Текст книги "Остановите печать!"

Часть IV
«Смерть в пустыне»

1

Вечер, словно галантный кавалер, накидывающий на плечи своей дамы изящную кашемировую шаль, укрыл Англию плотным пологом своих туманов. В одиноком жилище миссис Тимоти Элиот в Расте, где время будто не движется, солнце все же скрылось, исполнив дневные обязанности, и миссис Дженкинс принялась зажигать масляные лампы, готовясь тихо, в викторианском стиле провести с хозяйкой время до отхода ко сну. Жалюзи начали закрывать в Снаге и Уортере, а в Лоу-Суаффэме, наоборот, пришло время открытия паба «Пять ячменных снопов». Зулуски в услужении миссис Бердвайр развели небольшой костер, что дозволялось им раз в неделю по воскресеньям, и их тихое пение сопровождалось злобным рычанием собак, охранявших «Испанскую миссию». Хорас Бентон, которого темнота застигла в пути до Лондона, откинулся на сиденье заказанного лимузина и упоенно строил планы жестокой мести Буссеншуту, предаваясь самым садистским фантазиям. На все это, как и на здание Общества трезвости в Пигге, на коровники а Литтл-Лимбере и фабрику одеял в Кингс-Кливе пали глубокие сумерки. Пройдет совсем немного времени, и сельская Англии уляжется по постелям под мягкое сияние звезд.

Вечер пришел и в аббатство Шун. Солнце, в последний раз сверкнув в верхушке западной башни, как отражается оно от флюгера на здании адмиралтейства в столице, постепенно растеряло свои лучи в сгустившемся мраке. Под полуразрушенными стенами и фальшивыми камнями якобы древних надгробий тени сделались совсем черными. Еще недавно переливавшаяся в солнечном свете вода в каналах, проложенных по всей территории аббатства, стала почти невидимой. Ужас ночи сковал рощи, гроты и Китайский сад. Именно в такое время владения Джаспера Шуна производили на наблюдателя самое сильное впечатление.

Наступление вечера ожидали здесь сегодня с опаской: одни поглядывали на часы, другие вслушивались в их бой. Семь пробило с подозрительной быстротой вслед за шестью; но самый важный момент ожидался в девять. Именно тогда могло случиться нечто вроде инцидента с убитой свиньей в Расте или же что-то менее страшное – какая-нибудь безвредная вариация на тему Паука. Если верить Эплби, готовилось убийство человека – ни много ни мало. Джеральд Уинтер отслеживал передвижение гостей, как делал это прежде в Расте, и ловил себя на том, что тоже ждет чего-то – со смесью тревоги и любопытства. Поначалу вся эта свистопляска с Пауком представлялась ему всего лишь шуткой, и по мере развития событий он упрямо отказывался менять прежнее мнение, что в основе своей все остается лишь розыгрышем. Даже эпизод с черной свиньей выглядел жестокой, кровавой, но издевательской шуткой, как и недавние угрозы по адресу Руперта Элиота воспринимались чем-то из той же серии. Уинтер пытался увидеть здесь нечто более зловещее, чем чьи-то проделки, предельно наглые в своей сущности и направленные против, казалось бы, случайно избранных жертв, однако его взгляды на происшедшее не менялись. Реальное убийство не вписывалось в общий ряд. Но в то же время Эплби готовил себя именно к такому повороту с нервирующей всех уверенностью и профессиональным равнодушием. Эплби, напоминавший сейчас опытного гинеколога, которому предстояло принять обычные роды.

Совершенно не осознавая этого, Уинтер в данный момент хмурился, как Кермод, злившийся на эксперименты мисс Кейви… Нет, Эплби вел себя не с профессиональным равнодушием. В его манерах можно было заметить нечто, очень похожее на удовлетворение. Уинтер не сомневался, Эплби действительно верит в возможное убийство, но подозревал, что сыщик понимает свою неспособность предотвратить его. И тем не менее Эплби напоминал сейчас человека, собирающегося участвовать в игре, когда подбрасывается монетка и условия таковы: выпадет решка, и я побеждаю, а если орел – ты проигрываешь. Вот почему Уинтер, давно понявший, что Эплби нельзя отнести к безответственным личностям, находился в перманентном состоянии недоумения и напряженного ожидания.

Отовсюду доносился гул разговоров. Скоро должен был начаться еще один скучнейший осмотр достопримечательностей аббатства, потом планировался ужин, после которого намечался отъезд гостей из Раста домой. Но в этот момент всех, казалось, увлекли исключительно разговоры. Оставшиеся в аббатстве друзья достопочтенного Бе́ды, поначалу не слишком рвавшиеся общаться с армией Паука, теперь вели себя дружелюбно и даже делились знаниями. Крупный мужчина, оказавшийся микрохимиком, порадовал миссис Моул, отведя ее в сторону и продемонстрировав химический эксперимент такого мелкого масштаба, что его едва можно было вообще разглядеть. Его коллега, по словам Шуна, занимавшийся гораздо более экстенсивными опытами, развлекал Хьюго Топлэди рассказом о каком-то глобальном катаклизме – по крайней мере, так казалось издали видевшим его активную жестикуляцию. Все чувствовали себя вполне раскованно, если не считать Руперта Элиота, постоянно поглядывавшего на часы, и Уинтер в какой-то момент поразился, заметив, как Эплби покачал головой с откровенно недобрым предупреждением. Тот самый Эплби, еще недавно отрицавший важность фактора зла как такового во всех происходивших событиях, теперь сам мимолетно подчеркивал его неизбежность.

Разговоры. Они продолжались и продолжались уже несколько дней. Он сам внес в них немалый вклад. Но теперь они казались Уинтеру подобием бессмысленной музыки из радиоприемника, которую люди слушают только потому, что ее в любой момент могут прервать для какого-то важного объявления о разразившемся кризисе или неминуемой катастрофе. Вот почему его так раздражало, что и Эплби влился в ряды пустопорожних болтунов. В отдаленном углу «Трибуны» он что-то долго обсуждал с Буссеншутом. Через какое-то время к ним присоединился мистер Элиот – разговор оживился, но едва ли приобрел больше смысла.

– Еще Аристотель подметил, – сказал Буссеншут, – что ясность мышления во многом зависит от того, с верной ли стороны вы ухватились за решение проблемы. Иными словами, за нужный ли конец держите в руке палку. А потому, рассматривая любое действие или серию действий, нам следует всегда задаваться вопросом: «К чему это нас приведет?» – Буссеншут ослепительно улыбнулся сначала Эплби, а потом и Элиоту. – Идея до крайности банальна, но меня навели на нее размышления, насколько подобный подход принципиально важен в работе каждого из вас.

Мистер Элиот, явно несколько рассеянный, кивнул тем не менее в знак согласия. Ему нравилась манера общения Буссеншута, который вел беседу с той же логической последовательностью, что и Уинтер, но был лишен в своих речах несвойственной ученому легковесности.

– Верно, – сказал он, – видя конечную цель происходящих событий, человеку легче понять свою роль в них, избрать образ действий.

И он снова с отсутствующим видом стал смотреть на пламя в одном из великолепных каминов Шуна.

Эплби тоже кивнул.

– Знание субъекта действия и его механизмы, но без понимания мотива поступков может сбивать с толку и дезориентировать. Но с другой стороны, умение ухватить ту часть упомянутой вами палки, на которой четко выведено слово «мотив», в не меньшей степени мешает разглядеть суть вопроса. В любом случае очень трудно поступить правильно.

– В вашей реакции на мою мысль, – сказал Буссеншут, и Эплби отметил неприятное высокомерие во взгляде его умных, но холодных голубых глаз, – я улавливаю скрытый подтекст. Некую загадочность, в смысл которой очень хочется проникнуть.

В ответ мистер Элиот нервно рассмеялся.

– Если наш разговор кажется загадочным, то самое лучшее – вовремя прервать его. Тем более что нам предстоит осмотр печатной машины Шуна. Вы упомянули о моей профессии. В книгах, которые пишу я, нет ничего более нудного, чем продолжительный разговор героев, сопровождаемый скрытым подтекстом. Я считаю это вопросом чистой вежливости в отношении читателя. По-моему, откровенное издевательство со стороны автора заставлять своих персонажей вести беседу или даже пикировку, смысл которой полностью ясен только им самим, принуждая читателя в недоумении следить за диалогом. – Он вздохнул. – Я подчас сам не замечаю подобных допущенных мной ошибок, пока не получу гранки для вычитки. И почти невозможно убедить Уэджа внести необходимые изменения в набор. Уэдж, разумеется, весьма обходительный человек и достаточно гибкий, когда речь заходит о накладных расходах. Но, как только книга пошла в производство, вступает в силу жесткий график выхода. Для Уэджа – график свят, и я верю, что в этом он прав. – Мистер Элиот удобно устроился в глубоком кресле, вопреки своим утверждениям явно расположенный к легкой беседе. – Я никогда не оспариваю решений Уэджа. Вот почему я непременно выполню все условия нашего нынешнего с ним договора. Еще три романа, и Паук, как любит говорить Тимми, отправится на покой.

– К величайшему сожалению! – воскликнул Буссеншут. – Подобное решение будет с грустью встречено нашей читательской аудиторией.

– Но моим детям это принесет огромное облегчение. И, как кажется, мне самому тоже. Шутки, в орбиту которых поневоле всех нас втянули, какое-то время оказывали на меня сильное негативное воздействие. Уверен, этого бы не случилось, если бы мне нравились собственные произведения, и я бы чувствовал, что двигаюсь в нужном направлении. Но должен признаться, доктор Буссеншут, у меня есть большие сомнения относительно морального воздействия на публику моих сочинений. Они полны сцен насилия, описаний хитроумно задуманных и тайно осуществленных преступлений. И я вынужден задать себе вопрос, который вы упомянули: «К чему это нас приведет?» И ответ прост: ни к чему хорошему.

– Мой дорогой друг, – попытался возразить Буссеншут, – вы слишком сгущаете краски.

– Я понимаю, мои книги можно рассматривать всего лишь как невинное развлечение. Но разве есть уверенность, что их роль этим ограничивается? Не могут ли они способствовать росту насилия и беззакония, которые и так превратились в кошмар для современного общества?

– А вот Чоун… – вмешался Эплби.

– Да, Джон, мне прекрасно известно об этом, – перебил его Элиот с нетерпеливым жестом. – Мои книжки помогают многим людям удовлетворять свою инстинктивную потребность в насилии и жестокости через сублимацию их посредством безвредного для окружающих чтения. Но у меня есть причина – причем весьма веская – предполагать, что мои романы оказывают и несомненно вредное воздействие на людей. – Он задумчиво посмотрел на своих собеседников и поспешно добавил: – Пример Арчи послужил мне горьким уроком.

Буссеншут неохотно, но оттого с не менее важным видом поднялся.

– Посмотрю, не вернулся ли мой коллега Бентон из своей загадочной поездки в Лондон.

– Милейший доктор Буссеншут, прошу вас, не уходите. Как человек, профессионально изучающий мораль, вы обязаны иногда обременять себя этическими проблемами, встающими перед другими людьми. Я только хотел упомянуть, как кузена Арчи (на самом деле – милейшего и добрейшего человека) моя книга сподвигла на недостойный поступок, пусть и весьма тривиальный. И выяснилось, что характер Арчи не столь силен, как его тяга к кларету.

Буссеншут снова опустился в кресло.

– В подобных случаях, – изрек он, – применимо выражение «Не судите – да не судимы будете».

– Именно из моей книги он почерпнул знания о технике изготовления отмычки, чтобы вскрывать замок винного погреба. Я целиком и полностью согласен с теми, – добавил он, заметив, что Буссеншута лишь позабавил его рассказ, – кто склонен рассматривать подобный эпизод с юмористической точки зрения. Но взгляните на вопрос в более широком аспекте. Мои романы содержат схемы тщательно продуманных преступлений. Могу ли я быть уверен – как, увы, не может быть уверен в этом наш хозяин Джаспер Шун, – что не вкладываю оружие не в те руки? Вы согласны со мной, Джон?

Эплби взял некоторое время на размышление.

– Мне припоминаются, – сказал он затем, – только два случая в моей практике, когда преступники пытались использовать методы, почерпнутые из книг, подобных вашим. И оба недотепы потерпели неудачу. Стоило им пойти своим путем, и они сумели бы осуществить задуманное. Но, копируя литературные образцы, попались. Вот почему ваши опасения представляются мне несколько преувеличенными.

– Однако они все же не полностью лишены оснований. И поскольку я обдумываю этот аспект своего творчества не первый год, то уже сравнительно давно придаю преступлениям все менее и менее правдоподобный характер. Кстати, Уэдж начал жаловаться мне по этому поводу. Возьмите, к примеру, роман «Таинственный люк». В нем происходит убийство, которое возможно осуществить только где-нибудь за полярным кругом или в Антарктиде. И если кому-то вздумается почерпнуть идею убийства моих последних сочинений, ему потребуется создать для него соответствующие обстоятельства, а это крайне затруднительно. Однако правда и истинные мотивы таких сюжетных изломов заключаются в том, что, если верить Чоуну, мне просто предельно наскучило мое занятие. И я действительно намерен завершить свою работу раз и навсегда. Тогда у меня появится возможность посвятить себя другим делам, которым двадцать лет писательства не позволяли мне предаться целиком. – С этими словами мистер Элиот потянулся всем телом, как это часто делал Тимми, и с блаженным видом стал смотреть на огонь в камине.

– Возможно, – предположил Буссеншут, – вы станете истинным библиофилом, как наш друг Шун?

Мистера Элиота подобная мысль неожиданно и несказанно удивила.

– Не приведи господь! Я не планирую ничего подобного. – Он поднялся на ноги. – Я задумал нечто диаметрально противоположное, как выразился бы Твиддлдум[85]85
  Персонаж романа Л. Кэрролла «Алиса в Зазеркалье».


[Закрыть].

Инцидент с печатным станком издательства «Аббатство Шун», скандальный сам по себе, только усугубила обстановка места, где все произошло. Было что-то от похоронной процессии в группе гостей, спустившихся в подземные недра особняка, но еще больше кладбищенской атмосферой веяло от анфилады подвальных залов и коридоров, которыми им пришлось следовать. Потому что именно здесь готические фантазии Джаспера Шуна разыгрались во всю свою мощь, и многочисленные атрибуты, внушавшие ужас и трепет в романах авторов мистических произведений восемнадцатого столетия, описывавших мрачные катакомбы, подземелья и подвалы древних замков, были выставлены для обозрения и, видимо, развлечения посетителей аббатства. Проходя под сумрачными сводами, гость мог случайно наступить на камень, скрывавший потайную пружину, приводившую в действие пугающий механизм. Вдруг раздавался звон цепей, тощие руки тянулись из темных ниш по обеим сторонам коридора, появлялись скелеты, угрожающе щелкавшие челюстями, обернутые в черные одежды призраки проплывали под потолком, открывались крошечные дверцы, из которых на визитера устремлялся горящий взгляд невесть чьих зловещих глаз. Причем все это сопровождалось жалобными стонами, доносившимися сквозь решетки в полу и жуткими криками откуда-то из непроглядной темноты боковых проходов, какие могли бы издавать обреченные на неминуемую смерть люди, навсегда заплутавшие в сыром и мрачном лабиринте.

Но судя по тому, с каким откровенным удовольствием Шун посреди всего этого вел своих в разной степени шокированных гостей, можно было догадаться, что сама по себе затея с осмотром печатного станка отчасти и преследовала цель показать им искусно изготовленные подобия экспонатов «комнат ужасов» в увеселительных парках. Посетители не разочаровали его, выражая свой испуг и любопытство. Мисс Кейви, все еще вроде бы не оправившаяся от прежних нервных потрясений, чувствовала себя здесь превосходно, реагируя на происходившее с ребяческим восторгом. Герберт Чоун, в свою очередь, словно бы делал определенные выводы по поводу психологического состояния человека, устроившего столь откровенно патологический аттракцион. Замыкавший шествие Питер Хольм отрабатывал выражение ужаса на лице в полном соответствии с требованиями кинематографической индустрии. Только мистер Элиот оставался внешне совершенно равнодушным к разворачивавшемуся вокруг представлению; с таким же успехом он мог сейчас направляться по хорошо знакомой улице на не имеющее особого значения деловое свидание.

Когда они добрались до печатного станка, оказалось, что рядом с ним никого нет. Шун рассчитывал показать рабочий процесс и дать необходимые пояснения. Кругом стояло множество различных механизмов и было выложено большое число разного рода более мелких материалов, явно предназначенных для осмотра. Гости, замерзшие, проголодавшиеся и понимавшие, что их хозяин склонен к неторопливому стилю демонстрации и подробной длительной лекции, с тоской оглядывались по сторонам. А потом, воспользовавшись возникшей паузой, поспешили заранее выразить восхищение увиденным в преждевременных и не слишком разборчивых возгласах и перешептываниях.

Патришия, всматриваясь в их интеллигентные, но озабоченные лица, вдруг заметила несколько странное поведение Тимми и тихо к нему приблизилась.

– В чем дело? У тебя более испуганный вид, чем у Питера Хольма, которого словно скрутило от ужаса.

– Питер? – Тимми вздрогнул от неожиданности и попытался уйти от прямого ответа. – Он просто репетирует роль для Голливуда. Ему сообщили, что в мае там начнутся съемки нового фильма о Пауке, а это выводит его из себя и может стать последней каплей, переполняющей чашу терпения. Ему смертельно надоело играть Паука. Он мечтает о более великих ролях.

Тимми в нерешительности задумался.

– Должен тебе признаться, Патришия, что свалял большого дурака. Под влиянием какого-то почти детского импульса… Совершил поступок в стиле шутника, если вдуматься… Это касается тех стишков.

– Мадригалов, заказанных тебе Джаспером? Так ты написал их или нет?

– Да, написал. Как только мы вернулись в дом. Именно этого он и хотел. А потом я спустился сюда вместе с одним стариком, который работает у них наборщиком, и наблюдал, как он набирает тексты стихов. А позже… Короче, старик ушел, а я задержался и все переделал.

– То есть как это?

– Я совершил нечто ужасное. Тогда это казалось мне очень забавным, но сейчас я в диком замешательстве. Я рассыпал набор и составил совершенно иные тексты. Довольно-таки оскорбительные. Боюсь, теперь мы не дождемся восторгов от Шуна.

– Тимми, ты не мог пойти на такое!

– И тем не менее пошел. У нас дома тоже есть небольшой печатный станок, а потому техническая сторона не составила для меня проблемы. Со мной случаются порой такие необдуманные порывы. – На лице Тимми был написан неприкрытый страх, но Патришия вдруг поняла, что он такой же наигранный, как и отрепетированный актерский ужас Питера Хольма, и совсем не отражает истинных чувств молодого человека. Тимми неожиданно лукаво улыбнулся во весь рот. – От души надеюсь, – продолжил он, – что Шун по-настоящему взбесится и сразу же выставит нас всех из аббатства, а вы с Белиндой потеряете у него работу. Я даже не представлял себе, какое омерзительное место это ваше аббатство. По-хорошему, его надо просто ликвидировать. А что до коллекции, то бедняга Гиб был совершенно прав. Она смердит. Если бы ты хотя бы раз подняла свой носик от древних манускриптов, которыми занимаешься, то сразу почувствовала бы ужасную вонь.

– Ты… У меня нет слов, чтобы…

– Но я виню Белинду больше, чем тебя. – Тимми говорил складно, спокойно и с мягкой решимостью, так характерной для его отца. – Она дочь писателя и должна разбираться в подобных вещах гораздо лучше. Английская эротическая корреспонденция… Боже, боже, боже! Это как фантазии человека, страдающего сексуальной анестезией. Вы обе достойны гораздо лучшей участи.

– А тебе не приходило в голову, что мне надо как-то зарабатывать себе на жизнь?

– Эту проблему можно решить иначе.

Они посмотрели друг на друга пристально и немного взволнованно.

– Должна я воспринимать это, – спросила Патришия, повышая голос, чтобы перекричать грохот машины, включенной в этот момент Шуном, – как предложение выйти за тебя замуж?

– Ну, разумеется, да, Патришия. Ты же очень сообразительная девушка.

– Значит, дети, кухня, церковь?

– Церковь на твое усмотрение. Детей я определенно хотел бы завести. И, в конце-то концов, должен же мужчина нормально питаться в семье?

Патришия быстрым взглядом окинула помещение, которое Тимми избрал, чтобы сделать ей предложение. Мисс Кейви показывали, как правильно смазывать чернилами матрицу; она вся перепачкалась и уже готовилась завопить от ужаса. Хьюго Топлэди исподтишка следил за ходом времени по брегету. Адриан Кермод подкреплялся миндальным печеньем, припасенным за чаепитием. В дверях, через которые они вошли, что-то разладилось в приводе готического скелета, и он, звеня цепями, то появлялся, то исчезал, как кукушка из настенных часов. В центре подвального помещения Шун, бросая иногда странные взгляды на Руперта Элиота, продолжал лекцию о старинном искусстве книгопечатания. Рядом возвышался современный блестящий хромом печатный станок, который вот-вот должен был выдать продукцию и вызвать восхищенные возгласы собравшихся. Все это мгновенно запечатлелось в сознании Патришии, но виделось ей так, словно она наблюдала за происходившим в перевернутую подзорную трубу.

– Тимми! Если ты набрал глупый текст…

С несвойственной ему прежде самоуверенностью, словно ниспосланной свыше, Тимми сказал:

– Последний экзамен я сдаю пятнадцатого июня. Выбирай любой день в последующие две недели.

Патришия искала слова, чтобы проткнуть этот пузырь самонадеянности. Белинда стояла слишком далеко, чтобы принять участие в разговоре и помочь ей. Потом, словно со стороны, она увидела свою руку, указывавшую на печатный станок.

– На самом деле твой решающий экзамен находится сейчас в этом станке, – услышала она свой голос. – Если сдашь его, пусть будет хоть шестнадцатое июня. А сдать его будет трудно. Джон поставил передо мной только одно, но важное условие: не выходить замуж за дурака.

Тимми вздохнул с радостным облегчением.

– Ну, препятствие в виде брата и его условия мы быстро и легко преодолеем, моя дорогая, дорогая, дорогая Патришия…

Ему пришлось прерваться. Шун жестом потребовал тишины, и она бы воцарилась, если бы не звон цепи злосчастного скелета, по-прежнему исполнявшего свой гротескный танец при входе в типографию. А потом серебристо-звонким и величавым, как и вся его фигура, голосом хозяин обратился к гостям:

– А теперь, – сказал он, – позвольте мне воспроизвести великолепный обычай, заведенный еще Хорасом Уолполом, который как ничто другое заслуживает подражания. Приглашаю мисс Элиот… – Он сделал паузу с чуть заметным извиняющимся поклоном в сторону мисс Кейви, чтобы подчеркнуть правильность выбора достойной кандидатуры. – Приглашаю вашу дочь, – теперь наклона головы удостоился мистер Элиот, – запустить станок в работу.

Шун снова выдержал продолжительную паузу, чтобы позволить гостям кратко обменяться впечатлениями о происходящем.

– Больше я пока ничего вам не скажу. Обычно тексты набираю я сам на латыни. И листы выходят с пометкой e typographeo Shooniano. Но сегодня в присутствии столь крупных знатоков латинского языка, – очередной грациозный поклон последовал в сторону Буссеншута и Уинтера, – прагматические слова Меркурия обязаны уступить место песням Аполлона. В завершение попрошу лишь миссис Моул и мисс Кейви занять место у приемного лотка, чтобы первыми взять в руки то, что появится из недр машины.

Патришия с несчастным видом взирала на все это. Ее окружали исполненные ожидания лица. Любая шутка Тимми в таких условиях не могла выглядеть ничем, кроме как очевидной глупостью. Ведь никакое чувство юмора, никакая самая дерзкая веселость сейчас не сработали бы – так складывались обстоятельства. Любая выходка должна содержать в себе элемент неожиданности, спонтанности, какой обладал даже не слишком удачный демарш Гиба Оверолла. Злая шутка обязана быть спонтанной, чтобы иметь успех. О, если бы только…

Белинда потянула за рычаг. Раздался механический гул. Гости затаили дыхание. Только мистер Элиот не сводил глаз с рехнувшегося скелета. Тимми с невиннейшим видом устремил взгляд в потолок. Остальные ждали результата работы станка. Патришия даже подумала, не прервать ли ей торжественную процедуру, упав на пол и имитировав обморок. Но она еще не успела сообразить, как это лучше сделать, когда агрегат издал последний треск, вал приподнялся, и в лоток скользнул лист бумаги с темневшими на нем буквами. Шун собственноручно взял его и подал дамам, которых обязал стать принимающей стороной. Теперь оставалось только услышать возгласы восторга, чтобы достойно завершить церемонию.

«Миссис Моул покраснеет до корней волос, – подумала Патришия, – мисс Кейви даст волю языку, а потом грянет подлинная буря». Однако миссис Моул и не думала покрываться краской стыда – она нахмурилась и придержала руку стоявшей рядом мисс Кейви.

– Какое великолепное качество печати, – сказала миссис Моул неожиданно резко и энергично. – Действительно потрясающее качество!

А затем неспешными движениями принялась складывать лист с явным намерением убрать его в сумочку.

И это проявление присутствия духа почти достигло цели. Гости, охваченные неожиданным смущением, поняли: что-то пошло не так, как было запланировано. Мисс Кейви, просто сохранив молчание, проявила сверхчеловеческий такт, никогда прежде ей не свойственный. Только Шун выказал чудовищное непонимание ситуации.

– Не попросить ли нам миссис Моул, – сказал он посреди неловкого молчания, – сделать одолжение и прочитать мадригал вслух?

Миссис Моул метнула в него выразительный взгляд, увы, не достигший цели в полумраке подвала.

– Позже, – ответила она. – Я бы предпочла отложить прочтение на некоторое время, если вы не возражаете.

Шун, у которого сложилось ложное впечатление, что только застенчивость не позволяет миссис Моул процитировать комплиментарные стихи, проявил неуместную сейчас настойчивость:

– Милая леди, право же, не стоит скрывать от нас красивые поэтические строки, – он сделал элегантный жест в сторону Тимми, – созданные нашим молодым талантливым другом.

«Все хуже и хуже», – подумала Патришия. Миссис Моул посмотрела на Тимми сначала с удивлением, а потом окинула суровым взглядом, должно быть, много лет назад заставлявшим трепетать не одно поколение школьниц.

– Что ж, хорошо, – сказала она, – я прочитаю вам, что здесь напечатано.

Миссис Моул снова развернула лист, настолько плотный, что он даже издал в ее руках подобие сухого треска, и звук слился с клацаньем костей скелета и звоном цепи в коридоре.

Как заметила Патришия, Тимми теперь выглядел не столько смущенным, сколько сбитым с толку. Но Тимми, казалось ей, находился где-то далеко от нее. И голос миссис Моул, ровный и жесткий, тоже доносился как будто издали:

– «Посвящается вечной памяти Руперта Мервина Бевиса Элиота из Кроссгарта в графстве Кумберленд, баронета, родившегося в Раст-Холле, Гэмпшир, третьего апреля тысяча восемьсот восьмидесятого года, а умершего…» – Миссис Моул сделала паузу. – Какое у нас сегодня число? Тринадцатое ноября?

Ответом ей стало молчание. Цепь звенела, скелет гремел костями, а из другого конца коридора донесся стон еще одного из экспонатов «комнаты ужасов» Шуна.

– …Умершего, – продолжила читать миссис Моул, – тринадцатого ноября тысяча девятьсот тридцать восьмого года в аббатстве Шун, графство Суссекс».

Раздались возмущенные крики, гости начали нервно переговариваться. Незаметно для других Патришия с силой сжала руку Тимми.

– Не мог же ты…

– Но я этого не делал. – На лице Тимми отобразилось совершеннейшее непонимание. – Это совсем не тот текст, который набрал я. – Он горько усмехнулся. – То, что сочинил я, ты теперь никогда не увидишь. Боже, боже, боже! Боюсь, Руперт этого не выдержит. Убийство свиньи, взрыв бомбы, а теперь еще такое! Он сломается под психологическим гнетом.

Патришия взглянула на сэра Руперта, когда он спросил хриплым, срывающимся голосом, без злости, но до крайности нервно:

– Это все?

Теперь к нему повернулись и остальные. Бледный, как одно из готических привидений Шуна, тяжело упершись руками в стол, он крикнул:

– Это все, что есть в записке?!

Миссис Моул не сразу решилась ответить.

– Там есть еще одна строчка. Своеобразная эпитафия.

– Прочитайте ее.

– «Он был надоедлив и зануден».

При этом наступила наконец полная драматизма тишина. У скелета кончился завод, и он повалился куда-то в угол, цепь перестала звенеть, только стоны еще едва доносились издали, став лишь более продолжительными. Никто не произносил ни слова, ощущая страх и подавленность.

– Не могу выразить словами, – нарушил молчание Шун после долгой паузы, – как я сожалею, что нечто подобное…

Его оборвал мистер Элиот. Он сделал два шага вперед и так же спокойно, но решительно, как после кражи Ренуара, взял инициативу в свои руки.

– Но ведь это, – сказал он тоном, в котором серьезность сочеталась с легким оттенком любопытства, – целиком и полностью моя идея.

– Разумеется, – продолжил мистер Элиот, – нечто подобное можно найти, как мне кажется, у Эдгара По. Человек обнаруживает свою фамилию с датой смерти, таинственным образом вырезанными на готовом надгробии во дворе похоронной конторы. И, конечно, в назначенный день умирает, причем достаточно героической смертью. Но напечатать аналогичное на бумаге – это, как я думал, было исключительно моей задумкой, которую я, впрочем, так никогда и не осуществил. Подобные сведения можно добыть только путем телепатии. – Элиот улыбнулся Патришии. – Я объяснял свою теорию вашему брату, которого… Которого, кстати, здесь почему-то нет.

Он еще раз внимательно осмотрел комнату. Эплби в ней действительно не было.

– Мой дорогой Руперт, ты знаешь, что я всем сердцем тебе сочувствую. И для этого у меня есть дополнительные причины. Потому что, боюсь, мы столкнулись с очередным злостным трюком. Как писал Поуп о другом пауке – «отвратное создание вновь взялось за черную свою работу».

– «Воссев на троне, – донесся из угла глухой голос, – в самом центре паутины».

– Именно так, милый Арчи. «И горд собой, хоть нити тонки, но в коварную ловушку превратились». – И мистер Элиот указал на листок в руке миссис Моул.

Потом, все еще пораженный тем, что виделось ему всего лишь странным совпадением, снова повернулся к Руперту.

– Мне не хотелось бы никого лишний раз пугать, Руперт, но не будет ли сейчас для тебя самым разумным срочно уехать отсюда?

– Уехать?

– Я имел в виду, что нам всем пора досрочно завершить свой визит, пусть и очень приятный благодаря заботам мистера Шуна. Но все эти предупреждения, полученные тобой…