г. стала готова к распространению на огромные территории полушария. А к XVI в., еще задолго до первых проблесков будущей западной трансформации, новые тенденции в исламе достигли точки (как минимум в трех главных империях, образованных в то время), где проблемы начала Средневековья стали утрачивать свое первостепенное значение, причем еще до наступления совершенно новой ситуации на планете, просуществовавшей вплоть до XVIII в. Средневековье образует цельный период, характеризовавшийся расцветом ислама. Но необходимо признать, что период раннего Средневековья вплоть до середины XIII в. сильно отличался по своим историческим условиям от позднего – периода, наступившего после того, как монголы в результате своих завоеваний ввели новые политические ресурсы, и упадок процветавшей дотоле китайской экономики привел к ухудшению ситуации с торговлей в аридной зоне. То, что покажется столь необычным в XVI в., началось как раз в период позднего Средневековья.
Раннее же Средневековье было периодом относительного процветания. Ко времени правления династии Сун (в конце высокого халифата) китайская экономика переходила от преимущественно торговой экспансии к первой стадии масштабной индустриальной революции, когда вложения в промышленность на некоторых территориях росли все быстрее, особенно на севере, в то время как на юге с помощью новых методов повышалась производительность сельского хозяйства. Золотой запас китайцев многократно умножился с открытием новых месторождений, и, естественно, повысились объемы и качество торговли в странах Южных морей (через Индийский океан и моря к востоку от него). По-видимому, отчасти в ответ на увеличение притока золота в Китай также повысились темпы развития коммерции и городской активности на других территориях, и особенно заметно это на западе Европы, которая и сама интенсивно наращивала сельскохозяйственное освоение своего холодного и болотистого севера при помощи плуга с отвалом. В подобных обстоятельствах исламские страны, находясь на пересечении всех торговых путей полушария, переживали дальнейшее укрепление торговли по сравнению с их сельским хозяйством. Результаты в долгосрочной перспективе оказались не так уж благоприятны даже для самой торговли, но тем не менее они способствовали наращиванию силы мусульман и дальнейшей экспансии их социального порядка.
Зыбкость аграрного процветанияУ общества появляется больше возможностей культурного самовыражения, когда возникает множество разнообразных социальных институтов, посредством которых может выразить себя отдельно взятый человек. Дифференциация институтов, в свою очередь, обусловлена высоким уровнем вложений не только в обычном экономическом смысле, но и с точки зрения вложений человеческого времени – конкретных усилий и внимания, – обязательных, к примеру, для интегральных научных исследований. Но высокий уровень инвестиций возможен при процветании не только в отношении благополучия крестьян (хотя в долгосрочной перспективе это может оказаться принципиально важным), но и в смысле наличия существенных излишков у других классов, позволяющих им изыскивать как средства, так и свободное время на те или иные нужды. Следовательно, хотя процветание не способно обеспечить культурное самовыражение, в долгосрочной перспективе оно является предпосылкой для последнего.
Возможности мусульман в полной мере реализовать имевшийся у них потенциал для процветания и творчества ограничивались свойством, характерным для любого общества аграрного типа, а именно шаткостью любого процветания и сложностью институтов, которая возникает в случае, если продолжительное процветание возникло при минимальном уровне развития институтов. Как только симбиоз деревни и города становится жизнеспособным, так, что сельское хозяйство не может нормально функционировать без вливания продуктов из города и даже городского управления, почти никакие превратности истории, разве что крупномасштабная природная катастрофа, не в состоянии опустить общество на более низкий уровень развития. Но вот дальнейшему развитию институтов, как творческих, так и материальных, могут помешать многие события в обществе, способные сдвинуть его (по крайней мере, локально) на базовый экономический уровень симбиоза деревни и города.
Массовые нападения со стороны менее развитых регионов, правители которых не были готовы поддерживать высокий уровень развития, необходимый для существования сложных институтов, могли привести к снижению интеллектуальных и экономических инвестиций, а вместе с этим – и уровня институционной сложности более развитого региона, если этот регион не был несоизмеримо сильнее, чем его менее развитые соседи. Данное наблюдение сделал Гиббон, когда сравнивал аграрную Римскую империю с современным ему Западом, который смог бы завоевать только народ, находящийся на таком же техническом уровне. Как отмечал Гиббон, уровень сложности могла понизить и внутренняя напряженность. Духовный, социальный и политический дисбаланс мог нанести ущерб правящей элите и ее привилегированной культуре в нескольких аспектах: он мог вызвать недовольство менее привилегированных классов – недовольство, которое могло выразиться как в движении в поддержку близких народу социальных и духовных традиций, так и в открытом мятеже. Могло оно привести и к параличу самой элиты, что вызывало бы политический коллапс и войны. Затем мог бы возникнуть военизированный общественный строй с деспотом у руля и анархией на задворках; но ни то, ни другое не помогло бы поддержать хрупкое равновесие между институтами.
Сложные институты могли бы пережить не одну оккупацию и не один серьезный внутренний конфликт, и чаще всего ущерб, причиненный войнами или скверным политическим управлением, можно было бы возместить, если он не слишком разрушителен и продолжителен. Но в долгосрочной перспективе подобная устойчивость может иметь место лишь при высокой степени процветания, что, в свою очередь, обусловлено сочетанием многих благоприятных обстоятельств, которые нужно стараться сохранить. Если политических ошибок слишком много, это может разрушить как раз те ресурсы, при помощи которых устраняются последствия таких ошибок. Нарушение гармоничного соотношения благоприятных факторов приводит к снижению уровня развития общества или даже низводит его (по меньшей мере, локально) на минимальный уровень аграрного общества.
В определенные периоды Средневековья и в определенных исламских регионах такая шаткость основанного на сельском хозяйстве процветания давала о себе знать. В целом благополучие обширной части исламских территорий явно снизилось, особенно в период позднего Средневековья, и дальнейшее развитие социальных институтов было затруднено. В некоторых случаях наблюдался регресс; хотя мнение об общем упадке, превалирующее среди историков по сей день, пожалуй, неверно. У нас слишком мало данных для точного определения происходивших тогда событий. В любом случае в большинстве мусульманских регионов не наблюдалось экономической экспансии, сравнимой с той, что имела место в Западной Европе или в Китае в начальном периоде Средневековья. Этот факт ставит перед исследователями исламского сообщества два вопроса. Первый должен во многих случаях стать важнейшим политическим вопросом: как предотвратить угрозу политической дезинтеграции? Во-вторых, если нас интересуют общие последствия экономической активности Старого Света, мы должны часто спрашивать себя, какого рода тенденции наметились в итоге в аридной зоне, вместо того чтобы ожидать общего подъема инвестиций и дифференциации институтов.
Хотя такими вопросами надо задаваться постоянно, экономическая нестабильность – не то же самое, что общий экономический спад. Снижение уровня процветания, которое можно отследить по документам, зачастую оказывается лишь локальным. Более того, влияние любого экономического спада на культурную деятельность и развитие институтов может быть временным; если состояние ресурсов закрепится на новом (более низком) уровне, благодаря процветанию данный уровень сможет стать отличным фундаментом для культурной деятельности. Следует признать, что в исламских регионах, как минимум в некоторых отраслях, часто наблюдался рост благосостояния. Там почти никогда полностью не возвращались к базовому аграрному уровню экономики, и даже в самые тяжелые времена и в самых неблагополучных регионах имело место некоторое экономическое развитие. Между тем многие исламские территории в определенные периоды Средних веков поистине процветали, пусть и на менее устойчивом основании, чем прежде. И процветание это обусловило довольно бурный расцвет творчества, сравнимый с большинством периодов и регионов Ойкумены до начала технической эпохи Нового времени.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?