Текст книги "Остановите печать!"

Эти грозные слова заставили мисс Кейви забыть о лососине.

– Вы хотите сказать, – спросила она деревянным голосом, – что нам угрожает неминуемая опасность?

– Но не стоит тревожиться. По крайней мере, понапрасну. Ваши фривольности со мной на лестнице показали, что вам известно, какая счастливая участь мне выпала. Уже не первый год я отчасти служу источником вдохновения для своего кузена – причем вдохновения юмористического. – Лицо Арчи осветила благостная улыбка, и на мгновение во рту мелькнули два желтых, почти собачьих клыка. – В его книгах выведен образ инженера-неудачника, несколько туповатого, но при этом любителя чтения, которого коллеги Ричарда по перу, как и его знакомые из коммерческих кругов, – при этом Арчи широким жестом обвел столовую, где становилось все многолюднее, – привыкли не без оснований ассоциировать с моей персоной.

После этой фразы Арчи сделал паузу, чтобы насладиться эффектом неловкости, который она произвела, причем дискомфорт ощутила даже мисс Кейви, чья поглощенность собственными творческими идеями, казалось бы, не оставляла ей энергии на излишнюю чувствительность.

– Но не стану отрицать, что в обмен на свою незначительную услугу я получаю некоторые привилегии. Я не только гостеприимно принят под кров Раст-Холла на постоянное жительство: порой я имею удовольствие слышать или видеть, какие планы на будущее строит мой талантливый родственник. И могу с полной достоверностью уведомить вас, что уже некоторое время он работает над романом «Полуночное убийство». Потрясающе захватывающее название, не правда ли? Между прочим, какую комнату вам выделили в этом году?

Мисс Кейви чуть не подпрыгнула от неожиданности.

– Какую комнату? Да ту же небольшую в стороне от других в основании башни.

Андре, пытавшийся завладеть порцией жаркого из почек, вовремя повернулся, чтобы произнести сакраментальное:

– Ах, вот даже как!

– А теперь о том, – продолжил Арчи с невозмутимой рассудительностью, – чего мы реально опасаемся. День Рождения уже состоялся. Так, быть может, теперь нам предстоит и полуночное убийство? Именно здесь заключена причина нашей особой настороженности. Вы признаете это, дорогой Андре?

– О, да, именно здесь. Мы боимся, что некая несчастная женщина может действительно стать жертвой убийства.

– Женщина? – Мисс Кейви нервно отпихнула от себя тарелку с недоеденной рыбой.

Арчи кивнул с серьезной миной.

– Точно так, женщина, – подтвердил он. – О, мой бог! Посмотрите, каким странным взглядом опять смотрит на вас Джозеф.

Мисс Кейви сделала над собой последнее усилие, чтобы сохранить самоконтроль.

– Лично мне не кажется, что он смотрит на меня так, как вы предполагаете. Он скорее раздевает меня глазами.

– Моя милая леди, пожалуйста, сохраняйте хладнокровие. Только полное спокойствие позволит нам встретить угрозу лицом к лицу. Начнем с вопроса: кто же та женщина, которая станет жертвой? – Арчи с напускным вниманием всмотрелся в гостей мистер Элиота. – Мы располагаем лишь приблизительным описанием ее внешности.

– У вас есть даже описание внешности?

– Да. Изображен труп дамы средних лет плотного сложения.

Мисс Кейви резко поднялась с места.

– Простите, – решительно сказала она, – мне срочно требуется взглянуть на железнодорожное расписание.

– Но, разумеется, мое проникновение в замысел романа кузена нельзя считать полным. Насколько мне известно, в настоящий момент он выбирает между двумя альтернативными вариантами. В одном из них несчастная женщина погибает в своей уединенной спальне. А вот во втором смерть настигает ее при попытке бежать от собственных палачей.

Мисс Кейви снова села за стол.

– А вы случайно не в курсе, – спросила она дрогнувшим голосом, – что служит причиной ее смерти? Как именно она погибает? Это мучительная кончина?

И Андре блестяще воспользовался предоставившейся возможностью.

– Ее умертвляют путем повешения на шнуре оконной шторы, – мрачно сказал он. – К ней в комнату врываются слишком поздно: она дергается в последних конвульсиях, издает предсмертный хрип, от которого кровь стынет в жилах.

– А вот и Ричард, – сказал Арчи. – Ричард, старина, боюсь, мисс Кейви неважно себя чувствует. Ее раздражает ваш слуга Джозеф.

2

Суббота оказалась насыщена событиями, как и положено дню, венчавшему праздник в честь Паука. Но началась она с бесконечных разговоров, особенно для Эплби, который за завтраком снова оказался в компании Уинтера. Его сестра и Тимми Элиот расположились напротив них через стол, и Уинтер не замедлил воспользоваться этим для развлекательной, с его точки зрения, беседы. Он провел специально для Патришии углубленный анализ личности Хьюго Топлэди, часто обращаясь к Тимми за подтверждением отдельных выводов, закончив загадочным заявлением, что для того, чтобы считаться идеалом мужчины, Топлэди не хватает только шоколадного оттенка кожи. Напрасно Тимми пытался подсунуть своему куратору девственно свежий номер «Таймс». Только когда тема Топлэди была исчерпана настолько, что грозила стать скучной, Уинтер сменил направление разговора.

– Мы с вами, мисс Эплби, уже посвятили себя определенным профессиям, а вот Тимми еще только предстоит удовольствие выбрать будущую стезю. Мы как раз обсуждали это вчера в поезде. – Он обращался теперь непосредственно к Тимми, с трудом находившему в себе силы оставаться вежливым и не замыкаться с недовольным видом. – И у меня возникла идея, которой я совершенно забыл с вами поделиться. На эту мысль меня навели соблазнительные фотографии, которые имеют обыкновение вывешивать в купе над сиденьями для пассажиров. Там был пейзаж Бридлингтона. – Он повернулся к Эплби, награждая его фразой, словно кусочком бисквита. – Поблекшее фото серповидного песчаного пляжа, на котором явно скучали многочисленные отдыхающие. Почему, подумалось мне, Тимми не поехать туда, не встряхнуть этих блеклых людей, не привнести немного красок в их монотонное времяпрепровождение? А еще в нашем купе висело фото замка Ладлоу, – снова обратился он к своему подопечному. – И именно этот вид окончательно помог идее оформиться. Почему бы вам, Тимми, не обзавестись собственным автобусом, чтобы проводить литературные экскурсии действительно высокого класса? – Он посмотрел на Патришию. – Вы же знаете, что у Тимми развит талант к публичным выступлениям и лекторское мастерство. Из него выйдет превосходный экскурсовод для элитной аудитории.

Эплби позволил мыслям пуститься в свободное плавание, прекратив слушать, но через некоторое время его внимание вновь вернулось к беседе, а Уинтер продолжил описывать свое новое видение истинного призвания Тимми.

– Святилища! Подлинные сокровенные места для любителей истории. Устройте уже в этом году «Поход пилигримов по высшему разряду под началом Элиота»: А вот здесь, леди и джентльмены, Гейвстон придумывал новые забавы для короля!

Это уже граничило с издевательством, которого Уинтер обычно избегал, но сейчас, захваченный необъяснимым порывом, заговорил лишь громче и выразительнее:

– Насколько живо, мисс Эплби, подобная картина встает перед нашими глазами! Внутренний двор полуразрушенного замка, неровные зубцы его башен вырисовываются на фоне серого неба. По подъемному мосту, по которому когда-то въезжала сюда в роскошном шарабане, отливавшем пурпуром и золотом, мисс Джиневра или даже скакали верхом рыцари Круглого стола, теперь входит небольшая группа туристов с фотоаппаратами, брошюрами, путеводителями и блокнотами. Школьные учительницы вдыхают ароматы увядших роз Йорка или Ланкастера, эксцентричные бизнесмены собирают материалы для очередных заседаний своих провинциальных литературных кружков. А в центре стоит Тимми собственной персоной, – голос Уинтера взлетел еще выше, – и декламирует среди полуразвалившихся, но дающих отличный резонанс древних стен.

И Уинтер принялся читать нечто, напоминавшее отрывки из «Эдварда II» Марло. Но только теперь стало ясно, что его громкие речи намеренно рассчитаны на то, чтобы заглушить перепалку, вспыхнувшую на другом конце стола. Однако он потерпел фиаско. Разглагольствования о предполагаемой карьере Тимми в роли чичероне[52]52
  От итальянского «гид», «экскурсовод».


[Закрыть] заглохли, и все в смущении наблюдали за происходившим в начале стола.

– Ну, конечно, сцена, скандал! – с горечью воскликнул Тимми. – Еще ни один праздник не обходился без них. Но повздорить со слугой! Боже, до чего мы докатились.

– Как типично для тебя, Тимми. – В голосе Патришии звучал откровенный вызов. – Ты моментально цепляешься к мелочам. Нет, я, разумеется, согласна, что было бы куда пристойнее, если бы та женщина набросилась на мистера Уэджа. Вот твой отец – причем обрати внимание, как весело он это проделал, – ловко вывел ошеломленного молодого человека из комнаты. А теперь и старина Боулз появился. По-моему, он расстроен больше всех. Интересно, из-за чего вспыхнул весь этот сыр-бор?

Тимми мрачно покачал головой.

– Рядом с той дамой сидели Арчи и малыш Андре. И наверняка решили позабавиться, доведя ее до полного умопомрачения. Но я даже представить себе не могу, почему она пошла в столь бешеную атаку на Джозефа.

– Все дело в том, – сказала Патришия, – что я тоже заметила пару раз, как Джозеф бросает на нее довольно странные взгляды. – Она посмотрела на Уинтера и Тимми с иронией. – Не уверена, что все эти таинственные происшествия не подействовали и на вас самым угнетающим образом. Вот почему я могу только приветствовать любые пустячные подшучивания и скандальчики без особого повода – нахожу, что они оздоравливают атмосферу в доме.

И она просвистела пару музыкальных фраз из темы Паука в кинофильмах.

Тимми с сомнением покосился на нее.

– Что вы имеете в виду? По-вашему, они помогают хоть чем-то занять и развлечь участников нашего жуткого праздника?

– По-моему, чем больше мелких гнусностей, тем ниже вероятность чего-то гораздо более зловещего.

Подняв взгляд от тарелки с завтраком, к которому он с удовольствием вернулся, Уинтер жестом изобразил категорическое несогласие с ней, граничившее с интеллектуальным протестом против ее взглядов:

– Крайне опасная точка зрения. Завесой из ничтожных проказ и глупостей легко замаскировать подготовку к главному удару и нанести его. Или же они могут создать для такой масштабной операции необходимый злоумышленнику, как нами уже установлено, живописный фон. Шутка, отпущенная А, способна подсказать Б идею для преступления или существенного противоправного поступка. Одно колесико приводит в движение другое, а потом и весь механизм.

Эплби усмехнулся, но вполне почтительно.

– Как я погляжу, вас ничему не надо учить, – сказал он и поднялся. – Но мне лучше приступить к исполнению своих не слишком приятных профессиональных обязанностей. Начну с заметок с наблюдениями тайного агента по поводу каждого из гостей.

Он достал карандаш, бросил на Уинтера невинный взгляд, облизал грифель и стал прилежно записывать что-то в блокноте, причем кончик его языка точно повторял движения руки.

– Когда ты стараешься выглядеть смешным, Джон, – сказала Патришия, – это получается у тебя отвратительно.

– Но твои слова, дорогая, в той же степени справедливы и в отношении нашего главного шутника. Хотя действительно лучше внять совету Уинтера и произвести разведку среди обслуживающего персонала. Здесь мне понадобится помощь. – Он с серьезным видом повернулся к Тимми. – Мне кажется, не стоит беспокоить по такому поводу вашего уважаемого отца. Так что не сочтите за труд присоединиться ко мне, или у вас есть возражения?

– Разумеется, нет. Это же, как нам всем известно, Дурость-Холл. Но, по-моему, вам следует привлечь к этой миссии и Уинтера. Он с такой уверенностью утверждал, что без труда решит…

– Есть темы, которые быстро надоедают, – сказал Уинтер. – Мы с мисс Эплби предпочли бы еще по чашке кофе.

Шпионская вылазка Эплби очень кстати началась с вполне нечаянно, но весьма своевременно подслушанного разговора. Отправившись на поиски Боулза и бедняги Джозефа, он заблудился; заблудившись, остановился, а остановившись, услышал чей-то голос:

– С Элиота снова как с гуся вода. Затея не удалась.

Фраза показалась достаточно интригующей, и Эплби теперь уже вполне сознательно стал подслушивать дальнейшее. Он стоял в полутемном коридоре, ведущем вроде бы к подсобным помещениям, и голос донесся из неясного назначения комнаты, дверь которой выходила в этот коридор.

– Не удалась? – переспросил кто-то другой, голос которого своим мрачным звучанием напоминал бы о тени отца Гамлета, но был лишен его величавости. – Значит, затея не удалась? – Второй говоривший явно хотел подчеркнуть, что почти всякая затея обречена на неудачу. – Но и из провала можно и должно извлекать весьма полезные уроки. Я, например, всегда чувствовал, что неудачи приносят мне больше знаний и опыта, чем успехи.

– Не дай мне господи таких успехов, как твои! – произнес первый резко и даже грубовато. – Проблема в том, что ты не сдвинулся с места.

– А куда я должен был двигаться?

– Никуда, болван. Я хотел сказать, что мы топчемся на месте и снова оказались в той точке, откуда начали.

– А мы хоть что-то начинали? – В обладателе призрачного голоса Эплби распознал неудачливого Гиба Оверолла. Второй принадлежал Кермоду: тоже призраку почти в прямом смысле слова. Но беседа обещала дать крайне важную информацию. Раскрывать тайны, подслушивая и подглядывая в замочные скважины – не самый достойный метод. Но профессия Эплби и не оставляла ему возможности быть чересчур щепетильным. Он лишь напряг слух.

– Ты уж точно начал, – хмуро заявил Кермод, – но тебе пришлось снова остановиться. Когда я возьмусь за дело, то буду действовать неудержимо. Вот только мне пока не давали никакой возможности.

– Неужели ты ждал…

– Всему дому известно, что он дошел до умопомрачения и готов был все бросить. Но теперь дело обернулось так, что она нашлась и у него все топ-тип.

– Ты, видимо, хотел сказать – тип-топ, верно, Кермод?

Кермодом явно владели бурные эмоции, если он путал столь простые слова, а при воцарившемся молчании отчетливо послышалось его тяжелое дыхание.

– Ты говоришь, как все обернулось и она нашлась… Но разве это так уж важно? – не слишком обеспокоенно спросил Оверолл.

– Важно. До него теперь дошло, что все происходящее имеет лишь отдаленное отношение к плодам работы его гениального и драгоценного ума. Ему самому ничего подобного не пришло бы в голову. И он сделал верный вывод, что, стало быть, это не создание его воображения ожило и обратилось против него, а творятся обыкновенные глупые трюки. Лично мне все представляется чертовски смешным: я бы непременно включил такой эпизод в свою книгу, дали бы мне только шанс. – Кермод хмуро замолчал. – Но он совсем слетел с катушек, что ни говори.

– Ты противоречишь сам себе. – Голос Оверолла звучал теперь откровенно удивленно. – Судя по твоей предыдущей фразе, он находится в совершенно здравом уме.

Но Кермоду не требовалось логики. Он издал столь злобный рык, что донесшиеся потом звуки могли быть только шагами Оверолла, устремившегося к выходу из комнаты. Эплби поспешил укрыться. Разговор, вынужден был он признать, представлялся одновременно и таинственным, и двусмысленным. А нет ничего более раздражающего, чем подслушивание без понимания смысла услышанного. В размышлениях об этом он продолжил свой путь.

Боулза он застал в его комнате в самом мрачном настроении и в почти полной темноте. Быть может, дворецкий ассоциировал Эплби с возвращением света или считал его более близким другом хозяина, чем обстояло на самом деле, но он мгновенно стал с ним откровенен и словоохотлив. Причем он сразу же встал на защиту Джозефа. По его отзыву, Джозеф был надежен, происходил из достойной семьи, где далеко не каждый носил ливрею, а обучение его правильному отношению к работе и навыкам обслуживания Боулз приписал непосредственно своим заботам. Но возникали ситуации, к которым молодого еще парнишку никто не мог заранее подготовить. Вероятно, юноша излишне впечатлителен, происшествие слишком взволновало его, и, возможно, он действительно бросал на ту леди неподобающие взгляды. Но если честно, то сам Боулз ничего предосудительного не замечал, пока ему на это не указали. Боулз не разбирался в искусстве и в людях искусства. Его личные интересы лежали исключительно в сфере политики. И Джозеф в этом походил на дворецкого, хотя питал слабость к коллекционированию наклеек с портретами футболистов – весьма низкопробному хобби, которое не допустили бы во времена, когда Англией правила истинная аристократия. Быть может, поэтому странное утреннее происшествие оказалось для Джозефа таким шоком. При этом Боулз даже осмелился высказать мнение, что в поведении самой леди не хватало чувства собственного достоинства, какого бы следовало ожидать от представительницы одного с хозяином общественного класса. Он с радостью сообщил, что поделился этими взглядами с мистером Элиотом, и тот отчасти с ним согласился.

Эплби молча слушал с отстраненным видом, пока все новые загадочные события обрушивались на него, и делал вид, что ему все ясно. Хотя он до поры ничего не понимал, но не торопил Боулза вопросами, сознавая, что дворецкий привык к определенному темпу как в жизни, так и в разговорах. Вскоре ключ к пониманию его сбивчивых речей обнаружился сам собой. Дело было в том, что Ренуар нашелся. Джозеф проснулся утром и обнаружил картину чуть ли не рядом с собой в постели.

– Это, конечно, преувеличение, – пояснил Боулз. – Бедный мальчик – такой чистый, настолько хорошо воспитанный, насколько это вообще возможно для юноши его поколения, – проснулся и увидел картину в раме, стоявшую в изножье его кровати, а изображенная на ней не совсем одетая дама как бы вполоборота на него смотрела. Насколько я догадываюсь, Джозеф едва ли вообще обращал на полотно внимание, пока оно висело на стене, поскольку слугам не положено засматриваться на вещи хозяев, а потому находка до такой степени его испугала. Вы бы, должно быть, и сами сильно удивились на его месте, мистер Эплби, хотя для вас подобное положение, вероятно, более привычно.

Не совсем поняв, что имел в виду дворецкий, произнося последнюю фразу, Эплби лишь осторожно признал свой интерес к Ренуару, проявленный ранее и заставивший его внимательно всмотреться в сюжет картины.

– Но при чем здесь мисс Кейви? – все же спросил он.

– Вот тут-то и заключается самое забавное, сэр. То есть я должен употребить выражение «самое прискорбное», чтобы избежать недопонимания своего отношения к данной проблеме, – поправился дворецкий. – Когда это произошло, а мисс Кейви пришла к завтраку, Джозефом завладела навязчивая идея по поводу картины. Как мы с вами, мистер Эплби, отчетливо понимаем, на полотне изображена женщина, одетая, скажем так, несколько легкомысленно, но мы-то знаем, что, по всей видимости, кто-то позировал этому художнику примерно в таком же виде. При всем том натура и ее изображение никогда не бывают полностью идентичны друг другу. Живая женщина и нарисованная обладают совершенно разной степенью притягательности, если вы следите за моей мыслью. Но поверхностное сходство всегда присутствует. Вот Джозефа и поразили до глубины души некоторые особенности внешности мисс Кейви. Причем в такой степени, что он едва ли был способен отвести от нее глаза. Парня никак не отнесешь к числу мыслителей, мистер Эплби, но он внезапно столкнулся с философской загадкой. Разумеется, – завершил свою тираду Боулз с совершенно неуместным самодовольством, – все обитатели этого дома обладают философским складом ума, поскольку и хозяин, и мисс Белинда – люди весьма ученые. Я иной раз даже жалею, что мистер Элиот уделяет философическим наукам не столь уж много времени.

Эплби мимоходом заметил, что даже Боулз отчасти разделяет общее неодобрение того, чем занимался в Раст-Холле мистер Элиот. Но, главное, теперь ему стала понятна суть разговора, подслушанного чуть раньше.

– Думаю, – сказал он, – нам следует только порадоваться, что Джозеф открыл для себя нечто из мира прекрасного. Но при этом он стал жертвой чьей-то нечистоплотной шутки, а потому заслуживает и нашего сочувствия тоже.

– Мне отрадно слышать ваше мнение, сэр. И, насколько я понял, та леди никогда не набросилась бы на несчастного молодого человека, если бы ее не ввел в заблуждение сэр Арчибальд.

Эплби рассеянно кивнул.

– Использовать подобный шедевр живописи для такого рода шутки, – заметил он, – настолько оскорбительно, что на это не пошли бы даже мои друзья из криминальных кругов.

– Я улавливаю общий смысл, сэр. Я бы, наверное, и сам испытывал схожие чувства, будь они мне доступны. Но подлинное понимание в этой сфере приходит к людям с деньгами, мистер Эплби. Да еще при условии, что деньги водились в вашей семье уже несколько поколений. Например, сэр Руперт просто вне себя от негодования. Он считает, что подлого шутника следует непременно найти и наказать.

– Ах, да, сэр Руперт! А что мистер Элиот?

– С ним происходит нечто не совсем обычное. Как вы, надеюсь, имели возможность убедиться своими глазами, мистер Эплби, я сам крайне расстроен. Ничего подобного в Раст-Холле никогда прежде не происходило, спешу вас заверить. И можно было бы ожидать, что и нашего хозяина неприятно поразят происшедшие события, поскольку, как вам, несомненно, известно, он человек чувствительный и поводов для волнений в последнее время имел более чем достаточно. Но, представьте себе, он выглядит вполне довольным самим по себе фактом находки картины, не придавая значения, как именно она нашлась. Могу в точности передать вам его слова, сэр. «Боулз, – сказал он мне, – все это – вульгарное шутовство, на которое нам вообще не стоит обращать внимания. Передайте мисс Белинде, чтобы развлекала гостей и хозяйничала в доме до обеда, поскольку я собираюсь отправиться к Ласлету, чтобы поговорить с ним о молодых бычках». На этом он меня оставил и удалился, спокойнее, чем даже в самое обычное и безмятежное время. Он уже спустился по подъездной дорожке, мистер Эплби, – это было буквально пять минут назад, – а потом все же вернулся, что показывает, до какой степени он неизменно внимателен к людям, и сказал: «Если Джозеф чувствует себя здесь неловко, то может отправляться до конца праздника к своим двоюродным братьям в Уинг». И в таком случае управлюсь ли я один? – спросил он. А для меня это всегда было величайшей привилегией, и я мог только порадоваться такому доверию к себе со стороны мистера Элиота.

На столь откровенно выраженное восхищение Эплби мог ответить только кратковременным почтительным молчанием. В эти несколько секунд он успел понять, что реакция на события мистера Элиота была не столько удивительна, сколько вполне естественна и последовательна. Этому человеку, используя выражение Кермода, все было как с гуся вода, и Эплби уже начал подозревать, что так будет всегда. А потому, если, как появились основания полагать, неведомый враг наметил себе целью душевное здоровье мистера Элиота, то он выбрал не ту точку для удара, поддавшись обманчивому поверхностному впечатлению. Его жертва легко приходила в замешательство, но обладала необычайно мощными внутренними ресурсами для восстановления психического равновесия. Собственное творение мистера Элиота заставили ожить, вытворять загадочные и пугающие трюки, зачастую успешно проникая в глубины сознания собственного создателя. Но мистер Элиот, вообще говоря, личность возбудимая, столкнувшись с таким феноменом, повел себя несколько странно, но и с восхитительным здравым смыслом, призвав свой разум воздвигнуть между собой и событиями барьер из метафизических рассуждений. И нашел в них для себя превосходное временное укрытие, но прошлой ночью этот барьер попытались разрушить. Похищение принадлежавшей Белинде картины стало происшествием, никак не объяснимым с точки зрения философской метафизики. Паук – банальное творение мистера Элиота для продажи на литературном рынке – совершил акт вандализма против личных эмоциональных отношений автора. Причем это было сделано как раз в тот момент, когда мистер Элиот уже почти убедил себя, что в странных событиях, происходивших в его доме, неким метафизическим образом виноват он сам. И если прежде его враг вел себя исключительно тонко и продуманно, то тут он неожиданно допустил грубую ошибку, перестаравшись в своем рвении.

Проказа с Ренуаром распадалась на две части: кражу и обнаружение украденного. Первая увенчалась полнейшим успехом, заставив мистера Элиота лечь спать человеком не только обескураженным, но и почти сломленным. Зато вторая обернулась фиаско. Замысел состоял в том, чтобы повергнуть мистера Элиота в еще более глубокое смятение, нанеся оскорбление Белинде. Этого эффекта пытались добиться, небрежно подбросив купальщицу Ренуара в спальню простого лакея. Ничего вульгарнее придумать невозможно, но как раз из самой вульгарности этого акта мистер Элиот, как теперь выяснилось, почерпнул новые силы для возвращения к устойчивому душевному состоянию. Подобные выходки находились так далеко от сферы его собственных интересов, оставались настолько чуждыми его сознанию, что он не мог взять на себя хотя бы часть ответственности за них. Отсюда следовала ошибочность всех его недавних метафизических экзерсисов, которые, что ни говори, служили источником для тревог. Любые творившиеся вокруг странные вещи оказались всего лишь дурацкими шутками, имевшими вполне рациональные объяснения. Мистер Элиот, хотя и не самым прямым путем, пришел к выводу, напрашивавшемуся изначально: его кто-то пытался разыгрывать и высмеивать. Поразительная устойчивость к стрессам восторжествовала, и сейчас он отмел все посторонние мысли и страхи, сосредоточившись на прозаических бычках Ласлета. По совершенно верному замечанию Кермода, все вернулось к исходной позиции.

Эплби повторно оценил свою попытку психологически реконструировать ситуацию и счел ее удовлетворительной, по крайней мере на данный момент. Но не все проблемы и загадки оказались решены. Наиболее таинственным, пусть и не самым насущным для поисков ответа, вопросом оставался источник непостижимых знаний шутника. Ему было известно, например, что одно время мистер Элиот размышлял над идеей романа «День Рождения», сюжет которого, помимо прочих поворотов, включал в себя манипуляции с освещением в доме, использование наркотического вещества, некие действия, связанные с картиной, а также, вероятно, оставленные под окном следы. И все эти элементы загадочный незнакомец включил в реальное воплощение придуманной истории. Но ведь сам мистер Элиот во всеуслышание говорил, что ни единого фрагмента из задуманного произведения не перенес на бумагу. И, вероятно, имелись другие примеры странного предвидения, проявленного шутником, но, к величайшему сожалению, хозяин Раст-Холла уклонялся от разговора на эту тему, а потому вытянуть из него прочие подробности было бы трудно. В чем же крылось объяснение?

Но в первую очередь следовало рассмотреть другую проблему сугубо практического свойства. Дурость-Холл, Холл Дурости, Глупость-Холл. Неужели мистер Элиот дал подобное название дому, где происходит действие романа «Полуночное убийство»? И если так, то чего следовало ожидать? Не складываются ли обстоятельства таким образом, что, отразив преднамеренную и изощренную атаку на свое здравомыслие, мистер Элиот поставил себя перед иной и гораздо более грозной опасностью? Разобраться в этом можно, только выяснив, насколько серьезно противостоявшее ему зло и как далеко готов пойти злоумышленник. А до тех пор оставалось лишь гадать на кофейной гуще.

Исходя, прежде всего, из этих соображений, Эплби продолжил разговор с Боулзом. И первый вопрос ему подсказали последние слова дворецкого, все еще эхом звучавшие в сознании.

– Великодушная доброжелательность мистера Элиота, – серьезно произнес он, – не могла не снискать ему всеобщую любовь обитателей дома.

– Вне всякого сомнения, мистер Эплби.

Не клюнув на столь откровенно заброшенный крючок, Боулз ухитрился всем своим видом показать, что замечание Эплби делало честь его собственному благородству, но едва ли свидетельствовало о знании истинной природы человеческих характеров.

– И тем не менее он сумел нажить себе врага, о чем свидетельствуют направленные против него злонамеренные и крайне досаждающие ему трюки.

– Ваша правда, сэр, – кивнул Боулз с глубокомысленным видом человека, понимающего, что обмен банальностями составляет неотъемлемую часть общения. – Признаюсь честно, мистер Эплби, мне никогда не казалось, что хозяин получает большое удовольствие от подобных празднеств. Он склонен к уединению, сэр. И эта склонность распространяется на его выбор книг и писателей, помимо прочего. Ему нравятся живые книги уже ушедших от нас авторов, если мне будет позволено так выразиться. А не наоборот. – И Боулз, которому, казалось, было невдомек, какую уничижительную характеристику он только что дал литературным пристрастиям хозяина, с мрачным видом покачал головой. – Вот почему я считаю бесспорным, что это принесло огромные блага для Раст-Холла, но в итоге не могло закончиться ничем хорошим.

– Вы имеете в виду, что, изменяя своим истинным вкусам, мистер Элиот писал книги в популярном среди обывателей жанре?

– Именно это, мистер Эплби. Здесь я не в состоянии сохранять беспристрастие и не скрываю этого. Ничего подобного не происходило в семьях, где я служил прежде. Еще юношей я попал в Скамнем-корт, и герцог порой позволял себе выпускать монографии о различных породах рыб. Но, согласитесь, это не совсем одно и то же. А маркиз Кинкрэй, являвшийся, как вам должно быть известно, наследником герцога, действительно опубликовал однажды книжку стихов. Но потому его и считали странным, бедного джентльмена, и отправили в своего рода ссылку губернатором какой-то отдаленной колонии. И сомневаюсь, чтобы…

– Стало быть, вы считаете, – беззастенчиво прервал Эплби эти воспоминания об аристократах, – что виновника следует искать среди людей, с которыми мистер Элиот сошелся через свои книги? Между тем мой опыт подсказывает, что такого рода проблемы гораздо чаще коренятся в отношениях между членами семьи.

– Справедливое замечание, сэр.

Эплби уже хотел на этом закончить разговор, но все же сделал последнюю попытку подойти к вопросу прямо и без околичностей.

– Как вам известно, я – офицер полиции, хотя нахожусь здесь неофициально. И меня снедает предчувствие, доверяйте ему или нет, что неприятные происшествия в Расте еще далеко не закончились и могут принять куда более серьезный характер, чем все, случившееся здесь до сих пор. А посему считаю необходимым собрать как можно больше информации в самые сжатые сроки. Сам по себе дом и его обитатели являют собой нечто не совсем обычное. Поэтому я бы хотел, чтобы вы рассказали мне все, что сочтете нужным, об истории этой семьи.