Текст книги "Остановите печать!"

Уинтер лишь грустно вздохнул.

– Я веду уединенную жизнь. И мне никто давно не читал нотаций. Но вы, разумеется, правы. – Его голос стал предельно серьезным. – Вы действительно считаете, что существует реальная опасность? Лично у меня возникло ощущение, что сознание Элиота не настолько хрупко, как он хочет показать.

– Согласен. Когда он недавно уходил отсюда, у меня мелькнула мысль… – Эплби прервался, словно в поисках нужных слов.

– Вы почувствовали, что он, сам, вероятно, о том не подозревая, имеет еще на руках крупный козырь.

– Точно! – Эплби вскинул на собеседника пристальный взгляд. – Он либо не подозревает об этом, либо лишь смутно догадывается в самом приблизительном виде… Как бы мне хотелось надеяться, что козни против Элиота скоро прекратятся, не переходя в другие формы. Это может произойти в том случае, если, как я предсказывал, травля перекинется на его детей или кузенов. Но, с другой стороны, все случившееся может оказаться только предварительной стадией. Игра кота с мышью перед нанесением убийственного удара.

– Убийственного? В буквальном смысле слова?

Оба смотрели в темноту. Потом Эплби опустил раму и медленно вышел в центр комнаты.

– Сегодня, – сказал он, – мы праздновали День Рождения. А теперь возьмите эти слова в кавычки. «День Рождения» – давно задуманный, но так и не написанный Элиотом роман. А знаете, как называется книга, над которой он работал в последнее время? «Полуночное убийство». Вижу, что знаете. А известно ли вам, где происходит действие?

– Не имею понятия. – Голос Уинтера стал напряженным, как натянутая струна.

– Я тоже. Но моя сестра высказала предположение. Место будет носить название, близкое по смыслу к Дурость-Холлу.

Часть II
Полуночное убийство

1

Англия просыпалась, и сквозь толщу облаков, сгрудившихся, как стадо овец, пробивался неяркий свет солнца, хотя даже такие лучи блеском отражались на шпилях Кентербери. Светило перемещалось на запад от башни к башне, минуя устье Темзы, а потом тускнело в тумане, приблизившись к церкви Святого Стефана и Вестминстерскому собору. Затем рассвет простерся вдоль сузившегося русла реки к островерхим крышам святилища Магдалены, к великолепию храмов, построенных торговцами шерстью, где флюгеры в форме петухов кружились высоко над землей, давшей миру Шекспира. Солнце поднималось все выше и южнее уже справлялось с утончившимся облачным слоем, но бросало божественный свет на гораздо менее грандиозные сооружения. В Уортере оно придало неожиданного великолепия простой часовне из красного кирпича, расположенной рядом с почтой, а в Кингс-Кливе на мгновение соорудило подобие минарета из столба дыма, поднимавшегося над трубой местной текстильной фабрики. Рассвет пришел в Уинг; утро настало в Лоу-Суаффэме; новый день наступил в Пигге. Средневековые витражи в Уинге тускло сияли, почти не пропуская света. Туман клубился и плыл между козьими ивами Лоу-Суаффэма. А здание Общества трезвости в Пигге, как и в любой другой день, словно сопротивлялось проникновению в него солнечных лучей.

Дом, где расположено Общество трезвости в Пигге, выстроен в стиле раннего саксонского средневекового зала для собраний. Ведь это страна Шуна, где все дышит историей, а Пигг лежит, можно сказать, в тени аббатства Шун уже почти десять лет. Лоу-Суаффэм обозначает восточную границу этой необычной страны, и там любитель древностей может увидеть пару настоящих колодок для каторжников, так называемый позорный стул, к которому привязывали приговоренного к наказанию и на конце длинного бревна макали в воды реки, а есть еще маска позора и подлинный пояс верности, оставшийся со времен Крестовых походов. Книги в библиотеке прикованы к полкам цепочками. Литтл-Лимбер по другую сторону может похвастаться общественным приютом для бедных и узилищем – то бишь тюрьмой. Вызывает сомнение только подлинность коровника Кедмона[47]47
       Древнейший христианский поэт Англии, который был пастухом.


[Закрыть] – места, где якобы родились первые стихотворные строки, когда-либо сочиненные на английском языке. Более мелкие поселения тоже имеют свои приметы неизменно исторического характера, и при этом везде вы непременно обнаружите латинскую тираду, заканчивающуюся словами: Donum Dedit Jusper Shoon Sacrosanctae Antiquitas Amator[48]48
  В дар преподнесено Джаспером Шуном, любителем священных древностей.


[Закрыть].

Англия пробуждалась, и солнце уже добралось до усиленных стальными опорами руин аббатства Шун, скользнуло лучами к подножию величественной западной башни, высветило холодный и голый бетон стен так и недостроенного монахами лазарета, не преминув заглянуть за занавеску, где храпел внушительного сложения ученый муж, которого звали доктор Буссеншут. Но солнце не интересует антиквариат, оно всегда устремлено в будущее, а потому, не задерживаясь, светило проследовало дальше, заставив жителей Снага открыть ставни. В расположенной рядом со Снагом «Испанской миссии» белоснежные стены слепили глаза (причем одна из них явно отличалась от остальных свежайшей белизной). Дружно завыли собаки, леди Пайк зазвонила в колокол и завела речь о бисквитах к завтраку, заставив быстрее шевелиться неуклюжих зулусок, работавших у миссис Бердвайр на кухне. Но солнце, ко всему равнодушное, уже миновало Колд-Финдон, протянув пальцы-лучи к Раст-Холлу, ощупало ими лиственницы в парке и вытянуло их длинные тени до границы пустоши.

Так наступало субботнее утро.

Джон Эплби открыл глаза и сразу вспомнил события минувшей ночи. Неужели после всех пугающих происшествий праздник продолжится? Вероятно, да. Это было сборище, которое, наверное, могло бы разогнать лишь появление катафалка на подъездной дорожке.

«И катафалки зачастят к твоим воротам вереницей», – вспомнилось Эплби. Поистине, Поуп – любимец мистера Элиота – не гнушался мстительных пророчеств. А Раст-Холл? Насколько прояснилась бы ситуация, если бы появились доказательства, что за всеми проблемами здесь стояли всего лишь заурядные чувства: личная неприязнь и злопамятность. Тогда следовало изучить семейную историю Элиотов вкупе с не совсем нормальной парой кузенов – неудачником Арчи и его литературными наклонностями, а также с виду кипуче-деятельным, но на самом деле до крайности ленивым и инертным Рупертом. Но рядом лежало столь же обширное пространство внесемейных обид и унижений, не говоря уже о корыстных интересах и личных амбициях целой группы людей, втянутых в орбиту столь выгодного бизнеса, созданного на основе Паука. Охваченный тоской Оверолл, сгорающий от нетерпения и предвкушения Кермод. Казалось бы, необъятное поле для исследования, но даже его громадность не внушала бы трепета, если бы точно знать, что им все и ограничивается. А других версий нет, и не надо выходить за его пределы.

Эплби уже приготовился вскочить с постели, но ему помешало появление молодого слуги с чаем. Занимательно для того, кто обладает, по выражению мистера Элиота, острым умом, зачем хозяин счел необходимым непременно подать чай в постель гостя. При этом слуга еще и пробормотал, что уже восемь часов утра и пора завтракать. Эплби принялся пить чай с тостом, покрытым чисто символическим слоем масла, нисколько завтрак не заменявшим. «До чего же многими условностями и пустыми традициями обставлена жизнь в этом доме», – подумал он и вспомнил, что, помимо прочего, ему предстоит заняться поисками картины, причем она сразу возникла перед его мысленным взором. Молодой человек между тем изящными движениями открывал шторы на окнах – будь он девушкой с более округлыми формами, и Ренуара, пожалуй, заинтересовал бы такой сюжет. А его собственная профессия? Чему он посвятил жизнь? Охране закона и порядка, чтобы в тысячах богатых домов страны люди мирно пили чай, не вставая с постелей. И, конечно, на нем лежала ответственность за мистера Элиота… Молодой человек наконец удалился, и Эплби бодро выпрыгнул из-под одеяла.

Он распахнул окно и оглядел скучное серое небо, сквозь которое с трудом пробивались солнечные лучи. Где-то над головой верещали скворцы, и под воздействием редкого для себя импульса Эплби решил обратиться к ним, используя строки из Поупа:

 
Луч солнца тронул занавеску,
Чтоб не слепить глаза, не резко.
Донесся ранний лай собачек…
 

Но он тут же удивленно осекся, потому что стихи подхватил голос, модуляции которого были куда богаче и выразительнее его собственных:

 
Возлюбленный, проснувшись, скачет
Под колокольный перезвон,
Чтобы нарушить сладкий сон
Белинды, что еще головку прячет
В подушки пух…[49]49
  Цитата из поэмы А. Поупа «Похищенный локон».


[Закрыть]
 

Декламация, донесшаяся из соседнего окна, звучала откровенным приглашением. Эплби надел халат, вышел в коридор и постучал в дверь расположенной рядом спальни.

– Войдите! – отозвались изнутри.

Он вошел и обнаружил комнату, где, на первый взгляд, никого не было. Но голос не умолкал:

– И кто скажет после этого, что мы не чутки к литерату-у-у-ре!

Голос звучал красиво, но доносился, казалось, из-под кровати.

Эплби пересек комнату. Это был Питер Хольм, лежавший на спине в пижамных брюках у открытого окна.

– Упражнения для брюшного пресса, – пояснил он. – Совершенно, на первый взгляд, никчемные. Ложишься на спину и то выпячиваешь живот, то втягиваешь. Можете съесть мой хлеб с маслом.

– Вы регулярно занимаетесь этим? – Эплби съел тост, разглядывая живот Хольма. И выпяченный и втянутый, он выглядел одинаково ровным и плоским.

– Время от времени для очистки совести. Этот пункт внесен в мой контракт на съемки в фильмах наряду с четко обозначенным временем, когда я обязан ложиться спать и еще бог весть чем.

– Господи! У вас утомительная профессия, как я погляжу.

– Это все паршивый Паук. Они вбили себе в головы, что мой герой должен походить фигурой на настоящего паука. Новаторская мысль! Но вот когда я приехал со спектаклями в роли прежнего, еще преступного Паука, в Штаты, я сделал его мясистым и имел огромный успех. Нет никаких причин считать, что пауки похожи на скелеты. Приглядитесь к настоящему пауку внимательнее и обнаружите, что отвратное насекомое скорее походит на круглый серый шарик. Это все глупцы из кино! Я проклинаю тот день, когда впервые переступил порог их так называемой студии. – Питер Хольм легким движением вскочил на ноги. – Следующее упражнение вы наверняка видели в низкопробных варьете Парижа. Вращение бедрами.

– Я видел это в Марселе, – рассеянно заметил Эплби.

Он обнаружил новое для себя далеко идущее последствие творческого гения мистера Элиота.

– Вас раздражают условия контракта? – спросил он с надеждой на положительный ответ.

Хольм окинул Эплби взглядом, давая понять, что ему не по душе столь педантичное и бесцветное выражение собеседником своей мысли. Несколько секунд он сосредоточенно вращал бедрами, но вскоре прервался, чтобы спросить не без вызова:

– Должен ли я заключить, судя по вашим расспросам, что вы приехали в Раст для исполнения своих профессиональных обязанностей?

– Не совсем. Но я, вероятно, всегда остаюсь немного профессионалом в своей области. – Эплби усмехнулся, однако так, чтобы не обидеть собеседника. – Вы же не будете спорить, что подобным образом поступают многие люди: повсюду берут с собой частичку того дела, которым занимаются.

С точностью безукоризненной машины, которую остановили, Хольм прекратил крутить бедрами.

– В этом году, – заметил он, – в Расте как никогда много пустых клоунов и клоунесс. Но если серьезно… – Его лицо послушно приняло серьезное выражение. – Вы ведь собираетесь дать событиям развиваться естественным путем? – Серьезность в его голосе приобрела оттенок совета, который один умный человек может дать другому. – Мне представляется это единственно возможным вариантом. Вы согласны?

– Естественным путем? А мне показалось, все сходятся сейчас как раз в том, что события приняли совершенно неестественный характер. Даже сверхъестественный, если принять во внимание мнение миссис Моул.

Эплби сел на кровать и с любопытством посмотрел на актера.

– Разумеется, я тоже считаю ситуацию странной, – Хольм начал одеваться. – Но у меня такое чувство, что ее можно было предвидеть. Вы когда-нибудь держали золотых рыбок? Я имею в виду – в больших количествах?

– Две рыбки в банке за шиллинг. Ничего более внушительного у меня не было.

– А! Тогда вы не знаете, что анатомия и поведение золотых рыбок представляют собой огромный интерес. Их эволюция происходила тысячелетиями, и в результате эти малютки превратились в нечто наиболее близкое к искусственно созданным человеком существам из всех дышащих на этом свете тварей. Рыбы ведь дышат, не правда ли?

– Определенно.

– Я так и думал. Так вот, это высокоорганизованные, хотя и чрезмерно эксплуатируемые, организмы. И в результате они стали крайне нестабильны. В любое время с ними случаются самые странные вещи. Среди них могут, например, появиться особи, совершенно лишенные плавников, а рыбы, как мне представляется, просто обязаны иметь плавники. Или же наоборот – плавников у некоторых становится слишком много. Эти существа словно находятся в процессе непрерывного искусственного усовершенствования, не имеющим к природе никакого отношения, что иногда приводит к неимоверным метаморфозам. И у меня мелькнула мысль: не может ли то же самое происходить с пауками?

Эплби поразмыслил над услышанным и вынес вердикт:

– Не припомню, чтобы когда-либо прежде слышал более надуманную, пустую и интеллектуально запутанную аналогию. А вы сами думали об этом?

– Думал, – ответил Хольм, нисколько не обиженный. – Как раз перед тем, как встать с постели. Не могу сказать, что мои мысли носили действительно философский характер, но мне кажется, что вы не проявляете в данном вопросе необходимой гибкости ума. Вспомните хотя бы вчерашние разговоры о создании автономных миров и еще бог знает о чем. В какой-то степени это правда. Бедный старина Элиот создал свой огромный, но уже сильно обветшавший и совершенно искусственный мир, разместившийся аж в тридцати семи томах. Поэтому вполне естественно, если что-то вдруг начинает получаться не так, как надо: две головы вырастают на одной шее или плавники появляются там, где их быть не должно.

– Ваши рассуждения гораздо более бессвязны, чем некоторые высказывания миссис Моул. Скажу честно, у вас несколько замутненное сознание.

Вытягиваясь всем телом, чтобы снять с вешалки пиджак, Хольм принял позу Аполлона Бельведерского и вполне дружелюбно закивал в знак согласия.

– Именно так, – сказал он. – Я не имею даже смутного понятия, что на самом деле происходит. Но, тем не менее, считаю, – заговорил он с неожиданной для себя ненапускной серьезностью, – что все это следует прекратить естественным путем. Вчера я беседовал с Элиотом – мне кажется, я рассказывал потом об этом в бильярдной, но еще до вашего там появления, – и у меня сложилось впечатление, что он действительно намерен все бросить. День был такой же серый, как сегодня, но, знаете, для меня словно вдруг засияло солнце и птицы залились своими песнями.

– А золотые рыбки завиляли хвостами, которые им больше не нужны?

– Именно так. Я тут же отправил телеграмму своему агенту. И, вообразите, мое дело в шляпе.

– Какое именно дело?

На лице Хольма появилась актерская маска лукавства или хитрости.

– Дело с Кермодом, – пояснил он. – Я сразу же подумал о Кермоде. Если бы я оказался в зависимости еще и от этого второстепенного писаки, было бы просто невыносимо. Но выяснилось, что дело в шляпе, то есть все в порядке. Контракт обязывает меня играть только в пьесах, поставленных по книгам самого Элиота. И ничьим больше. Вот почему я искренне считаю, что все нужно просто тихо завершить.

– Теперь понятно. По крайней мере, в одном направлении вы четко и ясно видите перспективу.

– Но имейте в виду, – продолжил Хольм, словно до него дошло, что ему все же следует поддерживать свою репутацию, – пусть у меня и замутненное сознание, оно открыто для различных суждений. Я не замыкаюсь в рамках одной теории. И совершенно не разделяю точку зрения Чоуна, нагрянувшего ко мне с утра пораньше.

– Чоун успел посетить вас сегодня утром? – Эплби был откровенно удивлен.

– Еще птицы не проснулись, как заявился Чоун для профессиональной консультации.

– Для профессиональной консультации? Неужели он полагает, что и вы нуждаетесь…

– Эх, детектив-детектив! Вы все понимаете превратно. Чоуну понадобилась моя консультация. Он умнейший человек, если хотите знать. И, в отличие от этих ужасных газетчиков, понимает, что именно артист может лучше всех критиков оценить актерскую игру. Впрочем, когда-нибудь я сам стану театральным критиком и уж тогда буду есть что угодно и сколько угодно.

– Именно актер, – поправил его Эплби, – всегда лучше остальных годится на роль актера. И я не стал бы развивать эту идею дальше. Но расскажите мне о Чоуне.

Могло показаться, что бездумная болтовня Питера Хольма на мгновение испугала его самого и заставила поразмыслить над своими следующими словами, но то было лишь поверхностное впечатление. Он взял с туалетного столика флакон с какой-то ароматной жидкостью и обильно опрыскал ею свои каштановые волосы.

– Чоун, – сказал он, – всерьез решил взяться за старину Элиота. Как я понял, несколько лет назад Элиот был его пациентом. И теперь, заявляет он, его долг защитить бывшего подопечного.

– Что? Элиот был пациентом Чоуна? – Теперь Эплби всерьез заинтересовал их разговор. – Вы в этом уверены?

– Он не заявил мне об этом прямо, разумеется. Старый мозгоправ строго держится профессиональной этики, если его немного не раззадорить. Но у меня сложилось впечатление, что Элиот посещал Чоуна без ведома своей семьи. И сейчас доктор видит необходимость своего вмешательства. Вот для чего ему понадобилось узнать мою точку зрения; он посчитал, что это поможет ему все уладить. Поэтому я не особенно был рад ему помогать, как не стремлюсь помочь и вам. Я не хочу, чтобы все уладилось и вернулось в прежнюю колею. Если это случится, мне придется горько пожалеть.

– А Чоун? Каким образом он хочет уладить это дело? Что он задумал?

Но Хольм лишь покачал головой, а взгляд его снова стал пустым по сути, но лукавым по-актерски.

– Это секрет, – сказал он, – но могу вас заверить в одном: старикан ушел от меня до крайности довольный. Как мальчишка, поймавший особенно редкого жука. И, повторю еще раз, он проявил незаурядную смекалку, придя именно ко мне.

– В таких случаях говорят, – заметил Эплби, – что он не оставил неиспользованной ни одной возможности. Заглянул под каждый камень.

Выйдя в коридор, Эплби увидел сначала большую влажную мочалку, а уже потом Джеральда Уинтера, державшего ее в руках.

– А я уже начал думать, – сказал Уинтер, – что вы мне приснились в странном, но занимательном сне. Но вот я вижу вас снова из плоти и крови, не менее реального, чем крепкий сержант, охраняющий вход в здание парламента. Скажите же, кто вы? Все в этом доме сгорают от любопытства. Вы ведь не заместитель начальника столичной полиции?

– Нет. Я всего лишь старший инспектор уголовного розыска. А теперь умерьте немного свое по-утреннему игривое настроение. Вы хорошо знаете Питера Хольма? Он действительно настолько водевильный персонаж, каким хочет казаться?

– А как вы считаете, дураки у Конгрива[50]50
  Уильям Конгрив – английский драматург-комедиограф (1670–1729).


[Закрыть] действительно так уж глупы?

Эплби протестующе воздел руки.

– Кажется, наш девиз на сегодня: «Никаких иезуитских вопросов!» – сказал он. – Но все-таки, что вы на самом деле знаете о Хольме?

– Он хороший актер, а стало быть, весьма способный человек. И если кто-то отнесется к нему с пренебрежением, он с удовольствием пустит в ход свой талант, чтобы изобразить шарж на такого человека. Но, между прочим, у меня есть новости.

– Так-так, занятно.

– Не стоило бы с вами делиться, – Уинтер посмотрел поочередно в оба конца коридора, – но суть вот в чем. Помните, как вы заключили, что кража Ренуара непременно дело рук кого-то, живущего сейчас в доме? Это заставило меня перебрать все остальные дурные шутки и розыгрыши, о которых я слышал, чтобы проанализировать их с точки зрения осуществимости изнутри или извне. И я только что переговорил с Тимми по этому поводу, заставив его стоять под холодным душем. Это вовсе не жестокость. В конце концов, меня пригласили для участия в расследовании, и я имею право пускать в ход любые методы. И полученная информация указывает, что абсолютно все можно было осуществить, находясь за пределами дома. Согласен, в случае с картиной знание устройства комнат, как и образа жизни семьи, было бы полезно. Но если брать чисто практические аспекты, то наш шутник вполне может находиться вне Раста. Но гораздо важнее, разумеется, то, что происходило с рукописями.

– Весьма точное замечание.

– Вы знаете, что они хранятся в буфете без замков. Так вот, скажу больше – дом вообще никогда не запирается. Элиот привык засиживаться допоздна, и ни один слуга его не дожидается. Все двери в доме надлежит запирать на ночь ему самому, но, по словам Тимми, он этого не делает. Даже когда начались странные происшествия с рукописями, никому и в голову не пришло хоть как-то это проверять и контролировать. – Уинтер сделал паузу. – Вот почему в Расте у меня возникает чувство, что никакой тайны здесь разгадать невозможно.

– Вы не совсем правы. Хотя соглашусь, что задачу словно специально усложнили для нас. Взять, к примеру, секретаря Элиота. Он мог бы сейчас оказаться крайне полезен, но, к несчастью, судьба вывела его из игры. Да и сам Элиот являет собой классический случай создания из доступа к себе целой проблемы. Мне сейчас просто необходимо услышать историю семьи, и Элиот стал бы наилучшим источником информации. Но я никак не могу поговорить с ним наедине. Почему?

– Понятия не имею, хоть пытайте меня, – пожал в ответ плечами Уинтер.

– Этим я и собираюсь заняться. Пытать вас, как и всех остальных чад и домочадцев в Раст-Холле. В фигуральном смысле, разумеется. Но сейчас мне в первую очередь необходимо узнать все о древних фамильных призраках и скелетах в шкафах.

– А я бы попробовал провести разведку среди прислуги. Если говорить о классических случаях, то, насколько я понимаю, это тоже классический метод добычи информации.

В словах Уинтера вечно сквозил упрек: он как будто не намеренно, но подчеркивал, что все следовало сделать раньше.

– Вы правы, – резко ответил Эплби. – Я поставлю перед собой и такую цель тоже.

Мисс Кейви грызла кончик авторучки и размышляла о своих повешенных щенках. На столе перед ней лежали книги и справочники, где объяснялись разновидности предсмертных рефлексов, что такое rigor mortis[51]51
  Трупное окоченение (лат.).


[Закрыть] и описывалась анатомия canis vulgaris, то есть обыкновенной собаки. И тем не менее работа не двигалась с мертвой точки. Четвертый щенок, повешенный неумелыми ручонками ее героини, должен был издавать душераздирающие звуки. И вот со звуками возникла проблема. Рычание, передаваемое традиционными согласными «г» и «р», казалось слишком банальным и не брало за душу. А фонетически более трогательный визг никак не удавалось выразить на бумаге. Мисс Кейви изо всех сил напрягала свой внутренний слух – орган, который мог дать писательнице в ее уединении такой восторг, но чаще приводил в отчаяние. Потом она мысленно закрыла глаза, что породило на мгновение идею перенести всю сцену в полную темноту. Но тогда возникали новые сложности уже чисто технического характера. Пришлось оставить дневной свет, но в бессилии обрезать веревку на шейке у четвертого щеночка и начать возню с ним заново. В этот раз, сказала она себе, нужно не забыть про обильное слюноотделение. И про медленно стекленеющие глаза. Хвостик будет ритмично подергиваться, – пусть у читателя возникнет сентиментальная мысль, что умирающий щеночек виляет хвостом своей маленькой и такой жестокой хозяйке… И тут мисс Кейви почувствовала голод. Отложив рукопись в сторону, она спустилась к завтраку.

На лестничной клетке, моментально нарушив плавное течение ее мыслей, ей повстречался Арчи Элиот, которого она фривольно шлепнула пониже спины. Теперь, когда мисс Кейви чувствовала, что снова взяла под контроль свое трагическое повествование, в предвкушении аппетитной еды, ожидавшей внизу, она пришла в радостно-возбужденное состояние.

– Мой дорогой престарелый Уотсон, – отпустила она бодрую шутку. – Седина вам только к лицу.

Арчи повернулся, имитируя галантный поклон.

– Все пять моих седых волосков в вашем распоряжении, – пробормотал он.

– Как это понимать? – игриво спросила мисс Кейви.

– Как вам будет угодно, моя дорогая леди, как вам будет угодно. Кстати, я тут вспомнил об одном древнем проклятии. – Теперь уже Арчи вскинул на нее взгляд притворно невинный, но с намеком на волнение. – Поэтому очень кстати, что мы встретились. Я стану вашим поводырем среди лабиринта жаровень с роскошными блюдами, которые подают к завтраку у Ричарда, а потом нам надо будет немного поболтать. Случилось так, что я нуждаюсь именно в вашем совете. А вот и Андре. Вероятно, мы примем его третьим в нашу компанию.

Маленький бородатый переводчик действительно громко топал вниз по лестнице вслед за ними.

Завтраки в Раст-Холле во время праздничных приемов превращались в несколько хаотичные процедуры. Блюда на горячих сковородках были если не роскошными, то уж точно многочисленными, а потому их подача сопровождалась вынужденными перерывами, поскольку обслуживали гостей только двое – Боулз, дворецкий мистера Элиота, и его помощник, чье настоящее имя давно забылось, и он для всех стал просто Джозефом. Арчи добыл у Джозефа копченой лососины, а Андре уговорил Боулза налить чашку кофе. Все это затем заботливо было расставлено на столе перед мисс Кейви, и мужчины заняли места по обе стороны от нее. Уэдж сидел чуть дальше за столом, рассматривая придирчивым взором собственные рекламные объявления, которые опубликовал в нескольких газетах сразу. А в самом дальнем конце комнаты группа из пяти-шести человек что-то оживленно обсуждала.

– Надеюсь, – уже вполне серьезно сказал Арчи, – что вам хорошо спалось после так называемого Дня Рождения. Мы все до крайности расстроены, что у наших гостей выдался столь тревожный вечер.

– Да, предельно расстроены, – подхватил Андре. Во время наездов в Раст-Холл он начинал считать себя полноправным членом семьи.

– Спасибо за заботу. Не сразу, но я сумела заснуть и выспалась совсем неплохо, – ответила мисс Кейви.

Прозрение пришло к ней, как это часто случалось прежде, вместе с первым куском лососины, положенным в рот. У нее за окном разыграется буря, и звуки, издаваемые четвертым щенком, станут как бы слабым эхом, отголоском разбушевавшейся стихии. Она поддела вилкой новый кусок рыбы.

– Молодой человек, который стоит вот там, – неожиданно сказала она, – как-то странно на меня смотрит.

Арчи повернулся.

– Вы о Джозефе? Да он просто чурбан неотесанный, деревенщина. Боюсь, мой кузен бестолков в том, что касается выбора мужской прислуги. А Белинда в последнее время редко бывала дома, чтобы заниматься всем самой.

Арчи сделал паузу, а затем посмотрел на мисс Кейви с дружеским участием.

– «Когда невежество благословенно, – пробормотал он, – не глупо ль мудрость нам хранить?»

– Простите, не поняла?

– Я раздумывал, стоит ли вас во все посвящать, – сказал Арчи. – И решил, что вы можете дать нам необходимый совет. Ты согласен со мной, Андре?

– Согласен ли я? – На мгновение показалось, что – Андре совершенно сбит с толку. – О, конечно же, мой дорогой Элиот. Я согласен решительно на все. Я бы выразился сильнее: мисс Кейви просто необходимо поставить в известность.

По-прежнему даже не представляя, о чем речь, Андре произнес последнюю реплику особо возвышенным – тоном.

Или, возможно, за окном простиралась сухая осенняя пустошь, и это ветер потрескивал стеблями отцветших колокольчиков, сливая звуки с жуткими предсмертными хрипами вывешенных в рядок щенков. Но только мисс Кейви становилось все труднее сосредоточиться на самом драматическом моменте своего романа; она теперь невольно следила за каждым движением Джозефа.

– Как хотите, – сказала она, – но в манерах молодого человека, стоящего у серванта, есть нечто весьма любопытное. Создается впечатление, что я воспламенила его воображение.

– Есть вероятность, – невпопад заметил Арчи, – что ему просто нездоровится.

Он снова повернулся и посмотрел на Джозефа.

– Хотя он действительно уделяет вам повышенное внимание.

На секунду Арчи воздел взгляд к потолку.

– Однако, если вдуматься, – продолжил он, – то этот Джозеф – примечательная личность. Его привезли к нам совсем мальчишкой откуда-то с Гебридских островов. Как вам, возможно, известно, покойная жена моего кузена приходилась дочерью тамошнему плантатору.

Арчи снова сделал паузу, дабы собеседники успели переварить эту новую для них географическую информацию.

– И ходят слухи, что Джозеф наделен так называемым «вторым зрением».

– «Вторым зрением»? – Теперь уже внимание мисс Кейви было захвачено исключительно разговором. – То есть даром провидца? Как интересно! Меня всегда увлекала эта тема. В моем новом романе…

– И поэтому мне любопытно, – загадочно произнес Арчи, – с чего это Джозеф стал проявлять внимание именно к вам. Андре, вы разделяете мое любопытство?

– Целиком и полностью разделяю, – ответил Андре с уверенностью человека, наконец понявшего, какую роль ему следует играть. – Я нахожу это странным и пугающим. И даже более того.

Мисс Кейви окинула своих спутников несколько взволнованным взглядом.

– Но я не понимаю…

– Не будем все же позволять даже столь интригующей загадке отвлекать меня от того, что я собирался вам поведать, – снова затянул свою песню Арчи. – Вчера вечером мы праздновали День Рождения. И сам собой рождается вопрос: что ожидает нас дальше?

– Просто невозможно, – подхватил Андре, – не задаться подобным вопросом и не испытывать при этом величайшей обеспокоенности.

– Я даже не пытаюсь делать вид, – продолжил Арчи, – что мне известна сила, столь необычным образом проявляющая себя повсюду вокруг нас. Руперт считает все это делом рук какого-то омерзительного подонка, но подобные рассуждения характерны для людей, обладающих складом ума Руперта. Другие полагают, что имеют место сверхъестественные явления. И нельзя не признать, что у истории есть совершенно необъяснимые аспекты – мы стали свидетелями удивительного проникновения постороннего взгляда в самые потаенные глубины сознания моего кузена. Прошлым вечером мы наяву наблюдали словно ожившие сцены из романа, которые он еще даже не успел перенести на бумагу. Так чего же нам опасаться впредь? И именно на эту тему я располагаю самой пугающей информацией. – Арчи сделал паузу и одарил мисс Кейви жестким и проницательным взглядом голубых глаз. – И если у вас еще остались слезы, приготовьтесь вскоре пролить их.

– Плачьте же! Рыдайте в голос, не стесняйтесь! – Андре уже полностью освоил роль хора в античной трагедии. – Предайтесь ламентациям, ибо конец близок!