Текст книги "Остановите печать!"

Центр управления электричеством Раст-Холла находился в небольшой подсобной комнате, в которую вела точно такая же стеклянная дверь из холла, как и в телефонную комнату напротив. Оставшись наедине с новым гостем, мистер Элиот, по всей видимости, не мог сразу решить, как поступить дальше: задержаться с незнакомцем или поспешить обратно в привычное многолюдье. Он выглянул через стеклянную дверь в холл, где заметил лишь удалявшуюся спину одного из слуг, и перевел взгляд на электрический щит, прикрепленный к стене, причем от Эплби не укрылось, что для человека некомпетентного он с поразительной точностью обратил внимание именно на предохранитель, послуживший причиной затемнения в доме. А потом пристально вгляделся в лицо собеседника, прежде чем задать самый важный из возникавших сейчас вопросов:

– Мистер Эплби, вы мне кажетесь человеком достаточно опытным, чтобы определить: это была просто случайная неисправность или нечто другое?

Эплби, отчасти знакомый с подробностями ситуации, понимал, отчего у мистера Элиота возникли основания подозревать злой умысел, вот только ему не рассказали пока о стуке, раздавшемся, когда погас свет. И потому ему показалось благоразумным начать знакомство на позитивной ноте.

– Как мне представляется, – сказал он, – предохранитель попросту не выдержал нагрузки и сгорел сам по себе – это заметно по внешним признакам. Так что я склонен считать все обычной поломкой.

Услышав его мнение, мистер Элиот прореагировал несколько странным образом. Он вдруг привстал на каблуки и принялся делать вращательные движения: одетый в черно-белый костюм неловкий человек на выложенном черной и белой плиткой полу… И откуда-то издалека, тише, чем тишайший из рожков в «Зигфриде»[38]38
  Опера Р. Вагнера.


[Закрыть], донеслась постепенно затухавшая мелодия, словно сопровождение к занавесу, опускавшемуся над сценой. И это звучал кларнет.

Обед подали все-таки с опозданием, в двадцать пять минут девятого. Мистер Элиот сидел во главе стола. Только Эплби стал свидетелем его срыва, и один лишь Эплби получил пищу для размышления над ним. Ему и прежде доводилось видеть трюки, которые играет с человеком перегруженное сознание. Физическое состояние быстро возвращается в норму, но вот на психологическом уровне мозг выстраивает барьер, заставляя забыть то, что вызвало срыв. И с мистером Элиотом произошел именно такой случай забвения. Какое-то время он пребывал в душевном комфорте, начисто забыв и темноту, в которую погрузили его дом и гостей, и красный цвет надписи. Он забыл о звуках, словно вырвавшихся из-под обложек его книг и плававших по коридорам Раст-Холла. Забыл о миссис Бердвайр, викарии и женщине – директоре школы, как и обо всем, последовавшим за теми событиями. Наступил блаженный период, когда Паук снова оказался лишь вымышленным существом, запертым под переплетами романов о нем, как в надежной тюремной камере. И прием в нынешнем году ничем не отличался от прошлогоднего праздника и позапрошлогоднего тоже. Эти вечеринки не просто доставляли удовольствие Уэджу и большой группе людей, причастных к общему бизнесу. Они становились данью уважения, своеобразным, но необходимым комплиментом герою, который порой столь неисповедимыми путями обеспечивал материальное благополучие для Тимми и Белинды, Руперта и Арчи, но в первую очередь для самого Элиота. Это безмятежное ощущение скоро пройдет, и вернется тревога, а то и страх, а пока даже огромный искусственный паук, которого кто-то додумался повесить над праздничным столом, не мог служить возмутителем спокойствия, не рассматривался как нечто угрожающее. Паук находился среди своих, и весь мир любил его.

Приблизительно такие психологические процессы, как думал Эплби, происходили сейчас с хозяином дома. Результатом стало восстановление относительного спокойствия и уравновешенности среди сидевших за столом, но в перспективе эти процессы не могли сулить ничего хорошего. Сознание вырабатывает подобные защитные меры только в случае крайней необходимости, и срок их действия ограничен. А потому, если он вообще хотел оказаться здесь полезен, действовать следовало достаточно оперативно, вот только набор фактов, которыми он располагал, оставался неполным и отрывочным: письмо Патришии с вложенным приглашением приехать от Белинды, загадочный и необычный домысел, изложенный Патришией по телефону… Он осторожно присмотрелся к окружавшим его людям.

И заметил своим хорошо натренированным взглядом, что Белинда Элиот переживает из-за двадцатипятиминутной задержки с подачей супа, явно сказавшейся на его вкусовых качествах. Что мысли его сестры сосредоточились на молодом человеке, которого, как он мог догадаться, звали Тимми Элиотом. Что сам Тимми Элиот с чувством вины рассматривал возможность ускользнуть от другого, более серьезного молодого человека, сидевшего рядом с ним. Что невысокий и полноватый мужчина, внешне слегка напоминавший мистера Элиота, успел на голодный желудок слишком много выпить, как и расположившийся в конце стола крупный, нескладный, сурового вида человек – оба довели себя до заметного опьянения. Что почти все собравшиеся воспринимали самого Эплби как обычного припозднившегося гостя, сумевшего вовремя вмешаться и исправить неприятную ситуацию, возникшую в доме. Что сидевшая справа от него пожилая леди знала о нем больше. Но все эти наблюдения ничего пока не давали. И он попытался продолжить их, когда старушка заговорила.

– Боюсь, – начала она фразу, явно давно превратившуюся в нечто вроде рефрена или формулы, – что здесь никто не считает нужным представлять гостей друг другу во время приемов. Могу я нарушить эту странную традицию и сообщить вам, что меня зовут миссис Моул? Вы иногда можете видеть мое имя, напечатанное самым мелким шрифтом на…

– …театральных афишах и программках к спектаклям? Несомненно, я его видел, – закончил за нее собеседник. – Рад познакомиться лично. А я – Джон Эплби – брат Патришии.

При этом миссис Моул покраснела, но не слегка, а мгновенно и густо, как гномы в мультфильмах Диснея. Эплби тут же записал ее себе в союзники на время неожиданно для него самого начавшегося приключения. Поразительно, сколь полезной оказывалась порой привычка некоторых людей не спешить делиться со всеми даже не слишком, казалось бы, важной информацией. Миссис Моул положила маленькую ручку ему на рукав и понизила голос:

– Белинда мне обо всем рассказала. Она мне доверяет.

«Не слишком благоразумно со стороны Белинды, – подумал Эплби. – Хотя, кто знает, быть может, ее вынудили к откровенности обстоятельства».

Миссис Моул поняла его мысль без слов.

– Но, вообще-то, Белинда – человек сдержанный. Не стану вас уверять, будто пыталась хоть в чем-то заменить ей мать, поскольку слишком многие утверждают нечто подобное, когда речь заходит о детях, оставшихся без одного из родителей. Но мы всегда были очень дружны. Она – восхитительная девушка. Быть может, слишком старается выглядеть современной, но это вполне предсказуемо.

Эплби согласился, что стремление идти в ногу со временем только естественно для молодой леди. Миссис Моул считала сознание современного человека, хотя и имеющим некоторые несомненные преимущества над складом ума людей прошлого, порой лишенным необходимой широты кругозора. И в течение пяти минут Эплби полностью ознакомился с ее взглядами на сокровенные стороны человеческих отношений.

– А теперь, – сказала миссис Моул, – я хочу представить вам Джеральда Уинтера. Думаю, он слишком много времени провел этим вечером в моем обществе, и ему не помешает новое знакомство.

Уинтер сидел по другую сторону от миссис Моул, а потому церемония представления невольно происходила через ее грудь и под живой блеск тиары.

– Мистер Уинтер из Оксфорда, – сочла нужным вставить миссис Моул. – Мой брат, который носит сан архиепископа Удонги, был ближайшим соседом мистера Уинтера, хотя учился в другом колледже.

Эплби, ненадолго отвлекшийся, когда миссис Моул давала свои пояснения, оказался в некоторой растерянности, не зная, с чего начать беседу: соседство колледжа мистера Уинтера с учебным заведением архиепископа Удонги не подсказывало темы для продолжения разговора. Однако Уинтер своевременно перехватил инициативу.

– Когда тебя представляют человеком из Оксфорда в наши дни, – сказал он, – насколько же мало информации о тебе содержится в этих словах! Еще сто лет назад это означало, что перед вами либо священник, либо некто вроде богослова, либо опасный демократ. Теперь же твоему визави остается только гадать. Ты можешь оказаться микробиологом, профсоюзным деятелем, знатоком индийских наречий или даже экспертом по производству бекона международного уровня. А если представление происходит еще и в темном помещении, то не сразу можно даже определить, к какому полу относится тот, кому тебя представляют, а цвет его кожи окажется скорее черным, желтым или кофейным, нежели привычным когда-то розовато-серым.

– А я-то всегда считала, – сказала миссис Моул, – что в университетах почти ничто и никогда не меняется.

– Уверяю вас, вы заблуждаетесь. Оба главных учебных центра меняются с головокружительной быстротой. В Оксфорде все перевернулось с ног на голову в течение жизни одного поколения. Мы быстро теряем всякое желание служить обществу и постепенно переселяемся в маленькие домики на окраине города. Улицы в центре теперь заполнены учеными дамами, словно вышедшими из стихов Теннисона. В колледжах преподают самые странные дисциплины – о производстве бекона я уже упомянул, так теперь еще в моде история английской литературы, то есть предмет, для изучения которого не так давно лучше было бы отправиться в один из университетов в Индии.

Уинтер сделал паузу, чтобы отхлебнуть из своего бокала рейнвейна. У Эплби появилась возможность задуматься о том, что английские университеты действительно претерпели значительные изменения, а этот моложавый преподаватель оставался, должно быть, одним из немногих представителей вымирающей породы людей, все еще владевших культурой застолья. Атмосфера за ужином у мистера Элиота выглядела по-прежнему достаточно натянутой, но теперь, по крайней мере, среди части гостей завязалась вполне занимательная беседа.

– Возьмем, к примеру, мертвые языки, – продолжил Уинтер тем тонко рассчитанным тоном, который не превращает монолог в напыщенный и самодовольный спич. – Тысячелетиями, если вдуматься, они оставались наиболее живыми из всех существующих. А ныне действительно находятся при смерти. К нам поступают мальчики из самых знаменитых частных школ, не знающие наиболее распространенных латинских стихов и изречений. Им приходится объяснять азы. Что Виргилием и Софоклом восхищались Спенсер и Мильтон. Что трагедия – это козлиная песнь[39]39
       Постановки трагедий восходят к традиции древних празднеств, в ходе которых совершалось жертвоприношение козла.


[Закрыть]. И что их любимое слово «фонограф» состоит из двух греческих корней, соединившихся вместе с появлением современного аппарата. – Он обратился к миссис Моул: – Впрочем, на самом деле этот прибор уже называют не фонографом, верно? Нет, не фонографом. Граммофоном. Но только потому, что людям не хватает элементарных знаний, хотя в невежестве и заключен определенный шарм. – Он вновь повернулся к Эплби, чтобы завершить мысль цитатой: – «Прибежище мечтаний, проигранных сражений, загубленных идей и непопулярных слов»[40]40
  Искаженные строки английского поэта Мэтью Арнольда (1822–1888).


[Закрыть]. Вот где граммофон только и остается еще фонографом, как тому надлежит быть.

«Занятно рассуждает и красиво излагает, – бесстрастно подумал Эплби. – Но по большому счету даже это не дает полного представления о характере человека». И он задумался, как направить разговор в более полезное для себя русло, когда с другого конца стола донесся громкий голос. Как совершенно случайно знал Эплби, интонация и произношение походили на манеру разговаривать известного издателя по фамилии Спандрел. Вот почему его так удивило открытие, что говорит человек, абсолютно ему незнакомый.

– Не надо рассуждать при мне об университетах. – Голос звучал нарочито ворчливо. – Лично я считаю их источником всех проблем и бед.

– Источником проблем? – переспросил Уинтер, хорошо чувствовавший к тому же, когда застольному шутнику требовался партнер, причем желательно с противоположной точкой зрения. – Какие же от нас проблемы? Напротив, нас все считают чем-то вроде успокоительного лекарства.

– Университеты стали оказывать заметный депрессивный эффект на всю литературно-издательскую деятельность. Из Оксфорда никто больше не приходит к нам с идеями написания книг, которые удовлетворили бы насущный читательский спрос. Они слишком забивают себе головы, просиживая в библиотеках, чтобы потом решиться создать нечто самостоятельное. Поразительный контраст с временами Вордсворта и его поколения!

– Позвольте заметить, что он закончил Кембридж, – сказал Уинтер с нежданной язвительностью.

– Все равно. В те времена никто не заставлял студентов тратить столько усилий зря. В результате выпускники покидали студенческую скамью с верными представлениями, считая, что до них никто еще не создал ничего существенного, и это – их призвание. Сам Вордсворт написал и опубликовал только при жизни более семидесяти тысяч стихотворных строк, а еще более десяти тысяч остались для посмертной публикации. Вот я и говорю: сравните это с нынешним положением вещей.

И псевдо-Спандрел раздраженно постучал пальцем по столу.

– Но вы же не считаете, мистер Уэдж, – попыталась возразить ему миссис Моул, – что количество – это главное в литературе.

«Разговор постепенно теряет всякий смысл, – подумал Эплби. – Но никогда не знаешь, чем все закончится». И он продолжил слушать. Рагу из дичи подали ровно через двадцать пять минут после супа, теперь уже безукоризненно выдерживая расписание ужина.

– Нет, все обстояло иначе, – Уэдж прекратил пародировать Спандрела, но явно придерживался общей для них обоих точки зрения, – когда ты был издателем и только издателем. Ты заключал с типографией отдельный контракт на выпуск каждой книги, и только. Для тебя не являлось жизненной необходимостью, чтобы авторы непрерывно поставляли тебе свои произведения. Но в нынешних условиях издатели стали одновременно и владельцами типографий, а это значит, что у тебя на шее висят сотни тонн жутко дорогих печатных станков, которые, во‑первых, не должны простаивать, а во‑вторых, с каждым годом устаревают… – Внезапно ему словно наскучила эта тема, и он замолк, сосредоточившись на еде.

– Трудно не понять вашу озабоченность, – подхватил Уинтер, и Эплби понял, что разговор на этом не иссякнет. – Не сомневаюсь, что современные университеты не удовлетворяют ваших потребностей. Но человек с университетским образованием, – он метнул взгляд в сторону мистера Элиота, поскольку заговорил о творческой манере любимого поэта хозяина дома, – больше не начинает рифмовать, едва поднявшись с постели, чтобы к концу семестра непременно издать сборник стихов. Если уж говорить до конца откровенно, то у нас выработалось более критическое отношение к написанному нами, чтобы издавать все подряд. Но, как я уже сказал, любому понятен и ваш подход к делу. Печатные станки не должны простаивать – таково уж их предназначение. Остановите печать! Есть материал – срочно в номер! Для того чтобы вы отдали подобный приказ, должно произойти громкое убийство или поздние скачки закончиться с сенсационным результатом. Но притормозить работу печатных машин, потому что писатель не удовлетворен качеством своего труда, – такое практически невозможно себе представить. Слишком уж много создаст неудобств, и к тому же вы понесете убытки. – Он снова отхлебнул вина, но жест показался несколько театральным, необходимым для эффектной паузы. – Вот вам, к примеру, сын нашего хозяина. Тимми Элиот.

При чем здесь Тимми Элиот, никто сразу не понял, что только усилило общий интерес. «Этот человек, – снова подумал об Уинтере Эплби, – пользуется риторическими приемами застольной беседы гораздо лучше, чем ножом и вилкой».

– Вполне вероятно, что Тимми обладает литературным складом ума. Когда узнаешь его получше, замечаешь, что он умеет наблюдать за собой и за другими людьми как бы со стороны, независимо и беспристрастно, а ведь этот навык – один из основных для создателя художественной литературы. Он часто проявляет изобретательность и фантазию – еще одно необходимое свойство творческой личности. В былые времена он мог бы стать одним из многочисленных наглецов, мнящих себя драматургами, а быть может, из него вышел бы и подлинный поэт, пусть не из первого ряда стихотворцев. Однако вы совершенно правы. Университетская атмосфера навевает ему пресыщенность литературой, и потому он ищет для себя иной род деятельности. Он и пальцем не пошевелит, чтобы ваши печатные станки не заржавели. Сейчас Тимми подумывает о карьере в Министерстве иностранных дел или о чем-то подобном. Вполне вероятно, совсем скоро ему эта работа наскучит, но на сегодняшний день таковы его планы. И это вовсе не значит, что Тимми – сноб. Просто такова ныне общая тенденция. – Уинтер бросил взгляд на Эплби, потом на странное чучело, подвешенное к потолку, прежде чем взяться за свою тарелку. – Миссис Моул, могу я загадать вам загадку? Закройте глаза и скажите, сколько лап у паука.

– Тридцать семь, – дал за нее странный ответ мистер Уэдж и с наслаждением приложился к бокалу.

Вероятно, из-за особого пристрастия, питаемого Джеральдом Уинтером к спарже, которую только что подали, разговор на их стороне стола временно прервался. И Эплби переключился на происходившее в другом его конце.

– Пятнадцать процентов от пяти тысяч, – быстро говорила сидевшая там толстая женщина. – Двадцать процентов от десяти тысяч и двадцать пять от всего, что больше этого. Понимаешь?

Соседствующий с ней мужчина выглядел болезненно худым и грустным.

– Да, – ответил он. – Понимаю. – Но таким тоном, словно понимал сказанное с превеликим трудом.

– Предположим теперь, что книга X разошлась за шесть месяцев тиражом в десять тысяч и один экземпляр. Тогда за Y уже будет причитаться двадцать процентов, а если ее продадут тиражом в пятнадцать тысяч и один экземпляр за полгода, то с Z вы уже начнете с двадцати пяти процентов. И так далее. Понятно?

– Нет, – печально, но твердо ответил тощий мужчина. – Ничего не понятно.

– Но это же так просто! Только для начала вам надо написать эти три книги: X, Y и Z. Здесь-то что непонятного?

– Вот это мне ясно. – Аскет на глазах повеселел. – Написать три книги…

Их голоса утонули во внезапном гомоне разговоров, возникших повсеместно.

– Боюсь, – извиняющимся тоном сказала миссис Моул, – что проблеме авторских гонораров они уделяют… То есть все мы уделяем слишком много внимания. Вам так не показалось? Но в какой-то степени это неизбежно. Не далее как позавчера я читала книгу, в которой утверждалось, что сам Шекспир проявлял к подобным проблемам немалый интерес. Как выясняется, он стал вполне обеспеченным человеком не столько благодаря своей литературной плодовитости, сколько доле, которую получал в качестве совладельца театров, и прочим побочным доходам. – Миссис Моул вдруг осеклась и нахмурилась. – «Столько благодаря…». Это правильная грамматическая конструкция?

«Вот теперь мы отошли от важной темы дальше некуда», – подумал Эплби и решил проявить некоторую настойчивость.

– А теперь я попрошу вас, – твердо обратился он к миссис Моул, – рассказать мне о каждом из этих весьма интересных людей. Например, кто тот мужчина, который, кажется, с трудом понимает объяснения своей солидного сложения соседки?

– Это Гилберт Оверолл.

– Не думаю, что слышал о нем прежде.

– Как и я, – вставил Уинтер, решительно покачав головой. – Хотя такое имя трудно забыть[41]41
  Английское слово «overall» может означать, в частности, «глобальный, всеобъемлющий».


[Закрыть].

– Вы попали в самую больную точку, – сказала миссис Моул, чья речь делалась все более отрывистой под воздействием выпитого вина. – Читатели просто не верят, что есть автор с такой фамилией. И, кажется, он сам начинает ее недолюбливать.

Уинтер понимающе кивнул.

– Участь всех писателей: начинают ненавидеть себя в случае неудачи, а успех делает их своенравными и капризными. Этот Оверолл выглядит таким угрюмым, потому что публика не признает его?

– Да. Он и действительно печален.

– Моя дорогая леди! – Уинтер, как заключил Эплби, мог под сурдинку светского разговора достаточно зло высмеивать людей. – Давайте при случае напомним ему о примере Китса, и он, быть может, почувствует себя немного бодрее. А еще ему будет невредно узнать, что с учеными происходит то же самое. Только их заболевание носит порой гораздо более тяжелую форму. Я знавал человека, уважаемого и ценимого всеми, который впал в самую черную меланхолию и бросил свои исследования, потому что его не признавал один-единственный коллега, работавший к тому же по другую сторону океана.

– Этот Оверолл – романист? – спросил Эплби.

– Да, прозаик. Пишет примерно в том же жанре, в каком прославился мистер Элиот. Но чтобы вы до конца поняли сложность ситуации, то как раз мистер Элиот, по сути, выдавил его с рынка.

– Выдавил с рынка! – в полнейшем изумлении воскликнул Уинтер. – Как странно! Мне представлялось, что в сфере столь доступной и популярной литературы, которую осваивает наш хозяин, должно хватать места для всех.

Тиара миссис Моул энергично затряслась, выражая согласие.

– Если брать положение в целом, то так оно и есть. Но в писательской профессии слишком много непредсказуемых факторов.

Уэдж, продолжительное время пребывавший в своего рода прострации, вдруг встрепенулся, словно услышав боевой клич.

– Все что угодно! – воскликнул он с жаром. – В книжной торговле может произойти все что угодно! – И снова впал в оцепенение.

– Не приходится сомневаться, – самокритично заметила миссис Моул, – что из-за слишком долгой связи с книжным делом я выработала то видение устройства мироздания, которое мистер Уинтер считает смехотворным и достойным вышучивания. Но в нашем бизнесе все очень расплывчато и не подчинено общим законам. Скажите мне, например, мистер Уинтер, вы понимаете, как на книжном рынке появляется бестселлер?

– Нет, разумеется.

– И никто не понимает. Вам ясны причины, по которым люди не покупают книг?

– В общих чертах.

– Именно, в общих чертах. А когда они вдруг массово начинают приобретать какую-то из них, вы можете себе это объяснить?

– Нет. Подобные вещи выше моего разумения.

– Правильно. И не только вашего. В данном случае определить причину вообще никто не может. Даже мистер Уэдж. Но вернемся к мистеру Овероллу. Вся его писательская судьба – составная часть той великой мистерии, о которой мы рассуждаем. Когда сюжеты романов мистера Элиота претерпели очередную метаморфозу – а вы знаете, что они находятся в постоянном развитии, – то в результате мистер Элиот невольно вторгся на территорию мистера Оверолла. Тот давно пытался добиться эффекта, который легко и непринужденно дался мистеру Элиоту. Боюсь, мистер Оверолл отнесся к этому крайне отрицательно, посчитав, что мистер Элиот сознательно перенял его манеру и стал ее имитировать, хотя на самом деле мистер Элиот, как и все остальные, понятие не имел о существовании Оверолла и тем более его романов. И все это могло бы не иметь особого значения, если бы не публика с ее странными вкусами. Оверолл лишился последних читателей, а мистер Элиот прибавил к своей и без того обширной аудитории еще несколько тысяч поклонников. И, знаете, очень жаль, что так получилось. Мистер Уинтер может посоветовать мне вспомнить судьбу Рембрандта и найти утешение. Но Рембрандт был гением, а гению позволительно на время потерять любовь своих почитателей – ему плевать на это. – Миссис Моул и саму несколько поразила собственная раскованность. – А вот мистер Оверолл, литературный ремесленник, зарабатывал свой хлеб насущный тяжким трудом, как и все мы.

Но Уинтер не позволил легко себя разжалобить.

– Вам не растопить мое ледяное сердце, – сказал он, хотя значительно понизил голос. – Я не проникнусь сочувствием к мистеру Овероллу, пусть он даже впадет в нищету. – Он сделал паузу, впервые подумав, вероятно, не перегибает ли палку. – Меня больше занимает вопрос, зачем мистер Оверолл явился сегодня сюда. Ему ведь должно быть весьма неуютно в доме своего удачливого соперника.

Явно смущенная вопросом, миссис Моул растерянно посмотрела через стол.

– Но ведь мистер Оверолл – один из авторов издательства Уэджа. – И, определенно решив на этом закончить разговор, старушка сунула в рот большой кусок стоявшего перед ней жаркого.

Уэдж снова поднял голову и осторожно огляделся по сторонам.

– Да уж, валите теперь все на меня. Верно, это я привел сюда Оверолла. Мне показалось, ему полезно побывать в Раст-Холле.

Эплби снова бросил взгляд на Оверолла, гадая, о какой пользе могла идти речь. Возможно, расчет был на то, что в Оверолле вспыхнет утроенное рвение, когда он ощутит, насколько сладок вкус большого успеха. Если так, то план с треском провалился. Оверолл сидел за столом с видом мученика и ел безо всякого удовольствия, словно его кормили насильно.

– Старина Гиб Оверолл, – продолжил Уэдж, впадая в сентиментальность, которая явно была пародией на кого-то другого. – Мы должны найти способ продавать его книжки.

Создавалось впечатление, что это благородное чувство, словно статуэтка, реально стояло перед Уэджем на столе и он мог с восхищением им любоваться.

– Но мы не можем подать его читателю в качестве автора, которому подражает сам великий Элиот. Потому что никто не поверит. – Он задумчиво покачал головой. – Нет, такой трюк не сработает. Но почему бы нам не попытаться сделать из него подражателя Элиоту?

– А это будет правдоподобно? – напустив на себя наивность, спросил Эплби.

– Дайте мне три месяца, и читатель воспримет это как Священное Писание. Овероллу придется внести в свои рукописи кое-какие изменения, и у всех возникнет отчетливое впечатление, что он идет по стопам Элиота. А тогда появится шанс и его использовать для пользы дела.

– Быть может, я старомоден, – сказал Уинтер, – но не слишком ли это жестоко в отношении Оверолла?

– Наш дорогой старый друг Гиб. – Уэдж даже вздохнул от избытка благожелательности, хотя явно подразумевал, что ради жизненных благ людям приходится чем-то жертвовать. – Если бы нам удалось подтолкнуть его на уровень писателя, хотя бы отдаленно, хотя бы на треть близкого к автору Паука, он мог бы и тогда достаточно крепко встать на ноги.

– Меня не оставляет ощущение, – Уинтер искоса, но не скрываясь, смотрел на Эплби, – что мы окружены тайнами. Однако поймите правильно: я имею в виду, если использовать выражение миссис Моул, мистерию книг. В Бодлианской библиотеке[42]42
  Главная библиотека Оксфордского университета.


[Закрыть] книги ведут себя самым примерным образом. Лично я никогда не подлавливал их на коварстве, бестактности или бесстыдстве. Или взять тот же читальный зал Британского музея. Вас что-то могло смутить в их поведении там? Со мной такого не случалось. Но стоит оказаться в большом книжном мире… – Он оставил повисшим в воздухе конец своей велеречиво дурашливой фразы.

Эплби тем временем перебирал в памяти все, что помнил об Александре Поупе. Тот ведь написал длинную сатирическую поэму «Дунсиада», в которой жестоко высмеял скучных и непопулярных поэтов восемнадцатого века. Что было с его стороны не слишком благородно и снисходительно к менее удачливым коллегам, поскольку сам Поуп стал богатым человеком благодаря именно литературной профессии. Хотя и в своей более высокой сфере, он, по сути, походил тогда на сегодняшнего мистера Элиота. Это давало повод задуматься, и он снова обратился к миссис Моул:

– Как я понял, Оверолл приехал сюда сегодня в чисто рекламных целях, играя роль прежде блуждавшего метеорита, который постепенно втягивается в звездную орбиту Паука. – Видимо, атмосфера Раст-Холла располагала к употреблению цветистых, хотя и не совсем точных, метафор. – Но что вы скажете о его отношении к хозяину? Мне в ваших словах послышался намек, что он не слишком доволен тем оборотом, который приняли события.

Миссис Моул нервно огляделась по сторонам. Но вечеринка уже набрала обороты, гости разгорячились, стали словоохотливее, и их разговор тонул в общем застольном шуме.

– Мне кажется вполне естественным, – сказала она, осторожно подбирая выражения, – что мистер Оверолл пребывает не в лучшем настроении. Но он вообще человек угрюмый по натуре. Зато мистер Элиот умеет себя вести безупречно в любой ситуации…

– Именно этот аспект и привлек мое любопытство, – продолжил Эплби, поскольку уже почувствовал, что отношение миссис Моул к мистеру Элиоту, если брать пример из жизни небесных светил, могло походить на сияние невзрачной Луны отраженным светом великого Солнца. – Мистер Элиот не мог дать Овероллу другого повода для личной и глубокой неприязни?

– О, нет! Ни в коем случае!

В восклицании миссис Моул послышалось чуть заметное стремление выдать желаемое за действительное. И Эплби сделал новый заход на цель – еще более деликатный, поскольку речь шла о вещах действительно щекотливого свойства.

– Мне просто показалось, что в самом облике мистера Элиота присутствует нечто, способное вызывать раздражение у людей такого склада, как Оверолл. Я, разумеется, слишком мало его знаю, чтобы сформировать основательное суждение. Вероятно, такой эффект производит сам по себе Раст-Холл, как и эта окружающая хозяина армия друзей или его интерес к антиквариату. Если вывернуть факты наизнанку, то мистера Элиота можно представить в виде преуспевающего, но все же дилетанта, человека, случайно попавшего в казино и сорвавшего банк. – Эплби внимательно пригляделся к пожилой леди, писавшей инсценировки по книгам Элиота. – Но при этом в глубине души он как будто презирает дело, которым занимается.

К величайшему облегчению Эплби, тиара легким отблеском обозначила согласие.

– Презирает – это, пожалуй, слишком сильно сказано, мистер Эплби. Просто мистер Элиот чрезмерно… – она сделала паузу, в смятении торопясь найти нужное выражение. – Он человек очень уж шекспировского склада, вот как я бы это описала. Я ведь упомянула, что недавно прочитала книгу о Шекспире? Так вот, создается впечатление, что некоторые нелепости театра его времени и примитивность вкусов публики иногда вызывали в нем раздражение, но ни в коем случает не презрение. А мистер Элиот, – миссис Моул с неприкрытым удовольствием ставила чуть ли не знак равенства между ними, – в этом смысле очень напоминает Шекспира. – Она сделала паузу, чтобы придать своим словам особое значение. – Но мне, конечно же, понятно, что вы имеете в виду. Сам по себе успех мистера Элиота может внушить недобрые чувства к нему со стороны многих, а он подчас любит создать ложное впечатление, будто романы даются ему с детской легкостью. К тому же, он имеет склонность… – Миссис Моул овладели сомнения, она покраснела и решила на этом прекратить разговор. – Но давайте все же не забывать, что сидим за столом, накрытым для нас мистером Элиотом.