Текст книги "Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944"

В соответствии с решениями арбитража города Мармарошсигет (современная Сигету-Мармация), Сатмарнемети (современный Сату-Маре), Надьварад (Орадя), Коложвар (современный Клуж-Напока) и Марошвашархей (современный Тыргу-Муреш) были воссоединены с Венгрией. Площадь возвращенных территорий составляла 43 тысячи 492 квадратных километра с населением около 2 миллионов 500 тысяч человек. С другой стороны, города Брашшо (современный Брашов), Надьсебен (современный Сибиу), Сегешвар (современный Сигишоара), Арад и Темешвар остались за Румынией. Декрет о Втором арбитраже включал положения из Первого. Люди (венгры. – Ред.) ликовали с той и другой стороны старой границы; они не могли знать, сколько несбывшихся надежд было за этим декретом. Даже явная абсурдность границ, перерезавших дороги и железнодорожные пути, отрезавших города от вспомогательных служб, не могла помешать радостным чувствам первоначального момента. Входя в сентябре в освобожденные города во главе своих войск, я и не предполагал, что мы вновь потеряем эти области Трансильвании[70]70
  В 1944 г.


[Закрыть], и к тому же при столь трагических обстоятельствах.

Было ли необходимо Риббентропу в одной руке держать декрет об арбитраже, а в другой – договор, просто вынуждая нас образовать государство в государстве? Какое отсутствие такта и политического мышления проявилось в требовании немцев разрешить немецким национальным группировкам в Венгрии создавать автономные организации, которые, хотя об этом и не было открыто заявлено, стали бы следовать всем инструкциям, исходящим из Берлина?

Два с половиной месяца спустя мы получили «приглашение» присоединиться к Пакту трех держав. Были предприняты значительные усилия, чтобы убедить нас в том, что мы удостоены чести стать четвертым участником Пакта, заключенным между Германией, Италией и Японией. Однако вскользь был сделан намек, что в случае, если мы проявим нерешительность, «почетное место» будет предоставлено Румынии. Пакт трех держав, подписанный 27 сентября 1940 г., не имел безоговорочного характера. Подписавшие документ участники соглашения обязывались, согласно пункту 3, поддерживать друг друга всеми имеющимися средствами – политическими, экономическими и военными, в случае если один из участников пакта подвергнется нападению иностранной державы, которая на данный момент не вовлечена ни в войну в Европе, ни в китайско-японский конфликт. Если судить по его риторике, основной целью пакта было поддержание мира во всем мире и предотвращение войны. Риббентроп подчеркнул это в своем приветствии 20 ноября, обращенном к Венгрии в качестве нового члена пакта. В декларации, которую Чаки зачитал от лица венгерского правительства, эта самая идея была выдвинута на первый план: «Германия, Италия и Япония заключили союз, чтобы воспрепятствовать распространению войны и принести всему миру как можно быстрее длительный и справедливый мир». Чаки подчеркнул тот факт, что Венгрия пыталась разрешить вопрос Трианонского договора «без пролития крови и мирным путем» и что она исполнена желания «поддерживать добрые отношения со всеми своими соседями». Вернувшись из Вены, Чаки в своем отчете о поездке утверждал – увы, его уже нет в живых, чтобы подтвердить это, – что Риббентроп официально заявил ему следующее: страны, подписавшие пакт, сохраняют полную свободу решать, в какой форме они могут оказать поддержку своим партнерам по пакту, в случае если в этом появится необходимость. В конечном счете все произошло иначе.

В Комитетах по иностранным делам Верхней и Нижней палаты парламента присоединение Венгрии к Тройственному пакту вызвало резкую критику со стороны Тибора Экхардта, лидера Партии мелких хозяев, и графа Бетлена, хотя последний достаточно справедливо заметил, что правительство, оказавшись перед выбором, чисто по-человечески выбрало из двух зол меньшее. Весьма вероятно, что наш отказ мог вызвать немедленное вторжение немецких войск в Венгрию; отсрочить его на три с половиной года помогло наше присоединение к пакту. Самое важное для нас было выиграть время. Румыния и Словакия подписали пакт спустя три месяца после нас.

Одна фракция в парламенте заявила, что соглашение «ни в коей мере не касается политических взаимоотношений каждого подписанта и Советской России», но у меня были обоснованные сомнения по поводу этого пункта. От нашей разведки мне поступали тревожные сообщения о военных приготовлениях русских.

Роковое немецкое влияние на нашу внутреннюю политику показали события июля 1940 г., когда был раскрыт заговор салашистов. В их планы входило освобождение вождя их партии Ференца Салаши, который тогда находился в тюрьме, и убийство министра внутренних дел Керестеш-Фишера. Они также намеревались заставить меня отказаться от власти в пользу Салаши. В декабре состоялся суд. Члены парламента, участвовавшие в заговоре, были лишены парламентской неприкосновенности. Член партии «Скрещенные стрелы» Вирт и 15 человек из 23, которым предъявили обвинение в государственной измене, были приговорены к длительным срокам тюремного заключения и каторжным работам.

28 октября 1940 г. Италия напала на Грецию, и опасность распространения войны на Юго-Восточную Европу стала актуальной, как никогда. Пытаясь противостоять надвигавшимся роковым событиям, мы заключили договор с югославским правительством, чтобы не попасть в то же положение, в каком мы оказались прежде в отношении Румынии. Даже при премьере Цветковиче, преемнике доктора Стоядиновича, и министре иностранных дел Цинцаре-Марковиче Югославия продолжала поддерживать дружественные отношения с Германией. Наш пакт с Белградом означал, что мы продолжали следовать основному направлению внешней политики; к тому же у него было еще одно преимущество: по мнению его инициаторов графа Телеки и графа Чаки, он исключал всякие недоговоренности между странами, ведь Венгрия и Югославия достигли взаимопонимания. Пакт, который отчасти был запоздалым ответом на мою речь 26 августа 1926 г., был подписан в Белграде 12 декабря 1940 г.

Итальянская кампания в Греции поставила Югославию в трудное положение. Смогла бы Югославия и дальше следовать политике держав оси, если бы Берлин не настаивал на ее присоединении к Тройственному пакту, судить не мне. В исторической перспективе вероятность этого была достаточно мала. Рузвельт заморозил 24 марта югославские активы в США даже еще до того, как Югославия подписала пакт, и оказывал постоянное давление на нее, прибегая и к другим методам. Об этом свидетельствует в своих мемуарах Корделл Халл, бывший госсекретарь Соединенных Штатов, и югославский посол в Вашингтоне К. Фотич в своей книге «Война, которую мы проиграли». В любом случае американская поддержка, несомненно, способствовала перевороту генерала ВВС Симовича, состоявшемуся 26 марта 1941 г. всего три дня спустя после подписания Цветковичем Тройственного пакта; и хотя этот переворот в Югославии встретили с ликованием, он стал прологом к необратимой трагедии. Ни на одном из многочисленных фронтов Второй мировой войны военные действия не велись с такой первобытной ненавистью и дикостью, как в Югославии. Воевали не только с внешним врагом. Братоубийственная война вспыхнула между сербами и хорватами, кровавый конфликт возник между сторонниками генерала Михайловича и коммунистическими партизанами будущего маршала Тито.

Должно быть, Гитлеру поступала очень скудная информация о внутренней обстановке в Югославии. Он сам признавался потом графу фон дер Шуленбургу, послу Германии в Москве, что сообщение о перевороте было для него большой неожиданностью. Сначала он подумал, что это была шутка дурного тона. Его гнев, когда он понял, что это правда, не знал границ, так как это нарушало его планы в очень важном для него регионе. Нападение на Советский Союз, согласно плану «Барбаросса», планировалось на май[71]71
  На самом деле в 1941 г. из-за высокого уровня воды в реках и болотах до середины июня наступление, особенно в Белоруссии, представлялось затруднительным. Поэтому и Наполеон в 1812 г. начал вторжение в Россию 12 (24-го по новому стилю) июня.


[Закрыть]. Поэтому Гитлер отдал приказ покончить с Югославией, уничтожить не только ее армию, но и саму страну как государство. Генерал Дёме Стояи, наш посол в Берлине, был срочно командирован в Венгрию; с аэродрома он явился ко мне с требованием дать «немедленный положительный ответ» за моей подписью на просьбу не только позволить немецким войскам пройти через Венгрию, но и задействовать венгерские части в наступлении на Югославию. Основное направление удара немцев намечалось не непосредственно с территории Венгрии, но из румыно-сербского Баната. Гитлер предложил передать нам все венгерские области, которые были частью королевства Венгрия до 1919 г., ставшие впоследствии частью Королевства сербов, хорватов и словенцев.

Это письмо, с содержанием которого я сразу же ознакомил членов Тайного совета, требовало от нас принятия очень непростого решения. Мы отказались пропустить через нашу территорию немецкие войска для нападения на Польшу; мы позволили немецким войскам пройти в Румынию, полагая, что это делается в интересах нашей обороны. Теперь Венгрия становилась не только плацдармом для развертывания немецких войсковых соединений, но нас уже настойчиво склоняли к активному участию в нападении на страну, с которой мы заключили договор о мире и дружбе, ратифицированный 27 февраля, всего четыре недели назад. Гитлер был убежден, что мы охотно воспользуемся возможностью вернуть себе Южную Венгрию. Эта война, сказал он графу Шуленбургу, «будет очень популярна в Италии, Болгарии и Венгрии». Но, произнося подобные слова, Гитлер показал, насколько неверно он оценивал ситуацию, и ту же самую ошибку, несомненно, делали все немцы. Конечно, в Венгрии существовали отдельные политические группировки, и не только национал-социалистские, которые уже давно поддерживали политику Германии и которым могли импонировать слова Гитлера. Однако ответственные государственные деятели были обязаны просчитывать последствия вступления Венгрии в войну. Телеки, наш премьер-министр, вскоре после начала войны между Германией и Польшей передал мне письмо от своей свояченицы, которая побывала в Англии и Франции в августе 1939 г. и которая, благодаря ее связям, смогла узнать мнение ведущих политиков в этих странах. Германия, сказали ей, будет одерживать победу за победой в течение первых двух лет, затем ее ждет та же участь, что постигла ее в Первой мировой войне. Венгрия уже не является больше частью Австро-Венгрии, сейчас она имеет возможность действовать независимо, и она должна придерживаться нейтралитета. Эта информация только укрепила Телеки в его взглядах. Даже среди тех, кто желал победы немецкому оружию, было много таких, кто, принимая во внимание решимость Британии и ожидавшееся вмешательство в войну США, сомневался в возможности победы. Это вызывало еще большую поляризацию общественного мнения; появилось и окрепло тревожное чувство, что нас мало что ожидает хорошего в случае триумфа Германии. Горькие слова, что я услышал в Италии, могли быть вполне отнесены к Венгрии: «Если Англия победит, мы проиграем; если Германия победит, то мы окончательно проиграем». То, что другие нации могли думать подобным образом, немцы понять были не в состоянии.

3 апреля 1941 г. премьер-министр Телеки, не сумев найти иной выход из создавшейся ситуации, покончил с собой. Он осознал, что в случае отказа в просьбе Гитлера сразу же последует немедленная оккупация Венгрии. У него было мало надежды на успех некоего «правительства в изгнании». То, что попытался сделать Тибор Экхардт, эмигрировавший в Америку и основавший там Комитет за независимую Венгрию. Когда Телеки получил информацию, что наш начальник Генштаба уже достиг технической договоренности с немецким Генштабом за спиной правительства, а Лондон пригрозил Венгрии объявить ей войну, он решил расстаться с жизнью, но не сказать «да». Это означало бы пойти наперекор голосу собственной совести, имея на руках пакт, который мы только что заключили с Югославией.

Разговаривая как-то с Чиано, Телеки открыто высказался о том, чего можно ожидать от нацистов. В марте 1940 г. он спросил министра иностранных дел, умеет ли тот играть в бридж. «К чему вы это спрашиваете?» – поинтересовался министр. «Если да, то мы сможем этим заняться, когда окажемся в Дахау», – был ответ.

То, что Телеки планировал совершить самоубийство в знак протеста против давления, оказываемого на Венгрию, не вызывает сомнений. Прощальное письмо, что он написал мне, как своему другу и начальнику, было бы сегодня неоспоримым доказательством, не будь оно потеряно вместе с другой моей личной корреспонденцией. Теперь я не могу в точности воспроизвести его слова, но помню смысл того, что он написал: «Мы оказались в одной компании с законченными мерзавцами». Как премьер-министр, он чувствовал свою ответственность при заключении этого союза и тем самым отвечал за честь своей страны. «Своей смертью – эти слова я помню очень хорошо – я смогу оказать своему Отечеству последнюю услугу». Именно в этом духе англосаксонский мир воспринял смерть Телеки в то время. Спустя несколько дней Уинстон Черчилль, выступая по радио, заявил, что эта жертва не будет забыта в будущих переговорах о мире. «За столом конференции мы поставим кресло для графа Пала Телеки. Это свободное кресло напомнит всем присутствующим, что у венгерской нации был премьер-министр, который пожертвовал собой ради той правды, за которую мы теперь сражаемся». В третьем томе своих мемуаров Черчилль снова говорит о жертве, принесенной Телеки, словами, которые должны снять вину с него и народа его страны за немецкое нападение на Югославию. И добавляет: «Эта жертва оправдывает его перед судом истории. Он не мог остановить наступление немецких войск и помешать последствиям этого». О «свободном кресле» ничего не слышно, несмотря на то что, когда этот третий том был опубликован, Парижская мирная конференция уже состоялась.

Друзья Телеки, которые говорили с ним за несколько часов до смерти, склоняются к тому мнению, что телеграмма от нашего посла в Лондоне была окончательным ударом, который подвигнул его на такое решение. Телеки уже был в состоянии глубокой депрессии из-за поступавших одна за другой плохих новостей и к тому же тяжело болевшей любимой жены. Получить угрожающее послание вместо понимания со стороны его английских друзей и оказаться одному перед лицом непреодолимых трудностей было выше его сил. Угроза пока была лишь предупреждением, так как только в декабре 1941 г., и то по настоятельной просьбе Сталина, Черчилль решился на объявление нам войны.

Со смертью графа Телеки Венгрия потеряла одного из своих наиболее выдающихся государственных деятелей, а я лично – одного из самых близких мне друзей. Вполне возможно, это было трагедией Телеки, что он родился слишком поздно. Его деликатная, свойственная только ученым натура, его обширные познания и его выдающаяся способность предвидеть грядущие события позволили бы ему сыграть ведущую роль за столом переговоров во время Берлинского конгресса 1878 г. Он был не тем человеком, кто смог бы сражаться с безжалостными тоталитарными силами, которые коренным образом влияли на судьбы наций в его эпоху.

Самоубийство премьера, весть о котором, несмотря на невнятно сформулированную в коммюнике причину смерти, быстро распространилась в Будапеште, вызвало большое волнение. Вопрос о преемнике требовал немедленного решения, и 4 апреля 1941 г. я назначил премьер-министром Ласло Бардоши, бывшего до того министром иностранных дел. Мое решение основывалось не только на наличии у него опыта дипломата – он был нашим посланником в Бухаресте, и по совету Телеки я назначил его министром иностранных дел после смерти графа Чаки 27 января 1941 г., – но была более важная причина. Та, что Бардоши не примыкал ни к одной партии в стране. Я знал о нем очень мало, но он был очень популярен среди членов кабинета, а также в парламенте и вообще в кругу политиков. Мне нелегко судить о его успехах, и многое из того, что он делал, необъяснимо для меня по сей день. После войны Ласло Бардоши судили как «военного преступника». Американцы, задержав его в Австрии, передали его в руки венгерских коммунистов. Перед расстрелом он воскликнул: «Да сохранит Господь Венгрию от этого сброда!» Только тот, кто думает, что за всю свою жизнь не сделал ни одной политической ошибки, может бросить камень в Бардоши. Его героическая смерть поставила его в один ряд с венгерскими мучениками, и память о нем будет жить в сердце венгерского народа.

Со смертью графа Телеки период неучастия Венгрии в войне был завершен. Теперь наша страна оказалась втянута в военные действия.

Глава 17
Венгрия вступает в войну

Мы еще не дали официальный ответ на требование Гитлера разрешить проход немецкой армии через территорию Венгрии, как началась передислокация немецких частей на позиции в Банате в целях развертывания дальнейшего наступления. Нас просто поставили перед свершившимся фактом. Если бы мы не заняли область Бачка, которую немцы обошли стороной, то здесь, в условиях отсутствия какой-либо власти, местное венгерское население оказалось бы беззащитным перед нападениями четников, сербских партизан. После Первой мировой войны сербы селили здесь демобилизованных добровольцев, в основном черногорцев и македонцев; и вряд ли они стали бы ждать приказов расправиться с местными национальными меньшинствами.

Вместе с тем, если бы мы ответили отказом на просьбу Гитлера, то есть отказались оккупировать Бачку, немецкая армия могла бы сама занять этот неспокойный регион, чтобы обезопасить пути снабжения для своих войск у себя в тылу. Это могло означать, что немцы оккупировали бы район к югу Будапешта, расположенный между Дунаем и Тисой. Все мы понимали, что тогда с независимостью Венгрии было бы покончено, и поэтому нам надо было срочно предпринять все необходимые меры, чтобы избежать этого бедствия.

Более того, защита наших соотечественников, проживавших к югу от границы, установленной Трианонским договором, была для нас вопросом самосохранения. Но я выступал за то, чтобы поставить предел продвижению наших войск, нам было достаточно дойти до прежних границ Венгрии, и не делать ни шагу дальше.

Крах Югославии наступил очень быстро. 6 апреля войска Германии перешли югославскую границу. 8-го числа югославы совершили несколько воздушных налетов на венгерские города, включая Сегед, Печ и Кёрменд. 10 апреля было провозглашено независимое государство Хорватия. В то же самое время нам приходило множество сообщений об актах насилия, совершаемых местными партизанами в отношении венгерского населения на югославской земле. Намереваясь решительно покончить с разбушевавшейся анархией, только теперь я отдал приказ своим войскам оккупировать Бачку и защитить жизнь и собственность большого числа венгров, живущих в этой области, которые были оторваны от своего отечества в 1918 г.

В тот же день я обнародовал воззвание, в котором, конечно, не упомянул о том, что стало бы с Венгрией, если бы мы не выполнили требований Гитлера. Начиная с того момента, когда в Европе вспыхнула война, моим единственным желанием было защитить мою Венгрию, которая понесла столько тяжелых потерь в Первой мировой войне, от нового кровопролития и страданий. Я был убежден, что навязанные несправедливые решения Трианонского договора могут и должны быть исправлены без войны и кровопролития путем справедливых переговоров. Именно в этом духе я высказался в своем воззвании, напомнив, что пакт о дружбе был заключен с белградским правительством в декабре 1940 г. единственно с целью укрепить мир в Дунайском бассейне. Долгом каждого правительства является защита всех национальных меньшинств своей страны от посягательств на них со стороны национального большинства. Это было непременным условием дружественных отношений между Венгрией и Югославией. После того как к власти в Белграде пришло правительство Симовича, Югославия, увы, не выполнила своих обязательств по защите венгерского меньшинства.

24 апреля Гитлер принял меня в своей ставке. Мы обсудили военную и политическую ситуацию в Юго-Восточной Европе. Наш посланник в Москве передал нам незадолго до того достоверную информацию о нараставшей напряженности в отношениях между Германским рейхом и Советским Союзом. Он вновь начал выполнять свои обязанности в сентябре 1939 г. после восстановления наших дипломатических отношений с Россией, которые были прерваны после нашего присоединения 24 февраля 1939 г. к Антикоминтерновскому пакту[72]72
  Заключенному 25 ноября 1936 г. в Берлине между Германией и Японией, к которому 6 ноября 1937 г. примкнула Италия, в 1939 г. Венгрия, Маньчжоу-Го, франкистская Испания, в 1941 г., после нападения Германии на СССР, Финляндия, Хорватия, Дания, Румыния, Словакия и Болгария.


[Закрыть]. Вышинский, исполнявший обязанности комиссара иностранных дел, 12 апреля заявил нашему посланнику Криштофи, что Советский Союз «не находит оправданий действиям Венгрии против Югославии». Угроза была произнесена, Венгрии дали понять, что она тоже может попасть однажды в тяжелое положение и оказаться «разорванной на части».

Но Гитлер также был недоволен нами. Он хотел, чтобы мы приняли участие в войне на Балканском полуострове. Я отказался выполнить его требование, ссылаясь на опасность, исходившую от Советского Союза. Со всех сторон наш политический горизонт затягивали тучи.

В своих мемуарах Эрнст фон Вайцзеккер вспоминает о том незабываемом дне, который он и его жена провели с нами в Кендереше в начале июня 1941 г. На фоне мирного сельского венгерского пейзажа очень легко было предаться иллюзии всеобщего мира, но мы разделяли обеспокоенность наших гостей. Я все еще вижу герра фон Вайцзеккера, стоящего на краю нашего плавательного бассейна; все мы уже оделись, и его жена просит его поторопиться. Он явно медлил и ответил так: «Не думаю, что когда-нибудь настанет такой момент, как сейчас, когда меня об этом попросят снова». Как бы банально ни звучали эти слова, они были явным свидетельством его глубокой депрессии. Вероятно, он думал одинаково с графом Коленкуром, когда тот беседовал с Наполеоном накануне Русской кампании 1812 г.

Мы были в это время почти в таком же положении, что и Румыния. Григоре Гафенку, посол Румынии в Москве, доходчиво описал ситуацию, в которой мы оказались: «Разрыв отношений между Рейхом и СССР втянул Италию, Румынию, Венгрию, Словакию и Финляндию в войну против Советов… Германии удалось навязать свою волю народам, находившимся в ее власти; одних она втянула в войну, других принудила проявить солидарность… Их участие в войне на стороне Германии имело совершенно особое значение. Во-первых, это было вынужденное участие, которого невозможно было избежать. Оккупированные страны платили свой налог кровью новому хозяину Европы. Это было в своем роде защитной мерой, потому что «союзники» не желали исчезнуть навеки в той буре, что была поднята Гитлером, как это произошло с Польшей, Чехословакией и Югославией. Вступить в войну на стороне Германии означало заплатить по страховому полису, чтобы сохранить право на жизнь. Страх и покорность чужой воле – вот что было основным мотивом действий для вспомогательных войск. Участники „крестового похода“, призванные по приказу Гитлера, едва ли проявили больший энтузиазм, чем мелкие немецкие князья, которые последовали в 1912 г. за Наполеоном в Россию. Подобно им, они понимали, что победа была бы не их победой и что единственной привилегией, которую они разделят с элитными войсками Великой армии, будет честь умереть в бою».

Спасти Европу от коммунизма? Могу сказать, что мы охотно поверили бы этому, если бы Гитлер пришел в Россию как освободитель. Но аннексионистские планы, о которых было заявлено еще в «Майн Кампф», демонстрировали всю фальшь подобной иллюзии; и первые меры, предпринятые Гитлером в России, не оставляли никаких сомнений в действительных планах Гитлера.

До сих пор мы избегали тесного союза с Гитлером. Даже после 22 июня 1941 г. мы старались только следовать в русле его политики, но не сотрудничать. Немедленно после начала немецкого наступления я получил несколько написанных рукой Гитлера писем-посланий, которые я открывал с замиранием сердца. В одном из них было требование, чтобы мы объявили войну Советскому Союзу. На следующем заседании кабинета министров премьер-министр Бардоши даже не стал обсуждать вопрос разрыва дипломатических отношений с Москвой. Мы можем оправдать такое поведение в глазах Гитлера тем, объяснил свое решение Бардоши, что московское представительство является для нас источником важной информации. Когда это стало известно немецкому министру через пресс-службу министерства иностранных дел, он сразу же связался с Бардоши и довел до его сведения, что разрыв дипломатических отношений – это самое малое, что Берлин ожидает от правительства Венгрии.

23 июня было проведено еще одно заседание кабинета для рассмотрения письма Хенрика Верта, начальника Генерального штаба венгерской армии, адресованного премьер-министру, в котором было требование немедленного объявления войны. Румыния уже вступила в войну, так что Венгрия рискует быть обойденной в гонке, если она будет и дальше колебаться в своем решении; и вместо того, чтобы получить всю Трансильванию, возможно, потеряет даже те области, что ей были возвращены по Венскому арбитражу. Бардоши проигнорировал этот аргумент; он проголосовал против объявления войны и был поддержан другими членами кабинета, за исключением министра общественного снабжения без портфеля генерала Дьёрфи-Бендьела. Все же было принято решение разорвать дипломатические отношения с Советским Союзом. Но идти на большее мы не собирались.

Я послал Гитлеру ответ с сообщением о нашем решении и подчеркнул, что Венгрии не следовало объявлять ничем не спровоцированную войну Советскому Союзу. Учитывая слабость наших сил и явную несоразмерность двух государств, такое объявление войны было просто смехотворным.

26 июня пришло неожиданное известие о бомбардировке Кашши (Кошице) и Мункача (Мукачево). Было сразу же, по горячим следам, проведено расследование, которое показало, что авианалет осуществили русские самолеты. Об этом мне также сообщил генерал Верт. На осколочных фрагментах бомб была обнаружена маркировка ленинградских заводов. Это была явная провокация, и 27 июня было сделано официальное заявление: «В результате повторных воздушных налетов советской авиации, противоречащих всем нормам международного права, на венгерскую суверенную территорию Венгрия считает себя в состоянии войны с Советским Союзом».

Однако я не могу оправдать поступок Бардоши, когда он скрыл телеграмму, полученную им в те критические дни от нашего посланника в Москве. В первый раз я услышал о ней три года спустя; Бардоши под давлением неохотно признал этот факт. В телеграмме было сообщение от нашего посланника Криштофи, что Молотов обещал нам поддержку со стороны России в решении вопроса о Трансильвании при условии, что Венгрия сохранит нейтралитет. Чтобы придать веса этому предложению, наше представительство получило разрешение и дальше посылать закодированные телеграммы в Будапешт в обычном формате в течение восьми дней после 23 июня. Более того, Москва категорически отрицала, что «провокационные» авианалеты на венгерские города выполняли русские самолеты. Обещание, данное Криштофи Молотовым, было в любом случае проблематичным; великие державы всегда очень щедры, когда они стараются привлечь малые страны на свою сторону для решения своих вопросов или побудить их сохранять нейтралитет, особенно если обещанное вознаграждение предоставляется за чужой счет.

Однако опровержение Москвы оказалось правдивым, а сообщение нашего начальника Генерального штаба не соответствовало фактам. Я вынужден был сделать этот горький вывод, получив в 1944 г. информацию от Барци, парламентского секретаря премьер-министра. Он раскрыл мне детали сговора, в возможность которого я с трудом мог поверить. Барци лично знал, как происходили эти события. Он рассказал мне, что полковник ВВС Адам Круди, в чьем подчинении находился аэродром в Кашше (Кошице), письменно сообщил премьеру Бардоши, что он собственными глазами видел, как город бомбили немецкие самолеты. Но когда Бардоши получил это письмо, Венгрия уже объявила войну России. Поэтому Бардоши в своем ответном послании просил Круди хранить молчание об этом, если он не хотел личных неприятностей, и то же самое потребовал от его штаба. Полковник Круди подтвердил свое первоначальное заявление под присягой в 1946 г. во время суда над Бардоши в Будапеште.

Теоретически, в границах возможного, Круди мог ошибиться, наблюдая за тем, что происходило 26 июня 1941 г., но это невозможно по двум причинам. Во-первых, наш начальник Генштаба требовал от нас, как я уже говорил, принять активное участие в войне против Советской России, следуя требованиям Гитлера. Он был, как и Гитлер, заинтересованной стороной, поэтому была необходима «провокация». В ее отсутствие я твердо заявил Гитлеру, что не собираюсь объявлять войну России. Во-вторых, слабость русской авиации, особенно в те дни быстрого отступления русских, хорошо известна. Каждый самолет в распоряжении русских был ценен в то трудное для них время, когда они пытались остановить наступление противника. Зачем им было нужно направлять самолеты бомбить города государства, нейтралитет которого, несомненно, был на руку русским?

Таков был ход событий, которые служили фоном нашего решения о вступлении в войну против Советского Союза. Подробно рассказывая о них, я не преуменьшаю отвагу тех солдат, которые, веря в то, что защищают свое Отечество, отдали за него свои жизни в бою. Никто также не может с уверенностью утверждать, что Венгрия, даже если представить, что провокации не было, не последовала бы по тому же самому пути, что и Болгария, которая не объявляла войну Советскому Союзу. Ее выбор в итоге ничего ей не принес; Москва во время переговоров о перемирии в сентябре 1944 г. внезапно заявила, что Советский Союз находится в состоянии войны с Болгарией. Но нам необходимо знать факты, чтобы еще раз показать суть «союза», во имя которого Гитлер выдвигал нам все более тяжелые требования.

В своей книге Hungary: The Unwilling Satellite бывший американский посланник в Будапеште Д.М. Монтгомери, о котором я уже упоминал прежде, делает проницательный вывод, что в войнах, которые ведутся коалициями государств, любая воюющая нация может в одно и то же время находиться на «правой» и «неправой» стороне.

«Теперь, когда разоблачены советские империалистические планы, понятно всем, независимо от того, хотим мы признать это или нет, что, посылая свои войска против России, Венгрия сражалась на неправой стороне как союзник Гитлера, но на правой стороне как противник Советской России».

Монтгомери удивительно верно описывает наше положение в то время. У нас была причина ни желать поражения Германии, ни желать русской победы. Автор продолжает далее: «Постулат Вудро Вильсона 1917 года, что война должна привести к миру „без победителей и побежденных“, был одним из его мудрейших высказываний. Когда Россия вступила в войну, это было желанием большинства европейцев. Сегодня американцы могут спросить самих себя, обеспечила ли себе страна большую безопасность, если нашей победы было достаточно, чтобы установить демократию в Германии и осуществить надежный контроль за немецкими и японскими научными исследованиями и их производством. Но в то же время победа не смогла обеспечить двадцати нациям право на четыре основные свободы, ради которых мы, собственно, и сражались в этой войне. Ключевые слова „безусловная капитуляция“ дали возможность Сталину занять трон Гитлера и помешали нам конструктивно думать о будущем».