Текст книги "Бриллианты на шее. Элита истребительной авиации Люфтваффе"

В сентябре 1955 г. состоялся официальный визит Аденауэра в Москву. Одной из главных тем, поднятых им в ходе переговоров, стал вопрос о немецких военнопленных. Хрущев поначалу утверждал, что в Советском Союзе вообще больше нет немецких военнопленных, но канцлер представил ему пофамильный список, и тот в конце концов был вынужден согласиться. Кроме того, Аденауэр привез с собой просьбу об освобождении всех пленных, которую подписали миллионы немцев. В результате один из пунктов немецко-советского соглашения, подписанного в Москве, предусматривал освобождение всех немецких военнопленных, удержи ваемых с 1945 г. в СССР.

В начале октября того же 55-го года Хартманн услышал от охранника: «Вы должны явиться в пятый корпус для получения одежды». В тюрьме происходило что-то необычное, немецким заключенным выдали новую одежду, а начальник даже пригласил их посмотреть фильм в тюремном клубе. Через два дня они получили приказ со брать свои вещи и построиться на плацу. Начальник тюрьмы пожал им руки, пожелав счастья, и напоследок выразил надежду, что войны между ними больше не будет. Затем старый автобус доставил их в Ростов, где Хартманна и еще пятьдесят бывших пленных посадили в поезд.

Сидя на деревянных скамейках в старом вагоне, они еще не верили, что их испытания подошли к концу и что они едут домой. Поезд прошел Воронеж, Сталиногорск (ныне Новомосковск), Москву, Брянск и двигался все дальше и дальше на запад. Через несколько дней в Бресте они пересекли советско-польскую границу. Наконец, в одиннадцатом часу вечера 14 октября 1955 г. поезд пересек границу ФРГ и прибыл на станцию Херлесхаузен, в 60 км юго-восточнее Касселя. Только там Хартманн и его товарищи окончательно поняли, что они свободны.

Хронология «путешествий» Хартманна в советском плену

За время пока Эрих находился в плену, его младший брат Альфред стал врачом и теперь работал на месте отца в той же самой клинике на Бисмаркштрассе в Вайле. Когда он впервые увидел вернувшегося старшего брата, то ужаснулся его физическому состоянию. Крепкое мускулистое тело атлета, которое он хорошо помнил, теперь весило около 45 кг! Осунувшееся лицо красноречиво говорило о пережитом. Доктор Альфред Хартманн вспоминал:

«Вначале его физическое состояние стало для меня ударом, но главным для меня было то, что его разум не пострадал. Я понял, что он снова придет в себя».

Основной задачей семьи стало как можно быстрее восстановить физическое здоровье Хартманна. На время они с женой поменялись общепринятым распределением ролей в семье. Уш продолжила работать на почте в Штутгарте, а Эрих занялся домашним хозяйством. Он так рассказывал о том периоде своей жизни: «Каждое утро я вставал и готовил завтрак. После того как Уш к 08.00 уезжала на электричке на работу, я мыл посуду, мел пол, убирал кровати, стирал и наводил в доме порядок. Я делал все как лучшая горничная. Потом я работал в саду, ухаживал за цветами и подстригал траву, ремонтировал и подкрашивал стены. Я впервые понял, сколько дел по дому делают жены, когда мужья уходят на работу. Я ходил в деревню за покупками и готовил ужин. Вечером я ждал под дверью, когда вернется Уш».

Самые обычные повседневные заботы стали для Хартманна настоящим праздником. Словно ребенок перед Рождеством, он разглядывал витрины магазинов. Глянцевые упаковки разнообразных товаров приводили его в восхищение. Все вокруг в Западной Германии было теперь совсем другим – не так, как десять лет назад. И у него порой было ощущение, что он на другой планете. Вкус обычной домашней еды казался ему лучше всяких деликатесов, и уж гораздо лучше, чем в самых смелых его мечтах в годы плена. Он много и жадно читал, даже старые иллюстрированные журналы были полны для него новостями.

Прежние физические силы быстро возвращались к Эриху, но преодолеть так называемый комплекс военнопленного оказалось гораздо сложнее. Первое время он боялся разговаривать с посторонними людьми, когда шел в деревню за покупками или просто при случайной встрече. Более десяти лет он все делал на глазах охранников или своих же товарищей по плену, и у него в голове все еще оставался сильный психологический запрет на обычное поведение. Хартманн говорил потом:

«Это ощущение, что кто-то стоит сзади и следит за тобой, что все нормальное и человеческое тебе запрещено. Это мучительное чувство, и не каждый бывший пленный мог с ним справиться. Со мной это продолжалось два месяца. Я думаю, это счастье, что мне удалось так быстро избавиться от того, что становится частью тебя, того, что годами заключения вколачивается в твой мозг.

Другим пленным, что были вместе со мной в России, повезло меньше. Я знаю это, так как встречался с ними и разговаривал. Они и сегодня остаются в когтях этой психологии. Каждую ночь их охватывает настоящий ужас, во сне они снова и снова возвращаются в лагерь».

В ноябре 1955 г. – через месяц после его возвращения домой – наконец-то состоялось венчание Эриха и Урсулы Хартманн. Церемонию провел дядя Эриха, протестантский священник из Бопфин гена. Это событие стало для всех волнующим моментом, которому особое значение и силу придавала сила любви, выдержавшая испытание десятилетней разлукой.

Надо было начинать жить, и Хартманн стал задумываться о том, что делать дальше. Ему было 33 года, из которых он почти треть провел в лагерях и тюрьмах. Он все еще хотел стать врачом, но, к сожалению, это было уже нереально. За годы плена он позабыл почти все, чему его учили когда-то в гимназии.

К счастью для Хартманна, это критическое для него время совпало с началом создания в ФРГ новых военно-воздушных сил – Бундеслюфтваффе. Уже спустя три недели, после того как он вернулся домой, раздался телефонный звонок. Это звонил Вальтер Крупински.

– Привет, Буби, Герд Баркхорн и я на следующей неделе отправляемся в Англию на курсы переобучения на реактивные истребители. Почему бы тебе не поехать с нами? Вообще, Буби, как ты? Эрих, прикрыв рукой телефонную трубку, посмотрел на жену.

– Мой бог, Уш. Он хочет, чтобы я на следующей неделе вместе с ним поехал на летные курсы в Англию. Он, должно быть, сошел с ума.

– Буби, алло! К черту, ты где?! – продолжал реветь в телефон Крупински.

– Круппи, черт тебя побери, я провел в плену почти одиннадцать лет и только три недели нахожусь дома! Я не могу поехать в Англию или куда-то, пока не поправлюсь.

– Конечно, ты прав, Буби. Все не так просто. Тебе сразу станет лучше, когда ты начнешь летать. Как в старые времена. Но Хартманн был занят еще совсем другими проблемами, и его невозможно было уговорить.

– Круппи, прозвони мне, когда вернешься. Расскажешь все о полетах и о новых реактивных истребителях, ладно?

Едва вернувшись из Англии, Крупински сразу же позвонил Хартманну. То же самое сделали Герхард Баркхорн и Гюнтер Ралль, также вступившие в новые Бундеслюфтваффе ФРГ. Все годы, пока Хартманн был в плену, они тоже не летали, занимаясь кто чем. Теперь у них снова появилась возможность показать свое мастерство, технические знания и опыт. Все эти асы находились в той же исходной точке, что и Хартманн.

Однако Хартманн все еще не решался на подобный шаг. Уговаривать его приезжали сначала Дитер Храбак, затем его бывший школьный учитель, а теперь министр культуры федерального правительства Симпфендёрфер, а потом Йоханнес Штейнхоф. И наконец, в конце 1956 г. тот согласился вступить в Бундеслюфтваффе. Его брат Альфред вспоминал: «Мне было жаль, что он снова пошел на военную службу, так как я знал, что это не соответствовало его наклонностям. Но годы плена заставили заплатить его высокую цену. Он уже не в состоянии был начать новую жизнь, и оставалась лишь снова военная служба».

Хартманн оказался в Бундеслюфтваффе ФРГ единственным кавалером Бриллиантов. Остальные асы, получившие эту высшую награду, вследствие различных причин, и в том числе политических интриг, оказались вне Бундеслюфтваффе. Да и с ним самим воз никла проблема. Управление личного состава предложило ему вернуться на службу в звании… гауптмана, так как якобы во время войны он прослужил в звании майора слишком мало.

Десять с половиной лет плена, когда Хартманн продемонстрировал образец поведения офицера, боннские чиновники просто не брали в расчет. Его друзья, включая Гюнтера Ралля, были шокированы, узнав о подобном предложении. Вступившись за Хартманна, они доказали политиканам, что немыслимо требовать от лучшего в мире аса, единственного обладателя Бриллиантов в Бундеслюфтваффе, поступления на службу с понижением в чине.

27 февраля 1957 г. у Эриха и Урсулы Хартманн родилась дочь – Урсула-Изабель. Смерть сына, которого он никогда не видел, была для него тяжелым ударом, но появление дочки стало началом новой жизни. Тот день, когда он по-настоящему смог ощутить себя отцом, стал одним из самых счастливых дней в его жизни.

Хартманн повторно прошел курс летной подготовки уже в качестве пилота реактивного истребителя. Сначала весной 57-го года он летал на поршневом учебном Т6 на авиабазе Ландсберг, затем в июле на аэродроме Фюрстенфельдбрукк – уже на двухместном реактивном Т33. В декабре того же года его направили на учебу в США на авиабазу Люк в штате Аризона. Там он вместе с другими немецкими пилотами отрабатывал пилотирование, стрельбу и бомбометание с F84.

После возвращения Хартманн получил предложение занять пост командира эскадры истребителей-бомбардировщиков, но он отказался. В январе 1958 г. его назначили заместителем начальника истребительной авиашколы в Ольденбурге. Затем в конце того же года на авиабазе Альхорн, в 26 км южнее Ольденбурга, началось формирование первой истребительной эскадры Бундеслюфтваффе, получив шей наименование JG71 «Рихтхофен». Она должна была быть оснащена истребителями F86 «Сейбр».

9 января 1959 г. командиром эскадры назначили Хартманна, который с энергией взялся за новое дело. Он учил молодых пилотов летать, так же как когда-то давно мать учила его самого. Он формировал новые эскадрильи и неустанно повторял своим подчиненным, что нужен летный опыт, опыт и еще раз опыт. Тренировки следовали одна за другой. Хартманн командовал JG71 так, словно шла война, чтобы «у нас не появлялись плохие привычки».

Он видел мало смысла в парадном выстраивании по линейке самолетов и солдат, что больше всего нравилось различным выше стоящим инспекторам и на что они больше всего обращали внимание. Для Хартманна главным была постоянная боеготовность эскадры. Он старался вселить в своих пилотов уверенность в себе и высокий боевой дух. И молодые летчики в отличие от начальства почти что боготворили его.

Интересно, что все «Сейбры» из JG71 имели на носу рисунок, повторявший известный рисунок черного тюльпана на Bf109G, на котором во время войны летал командир эскадры. Поскольку тогдашнее руководство Бундеслюфтваффе ФРГ не одобрило эту идею, рисунки были сделаны на личные деньги самого Хартманна.

Его характер сформировался в плену, в лагерях и тюрьмах, он совершенно был неспособен вилять или подстраиваться под политическую конъюнктуру. Он никогда не говорил вышестоящим офицерам «да», если считал, что нужно ответить «нет». Один из офицеров, знавший Хартманна еще по плену, вспоминал: «Он не проявлял к ним тактичности. Он разговаривал с ними, словно это были офицеры НКВД, чья голова была забита одной идеологией».

И естественно, что среди отдельных начальников вскоре стало «хорошим тоном» регулярно повторять, что «Хартманн не совсем хороший командир эскадры». При этом его отношения с действительно компетентными руководителями, такими как первый инспектор Бундеслюфтваффе ФРГ генерал Каммхубер, со ставшими генералами Штейнхофом и Раллем, всегда были великолепными. Этим людям можно было говорить правду.

Спустя полгода эскадра JG71 была передана в состав авиации НАТО. Обычно требовалось около года, чтобы добиться надлежащего уровня подготовки нового подразделения. Для командира, который был «не очень хорошим офицером», это было большим достижением, которое, кстати, так и осталось непревзойденным и десять лет спустя. 12 декабря 1960 г. Хартманн получил звание оберст-лейтенанта.

Однако закулисные сплетни и политические интриги постепенно сделали свое дело. 29 мая 1962 г. его перевели в штаб Бундеслюфтваффе около Кёльна. Там Хартманн служил в качестве специалиста по разработке тактических схем применения истребитель ной авиации.

Он уже давно должен был получить звание оберста, но стараниями его недругов присвоение нового звания все откладывалось и откладывалось. Лишь 26 июля 1967 г., после энергичного вмешательства генерал-лейтенанта Ралля, ставшего к тому времени инспектором Бундеслюфтваффе ФРГ, ему, наконец, присвоили звание оберста.

Все, кто знал Хартманна, считали, что в Бундеслюфтваффе просто не знали, как лучше его использовать, как обратить себе на пользу его славу лучшего истребителя Второй мировой войны и как укротить его энергию. Он был непреклонным индивидуалистом, живущим в соответствии с собственными понятиями о честности, справедливости и чести.

30 октября 1970 г. в возрасте 48 лет Хартманн вышел в отставку. Поселившись в Вайле, он с удовольствием погрузился в гражданскую жизнь. Он перестроил собственными руками старый дом родителей, помог организовать и наладить работу нескольких авиаклубов и авиашкол. Охотно участвовал в соревнованиях легких самолетов, был почетным гостем различных авиашоу, конференций и встреч ветеранов. И лишь в последние годы жизни он существенно ограничил круг своего общения, говоря: «Я в отставке, я гражданский человек, я хочу спокойно отдыхать. Я не экспонат выставок».

19 сентября 1993 г. кавалер Бриллиантов и лучший ас Второй мировой войны скончался на 72-м году жизни.

Призрак Сент-Тронда

Выше уже отмечалось, что Вернер Мёльдерс и Гельмут Лент – первые кавалеры Бриллиантов соответственно среди дневных и ночных летчиков-истребителей – были очень похожи по характеру и мировоззрению.

Как ни странно, аналогичная схожесть прослеживалась и между лучшим дневным истребителем Эрихом Хартманном и Хейнцем Шнауфером (Heinz Schnaufer). Последний стал лучшим пилотом ночной истребительной авиации Второй мировой войны и послед ним, девятым по счету, кавалером Бриллиантов среди истребителей Люфтваффе. Они были ровесниками, в подростковом возрасте жили недалеко друг от друга, были активными членами «Гитлерюгенда» и достигли вершины славы одновременно, всего лишь в 22-летнем возрасте.

Шнауфер – это старинная швабская фамилия, и в то же время слово «schnaufer» на старинном швабском диалекте обозначает запыхавшегося, задыхающегося человека или же человека, сделавшего короткую передышку, чтобы восстановить дыхание. Поэтому вполне логично предположить, что фамилия Шнауфер пошла от человека, страдавшего одышкой, вероятно астмой.

С течением времени появилось множество вариаций этой фамилии – Schnauffer, Schnupfer, Schnupper, Schnapper. Обрывочные упоминания о людях с фамилией Шнауфер, живших вокруг городка Кальв, в 31 км юго-западнее Штутгарта, встречаются еще в XIV веке. Возможно, семья Шнауфер уже тогда жила в Кальве, но точно этого утверждать нельзя, так как большинство записей этого периода погибло во время разрушительного пожара в XVI веке.

Регулярные же записи о Шнауферах, проживавших в Кальве, появляются с 1523 г. Главным образом они были мясниками и весьма преуспевающими и уважаемыми людьми. Кроме того, все они были многодетны. Так, например, скончавшаяся в 1612 г. Катарина Шнауфер успела родить своему мужу Хансу тринадцать детей. Можно с большой долей вероятности сказать, что родословное дерево Хейнца Шнауфера берет свое начало именно от этих Ханса и Катарины Шнауфер.

К концу XVII века Шнауферы были уже не только мясниками. Они изготавливали изделия из кожи и вели разнообразную торговлю, а также содержали гостиницу. Именно тогда семья приобрела внушительный четырехэтажный дом на Ледергассе – Кожаном переулке, который с тех пор и до настоящего времени в Кальве называют «старо-немецким домом, или просто „домом Шнауферов“.

Шнауферы занимались производством кожаных изделий до на чала XX века. Только лишь в 1919 г. 62-летний Герман Шнауфер и его сын Альфред прервали эту семейную традицию, основав фирму по производству вина. Огромные подвалы их дома идеально подходили для хранения этого продукта.

Надо сказать, что Альфред Шнауфер был дипломированным инженером-механиком. В 1914 г. он работал в Англии и после начала Первой мировой войны был интернирован как подданный враждебного государства. После окончания войны он вернулся в Германию. В условиях экономического кризиса, охватившего тогда страну, Альфред не смог найти работу по специальности и был вынужден согласиться стать партнером своего отца.

На первый взгляд городок Кальв был малопригодным для развития виноделия, так как вокруг не было никаких виноградников. Однако было обстоятельство, позволявшее думать, что новое пред приятие Шнауферов все же будет успешным. Еще в Средние века Кальв стал важным торговым центром, через который в большую часть Европы шли сукно, соль, древесина и другие товары, и транс порт, возвращавшийся обратно пустым, можно было теперь загружать вином.

Таким образом, Кальв скоро стал центром винной торговли в прилегающих районах Германии. Осенью на виноградниках вокруг Хайльбронна, приблизительно в 60 км северо-восточнее Кальва, начинался сбора урожая. Вино в огромных деревянных бочках на телегах, запряженных двумя – четырьмя лошадьми, доставлялось в дом Шнауферов.

В апреле 1921 г. Альфред Шнауфер женился на Марте Фрей. И за тем 16 февраля 1922 г. в госпитале близлежащего Штутгартта фрау Марта родила своего первенца, которого окрестили Хейнцем-Вольф гангом, которому было суждено стать лучшим ночным асом Второй мировой войны. Следует заметить, что в некоторых источниках его называют Хейнц-Вольфганг, но это неправильно, так как Хейнц – это имя, данное мальчику при крещении, а Вольфганг – имя крестного отца. В Германии, как и во многих других странах, принято давать ребенку в качестве второго имени имя крестного отца (или матери, если это девочка).

В тот год страну буквально захлестнула сильнейшая инфляция. Так, доллар, за который ранее давали четыре дойчмарки, к январю 1923 г. уже стоил 20 тысяч марок. К ноябрю того же 23-го года дойчмарка буквально стоила меньше, чем бумага, на которой была напечатана. Любой, кто хотел купить валюту, должен был теперь заплатить за один доллар 4200 миллионов марок – цифру, которую легко написать, но которую совершенно невозможно представить! Тогда в Германии разорилось множество мелких и не очень производителей и торговцев. Однако фирма Шнауферов преодолела все трудности, возможно потому, что вино, это такой продукт, который требуется всегда и который легко на что-нибудь обменять.

В 1925 г. у четы Шнауфер родился второй сын Манфред, в 1927 г. – дочь Вальтраут, а в 1928 г. – третий сын Эккарт.

В 1928 г. умер Герман Шнауфер, и управление фирмой полностью перешло к его сыну Альфреду. Семейное дело продолжало процветать и расширяться. Повозки с лошадьми были заменены автомобилями, и вино теперь уже не продавали бочками, как прежде, а разливали в бутылки. Положение семьи было стабильным, и материально она была полностью обеспечена.

Альфред Шнауфер был хотя и строгим, но справедливым и любящим отцом. Его семья держалась не на репрессивной дисциплине, а на вполне сознательно соблюдаемых семейных правилах и традициях.

В шестилетнем возрасте Хейнц, как и другие дети, пошел в местную «народную школу». Родители понимали, что их сын одаренный ребенок, и их ожидания подтвердились, когда тот начал учиться. Знания давались ему легко, и он быстро стал лучшим учеником в школе. Хейнц был добрым и общительным ребенком, у которого совершенно не было врагов. Кроме того, у него оказались и отличные музыкальные способности, и уже в раннем возрасте он мог играть на фортепьяно и аккордеоне.

Ойген Лебцельтер, учившийся тогда вместе с Хейнцем, позднее вспоминал: «Дома наших родителей на Ледергассе в Кальве стояли недалеко друг от друга, так что Хейнц и я познакомились еще до того, как пошли в начальную школу. Спустя столько лет я не смогу вспомнить всех подробностей, в конце концов, прошло почти семьдесят лет, но одну вещь я, как и другие мои товарищи, твердо знаю, – Хейнц был не только одним из самых способных учеников, он также был одним из наиболее любимых. Я особенно хорошо помню, что он никогда не участвовал в ссорах, которые иногда были очень ожесточенными, а, наоборот, всякий раз пробовал, когда это было возможно, добиться мира. Это сделало его очень популярным не только среди учеников, но и среди учителей. Все мы очень расстроились, когда через три года Хейнц оставил нас, чтобы перейти в школу высшей ступени. Я должен добавить, что Хейнц был лучшим в классе не только в академических дисциплинах, но на всех школьных спортивных соревнованиях».

Проучившись в начальной школе четыре года, Хейнц перешел в гимназию, находившуюся тоже в Кальве. Он заинтересовался молодежными военизированными организациями, которые тогда во множестве появились в Германии. В начале 1933 г. десятилетний Шнауфер вступил в «Юнгфольк» – младшую ступень «Гитлерюгенда», в которую входили мальчики от десяти до четырнадцати лет.

Тем временем ситуация в стране быстро менялась. Сразу же после прихода к власти Гитлер начал реформу системы образования, чтобы искоренить, по его мнению, «декадентскую» культуру, унаследованную от Веймарской республики. Главной целью проводимых изменений было распространение среди молодежи идей национал-социализма. Руководитель нацистского союза учителей Ханс Шемм говорил: «Те, кто имеет на своей стороне молодежь, управляют будущим». Все школьные программы были акцентированы на изучении немецкой истории. Большое внимание уделялось так называемым расовым исследованиям, в основе которых лежал принцип превосходства арийской нации и слабости других этнических групп, особенно евреев. Было значительно сокращено религиозное образование, а сами уроки на религиозные темы сделали факультативными, и их посещение было необязательным для учеников.

Одновременно нацистское руководство видело потребность в создании специальных элитных школ, где могли бы обучаться и тренироваться будущие лидеры нации. Было создано три типа таких учебных заведений: школы «Ordensburgen» носили названия средневековых замков рыцарей Тевтонского ордена и фактически стали «университетами» нацистов, готовившими тщательно отобранных студентов обычных университетов к роли руководителей партии; в «Adolf Hitler Schule» набирали учеников из числа членов «Юнгфолька», которые затем в восемнадцать лет могли поступить в «Ordensburgen»; «Nationalpolitische Lehranstalt» (сокр. «Napola»), занимавшие промежуточное положение между двумя первыми школами.

Уже в 1933 г. были созданы первые три школы «Napola» – в Потсдаме, в городке Плён, в 25 км юго-восточнее Киля, и в Кёслине (ныне Кошалин, Польша). Фактически это были кадетские училища. Обучение в них было поставлено по военному образцу, многие преподаватели были действующими офицерами и унтер-офицерами. Ученики делились на взводы вместо классов. Они носили полувоенную форму, и среди них были различные типы старшинства, как в армии. Их называли «Jungmannen» – в этом названии отразилась тяга нацистского руководства подражать рыцарям Тевтонского ордена. В Средние века юнгманном называли молодого человека, хотевшего стать рыцарем, но который еще должен был заработать это звание.

Ежегодно школы «Napola» проводили набор новых курсантов. В течение недели кандидаты сдавали строгие экзамены и тесты. Основными критериями для отбора были «расовая чистота», успехи в академическом школьном образовании и физические качества. При этом социальное положение родителей абсолютно не принималось во внимание.

В 1938 г. шестнадцатилетний Хейнц Шнауфер поступил в школу «Napola», находившуюся в городке Баккнанг, в 26 км северо-восточнее Штутгарта. Тогда из четырехсот кандидатов отбор прошли лишь сорок. В школе была строгая дисциплина, и жизнь курсантов строго регламентировалась. Обычно распорядок включал четыре часа академических занятий утром, затем днем – занятия гимнастикой, плаванием, легкой атлетикой, преодоление полосы препятствий. Для получения практических навыков широко использовались экскурсии и работы на фермах, угольных шахтах и сталелитейных заводах.

Курт Мейер, учившийся в «Napola» вместе со Шнауфером, рассказывал:

«Хейнц Шнауфер и я были друзьями, и мы сидели рядом. Я впервые встретил его в начале 1938 г. в Баккнанге, когда нам было по шестнадцать и семнадцать лет соответственно. Он сдал трудные вступительные экзамены в NPEA и как будущий юнгманн был включен в мой взвод. Хейнц быстро адаптировался к трудной, но интересной учебе в „Napola“. Он очень скоро стал выделяться из-за своих достижений в учебе и был хорошим, добрым товарищем. Мы дали ему прозвище Schnoffer, произнося его с французским прононсом, потому что он любил французский язык.

В 1939 г. Хейнц и я, единственные из нашего класса, перешли в школу NPEA в Потсдаме. Там был так называемый летный взвод, и со всех школ NPEA в него прибыли юнгманны для дальнейшей летной подготовки. Тогда в Германии, насколько известно, было пятнадцать школ NPEA, и из них было собрано 35 добровольцев, пожелавших затем стать курсантами офицерской авиашколы.

В Потсдаме мы начали летать на планерах и изучать самолетостроение. Кроме того, у нас продолжались обычные занятия, спортивные и другие тренировки (учебные тревоги, ночные марши и так далее). В школе было много парусных лодок олимпийского класса, и у нас было время научиться ходить под парусом.

Для полетов на планерах мы использовали склоны Гютерфельде в районе Потсдама. Сначала мы выполняли короткие полеты на учебном планере SG38, который мы окрестили «осколком черепа». Среднее время, которое показал наш взвод во время первого полета, было двенадцать секунд, но Хейнц Шнауфер продержался в воздухе 18 или 19 секунд. С самого начала он был одаренным пилотом и всегда был впереди нас. Позже у нас появился спортивный самолет Klemm25, который поднимал в воздух двухместный планер Go4.

20 апреля 1939 г. в честь пятидесятого дня рождения Гитлера на оси «Восток – Запад» в Берлине был устроен большой парад. Специальные места рядом с магистралью были выделены для юнгманнов из NPEA Потсдама. Из-за высоких эсэсовцев, выстроившихся вдоль дороги, нам было не очень хорошо видно, и мы забрались на близлежащие деревья. Хейнц и я поднялись на самую верхушку дерева, оттуда у нас был великолепный обзор по сравнению с другими зрителями, включая многих иностранных военных атташе. Когда над нами пролетали самолеты, я увидел, как Хейнц зачарованно смотрит на них, как будто говоря: «Однажды и я буду в одном из них!» Так оно и случилось, он одним из первых был направлен в авиашколу. С этого момента я и Хейнц потеряли связь друг с другом. Из тридцати пяти юнгманнов летного взвода в Потсдаме лишь пятеро пережили войну».

Упомянутая выше ось «Восток – Запад» была частью плана по перестройке Берлина, составленного самим фюрером. Она представляла собой прямой проспект длиной около девяти километров. Он начинался от Унтерден-Линден, проходил под Бранденбургскими воротами и заканчивался на Адольф-Гитлерплатц.

15 ноября того же 39-го года Шнауфер прибыл в 42-й учебный авиаполк Люфтваффе, расквартированный в Зальцведеле. После прохождения курса начальной военной подготовки его направили в 3-ю авиашколу, находившуюся тогда в городке Губен, в 32 км северо-восточнее Котбуса. Там он выполнял учебные полеты на бипланах FW58, FW44 и Bu131. 20 августа 1940 г. Шнауфер получил сертификат «А/В», подтверждавший, что он прошел базовую летную подготовку и может пилотировать одномоторные самолеты.

После этого он прибыл в авиашколу С3, размещенную на аэродроме Альт-Лонневитц, в 63 км северо-восточнее Лейпцига. Там он прошел курс пилотирования многомоторных самолетов, освоив Do17, He111, Ju88 и Ju86, а также Ju52.

Фритц Энгау, ровесник Шнауфера, вспоминал о жизни в Альт-Лонневитце: «Курсанты размещались в примитивных бараках-казармах на основном аэродроме или на вспомогательных аэродромах в Альтенау и Прече. Казармы были так щедро окружены траншеями на случай воздушных налетов, что ночью выходить на улицу без факела было небезопасно. Питание было скудным, частые туманы и тонкие стены бараков делали ночи довольными холодными.

Казарма в Альтенау особенно сохранилась в нашей памяти, так как находилась приблизительно в трех километрах от пункта управления полетами и кухни, располагавшихся на противоположной стороне аэродрома. Каждое утро в 05.30, одетые лишь в гимнастические шорты, мы бежали к пункту управления полетами, где дежурный офицер проводил обычную утреннюю поверку. После этого мы быстро возвращались в казарму, чтобы умыться, почистить зубы и т. п., так как точно в 06.40 мы должны были быть на кухне, где нас ждал завтрак. Само собой разумеется, что к этому времени наш внешний вид должен был быть безупречным».

В апреле 1941 г. Шнауферу присвоили звание лейтенанта. Следующей ступенью обучения стали курсы «слепых» полетов в 5-й авиашколе, находившейся в Штаргарде (ныне Старгард-Щециньски, Польша). В течение восьми недель молодой пилот совершал вылеты на Do217 и Ju52, осваивая технику пилотирования исключительно по приборам.

Затем Шнауфер отправился во 2-ю авиашколу тяжелых истребителей. Он провел десять недель на аэродроме Вунсторф, где начал летать на Bf110. В Люфтваффе было обычной практикой, что экипажи самолетов формировались уже на завершающей стадии подготовки. Не сохранилось сведений, кто был первым бортрадистом-стрелком в экипаже Шнауфера, известно только лишь то, что его быстро заменили.

Его новым бортрадистом-стрелком стал 20-летний ефрейтор Фритц Румпельхардт. Он первоначально служил в зенитной артиллерии, а в конце 1940 г. добровольцем перешел в авиацию. Он сначала прошел обучение в школе радистов в Котбусе, а затем – в авиашколе бортрадистов в Нордхаузене. В феврале – июне 1941 г. Румпельхардт прошел курсы «слепых» полетов в Штаргарде, после чего был направлен в Вунсторф.

Он потом вспоминал: «3 июля 1941 г. в Вунсторфе я встретил Хейнца Шнауфера. Он был лейтенантом, а я ефрейтором. Я был назначен к Шнауферу потому, что его предыдущий бортрадист оказался неспособным выдержать высший пилотаж. Чтобы и на этот раз не случилось такого же, Шнауфер решил подвергнуть мою способность переносить высший пилотаж самому полному испытанию сначала на Bu131, а затем на Bf110. В результате он сказал: „Давайте попробуем работать вместе“. Шнауфер произвел на меня очень хорошее впечатление и как офицер, и как пилот, и я быстро стал ему полностью доверять. 12 июля 1941 г. я впервые полетел вместе с ним».