Текст книги "Остановите печать!"

Всеобщее смятение нарушил голос Уинтера, просившего помочь ему развязать и придержать веревку. К нему устремился Детлепс; рядом сразу оказался Уэдж. Темная масса наверху дрогнула и стала постепенно опускаться. Колесо блока отчаянно скрипело, словно катафалк в кошмарном сне.

Тело легло на доски сцены. Тимми бросился к нему, но тут же отпрянул, словно отброшенный сильным ударом.

Перед ними, проколотая крюком мясника и обряженная в мужской костюм, валялась на полу мертвая свинья средней черной породы.

Часть III
Аббатство Шун

1

– Крупная и с толстым слоем жира.

Англия, как неутомимая и неистощимая на сюрпризы хозяйка, снова задвинула сумрак в дальний угол и осветила все вокруг солнечным светом. Словно зевая и потягиваясь в своих прозрачных одеждах, она мелькала перед лицом самого Времени. Сменялись пейзажи, показалось здание Общества трезвости в Пигге, скрещение автомобильных магистралей, узкие тропинки, шедшие через неогороженные пастбища, на которых пасся скорее тощий, нежели жирный, домашний скот. И Время, эта казалось бы вечная и все повидавшая сущность, никогда прежде не лицезрело именно такого сочетания света и теней, таких очертаний стелющегося над землей тумана, какие Англия показала этим ноябрьским утром.

– Крупная, с толстым слоем жира и волосатой спиной, – повторил мистер Элиот.

Огромная машина между тем пожирала милю за милей.

– Климат, – сказал сидевший на заднем сиденье Уинтер, и его слова воспринимались как апология профессии археолога, – все дело в климате. Уэдж предложил мне написать книгу. Я ответил, что если захочу самовыразиться в творчестве, то скорее выберу живопись. К сожалению, климат мешает развитию пластических форм искусства в нашей стране. – Он критическим взглядом окинул проносившийся мимо пейзаж. – Нужно быть эскимосом, чтобы заниматься той же скульптурой.

– Право жаль, что курчавошерстный керли[72]72
  Порода охотничьих собак.


[Закрыть] так тяжел в кости.

– Эскимосом? – переспросил Эплби, но не потому, что хотел и дальше выслушивать рассуждения Уинтера. Просто надо было хоть как-то реагировать, чтобы поддержать разговор. Мысли же его сосредоточились совсем на другом.

– Да, эскимосом, – повторил Уинтер. – Чтобы жить посреди этой нескончаемой белизны, которая может служить символом вечности. На том же Лабрадоре ты способен создать великое произведение в камне. Да что там – они незримо существуют там сами по себе. В виде творений природы. Разве это возможно здесь?

Он презрительным жестом указал на невзрачные поля, покрытые еще не растаявшим вчерашним снегом.

– Мне не терпится поскорее увидеть Тамуорт, – сказал мистер Элиот. – И, естественно, взглянуть на великую коллекцию.

– Превосходное искусство способно существовать за полярным кругом, как расцвело оно в своих потрясающих образцах по всему Средиземноморью. Художник может быть эскимосом, может быть Тицианом или… – Он на мгновение задумался – …тем же Ренуаром. Но здесь ничто подобное невозможно. В этой стране туманов с ее приглушенными и совершенно неуловимыми красками. – Он снова указал рукой за окно машины.

Мистер Элиот развернулся на своем сиденье, расположенном рядом с Патришией, которая вела автомобиль. Казалось, упоминание о Ренуаре заставило его ненадолго сменить тему своих размышлений.

– Очень надеюсь, – сказал он, – что Руперт приедет вместе с остальными. Мне бы особенно хотелось, чтобы на аббатство взглянул именно он.

После чего сделал паузу и оседлал любимого конька.

– Искусство искусством, но, думаю, вы согласитесь, что мало найдется более интересных тем для обсуждения, чем свиньи. Вот где заключена плоть Рубенса, если иметь в виду ее примитивное восприятие, живое движение, без которого любое искусство пусто и лишено смысла.

Эплби молчал, вспоминая и реконструируя события ночи. Авантюра была спланирована и осуществлена достаточно простыми методами. В Раст-Холл проведены две независимые телефонные линии. И шутник позвонил с одного телефона на другой. Трубку снял слуга. Злоумышленник попросил разрешения переговорить с сэром Арчибальдом Элиотом, а когда Арчи ответил, заявил, что мистер Элиот должен немедленно прибыть в дом мистера Ласлета, расположенный по другую сторону парка. Якобы случилось серьезное происшествие, Ласлет находился при смерти и желал, чтобы мировой судья, а эту выборную должность занимал в округе Элиот, заверил спешно составленное им завещание. Арчи разыскал кузена, который сразу же отправился в путь в сопровождении Эплби, что казалось далеко не лишней мерой безопасности. Арчи должен был передать гостям извинения хозяина, но сразу после расставания с кузеном получил тяжелый удар по голове. Затем шутник последовал за мистером Элиотом и Эплби, быстро изобразив на снегу рядом с домом следы жестокой схватки. Затем он дошел до того места, где они свернули с подъездной дорожки. Именно там Кермод, единственный, правильно прочитал следы и отправился навстречу мистеру Элиоту и Эплби, которые уже возвращались, выяснив, что их ввели в заблуждение (Патришия совершенно неверно истолковала в тот момент действия Кермода). Шутник перерезал электрический кабель там, где он пересекал дорожку, и принялся активно запутывать следы. Затем пересек парк, подал единственный, но очень громкий отвлекающий крик тревоги, а сам поспешил к театру, зарезал заранее спрятанную там свинью, причем заставил животное отчаянно визжать, натянул на труп костюм и подвесил вместо Угрюмого Десмонда.

Все выглядело так просто, что укладывалось всего в несколько предложений, но за этой простотой крылся точнейший расчет времени, настолько виртуозный, что не мог не вызывать у Эплби профессионального восхищения. И с практической, и особенно с психологической точки зрения операция была проведена безукоризненно. Только самый изощренный ум мог безошибочно распознать состояние Тимми, повергнутого в ступор опасениями по поводу возможного злого скетча с участием Генри и Элеоноры в театре, и сделать еще несколько полностью оправдавшихся прогнозов. Например, предвидеть, что полученная слугой информация не сможет быть оперативно перепроверена, и местные аристократы поведут себя именно так, как они себя и повели, повлияв на всех участников праздника. Знал он и о том, что любые попытки выяснить, кто с кем накануне вечером находился в паре, приведут лишь к полной путанице и не дадут никакой полезной информации.

Шутка со свиньей отличалась необычайной грубостью и жестокостью, как и расчетливой продуманностью, но, тем не менее, помогла решить некоторые из проблем.

Прежде всего это касалось самого мистера Элиота. Стало ясно, что все теории Уинтера и доктора Чоуна, будто он сам мог быть ответственным за направленные против него же действия, оказались несостоятельными. Кстати, даже Эплби не без сожаления расстался с подобной версией. Мистер Элиот, сейчас так мирно беседовавший с Патришией на свои излюбленные буколические темы, не разыгрывал злых шуток над собственной персоной. Грусть Эплби объяснялась просто: хозяин Раст-Холла перестал быть для него загадочной фигурой. А ведь в определенный момент шутник почти сумел психологически раздавить мистера Элиота, поставить его на грань чуть ли не умопомешательства. У мерзавца получилось несколько впечатляющих трюков, но анализ показывал, что его наиболее эффективным оружием, его главным инструментом влияния на сознание мистера Элиота оставалось непостижимое знание мыслей, которыми, как считал сам мистер Элиот, он ни с кем не делился и не успел даже записать. Именно так удалось прижать мистера Элиота к стенке и разочаровать в карьере литератора; только в этом заключался секрет странностей в его поведении. Вот именно секрет! И здесь все еще многое оставалось неясным. По истечении двадцати четырех часов Эплби обнаружил, что события вчерашнего утра следует рассматривать под несколько иным углом. Неожиданно восстановившееся тогда душевное равновесие хозяина не получило окончательного объяснения; его мотивировка выглядела неадекватной. Странные происшествия в Расте не были результатом действий придуманного мистером Элиотом персонажа, как автор Паука не стал клиническим случаем раздвоения личности, совершая поступки под маской своего героя. С необычайной легкостью мистер Элиот освободился от этих навязчивых идей, а помогла ему в этом всего лишь картина Ренуара, найденная у постели Джозефа. И собственное объяснение, данное мистером Элиотом своему возвращению к рациональному мышлению, выглядело неубедительным. Он считал, что его Паук никогда не повел бы себя столь вульгарным образом, как и сам он не способен на такое в случае психологического раздвоения.

Поскольку предположение доктора Чоуна звучало чересчур экстравагантно, то не сразу бросилось в глаза, что и способ, с помощью которого мистер Элиот отмел теорию Чоуна, выглядел, мягко говоря, облегченным и неубедительным. А ведь мистер Элиот при всем своем легкомыслии был человеком необычайного ума и интеллигентности: неужели он мог удовлетвориться настолько простым объяснением? В это было трудно поверить. И все же духовное выздоровление, означавшее крах атаки на его сознание, началось, безусловно, с того момента, когда нашлась похищенная картина. И с того же времени, как заметил Эплби, в этом человеке появилась некая целеустремленность, постепенно нараставшая. Все его разглагольствования о хороших беконных свиньях не могли ввести в заблуждение пристального наблюдателя: ум мистера Элиота активно трудился над чем-то иным.

Но сейчас мистер Элиот уже и не находился в эпицентре ситуации, какой она представлялась в свете последних событий. Он исключался из числа подозреваемых, как и его дети. Кого еще можно было считать заведомо непричастным к происшедшему?

Но чем дольше Эплби размышлял над этим, чем подробнее вспоминал детали проведенного им расследования, тем меньше испытывал уверенности в чем-либо. Можно ли исключить, например, Кермода? Патришия видела, как он сошел с дорожки и направился им навстречу за несколько секунд до прозвучавшего выстрела. В отношении Кермода смущал только подслушанный раньше не самый доброжелательный разговор об Элиоте, но Кермод не мог бы действовать в одиночку. Если за всеми шутками стоял он, то ему активно помогал Оверолл. Тот вроде бы напился, но насколько пьян он был после того, как удрал из театра и накачался спиртным в библиотеке? Не мог ли он позже вернуться в театр никем не замеченный, чтобы произвести выстрел, а потом заставить свинью умереть в страшных муках? Быть может, в пьяном виде было даже легче осуществить подобное варварство? В итоге это тоже оказалось всего лишь злой шуткой, но направленной против Тимми и Белинды: злоумышленник не пожалел усилий, чтобы заставить их поверить, будто перед ними окровавленное тело их отца. Здесь важно отметить, во‑первых, что шутка стала импровизацией, подсказанной издевательствами Андре (в свою очередь, импровизированными) над мисс Кейви и злосчастными щенками в ее книге, как и над пережитыми ею приключениями в деревне. А во‑вторых, шутка все же оказалась шуткой. Настоящего полуночного убийства не состоялось. Но стало ли это результатом того, что намеченную жертву как раз в это время убивать уже не стоило? Или шутник изначально собирался продолжить серию своих мерзопакостных трюков? Если разобраться, то смысл шутки все-таки выглядел убийственным. Несчастную свинью нетрудно было представить тотемом для этой семьи, жертвенным животным, которыми даже современные дикие племена давно подменяют прежние человеческие жертвоприношения. Заменой для самого мистера Элиота, которого злодей, видимо, и желал, и боялся убить… Конечно, едва ли стоило привносить примитивные основы антропологии в расследование. И убийство свиньи не носило чисто ритуального характера. У него имелась практическая цель: внести смятение в семью мистера Элиота с помощью приема, позаимствованного из фигурировавших в придуманных им литературных сюжетах.

Размышления приняли отрывочный характер, и Эплби вернулся к кандидатурам, которые можно было вывести из-под подозрений. Арчи Элиот? Особый склад ума сыщика, при мысли о нем нарисовал Эплби, как Арчи спешит от одного телефона к другому, чтобы перехватить слугу, ответившего на звонок. Простейшая уловка. Но насколько серьезна рана, полученная Арчи? Мог ли он нанести ее себе сам? Что произошло, когда его оставили наедине с доктором Чоуном? Мог он вовремя избавиться от его общества, чтобы издать отвлекающий крик, а потом завершить дело убийством свиньи? Это следовало выяснить, а значит, Эппбли предстояла еще одна, теперь уже незапланированная встреча с доктором Чоуном.

И больше никого заранее оправдать невозможно. В течение тех решающих ночных тридцати минут удивительно большое число людей находились вне наблюдения. Слишком много сумятицы внесли в происходившее многочисленные временные гости дома, создавая своего рода дымовую завесу. «Тот самый случай, – думал Эплби, – требовавший особо тщательного изучения места происшествия, но в то же время оставлявший мало шансов основательно провести подобную работу». В предутренние часы случайные гости Раста начали постепенно разъезжаться по домам, а остальные пунктуально готовились к заранее намеченному визиту в аббатство Шуни. Эплби лишался возможности детально допросить свидетелей, внимательно изучить улики.

И тем не менее даже к аббатству Шун тянулись некоторые ниточки этого дела. Первой проделкой шутника стало ограбление дома миссис Бердвайр, а новость об этом сильно расстроила некоего Хораса Бентона, вписавшего в свою биографию не слишком славную страницу, когда в прошлом он работал на Джаспера Шуна. В аббатстве сейчас находился коллега Бентона доктор Буссеншут, настолько заинтригованный этим событием, что нашел способ втереться в доверие к ограбленной леди. А в одной с Эплби машине сидел Джеральд Уинтер, собственно, и сообщивший историю об ограблении своим товарищам по колледжу, преисполнившись затем горячего желания лично расследовать инциденты в доме своего подопечного Тимми Элиота. Связь между этими фактами представлялась пока не ясной, но едва ли была иллюзорной и надуманной.

Сейчас они направлялись в аббатство с визитом, мысль о котором носилась в воздухе не первый день. Эплби хотелось бы, помимо всего прочего, установить, кому принадлежала изначальная идея. Да, Белинда работала в аббатстве, но до вчерашнего дня его владелец и мистер Элиот едва ли вообще были знакомы. Вчера Шун появился в Расте в сопровождении Буссеншута и миссис Бердвайр, чтобы лично пригласить на прием мистера Элиота, распространив потом приглашение и на остальных гостей праздника в Раст-Холле. Почему он решился пойти на это? Все говорило, что в аббатстве уже собралось значительное число приглашенных: по меньшей мере присутствовали члены странной, чтобы не сказать – подозрительной, организации, которую Шун назвал с не слишком изящной, но недвусмысленной иронией Обществом друзей достопочтенного Бе́ды. Теперь к ним прибавлялись верные слуги Паука. Кто организовал столь необычную компанию? И с какой целью? Не праздные вопросы. Потому что Эплби по-прежнему держался твердого убеждения, что заговор продолжал развиваться, и эта поездка не имела целью отдых или развлечение. Тайны, оставленные им на время, вполне могли обернуться новыми, поджидавшими в самом близком будущем.

Зато миссис Моул пришла к совершенно иному мнению.

– Я, конечно же, тоже с нетерпением ожидаю возможности осмотреть аббатство, – заявила она. – Но у меня на душе было бы сейчас намного легче, если бы нам сначала удалось разобраться с ужасающими трюками шутника в Расте. А так складывается впечатление, что мы просто сбежали от проблем. Причем от проблем настолько сложных и жутких, что мысли о них постоянно кружатся у меня в голове.

– Да, неразбериха полнейшая, – согласился мистер Элиот, – но хорошо кем-то спланированная… У кого-нибудь можно одолжить спички?

Поставщиком спичек, как всегда, оказался Эплби. «Интересно, что должно случиться, чтобы Элиот прекратил разговор о свиньях и обратился к куда более интересной теме Поупа?» – подумал он при этом.

– Но ведь в аббатство отправились почти все, – заметил Уинтер. – И я не удивлюсь, если нам что-то удастся прояснить именно там.

– Верно, – не оборачиваясь, кивнул Элиот, говоривший теперь спокойно, хотя и несколько отрывисто. – Примечательная вещь. Как вам известно, Руперт многое повидал на своем веку. Так вот. Перед отъездом он высказал абсолютно такое же предположение. А что думаете об этом вы, Джон?

– Мне представляется вполне вероятным, что домашний злой дух Раста путешествует сейчас вместе с нами.

На миссис Моул явно произвело впечатление столь необычное единодушие, и она стала еще внимательнее всматриваться в расстилавшуюся перед ними дорогу.

– Вы действительно так считаете? А вот мне почему-то кажется, что дом мистера Шуна для вздорных шутников – опасное место. Там столько оружия, взрывчатки и прочего. Белинда, – обратилась она к девушке, вместе с Тимми разместившейся на маленьких откидных сиденьях напротив нее, – он ведь держит дома часть своего опасного товара?

Белинда в ответ рассмеялась.

– Лично я ничего подобного не видела. Но ведь аббатство занимает большую территорию, а среди руин порой происходят весьма необычные вещи. По-моему, там все-таки проводятся какие-то скрытые эксперименты с оружием.

– По-моему, это проявление дурного вкуса, – сказала миссис Моул. – Использовать сооружение религиозного назначения в подобных целях. Более того, добавить к нему дополнительные пристройки… Я, конечно, не намекаю, что делал там сэр Арчибальд.

– Сэр Арчибальд? – напрягся Эплби.

– Это единственная работа, – пояснил Тимми, прежде хранивший молчание, – которую Арчи выполнил после того злополучного моста. Шун был с ним знаком задолго до того, как взял на работу Белинду. И пригласил его заняться западной башней аббатства. Говорят, с инженерной точки зрения руины башен представляют собой особенно сложные конструкции. Но не только с инженерной. Необходимо получить специальное разрешение от властей, прежде чем браться за реставрацию таких сооружений. Арчи проделал для Шуна впечатляющий объем работы. И, как я понимаю, на какое-то время они весьма сблизились.

Белинда кивнула.

– А башня стала для Арчи подлинным триумфом. Единственная стена, служащая опорой для огромного каменного массива. Мало кто знает, что на самом деле все держится на врытых в землю стальных балках.

– Но ведь коллекция не включает в себя никаких секретов, – вмешался мистер Элиот, словно желая отвлечь внимание от поднятой дочерью темы. – Каталоги собрания Шуна вызывают неподдельный интерес самых серьезных ученых по всему миру.

«Таким образом выявилась еще одна связующая нить, – подумал Эплби. – Арчи и Шун, и не Арчи ли стал организатором сегодняшней экспедиции?»

– А что сэр Арчибальд? – поинтересовался он. – Здоровье позволило ему присоединиться к нам?

Мистер Элиот покачал головой.

– Боюсь, что нет. Чоун нашел его рану не слишком серьезной, но все равно рекомендовал покой. Но я действительно предвкушаю…

Звук клаксона – громкий и командирский – заглушил окончание его реплики. Патришия взяла чуть ближе к обочине, и светло-кремовая машина еще более крупная, чем их собственная, сначала поравнялась с ними, а потом обогнала. Человек, сидевший за рулем, приветствовал их, приподняв шляпу и обнажив густо обмотанную бинтами голову. Рядом с ним сияла малообаятельная улыбка сэра Руперта Элиота. На заднем сиденье расположились две массивные фигуры Уэджа и мисс Кейви. Стараясь перекрыть рев мотора их автомобиля, Тимми сказал:

– И кто теперь посмеет заявить, что мы, Элиоты, не держимся вместе при любых обстоятельствах! Семья наступает друг другу на пятки.

– Между прочим, – произнесла Белинда, – на тему пушек и бомб наложено табу. Джаспер не любит разговоры об этом. Коммерсанты, говорит он, полезная и уважаемая часть нашего общества, но не хочет, чтобы его причисляли к торговцам. Он просто curioso. Ну, и virtuoso тоже, разумеется.

Элиот понимающе кивнул.

– Уверен, – сказал он, – что даже Джон знает, как полезно и приятно при любой возможности вырваться за пределы своей профессии. – Он улыбнулся, считая, видимо, свое наблюдение весьма точным. – А люди, занимающиеся оружием, как мне кажется, подвергаются даже большему стрессу. Им ведь приходится сталкиваться с мощным осуждением общественности. Их, представьте, часто не одобряют даже те, кто придерживается традиционного взгляда на военную службу как на одно из самых достойных занятий для мужчины. Мне всегда казалось это большой несправедливостью. Мы же не считаем достойной профессию хирурга, чтобы одновременно осуждать изготовителей и продавцов хирургических инструментов. – И мистер Элиот, ставший сейчас мистером Элиотом самых либеральных взглядов, который даже Руперта и Арчи считал надежными и основательными людьми, оглядел сидевших в машине, ища поддержки, но не получил ее. – Конечно, – продолжил он, – мне тоже известны факты, когда эти люди подливают масла в огонь международных конфликтов ради извлечения прибыли. Но я не допускаю даже мысли, что личность с таким искренним и глубоким интересом к науке, какой является Шун, может заниматься чем-то подобным. – Он вздохнул, словно невольно и нехотя вспомнил о природе человеческой, какой ее знал, и добавил: – То есть почти не допускаю… Патришия, дорогая, там кто-то старается привлечь наше внимание, или я ошибаюсь?

Это был доктор Буссеншут. Странно одетый в бриджи и старую, отделанную кожей охотничью куртку, он стоял на обочине дороги и дружески их приветствовал, одновременно призывая остановиться. Когда машина затормозила, он приблизился, сдернув с головы твидовую кепку, к которой были прицеплены две яркие мушки для рыбной ловли, популярные, как определил бы эксперт, в девяностых годах девятнадцатого века. Его расплывшееся в радостной улыбке лицо появилось в окне кабины.

– Есть люди, – начал Буссеншут свое обращение, явно заготовленное загодя, – которым нравится шуршание шин, мощные моторы и пыль дорог. Но я в душе романтик. – Он неопределенно махнул рукой в ту сторону, откуда пришел. – И потому предпочитаю пешие прогулки среди полей и нив, покрытых дивными коврами из сочных трав.

Мистер Элиот просиял в ответ.

– Я и сам большой поклонник Купера, «который петь мечтал бы с Горацием великим».

Мистер Элиот ухитрился не только определить источник цитаты Буссеншута, но и нашел единственную строчку Поупа, содержавшую ссылку на него. Эплби почувствовал, что один способен по достоинству оценить этот обмен литературными любезностями, и пожалел, что в машине нет Арчи, который бы его дополнил. Но наверняка поэзия так и витала вокруг virtuoso и curioso из аббатства Шун. Тимми, Белинда и Патришия остались совершенно равнодушными – прекрасное для одного поколения неизменно представляется поверхностным и глуповатым для другого. Но поэтические аллюзии Буссеншута, как сразу выяснилось, имели и чисто практический смысл. Он отпустил еще несколько шуток по поводу любителей езды на автомобилях, а затем предложил желающим подышать ноябрьским воздухом и проделать оставшуюся часть пути до аббатства пешком, почему-то пребывая в твердой уверенности, что эта идея особенно придется по душе Уинтеру.

Но Уинтер явно испытывал сомнения. Как показалось Эплби, он посмотрел на Буссеншута с легкой тревогой человека, знавшего про возможные скрытые мотивы приглашения и быстро прикидывавшего, не чревата ли прогулка не слишком привлекавшим его разговором.

– Более того, – продолжил соблазнение Буссеншут, – я располагаю новой информацией, обсуждение которой станет увлекательным дополнением к наслаждению красотами природы. Речь идет о нашем коллеге Бентоне. – И хотя эта ремарка адресовалась Уинтеру, Буссеншут бросил исполненный дружеского участия взгляд на Тимми, словно сожалея, что тому не представится редкий шанс послушать разговор о происходящем в стенах закрытой для студентов профессорской гостиной. – Мне кажется, моя идея едва ли привлечет кого-то еще. – Он бросил беглый взгляд на Эплби и решил распространить приглашение и на него. – Хотя я с удовольствием взял бы в нашу компанию третьего любителя сельских тропинок.

Он сделал паузу, дожидаясь реакции остальных пассажиров. Потом открыл заднюю дверцу, замаскировав откровенное нарушение приличий мнимым желанием ближе пообщаться с миссис Моул.

– Надеюсь, милая леди, вы получаете только хорошие новости от своего брата, посвятившего себя служению Богу. Не могу выразить, как скучаем мы в Оксфорде по уважаемому епископу Удонги!

Продемонстрировав светскость и осведомленность одновременно, Буссеншут пронаблюдал, как Уинтер и Эплби выбрались наружу, и, отбросив всякую учтивость, захлопнул дверцу и с радостной улыбкой выдал, возможно, весь свой словарный запас из иностранного прощального лексикона:

– Au revoir, a rivederci, auf wiedersehen!

И стоял, воздев над головой невесть откуда взявшуюся рыбацкую кепку, пока машина не скрылась за ближайшим поворотом. «Подобным жестом, – подумал Эплби, – полковник Детлепс мог бы прощаться с кортежем королевской семьи».

С видом человека, желавшего поскорее получить хоть что-то от не слишком приятного мероприятия, Уинтер пересек дорогу и вступил на тропу, шедшую через поле.

– Как я понимаю, идти остается мили три, не больше, – сказал он. – Так что самое время даже для вас, ректор, поделиться обещанной информацией.

– Я пережил самое настоящее приключение, – сразу отозвался Буссеншут.

Жертвы определенного насилия с его стороны невольно взглянули на Буссеншута, ожидая продолжения.

– Но прежде, – пустился в теоретизирование Буссеншут, осторожно обходя свежую коровью лепешку, – давайте разберемся, что мы подразумеваем под термином «приключение»? И не стоит ли нам задуматься над идеей приключения как таковой. Не является ли она в своих нынешних проявлениях чем-то совершенно новым – еще одним из симптомов зла, повсеместно проникающего в нашу жизнь?

Теперь Эплби понял значение последней фразы, произнесенной Уинтером. Очевидно, молодой ученый хорошо знал способность своего босса к продолжительным беседам ни о чем и не желал выслушивать его монологи только для того, чтобы изобразить из себя внимательного и послушного ученика, умудренного опытом старейшины колледжа.

– И на эту мысль, – продолжил Буссеншут, – навело меня дело Бентона. Приключения ума, интеллектуальное любопытство, которым мы так гордимся. Не является ли оно производным от нашей неспособности полнокровно существовать в его обыденном контексте? Уловить и пережить момент, когда мы естественным образом сталкиваемся с каким-то явлением? Удовлетворение от таких моментов обходит нас стороной, скрыто от нас, и в этом смысле мы обделены, здесь кроется причина нашего частого несоответствия требованиям реальности. – Он обвел окружающий пейзаж жестом слепца, попавшего в картинную галерею. – Перед лицом текущей действительности… Бог мой! Простите, но я совершенно забыл, что послужило первоначальным толчком к этим моим столь интересным размышлениям.

– Бентон, – мрачно напомнил Уинтерс.

– Точно, Бентон. Я лишь хотел сказать, что загадка нас интригует, пока видится с некоторой дистанции. Найдите разгадку – что удалось сделать мне – и у вас сразу же возникнет вопрос: а стоила ли она затраченных усилий? И ты понимаешь то, что, несомненно, отлично осознает наш друг Элиот в процессе создания своих остросюжетных книжек. Само путешествие гораздо интереснее конечного пункта, к которому приводит.

Эплби оценил изощренное красноречие Буссеншута. Оно заслуживало наивысшего балла, по крайней мере за умение держать слушателя в напряжении до самого конца.

– Значит, вы действительно сумели решить задачу, заданную нам Бентоном? – осторожно спросил Уинтер. – И уверены, что не придумали мнимую разгадку?

Но Буссеншут пропустил его вопрос мимо ушей.

– Насколько я понимаю, мистер Эплби, вы еще не знакомы с Хорасом Бентоном?

– Знаю только, что это ученый, – сдержанно ответил Эплби, – чье имя не раз произносилось в моем присутствии.

– Как, разумеется, и его так называемый «Кодекс». Крайне прискорбный случай. Но небольшая проблема, с которой мне пришлось столкнуться, прояснится в ходе моего рассказа о поиске решения. Надеюсь, Уинтер, она и вас чрезвычайно интересует, не так ли?.. Но, впрочем, вот и Аббатство.

Они оказались на краю небольшой возвышенности, с которой открывался вид на аббатство Шун. Мистер Джаспер Шун, что уже неоднократно подчеркивалось, являл собой просвещенного любителя священной старины, но особое предпочтение отдавал всему, связанному с восемнадцатым столетием – эпохой, особенно благоприятной для таких же, как он сам, virtuoso и curioso. Этим и диктовались формы импозантной усадьбы, ради созерцания которой Буссеншут оборвал свой рассказ в самый напряженный момент.

Аббатство Шун явно относилось к восемнадцатому столетию, но в нем не было ничего от стиля, навязанного набобами и нуворишами того периода, с палладинскими фасадами и широкими террасами, усеянными классическими скульптурами в духе Винкельманна[73]73
  Иоганн Винкельманн – немецкий искусствовед, генеральный хранитель античной скульптуры в Ватикане (1717–1768).


[Закрыть]. В аббатстве восемнадцатый век нашел свое деликатное выражение как время подлинного романтического возрождения. Посреди огромного и баснословно дорогого пространства, занятого древними руинами, стоял величественный особняк, возведенный в сознательном смешении архитектурных направлений, господствующим из которых представлялась словно порожденная сном зодчего не существовавшая в реальности готика. Окружал дом так называемый Сад идей. Здесь имелись тенистые гроты, мелодично журчали искусственные ручьи, старинные камни надгробий виднелись на полянах среди рощиц, а местами территорию разрезали спланированные мастерами ландшафта неглубокие лощины. С верхней точки все это выглядело необъятным, обошедшимся в немыслимые деньги, но и чересчур крикливым изъявлением тоски по ушедшей эпохе, в свою очередь, сожалевший о еще более отдаленном прошлом. Спутники Буссеншута смотрели на открывшееся великолепие, явно пораженные, но одновременно и повергнутые в депрессию.

Уинтер нарушил молчание, и Эплби понял, что впервые слышит от него простую фразу без всяких прикрас:

– Насколько же предпочтительнее в сравнении с этим выглядит Раст.

Его взгляд остановился на громаде западной башни – творении сэра Арчибальда Элиота.

– Боже, боже, боже, – произнес он слышанное от Тимми в Расте слово. – Боже!

Он повернулся к Буссеншуту с таким мрачным видом, словно готов был стереть его в порошок, и нанес уничтожающий удар:

– Когда нам пришлось прерваться, чтобы насладиться видом Дурость-Шуна, вы как раз собирались поделиться с нами поразительным открытием, что Бентон принимал в свое время активное участие в торговле оружием?