Текст книги "Али Бабаев и сорок покойников"

Высказывается вполне обоснованное мнение, что технологический рывок США во второй половине двадцатого века связан с изучением инопланетных артефактов. Именно они послужили толчком к стремительному развитию компьютерной техники, созданию новых материалов, разработке телекоммуникационных систем и многому другому. Тогда уместно спросить: а что же мы?… В небе над нашей огромной страной происходили удивительные вещи… И что же?… Где наш Ангар-18?… Или коммунистический режим не признавал ни иномирян, ни их загадочных аппаратов, ни жизни во Вселенной?… Если так, то это печально. Это еще одна область, в которой мы отстали от Америки. И кто знает, не с этим ли связан развал Советского Союза?

* * *

«Оппозиционная газета», 30 сентября 200… года

«Перевод бумаги в мусор» – так известный физик, академик РАН Фаддей Киркеров охарактеризовал статьи о пришельцах, звероголовых монстрах и биороботах, появившиеся недавно в «Столичном комсомольце», еженедельнике «Факты и домыслы» и другой московской прессе желтоватого оттенка. Что вы печатаете, господа? Зачем морочите людям голову? Для чего мараете бумагу, забыв про долг журналиста: правда, правда и только правда? Разве ничего иного не происходит в нашей многострадальной России? Разве не о чем писать?

В Москве черные рейдеры захватили здание академического института Проблемной химии. Дирекцию и сотрудников выкинули вон, крушат и выбрасывают в окна дорогое оборудование, жгут библиотеку и научные отчеты. Милиция и прокуратура безмолвствут, ОМОНа тоже не видать, хотя директор кланялся уже у всех чиновничьих порогов. Но если бы только это! В институте велись работы с токсичными веществами, и если захватчики разрушат боксы строго хранения, вымрет половина Москвы.

В северной столице начата акция против литературного центра, который стал последней цитаделью бездомных питерских писателей. Кто-то хочет поживиться скромным помещением центра, а чтобы дело двигалось быстрей, его руководство обвинили в финансовом преступлении – перерасходе туалетной бумаги и лампочек.

Повсеместно процветают спекуляция и мошенничество с жильем, ущемление прав трудящихся, подделка лекарств, ввоз не соответствующих санитарным нормам продуктов, коррупция, произвол со стороны органов охраны правопорядка – никак они не могут очистить свои ряды от «оборотней в погонах». К пьянству, которое всегда было бедой России, добавились СПИД, наркомания и даже казалось бы полностью побежденный туберкулез.

Прогрессивных журналистов отстреливают, честных государственных чиновников взрывают, офицеров, радеющих за службу, объявляют преступниками. В Ульяновске лютуют бандиты-подростки, в Питере, Воронеже, Москве бьют студентов из Индии и Африки, жестоко бьют, до смерти. Помните о главном преимуществе Советского Союза перед загнивающей Америкой? Пусть МЫ живем небогато, зато у ВАС негров вешают… Так вот, у НИХ давно не вешают вешают у НАС.

Об этом пишите, коллеги! Об этом, а не про доктора Умдашева и его бредни!

Глава 9, в которой Бабаева пытаются купить

Деньги являются самым искренним из всех видов лести. Женщины любят, чтобы им льстили. Мужчины тоже.

Роберт Хайнлайн, «Жизни Лазаруса Лонга».

В воскресенье, завтракая с Али Саргоновичем, Гутытку сказал:

– Путь к сердцу этой девушки лежит через желудок.

– Ест много? – сочувственно спросил Бабаев.

– Аппетит хороший, но дело не в том. Мороженое любит. Очень.

– Ну и корми ее мороженым!

Джадид с несчастным видом поскреб в затылке.

– Тяжелый случай, Бабай. В Талды-Кейнарске нет мороженого. Не увезти мне ее в тундру!

– В Москве живи. Тоже хороший город.

– Олешков здесь нет, – с тоской сказал Гутытку. – И слышал я, что снега мало, а какой есть, не белый, а серый. Это разве снег?

Они доели яичницу, и Бабаев молвил:

– Жизнь, джадид, такая штука, что приходится все время выбирать. Та работа или другая… этот край или другой… серый снег или белый… долг или женщина.

– Я понимаю. Мало-мало учил про дуализм.

– А раз учил, то знаешь: одна рука и в ладоши не хлопает!

Закончили с чаем, и Гутытку принялся мыть посуду. Вид у него стал озабоченный – должно быть, пришла в голову какая-то новая мысль.

– Вот что я думаю, Бабай – ружье нам надо! Винчестер!

– Зачем нам ружье? – спросил Али Саргонович.

– Как зачем? Для обороны! Ты вчера крысу убил, а они стаями бегают. Отомстить тебе захотят, а у нас тут только сабли да кухонные ножи… Как мне тебя защищать? Надо, надо ружьишко!

Бабаев усмехнулся, вздернул брови.

– А Лена твоя на что? Она у нас шеф безопасности! У нее пистолет! Вот пусть и защищает!

– Тогда мне жениться надо, чтобы Лена с пистолетом здесь была, сказал Гутытку.

– Правильно мыслишь, – одобрил Али Саргонович и хотел добавить из арабской мудрости, что человек без жены как верблюд без горба, но тут зазвонил телефон. Бабаев удалился в гостиную, сел на мягкий диван под ковром с клинками и снял трубку.

– Ты что же, брюнетик? Ты за кого меня держишь?! – тут же заверещало в ухе. – Вскружил голову девушке, она тоскует и скучает, а ты в «Лепрозории» стервочек снял, этих гадюк арбатских? С Вованом гуляешь, водку пьешь, и без меня? Верно бабы говорят: все мужики сво!.. Забыл, что между нами было?

– А что было? – поинтересовался Бабаев, слегка отодвинув трубку от уха.

– Вот!.. – трагическим шепотом сообщила Шарлотта. – Вот!.. Он уже не помнит!.. Не забывай, я о тебе роман пишу! А роман не идет – материала мало! В мыслях я с тобой сто раз переспала, а голым не видела! Как мне постельные сцены изображать? И как…

– Напряги фантазию, – посоветовал Бабаев.

– Фантазию! Он советует напрячь фантазию! Ты не ошибся, брюнетик? Девушке другое предлагают в напряженном виде! – Бабаев отодвинул трубку еще дальше – от воплей Шарлотты она могла взорваться. – Я не научную фантастику пишу, а физиологическую прозу! Мне впечатления нужны! Личные! Страстные! А тут мне Инеска Торчак звонит, змея подколодная, и начинает – сла-адким таким голоском! – рассказывать, как вы в «Лепрозории» гуляли! Без меня!

Шарлотта всхлипнула. Вот чертов шоу-бизнес! – подумал Бабаев. Все в нем повязаны, и ничего не скроешь! Торчак ей, видишь ли, звонила… Еще такого раззвонят, что не отмоешься!

Тон дрянной девчонки внезапно изменился – она уже не орала, не визжала, а почти мурлыкала.

– Слушай, Бабаев… Инеска тут про дуэль сболтнула… правда, что ты Чумакова убил?… Эту хрень долбаную?… Прямо в «Лепрозории»?

– Правда.

– И без меня! Как же так, Али! Что за подлость! – снова взвыла Шарлотта. – Знаешь, соберешься еще кого-то пришить, чтоб я была рядом! Чтоб мне из первых рук! Чтоб кровь и порох нюхнула! Чтоб…

– Не женское это дело, – строго сказал Бабаев.

– Предрассудки! Лучше подумай, Бабаев, что творишь! Я репортер, а ты кусок хлеба вырвал! У меня! Из глотки! И трахаться не хочешь!

– Не хочу, – подтвердил Али Саргонович и вдруг, неожиданно для самого себя, признался: – У меня ханум есть. Красавица!

– Изменщик, – произнесла Шарлотта, но на удивление спокойно. Бросаешь меня, Бабаев? Ради красотки-ханум? Ну ничего, ничего… опять же шекспировские страсти лишь украсят мой роман… Но за тобой должок, раз ты в любви такой коварный. Я могу твоей ханум глазки выцарапать, могу не трогать… Так что веди меня в «Койот», все расскажи про гниду Чумакова, а я репортаж сделаю. Эксклюзивный! Как-никак, первая дуэль в вашей сраной Думе… Сенсация!

Сообразив, что от Шарлотты не отвяжешься, Бабаев буркнул:

– Хорошо. Во вторник вечером пойдем. Устроит?

– Вполне.

Она говорила что-то еще, но Али Саргонович повесил трубку и вытер лоб платком. Мнилось ему, будто трудился он в каменоломне, камень рубил для фараоновой пирамиды, истекая потом. Отдышавшись, он пошел на кухню, выпил чаю. В доме царила успокоительная тишина. Гут исчез, а с ним – Кабул; должно быть, отправились прогуляться.

– Эта бикеч двух шайтанов до инфаркта доведет! Что-то надо с этим делать… – произнес Али Саргонович и крепко призадумался. С одной стороны, Шарлотта была ценным агентом влияния, незаменимым в распространении слухов: скажешь ей слово, и через день о сказанном узнает вся Москва. С другой, ее сексуальные атаки очень не нравились Бабаеву, и сейчас он размышлял о том, как бы перевести их отношения в чисто деловую плоскость. Способ для этого имелся, но несколько рискованный: он мог бы вывести Нину в свет, появиться со своей ханум на людях, в театре или модном ресторане, чтобы избавить прочих дам от соблазнительных иллюзий. В любой компании Нина сияла бы как изумруд среди малахита, и никакие ведьмы, ни с Арбата, ни с Рублевки, сравниться с нею не могли. Куда уж там Шарлотте! Ее шекспировских страстей Бабаев вовсе не боялся; может, годились они для романа, но в реальности вели обычно в вытрезвитель или под стол. Другое его беспокоило – не засветить бы Нину… Волей случая Чума возглавил список лиц, которых полагалось радикально дистанцировать, а список этот был изрядным. И Али Саргонович не сомневался, что будут на него давить, будут пугать и шантажировать – а что для этого подходит лучше, чем близкий человек?… Так делалось в Алжире и Ираке, в Ливии и Персии, в Афганистане и Китае, но в странах, мнивших себя цивилизованными, этот метод тоже процветал и считался самым эффективным.

Но, думал Бабаев, депутат – фигура публичная, с разнообразными контактами; сотни людей приходят к депутату, и сам он является в обществе то с одним, то с другим. В том числе с дамами, с топ-моделями и теледивами… Необходимы депутату имидж и пиар, и может он сегодня пить шампанское с Земфирой, завтра встретиться на вернисаже с Лаймой Вайткуле, а послезавтра танцевать на льду с Анной Семенович. Все они достойные внимания красавицы, но это не значит, что депутат к одной из них неровно дышит. Пиар, он и есть пиар… Так что появиться с Ниной раз-другой вроде можно бы без риска. Ну примут ее за светскую львицу или журналистку с телевизии… Для него, Бабаева, – случайное знакомство… И Аллах с ним!

Так обманывал себя Али Саргонович. Обманывал, ибо влюбленный мужчина склонен к помрачению рассудка. Тешился иллюзией, не вспоминая и не желая вспоминать, что мир суров и безжалостен, и что копают в нем широко и глубоко, доискиваясь тайных побуждений интересующих персон. Но так хотелось ему увидеться с Ниной! Увидеться не в Туле, а в Москве, не в депутатском офисе, а в месте, дорогом обоим… В Большом театре например, куда ходил он с юной Ниной пятнадцать лет назад… Это желание было острым, непреодолимым, и он решил рискнуть.

Что поделаешь! Даже опытный муж совершает ошибки.

* * *

На следующий день, едва Бабаев появился в Думе, его окружила плотная толпа. Ядром ее были члены Клуба Дегустаторов, за ними – еще три или четыре десятка депутатов, включая сановитых, возглавлявших всякие комиссии, а на периферии толкалась разная мелочь, депутатские секретари и помощники. Сквозь этот заслон тщетно пытались пробиться репортеры; двое даже забрались на колени к Сократу, выставив над толпой длинные удочки с микрофонами. Знакомые и незнакомые личности хлопали Бабаева по спине и одобрительно бурчали – похоже, Степа Чума всем насолил, от коммунистов до либералов. Во всяком случае, парламентарии горючих слез не проливали и не скидывались на венки; кто-то даже предложил лишить Чумакова посмертно депутатской неприкосновенности.

ЭХМА жал Бабаеву руку, слезно благодарил и обещал поставить ящик коньяка; ДДТ-Терентьев и ОРЗ-Закиров громко сожалели, что не было их в «Лепрозории», и не могли они врезать Чуме с обеих сторон; Кузьма Находкин пропел грозным басом «Наверх вы, товарищи, все по местам!», а Рождественский расцеловался с Бабаевым и шепнул ему в ухо: «Один за всех, все за одного!». Сопровождаемый этими знаками внимания и любви, Бабаев проследовал в зал и уселся на место.

В тот день обсуждался проект Сенегальского о вступлении России в НАТО. Кое-какие доводы вице-спикера – о том, что нужно отразить амбиции Китая и замкнуть Сибирью пояс обороны – были знакомы Али Саргоновичу, но сейчас Сенегальский взмыл к еще большим геополитическим высотам. Он толковал о парадоксах истории и ветрах перемен, о резком повороте и сломе стереотипов, который положит конец нелепой конфронтации, о крушении коммунистической империи, что открывает путь к объединению, о ядерном оружии в странах третьего мира и политике разумного сдерживания, о боевых спутниках в ближнем космосе и переходе на стандарты НАТО.

Речь Сенегальского неоднократно прерывалась выкриками с мест. «Буржуйский выкормыш!» – вопил Рубайло, потрясая кулаками. «Ренегат! Почем Россию продаешь?» – кричали коммунисты, хором которых дирижировал Угрюмов. «Матку выверну! Пасть порву!» – орал Волкодав из Пятого Интернационала. «Пенсионеры России» стучали по пюпитрам и топали ногами, а «Матери», представленные адвокатом Лысаком и детским поэтом Хрипуновым, развернули транспарант с надписью: «Не для НАТО дети наши, провались оно в парашу!». Погромский, видевший в любом прозападном движении еврейские интриги, делал вице-спикеру «козу» и ревел «Иуда! Сионист!». Евреев генерал ненавидел люто; по слухам, бабушка его была еврейкой – очень неприятный факт, позоривший славное имя Погромских. Что до рыботорговца Момота, то он в этот раз не кричал, а искоса поглядывал на Бабаева, усмехался и щурил узкие глазки. Что творилось в его русско-японской голове, не знали ни Аллах, ни Будда, ни Христос.

«Муромцы», аграрии и просвещенные патриоты тоже молчали, и это было верным знаком, что проект завалят. Парламентское большинство не суетилось, сознавая собственную мощь; инструкции получены, решение принято, и опускаться до уровня мелкой рыбешки не было нужды. Так что процесс шел демократическим путем: отговорив свое, Сенегальский вернулся в кресло вице-спикера, уступив трибуну сначала Жиганову, а потом Манилову.

Речь председателя РПКЛ была впечатляющей – в основном потому, что Семен Михайлович Жиганов владел загадочным искусством оквадрачивать лицо. В нужный момент его челюсти и скулы раздавались в ширину, физиономия приобретала сходство с жестяной личиной робота, а в голосе гремела сталь. Как всякий большевистский лидер, он мог говорить часами и на любую тему, от экономики и политики до рецепта манной каши, полезной детям ясельного возраста. Ничего странного в том не было – как полагали коммунисты, вождь знает все обо всем и лучше всех, будь то ядерная физика или разведение жирафов в Подмосковье. Но депутаты прочих фракций знаний Жиганова не ценили и, утомившись от его речей, пускали в ход главный калибр, то есть Папу Жо. Лишь его бешеный напор, крепкая глотка и непрошибаемая наглость могли остановить Жиганова, а иногда согнать с трибуны. За то и уважали Владимира Марковича, и прощали ему мелкие грешки вроде водных процедур, которые он устраивал оппонентам.

Жиганов отговорил первый час, разнес в пух и прах проект Сенегальского, но кончать не собирался, плавно расширив тему и перейдя к преимуществам социализма над гнилым болотом частной собственности. Правящая коалиция взволновалась, зашумела, а спикер Бурмистров Геннадий Михалыч огладил лысину и многозначительно кашлянул. Очевидно, это было сигналом: Папа Жо тут же поднялся и, перебив докладчика, сообщил депутатам, что социализм – помесь Лернейской гидры с электрификацией, а коммунизм – их ублюдочное потомство. Ядовитый электрический скат! Всех ядом оплюет и током пришибет! Лидер РПКЛ пытался возразить, но Владимир Маркович отворил бутыль с нарзаном и шагнул к трибуне. Сомневаться в его намерениях не приходилось, и Жиганов, дабы спасти честь и свой костюм, торопливо ретировался.

Выступление Манилова было не таким ярким; как всякий российский интеллигент он выражался изысканно и туманно, мусолил доводы «pro» и «contra», вспоминал эпизоды из римской истории, поход Наполеона на Москву и русско-турецкие войны. С одной стороны получалось, что единение с Западом – благо, а с другой, что единиться нужно с силами прогресса и, значит, обсудить, принадлежит ли НАТО к ним или, возможно… Тут демократ Погребняк пронзительно свистнул и выкрикнул: «Метеорит Тунгуссий! Долго будете летать? Пора бы приземлиться!». Манилов смешался и покинул трибуну.

Проект благополучно провалили, и депутаты разошлись на перерыв. Али Саргонович тоже направился к выходу, но был перехвачен порученцем спикера и доставлен пред светлые очи начальства. Пожав ему руку, Бурмистров молвил:

– Мы тут с народом посовещались… – Взгляд спикера метнулся к Сенегальскому. – Да, посовещались и решили, что к вашей иницитиве стоит присмотреться. Хмм… прописка… или, как нынче именуют, регистрация… Важная проблема, сударь мой! Ясно, как шесть по горизонтали! Мы ее продвинули для обсуждения. Какой у вас был номер, голубчик?

– Двести семьдесят третий, – отвечал Бабаев.

– А будет семнадцатый. В ноябре рассмотрим ваш проект. Только… – Спикер доверительно понизил голос: – Вы уж, батюшка, не огорчайтесь, если предложение блокируют. Ретроградов у нас полно, а еще такие есть, что у МВД под колпаком… Сами понимаете, органы охраны правопорядка будут против. И милиция, и – хе-хе! – юстиция во всех ее видах. Им нужно знать, куда приписан каждый. Мы ведь для них не люди, а фигуранты!

– Печально, – со вздохом произнес Бабаев.

– Ну-ну, я ведь сказал, не огорчайтесь, голубь сизый! В нашем деле главное не добежать, а поучаствовать. – Тон Бурмистрова стал еще более интимным. – У вас складывается прекрасная репутация… И будет еще лучше, если вы… хмм… обратите внимание на кое-кого из наших коллег.

– А можно конкретнее? – спросил Бабаев.

– Можно. Момот, Рубайло, Волкодав, Погребняк, Угрюмов, – тут же отозвался Геннадий Михайлович. – Еще наш драгоценный Гром, орденоносец…

– А это кто?

– Генерал Погромский, прозвище себе придумал… Только не очень свирепствуйте, сударь мой. Момота, Рубайло и остальных отдам с потрохами, а c генералом прошу аккуратнее. Попугать бы слегка, и хватит. – Тут Геннадий Михалыч подмигнул Бабаеву и прошептал: – Трудитесь, голубчик, трудитесь, и меня слушайте. Одно дело делаем.

Он удалился, оставив Бабаева в ошеломлении. Неужели из наших?… – думал Али Саргонович. Агент под прикрытием?… Но если даже так, откуда он знает?… «Морана» являлась сверхсекретной операцией, и о цели ее было известно лишь президенту и директору ФСБ. У них, конечно, хватало недостатков, но ни тот, ни другой болтливостью не отличались.

Поразмыслив, Бабаев все же пришел к верному выводу. Не был спикер Бурмистров ни агентом, ни креатурой ФСБ или другого ведомства, но, поварившись сорок лет в котле политики – от Ильича до Ильича, как говорилось в былые годы, – имел невероятный, почти фантастический нюх. Есть, есть такие люди! Вроде умом небогаты, не обладают особой харизмой и волей, рисковать не любят, в вожди не годятся, однако нет им равных в умении держать по ветру нос. Инстинкт подсказывает им, из какой щели сквозит и куда повернуться, чтобы не подхватить простуду. Бурмистров был из таких. Как говорят на Востоке, знал, когда султану кланяться, а когда – визирю.

Башкул [60]60
  Башкул – ловкач (персидск.).


[Закрыть], подумал Бабаев, продвигаясь к выходу из зала. Такой штаны через голову снимет, а из песка веревку совьет. Одно слово, башкул!

Он вышел в коридор к статуе Сократа и наткнулся там на ярманда Пожарского. Сергей Альбертович был сильно возбужден – щеки его порозовели, галстук съехал на бок, и мощная грудь под шелковой сорочкой колыхалась в ритме бурных океанских вод.

– Новость у нас, шеф, – пробасил Пожарский. – Уж не знаю, как сказать… Час назад Мамаев к нам нагрянул. Заявился с рулеткой, измерил шкуру на полу и буркнул… буркнул…

– Успокойся, дуст [61]61
  Дуст – друг (персидск.).


[Закрыть], – молвил Али Саргонович, поправляя на Пожарском галстук. – Буркнул, значит… А что?

– Одно слово: поместится. Буркнул, ушел, а потом звонят от него и говорят: получите ключ от офиса на пятом этаже.

– Получил?

– Да. И уже осмотрел.

– И как?

Пожарский закатил глаза.

– Не офис, а царские покои! Приемная, три кабинета и комната отдыха… Кухня, душ, испанская мебель… Бар! Какой там бар! Что это значит, Али Саргонович? Вас вице-спикером прочат?

– Это аванс, – сказал Бабаев. – Вот что, Сергей Альбертович: вызови наших с Лесной, пусть обживают территорию. Управделами позвони, чтобы грузчиков прислал. Надо сейф перенести и шкуру.

– Будет сделано, Али Саргонович.

Пожарский заторопился к лифту. Глядя ему в спину, Бабаев пробормотал:

– Вице-спикером… Почему бы и нет? Огород полоть – нелегкая работа…

Он спустился к «Жорику», чтобы перекусить и выпить «Особого думского», но у кафе его перехватили два незнакомых депутата. Один был высокий и крепкий, примерно в летах Бабаева, с крестьянской физиономией и кучерявой бородой. Лицо и осанка другого изобличали интеллигента: лысина, очки, телесная хрупкость, сгорбленная спина, мятый пиджак и взгляд человека, причастного к тайнам природы. Этот был старше – должно быть, слегка за шестьдесят.

– Сердюк Виктор Ильич, аграрий, – представился высокий.

– Ахматский Михаил Сергеевич, физик и доктор наук из ПГС, – сообщил интеллигент.

Бабаев обменялся с ними рукопожатиями. То были депутаты, призванные в Думу вместе с ним, на свободные вакансии. Правда, эти места освободились при менее трагических обстоятельствах – их прежних насельников не взорвали, а отставили от дел по причине преклонного возраста: одного разбил паркинсон, другой лежал в кремлевской клинике с инсультом.

– Отметить нужно бы знакомство, – произнес аграрий Сердюк и облизнулся.

– Нужно, – подтвердил интеллигент Ахматский. – Но по маленькой. Сегодня нам еще работать.

К «Жорику», где заседал Клуб Дегустаторов, они не пошли, а поднялись на пятнадцатый этаж в уютное заведение «Под крышей». Спецкоктейлей здесь не подавали, но водка была холодной, бифштексы сочными, а картофель фри – выше всяких похвал. Как-то так произошло, что о работе, то есть о вечернем заседании, никому не вспомнилось, и когда бутылка опустела, пришлось заказывать вторую. Аграрий Сердюк быстро перешел с коллегами на «ты» и ознакомил их с секретом повышения надоев, Ахматский изложил проблему дуализма в квантовой механике, а Али Саргонович, чтоб не остаться в долгу, поделился самым приятным воспоминанием о гареме эмира Фарука. Вторая бутылка кончилась, взяли третью, и аграрий, похлопав доктора по плечу широкой ладонью, сказал:

– А ты, Михал Сергеич, молодец! Хоть и физик, а пьешь крепко!

– Само собой, – согласился доктор. – У нас, Витя, спирт дают, приборы промывать… Как думаешь, куда он девается?

– Прибор без спирта обойдется, а человек нет, – молвил аграрий. – Человек как трактор, ему заправка нужна. Верно, Али?

– Верно, – подтвердил Бабаев и прочитал из Омара Хайяма – насчет того, что истина в вине.

Чокнулись, выпили, и Сердюк произнес:

– Ты, Али, в гору лихо пошел. Нам с Мишей тоже надо как-то выделиться.

– Заявить свою индивидуальность, – добавил доктор Михал Сергеич.

– Ногу Рубайле подставь, – посоветовал Бабаев Сердюку. – Он на ногу наступит, ты его вызовешь и ухлопаешь.

Аграрий с сожалением покачал головой.

– Стреляю я плохо. А ты, Миша, как?

– Никак, – отозвался Ахматский, протирая очки. – Я больше по сегнетоэлектрикам. Еще пришельцами занимаюсь, но только в свободное время.

– А я по коровкам специалист. Как кормить, как доить, куда навоз выносить… – Сердюк прищурился, задумчиво глядя на бутылку. – Однако призвали нас нынче к управлению державой, и должны мы соответствовать! Найти бы что-то этакое… – Он пошевелил пальцами.

– Экономическое, – заметил Ахматский.

– Криминальное, – уточнил Али Саргонович.

– Вот-вот… Чем криминальней, тем лучше. Кстати, Михал Сергеич, в твоем институте с чем-нибудь мухлюют? Со спиртом, например?

– Спирта давно уже нет, одни воспоминания, – вздохнул физик. – Ни спирта, ни денег, ни сотрудников… Кто в Австралию подался, кто в Канаду…

– На науке имени не сделаешь, наука у нас ишак некормленный, – сказал Бабаев. – Глубже надо копать, глубже! Вы в расходных статьях бюджета поищите. Народу денег не даем, так куда они деваются?

– Бюджет большой, – усомнился Сердюк. – В нем год шарить можно, и все без толку.

– Северные ассигнования надо проверить. Я вот, – Бабаев ткнул в грудь, – в депутатах от талды-кейнаров. Им дотации положены как малому сибирскому народу… А где они? Пройдитесь, уртаки, по этой статье. Народы малые, а ведь их много! Эвенки, хакасы, якуты, орочи…

– Чукчи, – подсказал Ахматский.

– Чукчи непременно, – кивнул Али Саргонович. – Но прошу, с моих начните, с талды-кейнаров. А я вам поддержку окажу. Если будет какое препятствие, устраним! – Тут он согнул руку в локте, вытянул указательный палец и молвил: – Пахх!

– Серьезная помощь! – вздрогнув, произнес Сердюк.

– Надеюсь, не дойдет до этого. Не такие уж мы амбициозные политики, – добавил доктор Михал Сергеич и приподнял стакан. – А сейчас выпьем, друзья! Выпьем за наш триумвират!

– Выпьем, – согласился Сердюк.

Чокнулись, выпили, закусили. Потом Бабаев спросил у пожилого физика:

– Ты вот, калантар, пришельцами занят в свободное время. А какими? Теми, что в Европу из Азии пришли?

– Нет, Али. То было переселение народов, а я про космос говорил. Про НЛО и космических пришельцев.

– Что, и такие были? – изумился аграрий.

– В точности никто не знает. Вся информация засекречена, и у нас в России, и в Штатах. Но если вам интересно…

– Интересно! – в один голос сказали Бабаев и Сердюк.

Под водку истории доктора шли хорошо и были так невероятны, так чудесны, что Бабаев позабыл не только о заседании Думы, но и о новом своем офисе. Когда он очнулся, уже наступил вечер, и в окно глядела ущербная луна. Сердюк похрапывал, уткнувшись носом в стол, да и доктор Михал Сергеич казался утомленным. Они разбудили агрария, довели до лифта и спустились вниз, к автостоянке, где терпеливо поджидал Гутытку. Он развез новых бабаевских знакомцев по домам.

* * *

В «Эль Койоте», где Бабаев встретился с Шарлоттой, было в этот раз немноголюдно, а список экзотических блюд ограничен – то ли крокодилятину не завезли, то ли мексиканского тушкана. Пришлось довольствоваться карибским салатом и жарким из анаконды. Анаконда оказалась жесткой, как шина «тойоты» и примерно того же вкуса, но салат из ананасов с креветками Али Саргонович одобрил. Но Шарлотта, против своего обыкновения, энтузиазма к еде и питью не проявила, ковыряла нехотя салат, к анаконде не притронулась, а хлопнув пульке, сморщилась, будто угостили ее ядом. Выглядит плохо, отметил Бабаев; нос заострился, щеки бледные и с ресницами что-то не так – похоже, вообще их не наклеила.

– Здорова ли, бикеч? – поинтересовался он, доедая вторую порцию салата.

– Здорова, – буркнула Шарлотта. – У меня, Бабаев, крепкий организм. Но неприятности заедают. Мелкие.

– Что, наркоманишь помаленьку?

– Сейчас не до кайфа. Говорила ведь, что роман пишу! Аванс взяла у Мутантика, у него и выйдет. В январе.

– Так ты в воскресенье жаловалась, что книжка плохо идет и меня виноватила, – сказал Бабаев. – Потому такая мрачная?

– Нет, – оскалилась Шарлотта. – У мужиков одно на уме: если девушка печальна, так из-за них! Думаешь, бросил меня, к ханум какой-то переметнулся, так я страдаю?… Ничуть не бывало!

– Я тебя не бросал, потому что не подбирал, – произнес Али Саргонович. – Водки мексиканской хочешь? Или текилы? А может, коньяка?

Но дрянная девчонка замотала головой.

Боится чего-то, решил Бабаев. Не пасут ли ее?

Он осторожно огляделся. У дальней стены, где висели заржавленный клинок, карабин и портрет Панчо Вильи, сидела компания сорокалетних мужиков при дамах из породы телок. Дам было две, мужиков – трое, один явно некомплектный и потому озабоченный. Хоть лейтенант Вересова уже покинула «Койот», здесь хватало других тружениц подноса, длинноногих и соблазнительных; озабоченный поглядывал на них с меркантильным интересом. Ближе к Шарлотте и Бабаеву расположился мрачный тип в красном пиджаке; этот на девушек не обращал внимания, а пил как истомленный жаждой верблюд, пересекший Сахару. У окна закусывал мужчина в клетчатом, с физиономией иностранца; обгладывал свиную ножку и запивал рейнтвейном. Дальше всех, у барной стойки, маячила парочка: смутно знакомая девица, из тех, что примелькались на телеэкране, и господин с приятной внешностью. Было ему под шестьдесят, но выглядел он живчиком: щечки румяные, глазки веселые, полный рот зубов, и волос на голове еще хватает. Должно быть, он баловал спутницу комплиментами – она то и дело хихикала и нежно хлопала его ручкой.

Девять гостей, три официантки и швейцар у входа, подсчитал Бабаев. Кто же Шарлотту пасет? И пасут ли вообще?… Если кто ее и выслеживал, так мрачный в красном пиджаке – взгляд у него был что шило. Не простой взгляд, профессиональный! Но, с другой стороны, кто же оденется в красное, чтобы таскаться за объектом? Топтуны – народ неприметный…

– А знаешь, – произнес Бабаев, наскучив молчанием Шарлотты, я тут с одним хакимом познакомился. Очень ученый человек! Что ни слово, то рубин и жемчуг! И он сказал, что к нам на Землю прилетали из космоса. Только это большой секрет.

– Блин! Такой большой, что всякому дебилу про него известно, пробормотала Шарлотта. – Ты, Бабаев, будто не знаешь, что пришельцы над Москвой пачками летают! И над Парижем, над Римом, над Пекином, а особенно над пустыней Нью-Мексико!

– Вот как! – удивился Али Саргонович. – И люди их в самом деле видят?

– Не важно, что пипл видит, важно, что хавает, – цинично заметила дрянная девчонка и вдруг окрысилась на Бабаева: – Слушай, брюнетик, ты зачем меня сюда привел? Резиновую анаконду жрать и байки про пришельцев слушать?

– Я тебя сюда не приводил, я здесь по твоему желанию, с достоинством молвил Бабаев. – Ты ведь кричала, что хлеб из глотки вырвали… хотела из первых рук, чтобы понюхать крови и пороху… не далее, как позавчера. А если тебе змею не прожевать, так я другое закажу. Гляди, мард [62]62
  Мард – мужчина (персидск.).


[Закрыть] в клетчатом свинину кушает… Хочешь?

– Это Тойфель из «Берлинен цайтунг», хахаль марсельезкин, пояснила Шарлотта. – Я с ним спала.

– Помню, помню. А вот с тем мударом в красном? Тоже спала? Али Саргонович покосился на мрачного типа.

– С мудаками не сплю! – отрезала Шарлотта. – Слушай, Бабаев, что ты пену гонишь? Что ты ко мне пристаешь, интернет твою мать?

– Я? – изумился Али Саргонович. – Меред кунем! Какая мать, какая пена? Забываешься, бикеч! Ты с депутатом говоришь! Интервью у него берешь!

– Беру, беру, – прошипела Шарлотта, сунула руку в бюстгальтер и что-то включила. – Ну, рассказывай, как ты Чуму ухайдакал. Время пошло!

Бабаев пустился в воспоминания, не забывая поглядывать по сторонам. Делал он это в высшей степени профессионально: то наклонялся салфетку поднять, то подзывал официантку и требовал сок из агавы, то доверительно нашептывал Шарлотте в ухо. Но результаты наблюдений были скудными. Клетчатый Тойфель грыз вторую ножку и временами, закрыв глаза, откидывался в кресле и с наслаждением чмокал. Мрачный тип опорожнил все емкости и велел тащить графин текилы. Живчик и теледива покинули бар, перебрались в уголок потемнее и заказали ужин. Румяный господин рассказывал случаи из адвокатской практики, затем перешел к пикантным анекдотам; девица жеманилась и хихикала. Некомплектный мужик, сидевший под Панчо Вильей, пялился на официанток, но, очевидно, еще не дошел до нужного градуса и рук не распускал.