Текст книги "Воскресное утро: Воскресное утро. Решающий выбор"

Оставалось только надеяться на собственное здоровье и выносливость, чтобы не завалить предполетные медосмотры.

Хотя, с другой стороны, полетов должно было быть немного. Моторесурс двигателей большинства самолетов был на исходе. Может быть, поэтому его и отправили в отпуск?

Сегодня на аэродроме был праздник. Нет! Праздник! Вся дивизия в парадной форме с развернутыми знаменами полков была выстроена на рулежке аэродрома. В 10 часов на полосу приземлился первый, выпущенный в 1942 году, истребитель МиГ-17. Перегонял его с завода шеф-пилот КБ Микояна, обучавшийся на эту машину в их дивизии. Как сказал комдив, «самолет получился дорогим во всех отношениях: он был сделан из алюминиевых сплавов, купленных за границей, на станках, специально закупленных там же, лучшими специалистами авиационной отрасли страны, и он был первым серийным реактивным истребителем в мире с потрясающими характеристиками». И это покрывало все расходы. Это значило, что советская авиация первой и с большим отрывом вступила в реактивную эру. Это значило, что все, кто овладел этой машиной, будут летать, что в перспективе Учебно-авиационный центр, из которого вышла первая реактивная дивизия, снова будет «ставить на крыло» будущих летчиков.

Но это было утром и днем, а сейчас Николай с Леной неторопливо катили детскую коляску по березовой аллее от штаба к озерам. Это был их обычный вечерний прогулочный маршрут, если не мешал дождь.

Подойдя к развилке дорог у санчасти, Николай поздоровался со старшим смены на КПП НКВД, установленном на бетонке и закрывающем свободный доступ к аэродрому, и остановился, пропуская большую группу техников на велосипедах, спешащих с аэродрома, кто домой, кто в столовую на ужин.

В этом было определенное своеобразие: почти все техники на аэродроме пользовались велосипедами, потому что это было крайне удобно. Дорога от штаба и столовой до аэродрома – два километра бетонки. Взлетно-посадочная полоса аэродрома тоже была два километра. И за день эти расстояния приходилось преодолевать не единожды. Поэтому велосипед был наиболее простым и сердитым решением проблем.

Летчики на аэродром и обратно доставлялись автобусом, но вечером большинство из них предпочитало возвращаться с полетов домой пешком. Причем шли они в основном через лесок по тропинке, выходящей в старый городок, и далее через мостик меж озер.

Поэтому сослуживцев Николай встречал ежедневно и всегда был в курсе происходящего в части.

После поста они с Леной повернули в сторону дома. Был прекрасный июньский вечер! Опустевшая бетонка уходила прямо в опускающееся солнце. Легкий ветерок летнего вечера нес с полей невообразимый запах цветущих трав, треск кузнечиков и пение птиц.

И даже не верилось, что где-то в это время идет война.

В коляске умиротворенно посапывала дочь. Жена прижалась к его руке, и Николай подумал: «А что такое счастье? Вот я сейчас иду по дороге, по которой ходил уже сотню раз в разное время дня и ночи, времени года. А вижу все только сейчас. Вокруг меня такая красота, что дух захватывает. Рядом со мной два самых любимых существа на этом свете, за которых я не задумываясь отдал бы жизнь. Почему я это все вижу сейчас? Ведь подобных дней в моей жизни было немало. Пусть не таких точно, но счастливых дней. Но я всегда стремился вперед, торопил время. И то, что эти дни были счастливыми, я понимал позже. Получается, счастье – это всегда то, что уже было? А сегодня я осознаю, что это есть! И я многое бы отдал, чтобы это продлилось. Хотя разумом понимаю, что это невозможно. Значит, нужно хотя бы запомнить этот день. День, когда я почувствовал себя абсолютно счастливым!»

Он повернул голову и, наклонившись, нашел губами мягкие, теплые и доверчивые губы жены.

7 июля 1942 годы.

Район Вязьмы

Всю прошедшую неделю прибывшие с фронта части Особого корпуса приводили себя в порядок и получали новую технику. Каждую неделю в Корпус поступало по шестьдесят БМП и по шестьдесят БТР-152 и БТР-40. Начали поступать отечественные полноприводные грузовики с Горьковского, Московского, Ульяновского и Уральского заводов. Старую и трофейную технику передавали по разнарядке в другие соединения Красной Армии.

Свою задачу в целом Корпус выполнил. Захваченные плацдармы, подошедшие передовые корпуса фронта укрепили и значительно расширили. Теперь они стали постоянной головной болью германского командования. Отошедшие в район Кенигсберга соединения групп «Север» и «Центр» продолжали сражаться, но их разгром или капитуляция были неминуемы: Германия помочь им не могла.

20 июня началась стратегическая операция против союзника Германии Финляндии. В атаку перешли Ленинградский и Карельский фронты. В тылу финской территории общим направлением на Хельсинки в наступление перешли войска базы Ханко и высаженные им в помощь Балтфлотом морские пехотинцы и десантники. Сама столица Финляндии находилась под постоянным обстрелом кораблей Балтийского флота, и, судя по сообщениям Совинформбюро, Финляндия находилась на пороге сокрушительного разгрома.

Все это Смирнов и его бойцы, как и все офицеры и солдаты Корпуса, узнавали на регулярных политинформациях. Это были единственные занятия с личным составом. Остальное время личный состав занимался ремонтом и обслуживанием техники, оружия и приемом пополнения.

Поэтому, когда его выдернули из парка к командиру полка, Сергей был крайне удивлен и встревожен, потому как для награды за последние операции было рановато. К тому же отличившихся было столько, что вряд ли для этого их будут вызывать по одному. Около дверей штаба курил, ожидая его, комбат. Обменявшись с ним мыслями насчет причины вызова, пришли к единодушному мнению, что она им неизвестна.

Вошли, доложились. Комполка поздоровался с каждым из них за руку.

– Ну что, Смирнов? Говорил я, что твое желание лезть везде поперед батьки добром нам не выйдет. Нам – это полку в целом, а танковому батальону в частности. В общем, не буду тянуть кота за… сами знаете, за что. В нашем новом полку дивизии во время последней операции погиб командир танкового батальона. Не повезло мужику! Сгорел вместе с экипажем. Вроде полагалось бы комбата из их же батальона выдвинуть. Из ротных, которые себя показали. Но! Во-первых, это была первая операция, в которой участвовал этот полк, и по ней еще в персоналиях командование не разобралось. Во-вторых, специфика задач нашего Корпуса такова, что зачастую частям и подразделениям приходится действовать в отрыве от основных сил и всегда на самом сложном направлении. И тут важными качествами являются опыт таких операций, умение ориентироваться в обстановке и быстро принимать правильные решения. В-третьих, нужна такая простая вещь, как удача. Фарт, если хотите! И вот по этим всем причинам решено поставить на батальон человека, который участвовал во всех операциях Корпуса, остался жив и в целом всегда справлялся с задачей. Короче! Комбат! Подбирай себе нового ротного на первую роту. А капитану Смирнову убыть к соседям принимать батальон. Да! Есть еще четвертая причина! Очень за тебя, Сергей Рудольфович, просил командир корпусного разведбата, поэтому вдогонку к награде, которую ты получишь в срок вместе со всеми, я отправил рапорт на присвоение тебе досрочно «майора». Поэтому, сам понимаешь, таким образом ты невольно подсиживаешь своего командира, хотя ему тоже должна звезда на погон упасть. Но в любом случае такое обилие старших офицеров в линейном батальоне ненормально. Как ты помнишь, техника там бывшая наша, Т-34-85. Могу по секрету сообщить, «тридцатьчетверки» с производства снимаются: заводы по очереди переходят на Т-44. И наш Корпус по традиции перевооружится первым. В общем, поздравляю, капитан. Собирай вещи, прощайся с ротой, не забудь меня пригласить и замполита – иначе это будет пьянка. А с замполитом – мероприятие! Получай документы в строевом и вперед! К новому месту службы! Но завтра! Вопросы есть?

– Разрешите вопрос, товарищ полковник!

– Валяй!

– Вы сказали, комбат, на чье место я иду, погиб вместе с экипажем?

– Твою хитрую мысль понял. Отвечаю сразу: нет! Экипаж я не отдам! И так лучшего ротного уводят. Но, – и комполка поднял указательный палец, – если твой новый командир попросит меня об этом, мы с ним это обсудим. И, может быть, придем к взаимовыгодному согласию. Теперь все?

– Так точно, товарищ полковник!

– Тогда свободен! И не забудь про мероприятие! А ты, комбат, останься.

10 июля 1942 года.

Вязьма.

Госпиталь Особого Гвардейского корпуса РГК

Отчасти Шупейкин оказался прав. Но лишь отчасти! Посмеяться над Бояриновым посмеялись, но не ехидно и тем более незлобно, а так – от скуки. Хотя те, у кого был печальный опыт попадания в обычные госпитали, все как один говорили, что это чисто санаторий или курорт. Хотя и располагается в здании школы. Лежали здесь раненые исключительно из частей корпуса, поэтому все были в курсе, что, где и когда. Хотя в первый день изрядно насели на Михаила с требованием рассказать, что и как. Бояринов смог их познакомить только с теми событиями, в которых принимал участие уже в составе корпусного разведбата. Про то, что происходило с ним до встречи с разведбатом, умалчивал. Тут уже ему на помощь приходил бывший морпех, который лежал в соседней палате и частенько заходил к боевому товарищу. Он был необычайно весел. Еще бы! Ведь госпиталь находился в его родном городе. Его почти ежедневно навещали родственники и знакомые. И одна девушка, с которой он предпочитал встречаться на улице. И все пытались угостить его чем-то вкусненьким. Хотя сразу стало понятно, что их кормили лучше, чем питались жители города. Тем не менее Володя угощал гостинцами и Бояринова, и товарищей по палате.

Первоначально врач, осматривавший Бояринова уже в госпитале, обнадежил его, что если рана чистая, то, как затянется рубец на седалище, уже недельки через две его отправят в часть под надзор медсанчасти. Но, к сожалению, грязь в рану попала, и заживление рубца сопровождалось небольшим нагноением. Посему предписано было дежурным медсестрам колоть Мишкину задницу по три раза в день. Отчего уже через неделю у Мишки возникло ощущение, что задница у него стала как тугой барабан. Правда, проверить ее упругость он не мог как раз две недели. Основным положением его тела эти две недели было лежа или стоя. И только уже за несколько дней до выписки он с опаской начал присаживаться на свою койку.

Шупейкина сразу пообещали задержать на месяц-полтора. Он приуныл вначале, а потом обратил внимание на медперсонал. Поэтому застать его, быстро освоившего передвижение на костылях, в палате было практически невозможно. За его веселый нрав и знание множества анекдотов и просто веселых историй он был радушно принимаем «на чай» младшим и средним медперсоналом не только своего отделения, но и всех остальных тоже. Бояринов подсмеивался над товарищем, видя иногда его затруднения, когда тому приходилось выбирать, к кому идти на чай, имея приглашения от двух и более женских компаний на одно и то же время. Тот в таких случаях не стеснялся привлекать «к выполнению боевых задач» товарищей по своей и из соседних палат. Неоднократно пытался вытащить на мероприятие и друга, но Мишка, комплексующий из-за своей раны, отнекивался, ссылаясь на невозможность сидеть. Он утверждал, что стоять в компании ему неудобно, а на «полежать» он даже не надеется.

Что доставляло неудобство, так это необходимость писать докладные за каждый день, прошедший с момента их выброски в тылу немцев. Для этого в госпиталь приходили молчаливые офицеры Особого отдела Корпуса, которым выделялся кабинет, где и писались докладные под чутким надзором особистов. После написания они прочитывали текст, задавали дополнительные вопросы, ответы на которые дописывались тут же, давали расписаться на каждой странице, расписывались сами, укладывали листы в папку, а ее в портфель и уходили, чтобы прийти завтра. Из-за проблемы с сидением для Бояринова где-то нашли старорежимную конторку, и он смог писать стоя. Эта писанина заняла две недели. У Бояринова. Шупейкин отделался парой дней. Он ведь воевал в составе батальона.

Где-то недели через две в газете «Красная звезда» вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении государственными наградами большой группы военнослужащих. Список был большим, очень большим, поэтому газета вышла с вкладышами. Первыми в списки шли те, кому было присвоено звание Героев Советского Союза. И в конце списка, отдельно, со словами «за выполнение особо важного задания Верховного Главнокомандования» значился весь Мишкин взвод. С указанием «посмертно» напротив фамилий тех его товарищей, которые не дожили до этого момента.

Газету принес Шупейкин. Он же и зачитал список его взвода, выделив голосом и паузой фамилию Бояринова.

После чего сунул Мишке газету и от души ударил по спине, обнимая его. Тут же посыпались поздравления от соседей по палате, на шум подошли ходячие раненые из других палат, у дверей, шушукаясь и улыбаясь, толпились медсестры.

Мишка читал фамилии, и перед его глазами вставали лица тех, кто еще недавно стоял в строю плечом к плечу с ним. И которые отдали свои жизни, давая им шанс выжить.

Он с ужасом понял, что за прошедшие недели, наполненные боями, он ни разу не вспомнил о них. Там, в болотах, они помянули их чаркой спирта, поклялись отомстить за каждого. Но там некогда было думать, там тоже шла война, они выполняли боевые задачи. Он искал в душе этому оправдания: он воевал, выполнял свой долг, просто выживал. И тут же сам себе ставил мат – он уже две недели тут, и только сейчас вспомнил о них не сиюминутно и не мимолетом.

Ему стало стыдно! Так стыдно, что он почувствовал, как его лицо налилось жаром. И тут же он ощутил боль в душе и жалость к ним, оставшимся там, наверняка не похороненным, о которых некоторые живые уже забыли.

Он стоял с газетой в руках, уставившись глазами в никуда, с пылающим лицом, и по его щекам текли непроизвольные слезы. Товарищи, принимая это за слезы радости, ободряюще похлопывали по плечам, жали его безвольную руку. Он ничего не чувствовал. Он был где-то глубоко внутри себя. Там, где они все еще стояли в одном строю.

И только Дед – старый сорокалетний солдат из их палаты, у которого сыновья и дочери были ровесниками Бояринова, подошел к нему, взял газету и, перечитав список, отодвинул всех от Мишки и, отведя его к койке, заставил того лечь.

Бояринов уткнулся лицом в подушку, и Дед погладил его по ежику отрастающих волос своей тяжелой шершавой ладонью. И на Мишку пахнуло воспоминаниями детства, когда точно так же, спящего, его гладил отец, пришедший с ночной смены. И он заплакал.

– Это ничего! Ничего! Ты поплачь, поплачь! Это можно! Ты отпусти их. Они сделали все, что могли. А ты теперь должен… должен за них жить. И помнить их. Каждого. Всю жизнь.

Негромкий голос Деда успокаивал. И через некоторое время Миша затих. Он не спал. Он прощался со своими боевыми друзьями.

Через неделю лечащий врач после утреннего обхода и осмотра зажившей раны заявил, что через несколько дней Бояринов может быть выписан. К службе в полном смысле этого слова он был еще не готов, но до полного выздоровления он может находиться под наблюдением медслужбы своей части, чему сержант обрадовался. Надоело ему тут. Кстати, примерно то же самое услышал и Шупейкин. Возможно, на решение о досрочной выписке раненых повлияло и то, что в последних операциях корпус понес серьезные потери, и госпиталь был переполнен. Раненые лежали даже в коридорах. Поэтому раненых на стадии выздоровления активно выписывали и отправляли на долечивание в части. Эти несколько дней показались ему утомительно длинными. И наконец, 10 июля Бояринова вызвали к начальнику госпиталя.

Войдя в кабинет, Бояринов замешкался, увидев на диване капитана госбезопасности в форме с петлицами, а значит, не из их Корпуса. Решив, что полковник – начальник госпиталя – старше по званию, нежели капитан ГБ, он доложил о прибытии ему.

Полковник махнул рукой в ответ на доклад.

– С вами, Бояринов, товарищ капитан пообщаться хочет.

И продолжил, обращаясь уже к незнакомцу:

– Я пока воспользуюсь этим обстоятельством и обойду госпиталь. Давно хотел это сделать, да бумаги все время съедают. Если что, телефон дежурного по госпиталю под стеклом на столе.

И вышел за дверь.

– Присаживайтесь, Михаил Александрович!

И капитан указал на стул, стоящий перед столом. Сам же расположился за столом, на месте начальника госпиталя, положив перед собой синюю папку.

Михаил сел. Повисла пауза. Капитан разглядывал Бояринова, которому из-за этого стало неуютно. Капитан закурил.

– Вам, товарищ гвардии младший сержант, не предлагаю. Знаю, что не курите. Вы меня извините. Интересно видеть настоящего Героя Советского Союза. Я недавно получил допуск к работе с кадрами из Особого корпуса. Как видите, форму даже сменить не успел. В принципе, вопрос, которым я сейчас занимаюсь, и то, что мы с вами будем обсуждать, в обычных частях решают представители кадрового управления Наркомата обороны. И то вряд ли кто-то приехал бы по вашу душу из Москвы. Скорей всего вопрос решился бы в строевой части вашего батальона. Но статус вашего Корпуса и все, что связано с секретностью вокруг него, обязывает даже такими вопросами заниматься госбезопасности. Итак! Перейдем к делу! Я капитан госбезопасности Анисимов Валерий Сергеевич. Все, что касается вас, находится вот в этой папочке.

И он постучал ногтем по папке.

– Тут даже то, что вы, возможно, о себе забыли. Поэтому я позволю себе сразу перейти к делу. За время службы в целом и во время войны особенно вы проявили себя исключительно с положительной стороны. И советский народ в лице его вождя – товарища Сталина отметил это присвоением вам высокого звания Героя Советского Союза. Я в курсе подвига вашего взвода и дальнейшего участия лично вас и ваших товарищей в боях за Вислой. Идет война, и вам бы могли просто приказать, но, учитывая перспективу того, что мы хотим вам предложить, нам хотелось бы, чтобы вы сделали осознанный выбор самостоятельно.

Исходя из вашего послужного списка и характеристик от ваших командиров и товарищей, вам предлагается продолжить службу офицером. Причем даже в случае вашего отказа в приказном порядке вы будете отправлены на полугодовые курсы младших офицеров. Это один вариант. Второй: если вы согласитесь, вас отправят в трехгодичное военное училище. Скорее всего, по профилю. Сейчас проведена реорганизация Рязанского пехотного училища им. тов. Ворошилова в воздушно-десантное. Родине нужны грамотные офицеры.

Капитан замолчал.

– Товарищ капитан госбезопасности! Разрешите вопрос?

Капитан кивнул.

– Война ведь скоро кончится! А тут – учиться три года.

– А вы думаете, Михаил Александрович, немцев победим, и враги закончатся? Нет! К сожалению, это не так. СССР для всего капиталистического мира как кость в горле. Не смогли они одолеть нас руками немцев – будут искать другие варианты. Будут гадить везде и во всем. Исподтишка! И если увидят нашу слабость – непременно нападут! Это сегодня капиталисты Англии, Франции, Соединенных Штатов нам как бы союзники, а завтра – точно станут врагами. И необходимость иметь передовые Вооруженные Силы с грамотными опытными командирами во главе – это жизненная необходимость. Это вы в Особом корпусе воевали, где изначально все и всё было собрано лучшее. А в других частях, дивизиях, армиях такое творилось! Пока командование и лично товарищ Сталин не разобрались, кто настоящий командир, а кто только пыль в глаза пускать умеет. Поэтому именно сейчас идет отбор лучших из лучших для послевоенной армии. Чтобы больше не повторилось 22 июня. Чтобы лозунг «Воевать на чужой территории, малой кровью!» из слов в любой момент, когда потребуется, стал бы реальным делом.

– Мне подумать можно?

– До завтра! Надеюсь, времени хватит. А сейчас, если вопросов больше нет, можете идти. Вы не один тут такой. И с каждым мне нужно побеседовать.

И капитан на прощание протянул руку.

Выйдя из кабинета, Мишка столкнулся с Шупейкиным.

– Ты оттуда? А кто там? А то медсестра передала приказ, чтоб зашел, когда ты выйдешь.

– Зайдешь – узнаешь, – отмахнулся Бояринов, пропуская мимо себя к дверям Володю.

Он зашел, а Мишка отошел к окну и уселся на подоконник. У другого окна, поглядывая на дверь и на Бояринова, переминались с ноги на ногу несколько незнакомых ему раненых. Видимо, тоже были вызваны на собеседование.

Володя вышел минут через пятнадцать с весьма задумчивым видом и сразу направился к Бояринову.

– Ты что думаешь? – усаживаясь на подоконник рядом, спросил он.

– Не знаю. Не решил еще. Буду думать. Время до завтра есть.

– Я тоже, – согласно кивнул Владимир.

Вечером Михаил долго не мог заснуть. Ворочался, перекладывая подушку, вдруг ставшую неудобной. Ему предстояло практически впервые в своей еще недлинной жизни сделать самостоятельный и очень важный выбор. Выбор, который может определить всю его дальнейшую жизнь.

Оценивая свою предыдущую жизнь в воспоминаниях, он понял, что все его решения, определявшие каждое изменение в его жизни, были не его, а, например, родителей, которые определяли ее в детстве и юности, или власти, поставившей его в армейский строй. И вот теперь выбор за ним. И тут ему в голову пришла мысль, что он в некоторой степени опасается той, незнакомой ему или уже просто забытой гражданской жизни. Что та же казарма его батальона ему кажется спокойным и относительно безопасным местом, где его ждут и ему искренне рады его товарищи. Он вспомнил, что переживал подобные ощущения, когда ехал в вагоне поезда на службу на Дальний Восток. Было тревожно на душе: как там все сложится? Сумеет ли он стать, нет, не лучшим, а хотя бы обычным, нормальным красноармейцем? Не опозорит ли он свою фамилию и родителей? Он смог! И стал одним из лучших. В Особый корпус кого попало не брали.

И вот получается, что ближе, чем товарищи и даже командиры, для него никого нет. Ну, кроме родителей, конечно. А зачем тогда уходить оттуда, где тебе хорошо?

И вторая мысль голосовала двумя руками за этот выбор. Хотелось ему в жизни попутешествовать. Не хотелось, как отец, всю жизнь практически на одном заводе, на одном рабочем месте. Изо дня в день! Хотелось движения!

Опять же – он Герой Советского Союза. Значит, придется из кожи лезть, а работать и учиться, чтобы не тыкали вслед: «Вон Герой пошел! У нас в цеху гайки крутит». А где это так ярко проявляется, как не в армии? Вон, их бывший курсовой комвзвода лейтенант Черных, говорят, уже комбат. Воюет где-то на Юго-Западном.

С этими мыслями он и заснул.

Правду в народе говорят: «Утро вечера мудреней!» Проснулся он уже с твердым решением. После завтрака прямо на тумбочке написал письмо родителям, вскользь упомянув, что пишет из госпиталя. О ранении писать не стал, просто сообщил, что его слегка зацепило и он уже выписывается. В конце приписал о своем решении стать офицером. Подписал адрес, сложил и бросил в почтовый ящик.

К назначенному времени он стоял в коридоре неподалеку от кабинета начгоспиталя. Минутой позже подошел Володя. Поздоровавшись, сразу спросил:

– Ты что решил?

– Я пойду в училище. А ты?

– Понимаешь, была у меня до службы страсть – рисовать любил. И у меня получалось! Еще на гитаре перед армией играть научился. На семиструнной. А тут в госпитале познакомился с лейтенантом – летчиком из реактивщиков. Он с аппендицитом сюда попал. И гитара у него с собой. Правда, шестиструнная. Я и ее освоил. А потом он дал мне послушать магнитофон, где на этих гитарах, правда, электрических, такую музыку играют! И, представляешь, я смог кое-что повторить! Тот лейтенант удивился, сказал, что у меня отличный слух и пальцы шустрые. «Прям Ричи Блекмор!» – сказал. Не знаю, кто это, но, видимо, сильный музыкант. Хочу этим после войны заняться. Жуть как хочу! Сам понимаешь, на службе этим заниматься будет некогда.

Через двое суток они, крепко обнявшись, простились у расположения части Бояринова, и Шупейкин отправился в свой разведбат.

Еще через сутки после торжественного построения в частях и вручения прибывшим из госпиталя орденов, они убыли к местам продолжения службы. Бояринов стал курсантом Рязанского воздушно-десантного училища имени товарища Ворошилова, а младший лейтенант Шупейкин через шесть месяцев возглавил взвод разведроты 13-й Отдельной бригады морской пехоты ТОФ.

17 июля 1942 года.

Висбаден

9 июля ушел в отставку президент Финляндии Ристо Рюти, и его место занял Густав Маннергейм, который и подписал в тот же день текст мирного договора, предложенного ему Сталиным. Шансов избежать этого у него не было: 8 июля советские войска с запада и востока подошли к пригородам Хельсинки, Балтийский флот русских, не скрываясь, готовился к высадке десанта в городской порт.

На следующий день об этом всему миру сообщило Совинформбюро. И в 22 часа 10 июля Москва праздничным салютом отметила это событие.

Новое финское правительство согласно Договору, заключенному с СССР, заявило, что не считает себя связанным обязательствами перед Германией. Уступая требованиям СССР, финская армия начала выдавливать германские войска, находящиеся на территории Финляндии в Норвегию.

19 сентября 1942 года.

Южный фронт

19 сентября Южный фронт начал наступательную операцию, нанеся два разнонаправленных удара. Один – на северо-запад. Целью операции было освобождение города Тирасполь и столицы советской Молдавии – города Кишинева. Второй удар был нанесен на юго-запад – в направлении румынских городов Галаты и Фокшаны. Одновременно Черноморский флот проводил стратегическую операцию против флота Румынии и его главной базы – порта Констанца, в окрестности которого был выброшен воздушный десант и высажена морская пехота. В устье Дуная вошли корабли Дунайской, Днепровской и Волжских речных флотилий.

К исходу 20 сентября передовые подразделения Южного фронта завязали бои на окраинах Тирасполя. 22 сентября над Тирасполем взвилось Красное знамя, и в этот же день начались бои за Кишинев.

24 сентября столица Молдавии была освобождена. 25 сентября советские войска пересекли государственную границу и вступили на территорию Румынии. К этому моменту флот Румынии был уничтожен, его база захвачена, и на образованном плацдарме началось накопление сил 18-й десантной армии. Столицу Румынии от бывшей базы Королевского Флота отделяло менее двухсот километров.

27 сентября в Бухаресте произошел государственный переворот. Молодой король Михай Первый вместе с оппозицией арестовал маршала Антонеску и объявил войну Германии, став союзником СССР.

Через неделю румынские войска завязали бои с венгерскими и немецкими войсками в Северной Трансильвании. Еще через неделю в бои вступили и подошедшие советские армии.

1 октября в наступление перешли 1-й, 2-й и 3-й Украинские фронты. 5 октября левый фланг «украинского балкона» – как называли выступающий на восток участок советско-германского фронта на Украине – направлением Люблин – Кошице атаковали войска 3-го Белорусского фронта Костенко. 10 октября, прикрываясь сильными арьергардами с фронта и отчаянно сражаясь против наступающих фланговых группировок советских и румынских войск, немцы начали вывод войск на территорию Венгрии и Чехословакии.

17 октября 1942 года.

Висбаден

Вечером 15 октября командующий обороной Кенигс берга генерал-фельдмаршал Георг фон Кюхлер подписал акт о капитуляции остатков групп армий «Север», «Центр» и гарнизона города. Финал этой трагедии был предсказуем. После захвата русскими балтийского побережья между Данцигом и Кенигсбергом была перерезана последняя нить снабжения окруженных войск. Флот и авиация по причине тотального превосходства русской авиации и подводных сил на Балтике обеспечить снабжение окруженной группировки не могли. Доставка же грузов подводными лодками была всего лишь каплей в море в объеме необходимых грузов. Попытка Гиммлера спасти положение и восстановить сухопутный коридор к Кенигсбергу по побережью окончилась неудачей. Контрудар элитного танкового корпуса СС, только что сформированного и вооруженного в том числе и новейшими танками, вылился в двухдневное сражение с неутешительным финалом для Германии. Со стороны красных в сражении участвовал печально известный с лета 41-го года Особый Гвардейский корпус РГК. Этот корпус Сталина по праву носил звание лучшего. В боях он нес потери и даже иногда отступал, но ни разу не терпел поражения. В ОКХ с лета 1941 года – с момента встречи на поле боя с частями этого корпуса – был создан специальный отдел, занимавшийся сбором любых сведений об этом объединении Красной Армии. Иногда со сведениями из этого отдела удавалось знакомиться и Людвигу.

Итогом сражения стала окончательная утрата германской стороной возможности поддерживать остатки групп «Север» и «Центр», сражавшихся в районе Кенигсберга. Всего попало в плен к русским около ста тысяч солдат и офицеров германских вооруженных сил. Почти пятимесячная оборона города завершилась. В Германии был объявлен недельный траур. Градус недовольства Гиммлером в военной среде достиг максимума. Одновременно гестапо усилило работу по выявлению возможных заговоров. В сети облав попало несколько рядовых членов их подпольной организации. Много они не знали и напрямую вывести на руководство заговором не могли, однако с течением времени и это могло стать опасным. Поэтому в связи с событиями на Восточном фронте и ситуацией в самой Германии было принято решение ускорить начало переворота. Часть исполнителей, привлечение которых в свои ряды осуществить не успели, решено было использовать втемную.

Но самое главное, не был проработан и утвержден план ликвидации Гиммлера. Вариантов было рассмотрено множество, но все они имели существенные недостатки. Гиммлер после смерти Гитлера значительно усилил меры своей безопасности. Доступ к нему имел крайне ограниченный круг лиц. Все присутствующие на совещаниях проходили личный досмотр службой безопасности.

На фронт Гиммлер не выезжал. Все управление он осуществлял посредством связи и через личных представителей. Поездки вождя германского народа ограничивались Берлином и его окрестностями.

И все же решение было найдено, и исполнители взялись за подготовку операции.

30 октября 1942 года.

Берлин

30 октября кортеж фюрера двигался от Рейхсканцелярии с улицы Вильгельмштрассе на улицу Принц-Альбрехтштрассе к зданию Главного управления имперской безопасности. Это был наиболее частый путь передвижения Гиммлера в Берлине. Вариантов этого маршрута было всего лишь два – либо по Саарланд штрассе, либо по Вильгельмштрассе. Поэтому операция готовилась по обоим вариантам.