Текст книги "Башня из красной глины"

– Хочешь сказать, он закончил? – спросил Смирнов с сомнением.

– А у тебя есть другое объяснение.

– Есть.

– Интересно послушать.

– Крысолов больше не собирается скрываться.

Дымин сначала приподнял брови, а затем, когда до него дошел смысл сказанного, фыркнул.

– И что, он сдастся? Придет с повинной, как только грохнет кого-нибудь еще? Так сказать, закончив дело.

– Ну да. А что, тебе это кажется совсем невероятным?

– Он принимал столько мер предосторожности, замывал следы…

– Потому что месть была не закончена. Он был вынужден скрываться. Но он явно хочет, чтобы все знали, что его жертвы заслужили смерть – по крайней мере, с его точки зрения.

– Ну, в таком случае осталось только дождаться, пока он грохнет кого-нибудь еще, – с мрачным скептицизмом проговорил Дымин. – А вообще я не верю, что он хочет сдаться, когда закончит мстить. С какой стати?

– В любом случае я считаю, что мы должны ждать следующего убийства.

– Ты уверен, что он еще не закончил?

– Думаю, да.

– Ну, выбора-то у нас особого нет: мы не знаем, кто он, так что как ты собираешься ему помешать?

– Хочу выполнить приказ Несметова. Соберу всех генетиков здесь, в кают-компании…

– И отсрочишь одно убийство, – перебил Дымин. – Кто сказал, что Крысолов убьет на «Фаэтоне»? Впереди Сургут, семинар, там это сделать гораздо удобнее. Чтобы купить перчатки, нужно лишь зайти в аптеку или в хозяйственный магазин.

– Может, ты и прав, – сдался Смирнов. – Я зациклился на этом теплоходе.

– Давай просмотрим другие списки. Вдруг что-то выплывет.

Полицейские собрали все описи, которые принесли опера, и прямо на них пометили упаковки с белой и синей глиной – косметические средства, пластилин, булавки, иголки, броши, заколки для галстуков (нашлись на борту два пижона, предпочитавшие их современным зажимам), четыре упаковки снотворного и еще кое-какую мелочь. В конце концов часть вещей вернули владельцам, на остальные составили расписки и отправили катером Тумарину в Лесобруйск, где он с командой оккупировал местный морг, превратив его во временную лабораторию. Фамилии людей, имевших при себе подозрительные предметы, были переданы в РУВД для установления возможных связей с убитыми. Но Смирнов понимал, что это почти наверняка окажется бесполезным. Он чувствовал: Крысолов где-то здесь, поблизости. Затаился и пишет партитуру для новой мелодии смерти.

Опера и криминалисты отплыли на катере, увозя вещи пассажиров. Остались только четверо полицейских, присланных Несметовым в поддержку Смирнову и Дымину.

За час до ужина следователь сидел с опером в каюте и говорил:

– Я записал размер обуви у наших подозреваемых. Подошв с таким рисунком, как на ботинках Крысолова, мы ни у кого не нашли, но смотри, что получается: у Золиной размер тридцать восьмой, у Нины тридцать четвертый, у Викуловой и Ксюши Самсоновой тридцать шестой, у Бирюкова тридцать восьмой, у Максима тридцать седьмой.

– А у Кушековой?

– Сороковой.

– Крысолов мог оставить след нарочно. Взял чей-нибудь ботинок и приложил к глине, а потом – в монастыре. Честно говоря, странно, что он не заметил отпечаток ни в карьере, ни там, где убил монаха.

– Я об этом уже думал. Но где он раздобыл такую редкую обувь? И почему такого маленького размера?

Дымин пожал плечами:

– Это может быть совпадением. Я не думаю, что он выбирал. Наверное, взял то, что оказалось под рукой.

– Скорее всего, – согласился Смирнов. – И тем не менее под рукой у него оказались выпущенные ограниченной партией специализированные ботинки – это факт.

– Что ты предлагаешь?

– У кого из моего списка может быть такая обувь? Ее нет здесь, на «Фаэтоне», но она может найтись дома.

– Только если Крысолов сам в ней ходил, – пояснил Дымин. – И не заметил, что наследил.

– Естественно, если бы воспользовался обувью только для того, чтобы нас запутать, он такую улику дома не оставил бы.

– В любом случае на основании этих предположений ордер на обыск квартир нам не дадут.

Опер согласно кивнул.

– Знаешь, что еще надо сделать? – спросил он. – Выяснить, не брал ли кто снотворное у Самсоновой или соседа Бирюкова. Ну, или еще у кого-то из пассажиров.

– Или у команды, – добавил Смирнов. – Наверняка оно есть и у судового врача.

– Думаю, он сразу сказал бы, если бы давал его кому-то.

– А медсестра? Она обратила бы внимание?

– Может, и нет, – вынужден был признать Дымин. – Ты прав, опросить нужно всех.

Смирнов отправил оперов узнать насчет снотворного, и они вернулись за пять минут до ужина. Оказалось, что снотворное никто ни у кого не одалживал. Таблетки от морской болезни, мигрени и несварения были, так сказать, в ходу, но не снотворное.

– Неудивительно, – пожал плечами Дымин. – Если человек нормально засыпает, он за снотворным к соседям не пойдет, даже если один раз у него и будет бессонница.

– А если у него со сном проблемы и он пользуется снотворным, то он возьмет его с собой в дорогу, – подхватил Смирнов. – Это ясно, но я-то думал, что лекарство мог одолжить убийца.

– У него наверняка было свое. Но теперь оно за бортом вместе с глиной и ножом.

– Проверить все равно стоило.

– Конечно. – Дымин достал сигарету и щелкнул зажигалкой. – Жаль, что все, что мы делаем, не приближает нас к Крысолову, – добавил он, выпуская струю дыма.

Смирнов встал и убрал свои записи в карман.

– Пора ужинать – сказал он, взглянув на часы. – Ты как, готов принимать пищу?

Дымин усмехнулся и пожал плечами:

– Рискну, пожалуй.

– Давай-давай. А то, не дай бог, похудеешь, так невеста тебя не узнает.

Полицейские отправились в столовую.

Ужин проходил оживленно: все обсуждали события дня и были заметно возбуждены. На столики, где сидели полицейские, бросали любопытные взгляды. Смирнова интересовала реакция тех из ученых, которые остались в живых. Интересно, они понимают, что их становится все меньше? Чувствуют дыхание надвигающейся смерти? Или каждый из них считает, что лично до него Крысолову нет никакого дела и он уже закончил свою кровавую жатву? Смирнову невольно вспомнился детектив Агаты Кристи «Десять негритят».

Викулова была на ужине, она сидела с Золиной и Ниной. За другим столиком расположились Самсоновы с детьми. Кушекова, Юля и Бирюков с попутчиком заняли третий столик. Было заметно, что они стараются мысленно отгородиться от места, где сидели полицейские, и все равно время от времени кто-нибудь из них бросал в ту сторону мимолетный взгляд.

Смирнов не столько ел, сколько наблюдал за ними. И он заметил, что Бирюков чаще других задерживает на нем взгляд. Другие этого, кажется, не замечали, и химик старался, чтобы его интерес не бросался в глаза.

Жеребин занял свой прежний столик, его люди рассредоточились по столовой, стараясь раствориться среди пассажиров. У них была хорошая легенда с охранным агентством, так что, по идее, у полиции не должно было быть повода как-то связывать их с Жеребиным. Тем не менее Смирнов чувствовал, как вся эта команда скручивается в невидимую пружину, в любой момент готовую развернуться и ударить того, кто будет представлять опасность для интересов, которые они защищают.

В середине ужина Смирнов поочередно подошел к каждому столику, где сидели ученые, и попросил их собраться в кают-компании.

– Вы нашли, что хотели? – спросила его Юля.

– Этого я вам сказать не могу.

– Почему? Нечем похвастаться?

– Ваши коллеги перевернули все наши вещи! – возмущенно заявила Кушекова. – Теперь все придется раскладывать заново!

– Да брось, мам, они были очень аккуратны и ничего не разбрасывали, – возразила девушка.

– Ничего подобного! – не желала сдаваться лаборантка. – Хоть они и положили все на место, но одежда вся переложена, перемешана…

– Мама, ты что, не хочешь, чтобы преступника поймали? – перебила ее Юля.

Кушекова от неожиданности захлопнула рот и воззрилась на дочь.

– Люди делают свою работу, – продолжала та. – Они стараются защитить нас, так что мы должны быть им благодарны. – При этих словах Юля лучезарно улыбнулась Смирнову.

– Не очень-то у них получается, – с издевкой произнесла Золина, сидевшая за соседним столиком. – Столько усилий, а толку никакого. Или, может, вы знаете, кто убийца?

– Нет, – признался Смирнов.

– А есть надежда, что узнаете? – встрял Самсонов, не скрывая злорадства. – Я имею в виду, до того, как еще кого-нибудь из нас убьют?

Смирнов заметил, что вилка у него в руке подрагивает. На Самсоновой вообще лица не было. Она ковырялась в жюльене, не поднимая глаз и явно не собираясь вступать в дискуссию.

– Если бы вы сказали, какой у убийцы может быть мотив, возможно, ваши коллеги остались бы живы, – стараясь держать себя в руках, ответил Смирнов.

– Вы меня, конечно, извините, – проговорил Самсонов, кладя вилку рядом с тарелкой; было заметно, что его трясет, хотя он и старался не подавать виду, – но, кажется, это ваша работа – искать мотив!

– Работа моя, – согласился Смирнов, глядя ему в глаза, – но жизни-то ваши. Я уверен, что вам кое-что известно, только вы это скрываете.

– Это наглость! – прошипел профессор.

– Зачем нам приходить в кают-компанию? – вмешалась Золина. – Скажите сейчас! Мне уже все надоело: это не поездка, а какое-то издевательство!

– Лично я никуда не пойду! – заявил, откидываясь на спинку стула, Самсонов. – С меня хватит!

– Я тоже! – с вызовом добавила Кушекова.

– Это не займет много времени, – терпеливо пояснил Смирнов. – Всего несколько минут.

– Скажите сейчас, – настаивал профессор. – У нас есть свои дела, а вы нас уже задергали. Я не могу спокойно готовиться к семинару, в конце концов!

– Я хочу вас попросить, чтобы до окончания поездки вы находились в кают-компании, – сказал Смирнов. – По прибытии в Сургут вам будет обеспечена охрана, но пока…

– В каком смысле до окончания поездки?! – удивилась Юля. – То есть мы должны сидеть в кают-компании, пока не приплывем в Сургут?

– Это для вашей же безопасности.

– А наши вещи? – спросила Кушекова.

– Возьмете с собой.

– Блеск! – насмешливо произнесла Золина. – А ходить в туалет мы как будем? Под конвоем?

– А переодеваться? – добавила лаборантка.

– Спать мы где будем? – поинтересовался Самсонов. – На столе? Или на полу?

– Пусть меня лучше убьют! – заявила Кушекова. Градус раздражительности рос с каждой секундой.

Смирнова со всех сторон омывала волна неприязни. Казалось, эти люди готовы сожрать его живьем. Только дети и химик с Самсоновой упорно хранили молчание. Женщина по-прежнему смотрела в тарелку, не обращая ни на что внимания, Ксюша с Максимом, кажется, не очень понимали, что вообще происходит, а Бирюков во все глаза пялился на следователя.

– Найдутся люди, способные нас защитить и без вас! – заявил Самсонов, стараясь, чтобы это прозвучало веско и с сарказмом. Но у него не вышло, и, кажется, коллеги профессора это заметили.

Следователь с деланым равнодушием пожал плечами:

– Что ж, не хотите мне помочь, не надо – дело ваше. Если кто-нибудь захочет, чтобы его охраняли, пусть приходит в кают-компанию. Если нет – заботьтесь о себе сами. Но помните: я могу поймать убийцу и после того, как он совершит следующее убийство.

С этими словами Смирнов развернулся и пошел к выходу, чувствуя, как его спину буравят несколько пар глаз. Пассажиры за соседними столиками провожали его любопытными взглядами.

– Все тут же начали пялиться на наших голубков! – проговорил Дымин, едва полицейские оказались на палубе. – Они теперь в центре внимания. Представляю, как это нервирует!

– В чем-то они правы, – сознался Смирнов.

– Ты ожидал, что они откажутся сидеть в кают-компании?

– Удивился бы, если б кто-нибудь согласился.

Смирнов и Дымин отправились в кают-компанию. Остальные опера получили задание следить за учеными и по возможности не оставлять их без присмотра.

– Только не мозольте глаза, – предупредил их Смирнов. – Не надо заставлять их нервничать.

Они с Дыминым просидели в кают-компании до девяти, ожидая кого-нибудь из ученых, а потом пошли к себе. Приняли по очереди душ и переоделись.

– Чувствую себя новым человеком! – заметил Дымин, растягиваясь на койке.

– Я пойду на палубу, – сообщил Смирнов. – Подышу свежим воздухом.

– Давай.

Смирнов вышел из каюты, прошагал на нос и сел, подвернув под себя ноги. Он часто так делал дома, когда размышлял над очередным делом. Ярко освещенные иллюминаторы теплохода горели подобно огромным выпученным глазам чудовища – монстра, замершего в предвкушении новой жертвы.

Следователь закрыл на минуту глаза и очистил сознание от ненужных ассоциаций. Пришло время попытаться сопоставить факты – теперь, когда у него их было уже немало. Делать это сразу, в начале или даже середине расследования, бессмысленно – он знал это по опыту. Неизменно начинаешь подгонять версии и ударяешься в фантазии. Но сейчас ему казалось, что-то может получиться.

Смирнов открыл глаза и глубоко вздохнул. Так, что мы имеем?

Восемнадцать лет назад Марухин выходит из реабилитационного центра для самоубийц полный энтузиазма (что вообще-то не очень характерно для него) и создает лабораторию по изучению современных методов генной терапии. Он сам набирает себе команду ученых, но ему в этом активно помогает некое ведомство (вспомним, как был принят на работу Кожин). Почему? Очевидно, что Марухин должен был выполнять для него какую-то работу. Шпионить ему не за кем, зато он разрабатывает передовые методы генной инженерии. Скорее всего, задание, которое ему дает ведомство, связано с его работой. Что требуется от ученого? Почти наверняка Марухин посвящает в это своих коллег. Всех или нет – неизвестно. Они держат это в глубокой тайне.

Но четыре года спустя Самсонов (уж он-то, будучи правой рукой Марухина, должен принимать в работе, выполняемой для ведомства, непосредственное участие) выплачивает акушеру, принимающему роды у его жены, очень крупную сумму. За что? Очевидно, за некое нарушение закона, вероятнее всего, за подлог. Но зачем это нужно Самсонову? Что именно сделал для него Липин, что его за это убили? И почему Жеребин подозревает, что Самсонов надул ведомство? Смирнов чувствовал, что профессор провернул какую-то махинацию, – судя по всему, с ведома Марухина и Базарова, работавшего тогда в лаборатории химиком. Следователь чувствовал, что он близок к разгадке, что осталось совсем немного. Подлог, по-видимому, был связан с двойняшками.

Он встал и вернулся в каюту.

– Ну как, проветрился? – осведомился Дымин.

– Ага. Мозги проветрил.

В дверь постучали – негромко, но настойчиво. Полицейские переглянулись.

– Я открою. – Дымин встал с койки и распахнул дверь.

На пороге стоял Бирюков. Не дожидаясь приглашения, он вошел и замер, глядя на Смирнова. Вид у него был напуганный.

– Вы хотите плыть в кают-компании? – задал вопрос Смирнов, чувствуя, что пауза затянулась.

– Нет, – мотнул головой химик. – Я хочу поделиться с вами информацией. Возможно, она вам поможет.

– Садитесь. – Смирнов указал Бирюкову на стул. – Хотите коньяку?

– Не откажусь.

Дымин закрыл дверь и достал бутылку и стакан. Наполнил его на два пальца и протянул химику.

– Спасибо, – кивнул тот и выпил залпом. Стакан он оставил у себя и принялся крутить его в руках.

– Что вы хотите нам рассказать? – напомнил Смирнов.

– Могу рассказать, – медленно проговорил Бирюков, – а могу показать. У вас есть ноутбук?

– Найдется.

Химик вытащил из кармана флешку и протянул Смирнову.

– Что это? – спросил следователь.

– После смерти Марухина я случайно услышал, как Толя – царствие ему небесное – говорит Самсонову, что теперь придется уничтожить все данные по исследованиям. Они спорили, но в конце концов пришли к выводу, что это действительно нужно сделать.

– И вы решили обзавестись копией? – Смирнов достал из сумки ноутбук и включил его.

– Поймите меня правильно. Там и мои исследования, многолетний труд. Я не мог ими рисковать. Я пишу книгу, монографию. А на дисках в лаборатории – большая часть данных.

– И что на этой флешке? – уточнил Смирнов, вставляя флешку в ноутбук.

– Много чего. Во-первых, личный дневник Марухина, который он вел в своем компьютере в лаборатории. Во-вторых, данные всех исследований. Но интерес представляет только одна часть.

– Какая? – Смирнов не был уверен, что имеет право читать эти файлы. А действия Бирюкова здорово попахивали промышленным шпионажем.

– Папка называется «Ген-300».

Следователь отодвинулся от монитора и воззрился на Бирюкова.

– Я смотрю, вы скопировали не только результаты своих исследований.

– Все, что есть на жестких дисках в лаборатории, представляет ценность, – объяснил химик. – Я просто обязан был это спасти.

– Хотите сказать, Кожин уничтожил все данные?

– Нет, конечно. Но я ведь не знал, что именно он собирается стереть.

– И подстраховались? – вставил Дымин.

– Да. Подстраховался. Теперь я понимаю, что речь шла о «Гене-300».

– Вы и личный дневник Марухина прихватили, – заметил опер.

– В нем могли быть важные заметки, – невозмутимо ответил химик.

Было заметно, что он заготовил ответы на все возможные вопросы.

– Что такого в этих данных, которые, как вы говорите, Кожин и Самсонов хотели уничтожить?

– Посмотрите сами.

– Боюсь, я ничего не пойму. Я ведь не генетик.

– Я открою вам файлы, которые вы должны прочесть. Чтобы понять, почему их собирались стереть, не обязательно быть исследователем.

– Вы уверены, что я имею право их читать? – остановил Смирнов Бирюкова, когда тот привстал, чтобы подойти к ноутбуку.

– Нет. Вы не имеете права их читать, – сказал химик серьезно. – Но если вы этого не сделаете, то преступника вам не видать. Ну так как?

Смирнов чувствовал, что Дымин смотрит на него в упор. Вспомнил, как говорил, что не стоит вставать поперек дороги ведомству, спонсировавшему лабораторию.

– Открывайте, – кивнул он решительно.

Через две минуты он погрузился в чтение. Дымин курил, выдыхая дым в распахнутый иллюминатор. Бирюков неторопливо пил коньяк, время от времени поглядывая на Смирнова, словно хотел понять, как полицейский реагирует на прочитанное.

Время шло, и часовая стрелка уже перевалила за отметку «одиннадцать», когда Смирнов приступил к последнему файлу – личному дневнику Марухина. Он был огромным – велся не один год, но Бирюков отметил в нем красным цветом места, представлявшие интерес.

Глава 6. Реабилитация

«3 марта 1992 года

Сегодня встал совершенно разбитым. Спал в гостиной на диване, а от этого ломит спину. Пришлось полчаса делать упражнения, чтобы прийти в себя. Даша ночевала дома, но не выходила из спальни, пока я не позавтракал (кусок не лез в горло) и не ушел на работу.

Как случилось, что она меня разлюбила? Еще недавно я пребывал в счастливом неведении, а потом она сказала, что наши отношения себя изжили и она хочет подать на развод. Даша считает, что у нас нет общих тем, мы стали чужими друг другу. Странно, что я этого не замечал: мне казалось, что все идет отлично. Наверное, я чересчур увлекся своими исследованиями. Монография отнимает почти все мое время, нужно изменить распорядок дня. Уверен, это просто кризис и наши отношения крепче, чем Даша думает. Мы все вернем, я приложу к этому все усилия.

Купил билеты в театр, букет цветов. Позвонил Даше на работу, думал, мы сходим вместе, но она отказалась. По ее словам, это ничего не изменит. «Незачем себя мучить» – так она сказала. У меня до сих пор в голове звучат ее слова: они мечутся, бьются о стенки черепа, и, кажется, я схожу с ума. Сегодня на меня вдруг впервые повеяло безысходностью: мне стало ясно, что Даша действительно хочет развестись. До этого я считал, что это только слова, не придавал им особого значения. Теперь же мне стало страшно: как я буду жить, если она уйдет? Может, она меня и разлюбила, но я-то ее нет!

Даша не пришла ночевать. Уже три часа ночи, а ее нет. В десять вечера я позвонил ей, и она сказала, что задержится на работе, потом сказала, что останется у подруги. У той якобы что-то случилось, и она не хочет оставлять ее одну. Думаю, это все выдумки. Либо она не хочет меня видеть, либо завела любовника. Это ужасно, и я не нахожу себе места: ношусь по квартире, воображая невесть что. Как же мне плохо! Все рухнуло в один миг, я этого просто не понял, и только теперь до меня стало доходить, что Даша уже начала жить своей собственной жизнью, в которой мне нет места. Я только что позвонил ей, и она сказала, что спит, но я слышал чьи-то голоса. Боже, я этого не вынесу! Но развод она не получит, нет, я не могу его дать!

17 апреля 1992 года

Это случилось! Даша оставила мне документы на развод, чтобы я их прочитал и подписал. Я демонстративно их порвал и выбросил в мусорное ведро. Когда я это делал, то почти ничего не видел: у меня в глазах стояли слезы. Даша усмехнулась, взяла два чемодана и вышла. Дима и Марина вынесли остальные ее вещи. Странно: до сих пор они считались нашими с ней общими друзьями, а теперь оказалось, что дружат они только с Дашей. Впрочем, я не удивлен. К тому же они мне никогда не нравились.

Я знаю, то, что я выбросил документы, ничего не решит. Скоро мне пришлют новые. Или вызовут в суд, что более вероятно. В конце концов, если Даша будет настаивать, развод ей дадут. Я сделаю все, чтобы этого не допустить, но чувствую, что уже ничего не изменить. Однако у меня нет силы воли, чтобы просто поставить подпись – это сильнее меня. Вдруг случится чудо, и Даша передумает. Только на это мне и остается надеяться.

4 мая 1992 года

Сегодня в половине пятого нас развели. Все кончено, нет ни мыслей, ни чувств, ни желаний – я совершенно опустошен. Делая эту запись, я думаю лишь о том, что должен отчитаться о произошедшем, потому что всегда так делаю. Мне больше незачем что-то делать, ведь только Даша наполняла мою жизнь смыслом. Хочется просто лечь на диван и заснуть. Не могу больше писать: буквы на клавиатуре расплываются перед глазами.

15 июля 1992 года

Я снова напился, но еще не до бесчувственности. Сегодня мне вдруг стало ясно, что я просто продлеваю свои мучения. Зачем? Я уже ничего не могу дать студентам, и я вижу, что они смеются надо мной и презирают меня. Я их хорошо понимаю. Я сам себе омерзителен!

Вчера на лекции я упал. Когда поднялся, то понял, что в аудитории никто не удивился. Наверное, студенты не понимали, почему этого не случилось раньше. Они смотрели на меня снисходительно, а некоторые девушки просто отвернулись.

Декан тоже нос воротит. Он меня терпит только за прежние заслуги.

От меня никому нет никакой пользы, я просто занимаю чужое место. Но это ненадолго. Теперь, хоть я и пьян, в голове у меня прояснилось: я должен поставить жирную точку.

Даша на Кипре со своим хахалем. Тарасовы говорят, они собираются пожениться. Теперь я могу сказать: совет да любовь!

Я принял снотворное и открыл газ. Теперь осталось только лечь и закрыть глаза, ни о чем не думать. И не бояться. Мне не о чем жалеть, я ухожу для того, чтобы избавить окружающих от своего общества. И еще чтобы прекратить это нелепое существование, которое приносит мне только боль и унижение.

28 июля 1992 года

Вчера выписался. Все сорвалось из-за идиотов-соседей, которые не могли подождать полчаса – этого бы вполне хватило на то, чтобы я наконец сдох! Так нет же, они учуяли запах газа и принялись звонить в дверь. Надо было не обращать внимания, и пусть бы этих дураков разорвало вместе со мной, думаю я теперь. Но тогда я не выдержал и открыл. Они распахнули окна, а когда увидели пустой пузырек из-под снотворного, вызвали скорую. Мне сделали промывание прямо в машине. Врач был очень горд, что вытащил меня с того света.

Думаю, теперь уже ничто меня не удержит. После такого скандала меня выкинут с работы, так что, даже если бы я передумал вторично сводить счеты с жизнью, ловить мне нечего. Два дня назад вышла моя последняя книга, но я даже не испытал радости – словно это событие не имело ко мне никакого отношения. А я ведь потратил на нее не один год. Больше я уже ничего не напишу.

27 октября 1992 года

Я пытался измениться. Даже бросил пить, правда, ненадолго. А все из-за того, что меня не уволили и даже, наоборот, поддержали. Меня это здорово удивило, если честно. Наверное, люди лучше, чем я думаю. И все-таки это было ни к чему: я все равно не вижу смысла продолжать жить. У меня нет цели, а исследования и работа не приносят ни радости, ни удовлетворения – все ушло после того, как меня бросила Даша.

Кажется, у нее все хорошо. Я по этому поводу не испытываю ничего, даже ревности. Я смирился с ее уходом, но это не помогло мне начать новый этап в жизни. Увы, все кончено. На этот раз я не промахнусь. Никакого газа, который можно учуять. Мои соседи теперь постоянно принюхиваются. Иногда я слышу, как они останавливаются возле моей двери. Их можно понять. Но они напрасно беспокоятся: я все обдумал и не стану никого подвергать риску. На этот раз я воспользуюсь бритвой и горячей ванной. Думаю, я засну раньше, чем умру. И не надо никаких таблеток. Сейчас допишу и пойду набирать воду. Голова раскалывается от алкоголя, может, кровопускание облегчит мои страдания.

Прощайте все, простите. В моей смерти виню только себя одного. Считайте это моей посмертной запиской – я нарочно оставляю дневник открытым на мониторе.

12 ноября 1992 года

Пишу в реабилитационном центре. Рита принесла мне ноутбук, чтобы я не скучал. Это из-за нее сорвалась моя вторая попытка. Этого я никак не ожидал. Может, Бог не хочет моей смерти? Придется обдумать все хорошенько, прежде чем поставить на моей жизни окончательную точку. На этот раз я спрыгну с крыши, чтобы избежать чьего бы то ни было вмешательства. Говорят, что самоубийцы редко повторяют свои попытки – наверное, я исключение. Мне страшно жить, потому что я вижу пустоту тех лет, которые меня ожидают. До сих пор меня ничего не интересует и не увлекает. Моя душа – выжженная пустыня.

И все же очень странно, что я снова избежал смерти. Не прошло и десяти минут после того, как я влез в ванну и перерезал вены, как в квартиру ввалилась Рита. У сестры был ключ, и она приехала из Воронежа присмотреть за мной – без предупреждения. Прямо скажем, вовремя. Она выволокла меня из ванны, забинтовала руки и вызвала скорую.

Когда меня подлатали, Рита договорилась, чтобы меня направили в реабилитационный центр. Здесь я живу среди самоубийц, санитаров и психиатров – разве можно пожелать более веселого общества? Сестра живет в моей квартире и приходит каждый день, пытается вселить в меня волю к жизни, как она это называет. Рита увлекается эзотерикой и думает, что книжки, которые она мне приносит, могут мне помочь. Я не выбрасываю их только потому, что не хочу ее расстраивать.

Сегодня мне удалось припрятать кое-какие лекарства на случай, если станет совсем невыносимо. Здесь на окнах решетки, и мне не выброситься, да и в клинике всего четыре этажа. Поломаешь ноги скорее, чем разобьешься насмерть. Или повредишь позвоночник, не сможешь ходить и шевелить руками. Тогда даже убить себя не сможешь. Я так рисковать не могу.

Я обдумывал разные способы, но тут работают люди поумнее меня. Нельзя найти стекла, только пластик. Столовые приборы одноразовые. Стекла не бьются, табуретки привинчены к полу, веревку не сыскать днем с огнем. И постоянно крутятся санитары, следят. Придется подождать, пока меня отсюда выпустят.

21 ноября 1992 года

Сегодня сидел в общей комнате, читал детектив – это единственный род литературы, который я теперь признаю. Вдруг подошел доктор Бубов и сказал, что ко мне явился посетитель. Я решил, что это Рита, но ошибся. Меня отвели в отдельную комнату, где меня ждал мужчина. Он представился как Анатолий Жеребин и сказал, что у него есть для меня интересное предложение. Через четверть часа я уже понял, что он представляет собой структуру, которой требуются уникальные исследования. Меня выбрали, потому что мне нечего терять, а значит, я ничего не побоюсь. Жеребин мне это сказал прямо. Он утверждал, что от меня потребуется клонировать человека и смоделировать его генетический код – в соответствии с определенными требованиями. Если я соглашусь, в моем распоряжении будут огромные средства. Я сам сформирую команду ученых, с которыми буду работать. В качестве фасада мы будем лечить детей, страдающих генными заболеваниями. Жеребин сказал, что у его ведомства есть на примете и другие люди, к которым они обратятся в случае моего отказа, но моя кандидатура кажется идеальной.

Я не согласился, но и не отказался. Взял время на раздумье. Жеребин сказал, что скоро придет снова. С тех пор я все время думаю о том, что он сказал. Такой шанс выпадает один на миллион! Впервые меня что-то заинтересовало с тех пор, как я развелся. Кажется, Бог и правда не хотел моей смерти.

26 ноября 1992 года

Приходил Жеребин. Я сказал, что согласен. Думал, он меня сразу заберет отсюда, но он ответил, что сначала нужно закончить курс реабилитации – чтобы я был чист в глазах общественности. Жеребин заявил, что очень скоро я стану известной личностью. По его словам, слава – лучшее прикрытие. Он спросил, какую научную литературу я хочу получить, и я составил список. Придется вплотную заняться генной терапией и изучить новейшие работы в сфере клонирования. Жеребин обещал обеспечить всем необходимым.

Жду не дождусь, когда меня выпишут и я приступлю к обустройству лаборатории. Сейчас прикину, кого можно будет позвать в мою команду. Думаю, Базарова надо уговорить обязательно – лучше его я никого не знаю. Уверен, он согласится. Сейчас такое время, что ученые никому не нужны, – приходится хвататься за любую работу. А Жеребин обещал платить немалые деньги. Так что с набором персонала возникнуть проблем не должно.

15 января 1993 года

Сегодня мы приступаем к работе. Моя жизнь наконец обрела смысл. Господи, спасибо тебе! Ты не дал мне лишить себя жизни, и теперь у меня есть возможность провести самые важные исследования в истории генетики! Любой ученый мечтает сделать это. Надеюсь, нам будет сопутствовать удача.

Иногда я думаю, согласился бы я на все это, если бы Даша не бросила меня и я не скатился на самое дно? Не знаю. Может, и нет. Побоялся бы, наверное. Но теперь мне до лампочки все, кроме моей работы. Жеребин прав: лучше меня не найти! Я его не подведу. Хорошо, что параллельно мы можем помогать детям, страдающим генными заболеваниями. Правда, пока что пациентов у нас нет, но думаю, пройдет немного времени, прежде чем найдутся желающие.

19 мая 1993 года

Начали работать с клетками мышей. Самсонов предлагает попробовать также с кроликами, а Кожин грезит о птицах. Он отличный специалист, хотя и имел в прошлом проблемы с законом. Я ни разу не пожалел, что взял его в команду.

Моя жизнь наполнена смыслом, я по-настоящему счастлив. Завтра улетаю в Хельсинки читать лекцию о последних тенденциях генной терапии. Самсонов полетит со мной. Он готовит статью на эту тему, ему будет полезно пообщаться с коллегами. Заодно мы планируем посетить выставку медицинского оборудования в экспоцентре. Жеребин разрешил приобрести то, что мы сочтем необходимым. Лимит весьма щедрый. Даже удивительно, что в такое время контора находит средства для финансирования нашей программы. Не удивлюсь, если у нее есть частные спонсоры. Иногда мне кажется, что мы работаем не на государство, а на какую-то фармацевтическую корпорацию. Впрочем, это только ничем не обоснованные подозрения. Да и какая, в сущности, разница? Главное, что мы имеем возможность заниматься любимым делом и проводить уникальные исследования. В нашей стране они сейчас точно больше нигде не были бы возможны.