Текст книги "Остановите печать!"

Затем он по-дружески взял Оверолла за руку.

– Кстати, не хотите потихоньку сбежать от этого драгоценного любовного мусора и что-нибудь выпить?

Его попытка легкомысленной болтовни имела эффект, противоположный ожидавшемуся. Возможно потому, что пустопорожний вздор, который нес Уинтер, лишь усилил одолевавший Оверолла ужас, или не эти речи привлекли благодарных слушателей и он вознамерился тоже найти свою аудиторию, только Гиб Оверолл начал действовать. Он взял с витрины ближайшее к нему письмо и стал им размахивать. Он закричал. Оверолл кричал на втором этаже Длинной галереи Шуна. А Длинная галерея Шуна оказалась на редкость удачным местом для громких звуков.

Он кричал, потому что был неудачником, автором дешевых романов, упорно не желавших продаваться. Он кричал, потому что завидовал и негодовал, потому что боялся будущего, поскольку завтра ему могло стать страшнее, чем сегодня. Он кричал, ибо обозначенный Уинтером фактор подсознательного диктовал ему сейчас именно такую форму протеста, столь экстравагантную попытку напомнить о своем существовании. Это было слишком очевидно, чтобы не вызывать неловкости. Но демарш Оверолла имел и скрытый подтекст, производивший угнетающее, однако сильное впечатление. Сквозь его бессвязные возмущенные крики словно прорывались голоса Чаттертона и Бернса, агония нищих литераторов, которую Шун так славно систематизировал и запер в тюрьмах из целлофана, пергамента и марокканской кожи переплетов. И на какое-то мгновение этот угрюмый нездоровый человек с несостоявшейся судьбой стал на свободный голос английской литературы, который за огромные деньги купил и попытался спрятать за стальными дверями сейфов Шун.

Все быстро закончилось. Уинтер поспешно, но с совершенно неожиданным для него тактом отвел Оверолла в сторону и успокоил. Гости, воспринявшие случившееся как мимолетную странность, горячо обсуждая удовольствие и новые познания, полученные во время осмотра коллекции, мелкими группами загружались в лифт и спускались на лестничную площадку этажом ниже. Шун повернул в замочной скважине последний ключ, выключил свет и убедился, что внешняя дверь тоже надежно заперта и поставлена на сигнализацию. Лучшее из написанного в Англии, самые глубокие мысли ее наиболее блестящих умов – все это снова спряталось за броней из крепкой стали под охраной гиен Шуна, которые теперь, наверное, расслабились и заняли более привычное положение, нежели стойка на задних лапах. Внизу был подан чай, который пили в атмосфере трепетной тишины и одновременно облегчения, обычно следовавшей за успешно и красиво проведенной церемонией похорон.

5

– Готовится убийство, – произнес Эплби.

Доктор Чоун аккуратно поставил чашку на поднос, который слуга как раз проносил мимо, и изобразил на лице терпение, но лишь в той степени, в какой оно являлось непременным атрибутом его профессии.

– Но мой дорогой… э-э… инспектор, разве не то же самое вы предсказывали прошлой ночью и ваши опасения оказались безосновательными? Если что-то и готовится, почему вы уверены, что это не всего лишь очередная грубая шутка?

– Для моей уверенности имеются все основания. Шутки больше не достигают цели. А значит, нас ждет реальное убийство.

– Но это же ужасная новость. – Голос Чоуна не выдавал ни малейшего волнения. – Выходит, наш бедный друг мистер Элиот будет все-таки повешен или лишен жизни иным способом?

Эплби посмотрел на Чоуна с откровенным изумлением.

– Элиот? Бог ты мой, нет, конечно. Элиоту ничто не угрожает. И, как я сейчас понимаю, он был в полнейшей безопасности с самого начала. Его смерть совершенно не нужна нашему злодею-шутнику. Этим вечером умрет кто-то другой.

– Могу я поинтересоваться, кто именно?

– К сожалению, этого я не знаю. Вероятно, сэр Руперт. Ведь это ему угрожали расправой ровно в девять часов. Или жертвой может стать один из друзей достопочтенного Бе́ды.

Чоун насупился.

– Мне кажется, вам нравится выдвигать странные гипотезы. Не хотите же вы всерьез убедить меня, что логическим продолжением серии прискорбных событий, свидетелями которых мы стали в Раст-Холле, явится убийство одного из соратников нашего хозяина в аббатстве? Человека, с кем мы, возможно, даже не знакомы?

– Убийство готовится. Кто окажется жертвой, я не знаю. Зато мне известна причина.

– Тогда, быть может, вам ведомо имя убийцы?

– Ответ, увы, снова отрицательный. У меня есть подозрения, но они не до конца меня удовлетворяют.

Вот теперь натянутое терпение Чоуна трансформировалось в пристальное внимание к словам собеседника.

– Сомневаюсь, чтобы когда-либо прежде мне доводилось слышать более экстравагантное заявление. Вы знаете, что должно произойти, но понятия не имеете о личностях главных действующих лиц?

– Именно так.

– И вы полагаете, что требуется моя помощь?

– Да. В основе таинственных событий лежит загадочное ясновидение шутника. Вы нашли объяснение этому, предполагая, что Элиот сам устраивает трюки, направленные против себя. Однако дело с убийством свиньи…

Чоун резко кивнул.

– Не стану спорить. Это событие напрочь опровергло справедливость моей теории. Могу лишь сказать, что вам и карты в руки, если можете предложить нечто более правдоподобное.

– Я уже отчасти раскрыл суть своей гипотезы. Если помните, когда речь у нас зашла о гипнозе, вы весьма любезно порекомендовали мне несколько книг на данную тему?

– Конечно же, я помню об этом. Только не пойму, что навело вас на мысль о гипнозе…

Эплби улыбнулся.

– Джеральд Уинтер подал мне такую идею. У него возникла версия, что вы могли бы держать Элиота в состоянии перманентного гипнотического транса. Как гипнотизеры, выступающие в цирке, заставляют людей залезать в бочки с водой. – Эплби пришлось сделать паузу, чтобы возмущение Чоуна, вызванное подобным предположением, несколько улеглось. – Но версия Уинтера навела меня и на другую мысль. Вот почему, когда вы упомянули о книгах, я подумал, что ученые, работающие в вашей области, имеют другие каналы передачи информации друг другу помимо публикации книг. – Эплби выдержал небольшую паузу и резко спросил: – Элиот был вашим пациентом?

– Как вам должно быть известно, многоуважаемый сэр, психиатры обычно не раскрывают такого рода информацию.

– И не обсуждают проблемы своих пациентов?

– Нет, не обсуждают.

– Никогда? – Эплби поднял руку, заранее прерывая негодующие возгласы Чоуна. – Пожалуйста, поймите меня правильно и выслушайте, что у меня на уме. Особенность вашей отрасли медицины состоит в том, что вы получаете доступ ко всем аспектам интеллектуальной и профессиональной деятельности своих пациентов. Книги, которые вы пишете, изобилуют описанием поступков и симптомов ваших подопечных – иногда лишь в схематичном виде, но порой вы делитесь историей болезни и анализируете ее весьма детально. В подобных научных трудах вы, разумеется, строго придерживаетесь правила, что личность описываемого пациента ни в коем случае не должна быть раскрыта. Но ведь это возможно далеко не всегда.

Чоун присел на софу.

– Вот это уже действительно интересная точка зрения. И хотя я догадываюсь о ходе ваших рассуждений, прошу, продолжайте.

– Предположим, Байрон, Вальтер Скотт или Диккенс еще живы и пришли к вам на прием. Ведь было бы совершенно невозможно описать историю одного из них, предназначенную для публикации. Без искажения фактов и сокрытия деталей, что скажется на научной ценности публикации, вам не удастся утаить от читателя, кто такой ваш пациент на самом деле. И так произойдет с любым популярным писателем. А особенно это справедливо, когда речь заходит об известном литераторе, чьи сочинения вращаются вокруг одной и той же темы или единственного главного героя. Вы не сможете опубликовать подробный психологический анализ личности такого индивидуума, не раскрыв его имени заинтересованному читателю вашего труда, обладающему элементарной сообразительностью. И подобная проблема должна вставать перед вами достаточно часто.

– Так и есть.

– Люди из артистического и литературного мира с различного рода неврозами или легкими психологическими расстройствами должны составлять наиболее интересный контингент среди ваших клиентов. Они дают необъятный материал для изучения. К вам приходит писатель, и вы многое черпаете для себя из его книг. Записывается на прием художник, и вы посещаете его мастерскую, чтобы применить методы своего анализа к созданным им полотнам. В процессе работы с ними вы приобретаете знания, и ваш долг ученого состоит в том, чтобы поделиться ими с коллегами из одной с вами научной сферы. Понятно, что отчасти вы достигаете этой цели, публикуя статьи в специализированных журналах – то есть в изданиях, которые обычно не читает массовая аудитория. Но при этом большинство таких журналов доступно для любого, желающего ознакомиться с их содержанием. Соответственно, как профессионалам вам приходится изыскивать и другие, более закрытые каналы обмена информацией. Можно только вообразить…

– Любой психолог вам скажет, что многих вещей вы не сможете даже вообразить, – перебил его Чоун.

– Не сомневаюсь. Но взглянем на тот же вопрос с несколько иной точки зрения. Давайте допустим, что Элиот все-таки был вашим пациентом. А потом сделаем еще более вольное допущение: вы действительно практикуете сравнительно редкую терапию под названием «медицинский гипноз». Вас бы заинтересовало творчество Элиота, поскольку в нем в значительной степени проявляется его внутренняя, духовная сущность. И вы пустили бы в ход свои гипнотические приемы, чтобы выяснить как можно больше аспектов его личности, которые порой не осознает даже он сам. Планы и проекты, детали сюжетов и эпизоды, которые он обдумывал, но отверг – все это стало бы вам известно. А поскольку в ходе практически всего исследования пациент находился бы под вашим гипнотическим контролем, вполне вероятно, как я предполагаю, что он позднее даже не осознавал бы, к какой информации предоставил вам доступ. Одним словом, если говорить о ясновидении шутника с таких позиций, то вы становитесь главным подозреваемым. Мне кажется, вам трудно будет оспорить мою точку зрения.

Чоун перевел взгляд с Эплби на расположившихся в некотором отдалении гостей Шуна.

– Вы пьете? – спросил он.

– Весьма умеренно.

– Я, признаться, подумал, что склонность к спиртному привела столь умного человека к выбору не самой популярной профессии. С вашим интеллектом, как мне кажется, вы смогли бы добиться более заметных успехов в одной из научных дисциплин.

– Для меня сейчас вопрос заключается в том, – сказал Эплби, пропустив мимо ушей сомнительный комплимент собеседника, – не могли ли вы непреднамеренно предать огласке какую-либо важную информацию об Элиоте? Статья в журнале, где его личность не была надежно замаскирована от целеустремленного читателя. Какой-то бюллетень, отпечатанный частным образом и имеющий хождение только среди специалистов. Частный разговор или консультация с коллегой, как вы думали, соблюдающим профессиональную этику, но ее нарушившим. Если бы имелись основания подозревать нечто подобное, то мы совместными усилиями смогли бы, вероятно, найти источник утечки конфиденциальных сведений об Элиоте. Мне, видимо, стоит сообщить вам, что мужчина по имени Андре обладает медицинскими познаниями и мог легко получить доступ к нужным специализированным изданиям… Надеюсь, теперь вам понятно, на какую помощь с вашей стороны я рассчитываю?

Несколько секунд Чоун пребывал в нерешительности. Потом заявил:

– Я принципиальный противник допросов подобного рода даже в интересах закона и справедливости. Но если речь идет о спасении чьей-то жизни, то это в корне меняет дело. Вот почему, прежде чем я расскажу об обследовании того или иного пациента, мне нужно получить убедительные доказательства, что все обстоит именно так.

И Чоун, исполненный достоинства, осознания важности своей персоны и правоты занятой позиции, окинул Эплби суровым взором.

– Вполне вас понимаю. Именно потому я и начал разговор с предупреждения, что готовится убийство.

– Убийство неизвестно кем и неясно кого. Право же, мистер Эплби, ваши слова звучат до крайности неубедительно. Вы можете хотя бы предположить, кто станет жертвой?

– У меня есть догадка. Но это может оказаться ошибкой, результатом сбоя в работе мысли. Доказательства, которыми я пока располагаю, можно назвать чисто этимологическими.

Чоун посмотрел на него так, словно хотел повторить вопрос, не злоупотребляет ли он алкоголем. Но спросил лишь:

– Мистер Эплби, надеюсь, вы понимаете смысл термина, который употребили?

– Да. В достаточной для моих целей степени. Ну, так как же? Вы расскажете мне хоть что-то?

– Нет.

– И никто не убедит вас изменить решение?

– Я ничего вам не расскажу по той простой причине, что мне нечего рассказать. Умственная конструкция, возведенная вами, – это даже не куча чепухи, нагроможденная Уинтером. В ней нет ничего конкретного. Она совершенно пуста.

– Значит, вы никогда не обсуждали Элиота ни с одним из своих самых надежных коллег? – упорствовал Эплби.

– Не собираюсь вообще распространяться на эту тему. Примите как неопровержимый факт, что ваша теория неверна. – У Чоуна на глазах улучшилось настроение. – И вообще, считайте, что мы с вами квиты, мистер Эплби. Я же буду с любопытством наблюдать за вашими дальнейшими действиями.

– Нам придется ждать развития событий еще несколько часов, – серьезно ответил Эплби.

Они разговаривали, уединившись в глубокой нише гостиной, куда гостям Шуна подали чай. И оба посмотрели в окно. На беспорядочные архитектурные фантазии аббатства Шун опускались сумерки.

Тимми и Патришия бродили по Китайскому саду. Их окружала панорама, достойная, как любил говаривать Шун, кисти самого Сальватора Розы[84]84
  Итальянский живописец (1615–1673).


[Закрыть]. По дну расщелины, лишенной всякой растительности, кроме редких кактусов и нескольких чахлых кривых деревьев, бежал быстрый и бурный поток – искусственная река, пороги на которой создавали, заставляя воду пениться, то ржавый и варварски изломанный щит, то шлем, то череп или берцовая кость лошади. Грубо сложенный каменный мост был наполовину разрушен зарядом пороха – китайского изобретения, к которому Шун питал особый интерес, – а ниже речка впадала в тихий водоем, на дне которого отчетливо виднелись скелеты женщины и ребенка. Дыба, плаха, инструмент для колесования и другие пыточные атрибуты стояли на гребне расщелины, а на веревках равномерно расставленных виселиц болтались муляжи разных частей человеческого тела. На скамье, откуда открывался вид на эту фантасмагорию, крепилась табличка с типичной для Шуна попыткой объяснить смысл зрелища. Сцена, говорилось на ней, является аллегорией одиночества и ужаса, призванной вызывать мрачные, но необычные мысли и ассоциации.

– Вполне заурядная импровизация на китайские мотивы восемнадцатого века, – сказала Патришия. Она словно оправдывалась, и к этому тону ей часто приходилось прибегать в аббатстве.

– Я действительно считаю Шуна ужасным человеком, – Тимми всмотрелся в прозрачную гладь водоема. – А кто-то (я подозреваю в этом мерзавца Хьюго) нашептал ему, что я пишу стихи. После чего он попросил меня написать несколько шутливых четверостиший, представляешь?

– В самом деле отвратительно.

Тимми недоверчиво посмотрел на Патришию.

– По всей видимости, в аббатстве есть свой печатный станок…

– «Издательство аббатства Шун». Располагается в подвале дома. Но работает от случая к случаю.

– Да уж, нам сказали. Предстоит осмотр этого культурного учреждения перед ужином. И хозяину нравится печатать шутливые мадригалы для каждой своей гостьи. Там все готово к набору, сообщил мне он. Леди сами попросят привести станок в действие. Нажатие на рычаг и – будьте любезны! – свежий оттиск стихотворной мелочи лежит перед ними. Запланированы даже восхищенные восклицания дам, – Тимми спародировал один из элегантных жестов Шуна. – Словом, глупость несусветная.

– Что ты ему на это сказал?

– Выразил восхищение столь очаровательной и своевременной идеей. Вот тебе оборотная сторона хорошего воспитания! И тогда он предложил мне накропать эти маленькие элегии. Даже представил в качестве образца пример собственного сочинения. «Красавица младая…» – и все в таком роде.

– «Красавица младая»?

– Да, звучало это так:

 
Красавица младая, презревши светский шум,
Взирает благосклонно на мир, что создал Шун.
Ей по сердцу руины, наследье древних лет,
Где музы поселились, где властвует Поэт.
 

Незабываемые стихи, не правда ли?

Патришия рассмеялась.

– Я их уж точно не забуду. Это из Хораса Уолпола с необходимыми поправками в тексте, само собой. Джаспер любит переписывать классику под свои нужды.

Тимми обвел взглядом Китайский сад в том мрачном настроении, которое тот и должен вызывать.

– Ты так широко образованна, Патришия. Уинтер непременно сказал бы, что твое место где-нибудь в поэзии лорда Теннисона. Знаешь, я все чаще начинаю воспринимать Уинтера как несколько сволочную натуру. По-твоему, мне следует написать дурацкие мадригалы? С угрозой убийства или чьей-то внезапной смерти это представляется глупейшей тратой времени.

– Думаю, следует. Хотя бы из вежливости… Но пойдем, осмотрим руины. Через полчаса совсем стемнеет.

Они выбрались из узкой расщелины, где располагался Китайский сад. И вскоре показались развалины.

– Постой-ка, – сказала Патришия. – Отшельник здесь.

И действительно отшельник в балахоне из грубой ткани и с небольшим томиком в руке задумчиво расхаживал туда-обратно вдоль длинного ряда арок в норманском стиле, протянувшегося по краю руин – там, где явно располагался вход в подвалы для хранения припасов или так называемый селлариум. Дойдя до конца аркады, он ненадолго останавливался и медитировал, как казалось, о высших материях. Но в целом его маневры до смешного напоминали действия часового на посту.

– Он действительно выглядит немного потасканным, верно? – заметил Тимми, поскольку отшельник, хотя и вел себя вполне пристойно, производил впечатление опустившегося старого пьянчуги, что не вполне соответствовало образу анахорета.

– Попробуем заговорить с ним?

– Именно это и запретил делать Шун, – ответила Патришия.

– Да пошел он к черту! – О том, что Патришии не следовало нарушать запретов, наложенных работодателем, он даже не задумался. – Уверен, нам нечего опасаться.

Патришия, вновь невольно отметив дикарские, варварские черты, отличавшие всех Элиотов, вздернула подбородок и двинулась вперед. Когда они подошли ближе, отшельник заметил их и моментально преклонил колена для молитвы.

– Что за полная че… – Тимми оборвал восклицание, неожиданно увидев своего отца.

Мистер Элиот или, точнее, голова мистер Элиота с предельной осторожностью показалась из-за полуобрушившейся стены за спиной у отшельника. Он быстро оценил обстановку, поспешно перебежал в другое укрытие и растворился в тени наступавшего вечера.

Тимми и Партишия, непроизвольно послужившие для отшельника отвлекающим фактором, недоуменно переглянулись.

– Как странно, – сказал Тимми. – Хотя папа порой любит поразвлечься игрой в бойскаута. По мнению Чоуна, в глубине души он так и остался мальчишкой. Но расскажи мне, что там вообще интересного, в этих руинах?

– В селлариуме? Мы с Белиндой всегда полагали, что его превратили в своего рода секретную лабораторию. Они там испытывают новые взрывчатые вещества, формулы которых украли у других компаний или добыли, подкупив их сотрудников. Что-то типа того.

– Не устаю поражаться, как легко ты относишься к своей причастности к скандальному и потенциально опасному бизнесу.

– Я как раз стараюсь держаться от него подальше и занимаюсь только своими делами. А вот ты сейчас хочешь сунуть нос в этот скандальный бизнес.

– Что правда, то правда. И давай пойдем дальше. – Тимми взял Патришию за руку и двинулся вперед. Отшельник оставил свою молитву и принялся бить себя обломком камня и стучать лбом в землю. Тимми в недоумении замер.

– Ты не думаешь, Патришия, что это один из так называемых способов умерщвления плоти? В слишком буквальном смысле. Было бы ужасно, если бы он раскроил себе череп у нас на глазах.

– Абсолютно убеждена, что ничего такого не произойдет. Он для Джаспера что-то вроде шута. Так что не переживай за него.

Они тронулись дальше. Когда до отшельника оставалось ярдов пятнадцать, он внезапно прекратил самоистязания и повернулся к ним и выкрикнул:

– Валите отсюда!

Они остановились.

– Не поняли? Проваливайте! Козлы вонючие! Если не хотите получить по башке. – И шагнул в их сторону, угрожающе сжимая в руке камень.

– Какой жуткий тип, – сказал Тимми.

Патришии показалось, что настроен он не менее воинственно, чем полубезумный отшельник. Назревала ситуация, когда мир и покой аббатства Шун снова могли быть нарушены самым шокирующим образом.

Но в критический момент наступила неожиданная развязка. Из селлариума поднялся на поверхность лично Джаспер Шун.

– Мои дорогие юные друзья, – сказал он, подходя и беря их за руки, – сегодня вечером воздух сыроват, и его нельзя назвать полезным для здоровья.

Он отвел их назад к дому. Уже на террасе они задержались и теперь уже со значительной дистанции снова с интересом посмотрели в сторону руин: сгустившийся сумрак добавил атмосфере подлинности.

– Не могу выразить словами, – произнес Шун, – что значит для меня прошлое. – Он ненадолго задумался. – Знаете, ничто не обрадовало бы меня больше, чем превращение настоящего в прошлое быстрее, чем это происходит на самом деле.

Эплби, бродивший по аббатству в поисках примечательных произведений живописи (ему сказали, что где-то можно увидеть подлинник Иоганна Цоффани), остановился, услышав громкий мелодичный голос Питера Хольма.

– На вашем месте я не стал бы этого делать, – говорил Хольм. – Ей-богу, лучше не надо. Такие вещи считаются нормой в художественной литературе и нравятся зрителям театральных мелодрам. Но в реальной жизни это никуда не годится. Гораздо больше неприятностей, чем удовлетворения. В этом я разбираюсь. Или, по крайней мере, дождитесь возвращения в Раст-Холл. Порка лошадиным кнутом – это все-таки сугубо внутрисемейный вопрос.

В ответ послышалось невнятное бормотание. Эплби зашел в «Трибуну» и обнаружил, что увещевания Хольма обращены к сэру Руперту Элиоту. А Руперт щелкает хлыстом для лошадей с самым зверским лицом.

– Эплби, – обратился к нему Хольм, удобно вытянувшийся на одном из диванов, – прошу вас, поддержите меня и образумьте сэра Руперта. Он получил еще одну «черную метку» – а я так хотел когда-то участвовать в постановке «Острова сокровищ»! – и жаждет теперь нещадно выпороть своего кузена. Я же делаю все от меня зависящее, – Хольм сменил позу на более изящную, – чтобы предотвратить экзекуцию. Хотя бы потому, что нервы у нас и без того уже на пределе. И лично мне меньше всего нужны сейчас вопли Арчи Элиота. В другое время, при иных обстоятельствах, – пожалуйста. Но после осмотра этой тоскливой коллекции и перед ужином – ни в коем случае. Умоляю, вмешайтесь!

– «Черная метка»? – Эплби повернулся к Руперту. – Еще одно предупреждение?

– Очередная несусветная дурость. – Рукояткой хлыста Руперт указал на скомканный обрывок газеты, лежавший на столе. – Им бросили в меня, когда я шел по коридору. Теперь эта маленькая жирная свинья должна спрятаться подальше. Согласен, что лучше всего было бы выпороть его в общественной уборной. Но аббатство Шун представляется мне вполне полноценной заменой.

Хольм разгладил метательный снаряд. Им оказалась часть газетной полосы из воскресного издания – квадрат размером примерно в шесть дюймов.

– После взрыва настоящей, хотя и маленькой, бомбы мне такой поступок решительно кажется самой невинной шалостью, – сказал он. – Даже если предположить, что это действительно работа сэра Арчибальда, неужели вы считаете необходимым прибегнуть к столь суровому наказанию? Не лучше ли подложить ему за ужином канцелярскую кнопку на сиденье стула? Или скормить соблазнительное на вид пирожное с начинкой из чернил?

Руперт хмыкнул.

– Покажите газету Эплби, – сказал он. – Пусть он окинет ее своим проницательным взором.

Эплби не отреагировал на откровенную иронию и осмотрел обрывок газетного листа. Это оказалась часть раздела рекламных объявлений.

– Скидки в магазинах на Риджент-стрит, – прочитал он. – Здесь не видно ничего оскорбительного или угрожающего. Расписание отплытия пароходов в Новую Зеландию. Тоже едва ли имеет какое-то значение… Хотя постойте. Кажется, понял. – Он вернул обрывок Хольму. – Шутнику требовалась всего-навсего цифра. «Бегония» отплывает девятого декабря. И рядом с девяткой легкими штрихами нарисован паучок. Очень сдержанно, я бы сказал. – Он бодро улыбнулся, глядя на Руперта. – Как я и говорил прежде: «Убийство в девять». Или «Когда часы бьют» с особым ударением на последнем слове. – Он посмотрел на часы. – Вы написали завещание, сэр Руперт? Поскольку жить вам осталось менее трех часов.

Хольм уставился на Эплби в откровенном изумлении. Возмущение же Руперта оказалось столь велико, что он не сразу обрел дар речи.

– Будь от вас хоть какая-то польза, – наконец процедил он, – ваше присутствие стало бы терпимым на день или два. А вы только отпускаете глупые шутки. – Он снова ухмыльнулся. – Неужели вы думаете, что я действительно напуган?

– Мне кажется, страх постепенно подкрадывается к вам.

– Ха! Я же говорил, что сталкивался в жизни с самыми опасными людьми, но Арчи никак не принадлежит к их числу.

– Ваша уверенность, что вам угрожает именно сэр Арчибальд, представляется мне крайне странной. Ведь она абсолютно ни на чем не основана. Вам не приходило в голову, насколько это похоже на недавнюю убежденность вашего другого кузена Ричарда, будто он стал жертвой чуть ли не всемирного заговора? Но он-то так считал, поскольку был всерьез испуган. А теперь вы внушили себе, что вас преследует Арчи. – Эплби говорил резко и напористо. – Хотя гораздо более вероятная кандидатура – Шун.

Питер Хольм присвистнул, и звук слился со стуком рукоятки хлыста, выпавшего из рук сэра Руперта. Он наклонился, чтобы поднять его, а когда выпрямился вновь, в его лице не было ни кровинки.

– Какого дьявола вы имеете в виду?

– Готовится убийство. – В этот раз Эплби сделал свое заявление менее суровым тоном, чем в разговоре с Чоуном. – Это станет моим рефреном до конца сегодняшнего вечера. И спешу заверить, что все с большей ясностью вижу вас в роли жертвы.

Самоуверенности у Руперта заметно поубавилось.

– Вы совсем из ума выжили, – отрывисто произнес он.

– А в качестве предполагаемого убийцы у меня на первом месте стоит наш нынешний хозяин. Вы же догадываетесь, какую жизнь ему приходилось вести, прежде чем он взобрался на верхушку своего сомнительного бизнеса. А теперь он строит свою профессиональную деятельность по безжалостным законам восемнадцатого столетия. Знаете ли вы, что он возомнил себя пророком философии разрушения? Он очень опасный человек, сэр Руперт. Бойтесь его!

Питер Хольм, все еще не вставая с дивана, никак не мог решить, что его поражало больше: невероятные заявления Эплби или эффект, который его слова произвели на сэра Руперта.

– Вот так дела! – воскликнул он. – Кто после этого скажет, что интрига не закручивается все туже?

– И вы еще говорите об интригах? – С этими словами в комнату вошла Белинда, переводя пристальный взгляд с Руперта на Эплби. – Джон, мне кажется, папа совсем лишился рассудка. Попробуйте догадаться, чем он сейчас занимается.

Эплби покачал головой.

– Мне и так приходится слишком о многом только догадываться, как и сэру Руперту. Так что сдаюсь и жду разгадки.

– Он обсуждает сюжет одной из своих книг с Джаспером.

– Что он делает? – Сэр Руперт, только что мрачно наблюдавший за огнем в камине, резко развернулся.

– Спорит, что произошло в романе «Тарантул-птицеед». Они даже пари заключили. С ним никогда не случалось прежде ничего подобного. Никогда не видела, чтобы папа с его обычной застенчивостью не отказался обсуждать свой старый роман. Это тем более странно, что Джаспер ему совсем не нравится. Он даже раскритиковал в пух и прах его свиней.

– Бог ты мой! Я не могу даже представить себе вашего отца вообще критикующим что-либо. Он для этого слишком мягок и добр. – И Эплби снова покачал головой, но на этот раз недоверчиво.

Белинда рассмеялась.

– Но так и есть. Он рассказал мне, что по секрету осмотрел его стадо породы темворс, и свиньи никуда не годятся. Им не хватает породистости. Как Питеру, когда он играет аристократов в салонных комедиях.

Хольм только тихо вздохнул.

– Для меня это слишком. Тайны. Непонятные речи. А теперь мне еще и начинают грубить. – Он поднялся на ноги. – К хамству мне не привыкать. Но с тайнами пора заканчивать. Они слишком затянулись, как показ пьес, произведенных тандемом Элиот-Моул.

– Вам не слишком долго осталось ждать. – Эплбли тоже встал и снова посмотрел на часы. – Путаница достигла своей кульминации. Последние песчинки ссыпаются вниз, – обратился он к Руперту, и его взгляд скользнул дальше. – И начало развязки кризиса объявили вы, Белинда!