Текст книги "Прекрасные изгнанники"

Вонг-Шек, Китай
Апрель 1941 года

Опять шел дождь. После остановки в деревне Вонг-Шек – офицеры, как всегда, закатили дикий бессмысленный банкет, на котором соревновались, кто больше выпьет, и провозглашали тосты за солдат, хотя ни одного солдата среди приглашенных не было, – мы на наших пони той же дорогой вернулись к реке. «Крис-крафт» отправился с двухчасовым опозданием: ждали куда-то запропастившегося солдата. Путешествие оказалось невероятно утомительным. И все ради чего? Ради мерзких сырых ночей, однообразных серых дней и одной фальшивой атаки на противника. Мы утешали себя, представляя, как с комфортом поселимся в Чунцине, в частном доме китайского дипломата, который нам предоставят благодаря моим дружеским отношениям с президентом Рузвельтом. Чунцин был столицей свободного Китая, а это о чем-то да говорило.

– Настоящая ванна и настоящие кровати, – мечтала я.

– Чистые простыни. Горячая еда. Противомоскитные сетки.

– Или еще лучше – сетки вообще будут не нужны.

Эта перспектива поддерживала нас сорок три долгих часа. Для начала мы намертво встали из-за того, что веревка намоталась на гребной винт катера. Дорогу на Шаогуань затопило, и нам снова пришлось плыть на лодке. Я посыпала порошком от блох засалившиеся койки сампана. Есть было практически нечего, но Эрнест раздобыл бутылку розового вина. Мы забрались на крышу катера и пили вино из складных стаканчиков, наблюдая за тем, как наша команда пытается распутать веревку.

– Клоп, а что это там в бутылке? – спросила я, когда Эрнест вылил последние капли вина в мой стаканчик.

– Где?

– Да вот здесь, Бонджи. Это напоминает… – У меня комок подкатил к горлу: это было похоже на змеиную кожу. – О господи!

– Ну да, это похоже на змею, потому что это и есть змея, – кивнул Эрнест. – Но ты не волнуйся, она дохлая и много не выпьет. – Он улыбнулся. – Если тебя вырвет, Муки, боюсь, я должен буду об этом написать. – И пока я боролась с тошнотой и поэтому не могла ничего ему ответить, он продолжил: – Мне предлагали еще с птичкой, но я подумал, что ты предпочтешь со змеей. Признаться, я так и не смог понять, живая была птичка в той бутылке или дохлая. С птицами в бутылках всегда так. И в любом случае, говорят, вино со змеей помогает от облысения. Надо будет прихватить в подарок Перкинсу.

Я поставила стакан на крышу катера. Эрнест допил свою порцию, а потом и мою тоже.

Наша команда наконец избавила винт от веревки, и мотор снова заработал.

Я подумала, что это были самые долгие и самые выматывающие дни в моей жизни, и с облегчением произнесла:

– Ну наконец-то. Самое худшее позади.

– Не теряй надежды, – сказал Эрнест.

Далее последовала двадцатипятичасовая поездка в вонючем и прокуренном купе поезда «первого класса» на Гуйлинь. Это место было окружено волшебными горами с пологими склонами и романтическим туманом. Там был отель с многообещающим названием «Дворец»: чудесные фарфоровые, но не подсоединенные к канализации унитазы, размазанные по стенам мертвые клопы и пропасть живых повсюду, куда ни глянь.

– Эх, если бы у меня был пистолет, – мечтательно произнес Эрнест, – я бы показал тебе высший класс.

– Не говори глупостей. Клопы – легкая мишень, они слишком медленно ползают, – возразила я.

– Ага, но они мелкие, так что попасть не каждый сможет.

Я посыпала своим порошком кровать. Эрнест сказал, что надежнее будет посыпать пол.

Мы послали сообщение о том, что ждем самолет в Гуйлине, а спустя два дня обнаружили, что оно не ушло дальше человека, которому мы его передали. «Дуглас DC-3», который все-таки прилетел, чтобы доставить нас в Чунцин, перевозил китайские деньги, которые были свалены в огромные бесполезные кучи, на них-то мы и сидели.

Дорога от летного поля к давно ожидающему нас дому дипломата была длинной: сначала мы шли по тропинке, потом поднялись по невероятно крутой лестнице к нескольким бетонным зданиям тускло-коричневого цвета. Но в конце концов мы все-таки добрались до цели. Это был большой, красивый и гостеприимный дом.

Мы открыли дверь и вошли в гостиную с лакированными столами, плюшевыми креслами, диванами и… тремя головорезами, которые, недобро прищурившись, смотрели на нас помутневшими от наркотиков глазами. В доме все было в пятнах от их масла для волос: простыни, наволочки, розовые шелковые покрывала. А их волосы в изобилии обнаружились в унитазе и раковине.

– Нет резины – нет шин, – сказал Эрнест и рассмеялся. А что еще нам оставалось делать? – Предлагаю проверить, нет ли приличной выпивки в баре, мимо которого мы проходили.

Хемингуэй, видимо, успел с кем-то переговорить, перед тем как мы пошли в бар, потому что, пока мы выпивали, постельное белье заменили, а санузел чисто вымыли. Однако головорезов из дома, увы, не выдворили. Невольно напрашивался вывод, что их приставили специально шпионить за нами, как нас послали шпионить за китайцами.

На следующее утро состоялось знакомство с министром финансов Китая. Он навязчиво составлял нам компанию за завтраком, обедом и ужином. Часто приходил с супругой, ее черное атласное платье от воротника до колен было застегнуто на бриллиантовые пуговицы. Кроме бриллиантовых, у нее еще также имелись изумрудные и рубиновые. А вот пуговиц из сапфира не было: эти драгоценные камни плохо смотрятся на бархате.

Нас пригласили на ланч с президентом Китая Чан Кайши и его супругой, прекрасной мадам Чан. В Америке все знали эту пару, так как несколько лет назад журнал «Тайм» признал их людьми года. Слуги с фанфарами не объявляли о нашем прибытии – мадам Чан лично открыла нам дверь. Она была в китайском платье, в ушах бриллиантовые серьги, губы чуть тронуты помадой. Кожа у жены президента была белая, как сливки, лицо овальное и абсолютно гладкое. Эта женщина прекрасно говорила по-английски: ее отец получил образование в Штатах, да и сама она тоже несколько лет проучилась в нашей стране, в престижном женском колледже Уэллси. А еще она курила одну за другой ментоловые сигареты, которые вставляла в мундштук из слоновой кости. Мадам Чан переводила мужу, который оказал нам честь, приняв нас без вставной челюсти. По мне, так это честь довольно сомнительная, скорее похоже на прямое оскорбление. Так или иначе, наш ланч превратился в трехчасовой разговор. На следующий день мы были приглашены на прогулку по их личному саду в бомбоубежище, где у нас продолжился разговор с мадам Чан, но на этот раз мы сидели на каменных скамьях в подземном саду, который уже начинал встречать весну.

После этих бесед меня не покидало чувство легкого беспокойства. Я подозревала, что сам Чан Кайши отлично понимает английский, а супруги намеренно разыграли спектакль, чтобы иметь возможность говорить между собой на незнакомом гостям языке. Они очень настойчиво расспрашивали нас о том, какую помощь могут предоставить их стране Соединенные Штаты. Японских оккупантов называли «кожной болезнью», а китайских коммунистов – «болезнью сердца», из чего можно было сделать вывод, что коммунисты являются для их режима большей угрозой, чем японцы, а сохранение власти для них важнее, чем благосостояние народа.

Но хуже всего, что, когда пришло время писать об этой парочке, нам нужно было забыть о том, какое омерзение вызывали у нас «императрица Китая» – так называл мадам Чан Эрнест – и ее супруг, и представить этих двух тиранов защитниками демократии, в которой они на деле никогда не были заинтересованы. Не то чтобы я писала неправду, просто сделала выбор в пользу удобной правды и опустила все остальное, ведь Китай был союзником США в борьбе против Гитлера и Японии. А если бы я вдруг забыла о своем долге патриотки выставить главу гоминьдановского правительства и его жену в наилучшем свете, мой редактор в «Кольерс» позаботился бы о том, чтобы я непременно это сделала.

За все время пребывания в Китае я познакомилась только с одним общественным деятелем, который вызывал у меня восхищение. Но я не написала о нем все из тех же политических соображений. Это был Чжоу Эньлай – правая рука Мао Цзэдуна, лидера местных коммунистов. Нас привела к нему женщина в мужских брюках и шляпе, которая подошла к нам на рынке. Мы долго петляли по городу, чтобы сбросить с хвоста соглядатаев, а потом нам завязали глаза и на рикше отвезли к какому-то дому. Когда повязки сняли, мы обнаружили, что находимся в комнате с белеными стенами, где были только стол и три стула: для меня, Эрнеста и самого Чжоу Эньлая. Наш собеседник производил впечатление очень глубокого, разумного, интеллигентного и обаятельного человека. Пожалуй, он оказался единственным из всех, с кем мы встречались в Китае, кому была небезразлична судьба простого народа. Но мы не стали писать о нем, так как любая похвала в его адрес могла усилить раскол между двумя фракциями, в то время как китайцам, чтобы одержать победу над японцами, надо было сохранять единство.

В Чунцине я умудрилась подхватить разновидность местного грибкового дерматита под названием китайская гниль. Это – объясняю на случай, если вы вдруг не в курсе; я, например, прежде о подобной напасти и не слышала – просто отвратительная болячка: кожа между пальцами начинает трескаться, гноиться и кровоточить. Этот недуг очень заразный. Лечится с помощью омерзительно пахнущей мази и перчаток, такие наденешь, только если ты сварщица, или тебе пришло в голову погладить раскаленные угли, или захотелось с помощью одних лишь рук выиграть конкурс «Мисс Страшилище».

– А ведь я тебя предупреждал, – сказал Эрнест.

Мне было так плохо – физически (китайская гниль плюс диарея) и морально (огромная пропасть между тем, что я видела, и тем, о чем должна была писать), – что я не могла, как планировалось, полететь в Чэнду. Эрнесту пришлось отправиться туда вместо меня. Он вернулся с фотографиями, на которых сто тысяч китайцев строили в провинции Сычуань взлетно-посадочную полосу длиной около полутора километров, судя по всему – для приема американских бомбардировщиков В-17, которые, как мы подозревали, Рузвельт вовсе и не собирался передавать китайцам. Я уже не говорю о том, что у них попросту не было летчиков, чтобы их пилотировать. Китайские крестьяне возводили аэродромы буквально из ничего, не имея какой-либо современной техники. Они на себе тащили бетоноукладочные катки весом в три с половиной тонны.

– Китай рано сбрасывать со счетов, – заметил Эрнест и рассказал мне достаточно, чтобы я добавила еще несколько абзацев в свой материал для «Кольерс».

Что касается данного нам Рузвельтом особого задания, то мы сумели выяснить следующее. Первое: суммы, составляющей стоимость двух линкоров, хватит на то, чтобы финансировать китайцев в течение года, иначе они не продержатся. А мы за это время сможем построить флотилию для неминуемой войны на двух океанах. Второе: гражданская война в Китае неизбежна, но ее начало можно отсрочить путем переговоров между Чан Кайши и Чжоу Эньлаем. И третье: если мы намерены отправить китайцам самолеты, следует также прислать и пилотов.

Собранная нами информация вряд ли могла изменить положение вещей. За время нашего отсутствия в США усилились изоляционистские настроения: устраивались антивоенные демонстрации, проводились митинги за мир, глупые головы прятались в американский песок.

Когда наше пребывание в Китае подошло к концу, я по-прежнему ходила в этих проклятых перчатках. Мы вылетели из Чунцина в столицу Бирмы Рангун. Мне еще предстояло в одиночку совершить тур по боеспособным объектам ВМС в Батавии, как тогда называлась Джакарта, в Голландской Ост-Индии и по находящимся в плачевном состоянии объектам ВМС в Сингапуре.

Только Эрнест налил до краев джин в свой складной стакан, и тут наш самолет начал проваливаться в воздушные ямы. Казалось, крылья его вот-вот отвалятся и мы рухнем на землю. Я вцепилась в сиденье, что в этих уродских перчатках было очень неудобно, и проклинала себя за то, что пилила Хемингуэя, пока он не согласился поехать со мной в этот кошмар, хотя мог бы сейчас сидеть на Кубе и писать новую прекрасную книгу. Эрнест держал свой стакан так, словно это была священная чаша и только она могла нас спасти.

Когда самолет каким-то чудом выбрался из воздушных ям, Клоп счастливо улыбнулся и похвастался:

– Я ни капли не пролил! Джин вылетал из стакана, ударялся о потолок, а я ловил его на обратном пути.

Я засмеялась и никак не могла остановиться.

– Господи, неудивительно, что я вышла за тебя замуж. Ты же чемпион мира по ловле джина.

Самолет окончательно выровнял курс, и я потянулась к Эрнесту, чтобы рассказать обо всем, что думала.

– Не прикасайся ко мне своими заразными руками! – воскликнул он.

Я изумленно посмотрела на мужа, но потом поняла, что он шутит, и мы снова рассмеялись.

– Страшно подумать, я ведь мог по глупости одолжить у тебя мыло. Надеюсь, у тебя хватило ума оставить его в этом чертовом доме?

– Ну да, конечно, – заверила я Эрнеста, а сама отодвинула свою сумку подальше, чтобы он не унюхал легкого аромата акации.

Мне вспомнился тот день в Мадриде: палата, уставленная букетами цветущей мимозы, в госпитале, куда Хемингуэй так не любил ходить.

«Финка Вихия», Сан-Франсиско-де-Паула, Куба
Июнь 1941 года

Несмотря на то что роман Хемингуэя был фаворитом у критиков и оставил далеко позади всех остальных претендентов, Пулитцеровскую премию ему так и не дали. Это был жестокий удар, особенно если учесть, что в том году комитет не удостоил этой чести ни одного из беллетристов. То есть они не посчитали, что какая-то книга лучше книги Эрнеста. Они просто решили, что его произведение недостаточно хорошо.

– Ну и ладно, не больно-то и хотелось, – заявил Хемингуэй.

Он начал поносить Перкинса, который продал всего полмиллиона экземпляров «По ком звонит колокол», говорил, что если бы Макс постарался, то мог бы продать больше, и вообще, почему издатель не сообщал ему о последних новостях, ведь авиапочта от Нью-Йорка до Гонконга доходит за каких-то восемь дней. Я так переживала за Эрнеста, что даже не стала пенять ему на письмо, которое он мне прислал, пока я была в Сингапуре. А писал он, что у него в номере поселились три китаянки и он знает, чем с ними заняться. Скорее всего, конечно, глупая шутка, но вдруг правда? Может, я была дурой, но не видела разницы между Хемингуэем-человеком и Хемингуэем-легендой и к тому же прекрасно знала, как мерзко он себя чувствовал, когда его бросали в одиночестве.

По пути на Кубу мы остановились в Ки-Уэсте, чтобы повидаться с Патриком и Грегори, которые приехали на летние каникулы, а заодно и забрать «Пилар». Эрнест отправился домой морем и по пути рыбачил, а мы с мальчиками полетели вперед, на встречу с домом с протекающей крышей, сломанным (в очередной раз) насосом в бассейне и горой почты, в недрах которой предстояло отыскать чек с авторскими отчислениями Хемингуэю за полумиллионный тираж «Колокола».

Я занялась доработкой рассказов для сборника «Чужое сердце»: невыносимо скучное занятие, сводившееся в основном к изменению знаков препинания. Подготовила для «Кольерс» материал о нацистах на Кубе, однако редактор его забраковал. Клоп начал подумывать, не засесть ли ему за мемуары. Говорил, что это его шанс отплатить Гертруде Стайн за все те мерзости, которые она написала о нем в своей чертовой «Автобиографии Алисы Б. Токлас». Но эта идея даже для Хемингуэя была слишком претенциозной, и в любом случае он был еще не так стар, а мемуарами грозил заняться, только когда не мог найти источник вдохновения для написания чего-нибудь другого.

В то лето Эрнест словно бы спрятался в нору, из которой я, как ни старалась, не могла его вытащить, он только зарывался глубже.

Он жаловался на то, что каждый заработанный им цент уходит кому-то другому. Сходил с ума из-за грабительских налогов, которые вынужден был платить благодаря огромному успеху «Колокола». Даже собирался, чтобы снизить налоги, оставаться на Кубе до тех пор, пока не получит статус лица, не являющегося постоянным жителем Соединенных Штатов.

– Когда начнется война и кто-нибудь спросит меня, какую лепту я собираюсь внести в общее дело, – говорил он, – я отвечу, что уже оплатил всю эту чертову заваруху.

Хемингуэй бушевал из-за того, что в «Скрибнере» вычли из его авторского гонорара полную стоимость оплаты услуг адвоката по иску в обвинении в плагиате, которого не было и в помине. Он был одержим экранизацией «По ком звонит колокол». Читал и по сто раз перечитывал все – их еще надо было поискать – критические статьи, в которых не отдавали должное его роману. И при этом то порывался объяснить этим мерзавцам, что такое настоящая литература, то вдруг начинал сомневаться: а вдруг они отчасти правы? Изрядно подвыпив, говорил, что «Колокол» – это лучшее, на что он способен, и если даже эта книга не принесет ему заслуженной награды – Эрнест, несмотря на свою известность, до сих пор не получил ни одной литературной премии, – то ему вообще больше не на что рассчитывать в этой жизни.

Каждый раз, когда он выходил в море на «Пилар», я испытывала облегчение и в то же время не находила себе места. Настроение Эрнеста, когда он возвращался, напрямую зависело от размера марлина, которого он поймал. Он целыми днями, если не рыбачил, слушал купленное для меня радио: с одной стороны, радовался тому, что до американцев наконец дошло, что мы больше не можем прятать голову в песок, а с другой – страшно волновался за Бамби. Правда, тому было еще только семнадцать, а в армию по новому закону призывали с двадцати одного года, но неизвестно ведь, какие нас ждут перемены, если мы ввяжемся в войну.

Первого мая, в День труда, я и Эрнест оба сидели у радиоприемника, слушая выступление президента Рузвельта: «Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы сокрушить Гитлера и нацизм». Спустя три дня германская субмарина выпустила две торпеды по одному из наших эсминцев. Торпеды прошли мимо, и всё списали на ошибку в идентификации. К этому времени я восстановилась после поездки в Китай, и мне снова стало тошно оттого, что мир, считай, на краю гибели, а мы с Эрнестом сидим на Кубе, выпиваем и с наслаждением и яростью нападаем друг на друга.

– Не знаю, изменит это что-то или нет, но, черт возьми, Клоп, мы должны попробовать написать правду! – сказала я. – Наше место не здесь.

– Ну вот, начинается! Почему нельзя завязать уже с этими поездками? Почему нельзя хотя бы пять минут посидеть на месте и попробовать написать достойную книгу?

– Я с радостью посижу пять минут на месте! Это тебе не терпится собрать вещи и отправиться в Сан-Валли.

– Чтобы повидаться с сыновьями!

– А разве они не могут приехать на Кубу?

– Но, господи, Марти, ты же любишь Сан-Валли!

– Да ничего подобного, Клоп, вовсе я его не люблю. Ты хоть раз слышал, чтобы я вспомнила о Сан-Валли? Я ненавижу это место. Там я – твоя жена и больше никто. Меня там от самой себя тошнит, даже еще больше, чем здесь. На этом чертовом курорте можно отупеть от скуки и сдохнуть от тоски!

– Но ты же не думаешь, что журналист может на что-то повлиять, – заметил Эрнест.

– Я хочу, чтобы у нас все снова было как в самом начале, тогда, в Испании. Я хочу принимать активное участие в том, что творится вокруг. А здесь совершенно ничего не происходит.

– Неправда, здесь много чего происходит. И на самом деле ты вовсе не стремишься на войну.

– Еще как стремлюсь. Я хочу, чтобы вокруг гремели взрывы, мечтаю отправиться туда, где трудно и безумно весело.

– Ага, и смертельно опасно. Неужели ты хочешь умереть, Марти?

– Да! Да, черт возьми, хочу! Лучше уж погибнуть на войне, чем сдохнуть от скуки! А ты разве со мной не согласен? Я ненавижу свою приторную добродетель, которая душит меня в Сан-Валли. Для меня тоска Сан-Валли хуже китайской гнили.

– Но, Марти, ты же умная женщина…

– Нет, Клоп! Я чертова дура, круглая идиотка!

– Да ну?! – удивился Эрнест и улыбнулся своей фирменной улыбочкой. – Что ж, это в корне меняет дело.

Мы оба расхохотались.

– Кто бы мог подумать, что я женился на круглой идиотке.

– Видно, Бонджи, ты и сам был порядочным глупцом, если не смог этого понять, – сказала я.

И мы снова рассмеялись. А что еще нам оставалось делать?

– А-а, я догадался: ты просто соскучилась по той вонючей мази и перчаткам, миссис Бонджи.

– И еще очень страдаю оттого, что здесь не продается вино с дохлыми птичками.

– Все-то ты перепутала, глупая миссис Бонджи-Любительница-Выпить, тебе никогда не нравилось вино с птичками. Это без вина со змеями ты просто жить не могла.

– И еще без клопов, – добавила я.

Мы вспомнили, как Эрнест хотел стрелять по клопам в отеле. И про наркоманов-головорезов с жирными от масла волосами в доме, который мы приняли за дом дипломата. Вспомнили, как Антуан де Сент-Экзюпери на лестнице отеля «Флорида» после артобстрела угощал нас с Джинни грейпфрутами. Как перепуганная Лилиан Хеллман сидела, зажав голову между коленей, пока мы все наблюдали за ночной бомбежкой с балкона шикарного номера Делмера. Теперь, когда мы, не испытывая ни в чем нужды и не рискуя своими жизнями, говорили о прошлом, сидя в прекрасном безопасном доме на прекрасной безопасной Кубе, казалось, что все это было очень весело.

– Дело прошлое, но ты тогда вовсю заигрывал с Лилиан, – сказала я.

– О, я просто пытался привлечь твое внимание, Муки.

Все эти бесконечные препирательства были нашей отдушиной. Мы оба не чувствовали в ту пору вдохновения. А когда оно покидает писателей, на них неизбежно наваливается тоска. Если бы не наши с Эрнестом вечные шуточки и подколы, мы бы точно скатились в депрессию.

В итоге в приступе благоразумия мы решили, что нам надо отдохнуть друг от друга: Эрнест поедет в Сан-Валли к сыновьям, а я пару недель поживу одна в «Финке».

– Я позвоню тебе, когда придет посылка со змеиным вином из Китая, – пообещала я.

– И не забудь заказать побольше грейпфрутов, – ответил он.

В ту ночь мы занялись любовью, и пусть это не было замечательно, но на этот раз я хотя бы не испытывала боли. Мы заснули в обнимку, проспали допоздна и утром даже не пытались сесть за работу. Вместо этого мы вышли в море и принялись рыбачить. Клоп чуть не поймал трехметрового марлина, который весил, наверное, килограммов девяносто, не меньше, так что они с Эрнестом были на равных, но марлин его перехитрил. И над этим мы тоже смеялись. Смеялись над тем, что Хемингуэй упустил эту сильную и прекрасную рыбу. Мы почувствовали облегчение оттого, что она, несмотря на все наши старания, вырвалась на свободу, и оттого, что поняли: мы можем любить друг друга, даже когда ни у него, ни у меня нет вдохновения писать.