Текст книги "Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944"

Глава 20
Оккупация Венгрии

Я не дал фон Ягову окончательного ответа. Вопрос, принять или нет приглашение Гитлера, требовал внимательного рассмотрения. Поэтому я вызвал к себе премьер-министра, министра иностранных дел, военного министра и начальника Генштаба. Каллаи и военный министр Чатаи настоятельно советовали мне отказаться от поездки. Сомбатхейи, начальник Генштаба, и министр иностранных дел не согласились с ними. Последний указал на то, что Гитлер только что принял Тисо и Антонеску и что мой отказ может только усилить напряженность во взаимоотношениях с Германией. Как мне стало известно позднее, министр иностранных дел Гици был, однако, достаточно осторожен и подготовил телеграмму, которая должна была быть отослана его заместителю в случае, если Венгрию оккупируют; эту телеграмму действительно получили в Будапеште. Если министр иностранных дел, несмотря на свои опасения, высказался в пользу визита, это объяснялось тем, что он, понимая бесполезность сопротивления, был готов одобрить любой шаг, ведущий к компромиссу.

Я не видел большой пользы в поездке в Клессхайм, но не мог не признать убедительности аргументов в ее пользу. Решающим фактором в принятии мной решения встретиться с Гитлером была мысль о том, что в личном разговоре я могу настоять на возвращении венгерских войск, размещенных ныне за границей[89]89
  Речь идет и о тех венграх, которые прикрывали тылы немцев на Восточном фронте.


[Закрыть]. Я отправился в Клессхайм 17 марта 1944 г. в сопровождении Гици, Чатаи и Сомбатхейи.

17 марта выпадало на пятницу, а есть старое морское поверье, что никогда не следует отправляться в путь в этот день. Действительно, во время службы на море я никогда так не поступал; я всегда ожидал, когда склянки пробьют восемь ударов, оповещая о наступлении нового дня. 17 марта я не последовал своей старой привычке; я отправился с тяжелым чувством, которое вскоре оправдалось. Подробности могли улетучиться из памяти, но я отчетливо помню, как дважды я опускал револьвер в свой карман и дважды вынимал его, прежде чем выйти из вагона. Я знал, что меня не будут обыскивать, как это было принято в отношении генералов Гитлера. Но право вынесения справедливого приговора должно быть предоставлено высшему суду. Я не взял с собой револьвер.

Пока события шли своим чередом. Когда наш поезд субботним утром подъезжал к станции, Гитлер, Риббентроп, Кейтель и другие уже ожидали нас. Мне показалось, что Гитлер ссутулился еще больше и выглядел гораздо старше, чем когда я видел его в последний раз. Когда мы подъехали к дворцу Клессхайм, принадлежавшему некогда эрцгерцогу Людвигу-Виктору, брату последнего императора, я спросил Гитлера, не желает ли он, чтобы на встрече присутствовали наш министр иностранных дел и генералы, он ответил отказом.

Мы сразу же прошли в его кабинет. Нас сопровождал переводчик Гитлера Пауль Шмидт. Я не имел ничего против господина Шмидта, умного и добропорядочного человека, которому мы обязаны тем, что сохранились его записи, описывающие трагические события во время моего пребывания в Клессхайме. Меня никто не сопровождал, надобности в переводчике между мной и Гитлером не было, и я попросил его уйти. Позднее я пожалел об этом, так как не было свидетеля нашей беседы.

Чувствовалось, что Гитлеру было нелегко начать разговор. Вместо того чтобы обсудить возвращение наших войск, он заявил об итальянском «предательстве», которое поставило Германию в тяжелое положение. Поскольку Венгрия также, согласно полученной им информации, задумывается об изменении положения на фронте, он чувствует себя обязанным принять меры предосторожности, чтобы не оказаться застигнутым врасплох во второй раз.

После моей просьбы привести «доказательства» он повторил свое обвинение против премьер-министра Каллаи и наших представительств в нейтральных странах; я резко ответил, что венгры никогда не были предателями. «Без моего на то согласия не может быть никакого изменения линии фронта, о чем вы только что сказали, – заявил я. – Если вдруг события потребуют моего вмешательства, чтобы обеспечить нашу безопасность, и мне придется просить противника о перемирии, я уверяю вас в следующем. Открыто и честно я извещу немецкое правительство о проведении подобных переговоров заранее. В любом случае мы никогда не поднимем первыми оружия против наших немецких товарищей».

Разговор все продолжался, и мы оба начали горячиться. «Я не понимаю, что вы имеете в виду, говоря о „предупредительных мерах“, – сказал я Гитлеру. – Если это означает принятие военных мер, или, говоря другими словами, речь идет об оккупации независимого и суверенного государства, которое пошло на жертвы ради интересов Германии, то это будет вопиющим преступлением. Я только могу предостеречь вас от подобного опрометчивого шага, который вызовет всеобщую ненависть к вашему режиму».

Из его истеричных ответов я понял, что никакое здравое обсуждение сложившейся ситуации невозможно. Я прервал его, резко заявив: «Если все уже решено заранее, нет смысла продолжать дальше эту дискуссию. Я ухожу». Сказав это, я быстро направился к двери. Гитлер ринулся за мной.

Я вызвал своих соотечественников и рассказал им обо всем, что произошло. Мы решили покинуть Клессхайм сразу же и попросили барона Дёрнберга, распорядителя церемоний, подготовить к отправке наш поезд. Теперь я знаю то, о чем не знал тогда: «предупредительные меры» Гитлера уже были задействованы и был отдан приказ в случае моего «сопротивления» арестовать меня в Вене на обратном пути домой.

Немедленной реакцией Гитлера было, однако, желание предотвратить наш отъезд. Видимо, ему посоветовало сделать это его окружение. Внезапно раздался сигнал воздушной тревоги. Дворец скрылся за дымовой завесой, и нам сообщили, что сброшенные противником бомбы повредили телефонную связь. Вместе с этим сообщением я получил приглашение от Гитлера отужинать с ним и продолжить наши переговоры вечером. В надежде, что он изменит свое отношение, я дал согласие. Атмосферу за ужином никак нельзя было назвать сердечной. Гитлер нервно ковырял вилкой свою вегетарианскую еду, а я не был расположен вести разговоры; то же настроение, видимо, было и у остальных восьмерых приглашенных, сидевших за овальным столом в красивой обеденной зале.

После ужина завязалось несколько разрозненных дискуссий. Гитлер старался убедить Сомбатхейи, что он сожалеет о своем проекте. Возможно, все это было частью общей игры. Он даже пошел настолько далеко, что вызвал генерал-фельдмаршала Кейтеля и спросил его, нельзя ли отменить приказ об оккупации Венгрии. Кейтель ответил отрицательно, сказав, что войска уже на марше.

Узнав об этом от Сомбатхейи, я сказал Гитлеру во время нашей второй встречи: «В таком случае, я слагаю с себя полномочия регента». Тогда Гитлер принялся уговаривать меня. Он заявил, что ему всегда была близка Венгрия, – мы знаем теперь, что он поступал так не только с румынами, говоря совершенно противоположные вещи, – и не намерен нарушать суверенитет Венгрии. Он знал, что Венгрия всегда была суверенным государством, «в отличие от Богемии», добавил он, «которая входила в состав Священной Римской империи, иначе говоря, Германии»[90]90
  Чехия занимала в Священной Римской империи весьма значимое место, а при короле Карле I (1346–1378), который добился для себя императорской короны Священной Римской империи, Чехия играла ведущую роль в империи, а Прага была ее столицей.


[Закрыть]. Его военные меры, уверял Гитлер, должны были только обеспечить безопасность Венгрии. «Я даю слово, что немецкие войска будут выведены, как только будет сформировано новое венгерское правительство, которое будет пользоваться моим доверием». Я ответил, что я выскажу свое решение по этому вопросу позднее, и удалился в свои апартаменты.

Что мне было делать? Было предельно ясно, что мое возмущение не предотвратит военной оккупации, которая даст Гитлеру возможность учредить стопроцентный нацистский режим с помощью партии «Скрещенные стрелы». Прецедент итальянского разгрома, повлекшего ужасающие последствия, был своевременным предупреждением. До тех пор, пока я остаюсь главой государства, немцы будут вынуждены проявлять осмотрительность. Они позволят мне и дальше командовать венгерской армией и не смогут ввести ее в состав немецкой армии. Пока я остаюсь регентом, немцам не удастся привести к власти салашистов, целью которых было расправиться с венгерскими патриотами, уничтожить 800 тысяч евреев и десятки тысяч беженцев, которые нашли прибежище в Венгрии. Мне было бы легче сделать широкий жест и уйти со своей должности и тем самым избежать всевозможных обвинений в свой адрес, но оставить тонущий корабль, когда команде, как никогда, нужен капитан, я не мог. Более важным было для меня обещание Гитлера вывести свои войска из Венгрии, как только будет назначено угодное ему правительство.

Одна вещь была ясна для меня. Какие бы «доказательства» о наших переговорах с врагом ни приводил Гитлер, его предательская оккупация нашей страны, произошедшая после того, как он выманил меня и моих министров из Будапешта, была настолько чудовищной, что отныне мы могли считать себя свободными от любых обязательств перед нацистской Германией.

Чаша Клессхайма, однако, еще не была выпита до последней капли. Поскольку ничего не было сказано о времени отправки моего поезда, я спросил, должен ли я считать себя военнопленным. Барон Дёрнберг поспешил успокоить меня: он сказал, что дан отбой воздушной тревоге и мой поезд отправится в восемь часов вечера. Когда я готовился к отъезду, министр иностранных дел рейха Риббентроп пришел зачитать мне текст коммюнике о моем «визите». В этом документе утверждалось, что ввод немецких войск в Венгрию состоялся по «обоюдному согласию». Я гневно протестовал против этой новой лжи. «Вы могли бы также добавить, – горячился я, – что это я просил Гитлера, чтобы словацкие и румынские войска оккупировали Венгрию; ведь это было его последней угрозой». Риббентроп выкручивался, как только мог, оправдывая эти слова тем, что небольшая ложь иногда необходима. Слова, которыми в коммюнике сказано об оккупации, представляют ее не столь враждебным актом. Я понимал, что все было решено изначально, и поэтому настаивал на удалении из текста такой явной лжи. Наконец Риббентроп согласился. Однако в немецкой прессе коммюнике было опубликовано в первоначальном варианте.

В восемь часов вечера мы отправились в обратный путь. На платформе в Клессхайме я видел Гитлера в последний раз перед тем, как он покончил с собой в бункере рейхсканцелярии, избежав тем самым земного суда.

Наш поезд надолго задерживался в Зальцбурге и Линце. Я был не намерен возвращаться в Будапешт до того, как завершится оккупация. На следующее утро после нашего отъезда, в пути, посол фон Ягов пришел с известием, что его отзывают и что его преемник также едет в этом поезде и он хочет, чтобы его мне представили. Он оказался не кем иным, как Эдмундом Веезенмайером, который находился в Будапеште несколько последних месяцев. Он исполнял не только обязанности посла, но был полномочным представителем рейха. Я рассказал господину Веезенмайеру о том, как я смотрю на оккупацию своей страны. Он уверил меня, что его целью было выполнять свою миссию в полном согласии со мной. Насколько далеко он зашел в своих действиях, следуя данным ему инструкциям, и какие необратимые изменения были следствием его инициативы в последующие несколько месяцев, судить не мне. Для меня он был последним арбитром, представлявшим нацистское правительство, о чем я и сообщил позднее в Нюрнберге.

Еще когда мы только были на пути в Венгрию, доктор Веезенмайер начал обсуждать вопросы формирования нового правительства, во главе которого он хотел видеть бывшего премьера Бела Имреди. Это не подлежало обсуждению.

В Венгрию были введены одиннадцать дивизий, среди которых были и танковые; сама оккупация прошла без серьезных инцидентов. Наша общественность, даже наши офицеры и солдаты, вряд ли имела какое-либо представление о так называемой «дружбе и братстве по оружию», за этими лозунгами зияла пустота. К тому же основная часть наших войск находилась на Восточном и Юго-Восточном фронтах, и не было никого из командования, кто был вправе отдавать приказы.

Премьер-министр Каллаи встретил меня на вокзале, и, пока мы ехали к дворцу, он быстро пересказал мне, что происходит в Будапеште. Гестапо арестовало девять членов верхней палаты и тринадцать – нижней; они захватили штаб-квартиру полиции и реквизировали отель «Астория» для своих нужд. Когда мы подъехали к дворцу, мы увидели у дворцовых ворот немецкую охрану.

На встрече Коронного совета, который был немедленно созван, я кратко сообщил правительству о произошедших в Клессхайме событиях. Вслед за мной выступили лица, сопровождавшие меня. Чатаи, который разговаривал с Кейтелем, заявил, что немцы настаивали на том, чтобы регент не подавал в отставку; в противном случае они намеревались предоставить свободу действий в Венгрии словакам, хорватам и румынам. Гици, встречавшийся с Риббентропом, и Сомбатхейи, который также говорил с Гитлером, подтвердили это.

Каллаи поблагодарил меня от имени правительства и всей нации за спасение высшего командования нашей национальной армии. Он горячо просил меня не оставлять мой пост, какое бы давление на меня ни оказывалось. Мне доставило большое удовольствие слышать его, он подтвердил важность тех аргументов, которые я выдвигал в Клессхайме. Когда Каллаи выступил с просьбой принять отставку его правительства, я уверил его, что пойду на это, если только меня заставят это сделать, так как он всегда пользовался моим неограниченным доверием. Мы все прекрасно знали, что тяжелые времена еще впереди. Каллаи и его семья избежали ареста, перейдя по подземным туннелям, сохранившимся со времен турецкого господства, в наши апартаменты во дворце, откуда его уже одного вывез в своей машине турецкий посланник. Граф Иштван Бетлен также смог уйти от секретной полиции, которая была послана арестовать его. Министр внутренних дел Керестеш-Фишер и его брат, бывший глава военной канцелярии, были арестованы 20 марта.

Мне удалось отклонить предложение Веезенмайера о назначении Имреди на пост премьер-министра на том основании, что этот лидер небольшого ультраправого крыла оппозиции не имеет поддержки в стране. Более сложной задачей было найти кандидата, которого одобрил бы Гитлер и который в то же время был бы приемлем для нас. Мы подумывали о создании правительства, состоявшего из гражданских служащих, но немцы отказались принять этот план и настаивали на формировании парламентского правительства. Мой выбор в итоге пал на нашего посла в Берлине генерала Дёме Стояи. Он присутствовал на переговорах в Клессхайме, прожил много лет в Берлине и был у Гитлера персоной грата. 23 марта я принял присягу новых членов кабинета. Стояи стал премьер-министром, а также занял пост министра иностранных дел. Его заместителем стал Енё Рац. Андор Ярош стал новым министром внутренних дел, Лайош Ременьи-Шнеллер – министром финансов, Лайош Сас – министром промышленности, Антал Кундер – министром торговли и транспорта, Бела Юрчек – министром сельского хозяйства, Иштван Антал – министром юстиции и образования, Лайош Чатаи – военным министром. Рац, Ярош и Кундер принадлежали к партии Имреди; Ременьи-Шнеллер, Сас, Юрчек и Антал были членами правого крыла правительственной партии.

Следующие несколько месяцев были тяжелым периодом венгерской истории. Вряд ли стоит говорить, что обещание Гитлера вывести немецкие войска сразу же, как только будет сформировано угодное ему правительство, и прекратить вмешательство в дела венгерского правительства так и не было выполнено. Балканская армия под командованием генерал-фельдмаршала барона фон Вейхса, которая отличалась высокой дисциплиной своих солдат, действительно покинула страну. Но ее место заняли войска СС и гестапо.

2 апреля доктор Веезенмайер получил распоряжение министерства иностранных дел Германии, запрещающее мне заниматься любой политической деятельностью. Отныне Стояи и его правительство должны были выполнять все приказы Веезенмайера и немецких оккупационных властей.

Для меня приятной неожиданностью было узнать, что наши послы и дипломатические работники, аккредитованные в нейтральных странах, отказались в знак протеста против оккупации Венгрии исполнять инструкции, которые им давало правительство Стояи. Несколько послов подали в отставку и продолжали поддерживать со мной связь. Положение, в котором оказалась Венгрия, получило правильную оценку, и это выразилось в том, что правительства этих нейтральных стран отказывались давать аккредитацию послам, назначаемым правительством Стояи. Премьер-министру пришлось заменить послов, подавших в отставку, на поверенных в делах.

Я уже говорил, что, когда я писал свои мемуары, я не имел под рукой нужных официальных документов. Однако у меня сохранились копии протоколов некоторых заседаний кабинета, имевших место в период немецкой оккупации, хотя я не могу гарантировать, что в них содержится вся информация. Во время их чтения фразы «немецкая сторона требует… Кабинет выражает свое согласие» повторяются с регулярной последовательностью. Стояи предложил, чтобы парламент не обсуждал арест членов двух палат; министр внутренних дел поддержал это предложение, предупредив, что любой член парламента, который будет настаивать на рассмотрении этого вопроса, будет арестован.

Естественно, все немецкие требования о предоставлении рабочей силы, поставках продовольствия и военных материалов были выполнены. Часто выдвигались требования о формировании дополнительных воинских частей. В 1943 г. мы сформировали элитный кавалерийский корпус, в составе которого были бронетехника и моторизованная тяжелая артиллерия[91]91
  В октябре 1942 г. была сформирована 1-я кавалерийская дивизия, которая позже вошла в состав II венгерского резервного корпуса в районе Припяти (весной и летом 1944 г. оказалась под ударом советских войск (операция «Багратион»).


[Закрыть]. Я считал жизненно необходимым держать эти надежные войска в Венгрии, и я неоднократно отказывал просьбам немецкой стороны отправить их на Восточный фронт. Тогда немцы пригласили нашего начальника Генштаба Сомбатхейи в ставку фюрера. Он вернулся с твердым убеждением, что в случае дальнейших отказов нас ждут серьезные репрессивные меры. Только в мае 1944 г., с тяжелым сердцем, я отдал приказ этому корпусу выйти на наши границы, после того как Гитлер и Кейтель согласились с моим условием, что он займет позиции на левом фланге нашей армии. Конечно, эта договоренность не была принята во внимание. Корпус немецкое командование направило дальше на север, и на своем пути следования, пройдя через болота Припяти, он потерял значительную часть своей бронетехники и артиллерии. Кроме того, он был атакован советскими танками и понес тяжелые потери. Немецкий фронт начал постепенно проседать[92]92
  Немецкий фронт группы армий «Центр» уже в самом начале операции «Багратион» попросту развалился.


[Закрыть], и немецкое Верховное командование поставило перед венгерскими частями задачу прикрывать отход основных войск и сражаться до последнего солдата. Генерал-лейтенант Ваттаи не выполнил этого приказа и последовал за отступавшими немецкими частями. Наш кавалерийский корпус занял позиции юго-восточнее Варшавы.

Нацисты начали проводить открытую политику антисемитизма. Правительство Стояи вынудили отдать распоряжение, чтобы все евреи носили на одежде звезду Давида и тем самым становились гражданами второго сорта[93]93
  Они уже были таковыми после принятия антисемитских законов в 1938, 1939 и 1941 гг.


[Закрыть]. Конечно, это не было заслугой правительства, что преследование евреев и их депортация не достигли тех масштабов, что требовал Берлин. Протест примаса кардинала Шереди против проводившейся в отношении евреев дискриминационной политики был отвергнут. Министр торговли отдал распоряжение о закрытии всех еврейских предприятий. Исполнение на практике приказа о депортации было возложено на парламентских секретарей Баки и Эндре, двух известных антисемитов, которые на заседаниях кабинета часто заявляли о том, что «гуманитарные соображения» не имеют под собой никаких оснований. 7 июля Гитлер похвалил Стояи за меры, предпринятые им в отношении евреев. Однако, принимая во внимание, что многое еще предстояло сделать, Гитлер заявил, что отряды гестапо останутся в Венгрии «до тех пор, пока еврейская проблема не будет окончательно решена». Один лишь отважный и верный долгу военный министр Чатаи выступил против принятия антигуманных законов в отношении евреев. После событий 15 октября Чатаи и его жена покончили с собой.

Долгое время я не мог сопротивляться немецкому влиянию. У меня не было возможности контролировать совместные акции немцев и представителей министерства внутренних дел в Будапеште и его окрестностях. По мере того как поражение Германии становилось все более явным, немцы были вынуждены предоставить мне, хотя и не в полной мере, некоторую свободу действий. Летом мне удалось добиться отмены различного рода ограничений, наложенных на евреев. Ни на одно из бесчисленных прошений, полученных мной, я не ответил отказом. Существовали планы депортации евреев из трудовых лагерей в специальные концлагеря для их уничтожения. Только в августе до меня дошла секретная информация об этих лагерях. Именно Чатаи подал запрос на заседании кабинета министров и потребовал от нашего правительства, чтобы оно обратилось к Германии с просьбой прояснить сложившуюся ситуацию. Кабинет никак не отреагировал на это. Здесь мне необходимо сказать, что все церковные организации сделали все, что могли, чтобы оказать помощь тем людям, что оказались в беде: они выдавали им свидетельства о крещении. В этом их намерения были едины с желаниями нашего народа. Следующий шаг, предпринятый немцами, нарушал элементарное понятие о справедливости нашего народа и усиливал всеобщую неприязнь к немецкой власти. Мой сын Миклош учредил специальную канцелярию, которая поддерживала постоянную связь с Венгерским еврейским комитетом, так что я был в курсе всех событий и мог вмешаться в случае необходимости. До июня было депортировано более 400 тысяч человек. В августе Будапешт должен был быть окончательно «зачищен». 170 тысяч евреев были зарегистрированы в столице, и 110 тысяч скрывались у своих венгерских друзей. Государственные секретари Баки и Эндре планировали осуществить тайную операцию, целью которой было арестовать еще остававшихся в столице евреев и депортировать. Как только до меня дошло это известие, я приказал танковой дивизии, расположенной в окрестностях Эстергома, немедленно перебазироваться в Будапешт; одновременно я обратился к шефу будапештской жандармерии с инструкцией, как ему следует действовать, чтобы воспрепятствовать насильственной депортации. То, что эти действия спасли остававшихся в Будапеште евреев, подтвердили члены еврейских комитетов в Венгрии – доктор Шаму Штерн, доктор Эрнё Петё и доктор Карой Вильгельм в заявлениях, сделанных ими под присягой, 3 февраля 1946 г. Я располагаю фотокопиями и английским переводом этих заявлений, что подтверждает посольство Швеции в Риме.

Красный крест и миссия Валленберга по просьбе шведского короля Густава V попытались убедить Германию дать разрешение на беспрепятственный переезд евреев в Палестину; через посредство своего кабинета я оказал полную поддержку этой попытке, но все было напрасно. Доктор Веезенмайер направил протест правительству Стояни против моего вмешательства в еврейский вопрос. Тем не менее в августе я официально уведомил правительство рейха, что я предприму все возможное, чтобы предотвратить депортацию евреев из Будапешта. Так как немцы все еще продолжали поддерживать иллюзию суверенитета Венгрии, они решили предпринять следующие действия.

Акции, подобные тем, что ранее были нацелены против евреев, были предприняты в отношении польских, итальянских и иных беженцев, которые нашли в Венгрии убежище от нацистов. Были закрыты польские школы и один Польский университет, действовавшие за пределами своей страны. Жертвам этой политики я тоже оказывал, какую мог, помощь. Мои попытки были не всегда столь успешны, как, к примеру, в одном случае, когда я помешал отправке из Будапешта около сотни военнопленных. Сообщение об этом один заключенный тайно передал из тюрьмы своей жене, а та, в свою очередь, моей жене. Я приказал военным взять тюрьму в кольцо, так что прибывший транспорт не смог вывезти пленных. Как стало известно позднее, многие из них дожили до конца войны.

После настоятельного требования Германии Имреди был приглашен в мае в правительство в качестве министра без портфеля. Однако вопрос о происхождении его предков так и не был полностью прояснен. Несмотря на немецкое заявление, что документы, предъявленные на имя Имреди, были подделаны, партия «Скрещенные стрелы» продолжала утверждать, что в нем течет еврейская кровь, и отказалась сотрудничать с ним. Имреди со своими соратниками Кундером и Ярошем 7 августа вышли из состава кабинета.

Высадка союзников 6 июня во Франции была успешной. Исчезли последние надежды Гитлера на победу. В июне Стояи вернулся из ставки фюрера с новостью, что немцы ожидали, что эта совместная операция британцев и американцев потерпит полное фиаско. Одновременно продолжали наступать русские. В начале августа в разговоре с Веезенмайером я предложил направить войска в Трансильванские Карпаты. Веезенмайер ответил, что для занятия этого района численности имеющихся в распоряжении военных сил явно недостаточно.

«Вам не потребуется формировать новые подразделения, – сказал я ему. – Достаточно будет немецких войск, дислоцированных в Будапеште и окрестностях». Наш опыт в Первой мировой войне показал, что перевалы можно оборонять относительно небольшими силами.

Не берусь это утверждать, но, воспользуйся немцы моим советом, может, и впрямь русские не смогли бы выйти на венгерские равнины после того, как румыны перешли на сторону противника. Генерал-полковник Гейнц Гудериан в своей книге «Внимание, танки!» («Achtung – Panzer!») пишет, что после посещения ставки фюрера маршал Антонеску заявил о своем намерении эвакуировать румынские войска из Молдавии и отступить на линию обороны Галац—Фокшани—Карпаты. Командующий группой армий «Южная Украина» генерал-полковник Йоханнес Фриснер, получивший назначение в июле, согласился с планом Антонеску. Но Гитлер не стал слушать ни того ни другого. Он верил, что у него еще есть время для принятия решения, и, несомненно, он утвердился в своем мнении, получив не соответствовавшие реальному положению дел донесения из Бухареста. Военные и гражданские учреждения, которые неизменно в благоприятном свете представляли положение дел в Румынии, теперь не хотели признаваться в своих собственных ошибках и ничем не оправданном оптимизме. Немцы удивились еще больше, когда после драматического заявления 23 августа молодой король Михай I сместил маршала Антонеску. 21 немецкая дивизия была окружена и взята в плен[94]94
  20 августа 1944 г. началась Ясско-Кишиневская операция Красной армии (до 29 августа). Видя начавшийся разгром группы армий «Южная Украина», король Михай I арестовал Антонеску. В ходе операции советские войска уничтожили 22 немецкие дивизии и почти все румынские. Было взято в плен 208,6 тыс. пленных, в том числе 25 генералов. Количество убитых, возможно, превышает 150 тыс. Потери советских войск – 13 тыс. 197 человек убитыми, 53 933 ранеными, безвозвратно потеряны 75 танков, 108 орудий и минометов, 111 самолетов.


[Закрыть]. План «Маргарете II», разработанный на подобный этому экстренный случай, уже было невозможно реализовать из-за отсутствия боеспособных воинских подразделений.

Это дало мне возможность, которую я так долго ждал, начать действовать. События за пределами страны и в самой стране делали дальнейшее пребывание Стояи во главе правительства невозможным. 24 августа я направил парламентского секретаря премьера Барци и начальника канцелярии кабинета Амбрози к Стояи, который тогда находился в санатории, с просьбой об отставке. Стояи так и сделал – он ушел в отставку. К моему удивлению, да и многие другие политики были удивлены не меньше, полномочный представитель Германии никак не возражал против этого. Если верить Веезенмайеру, это объяснялось тем, что он хотел работать совместно со мной, а не против меня и намеревался прибегнуть к помощи партии «Скрещенные стрелы» только в крайнем случае. Мне же казалось, что решающим фактором была общая политическая и военная обстановка; имевшихся в наличии войск и пропагандистских усилий было уже явно недостаточно, чтобы продолжать и дальше политику давления, и время для переворота еще не пришло.

Все, что новое правительство могло сделать, – это спасти то, что еще можно было спасти. Я не мог принять немецкое предложение разместить на территории Венгрии оперативные соединения вермахта. Нельзя было не думать о будущем; ведь у нас были все причины опасаться того, что, если мы начнем вместе с немцами сражаться до фатального конца, победители покончат с Венгрией навсегда. В июле, еще до неожиданных перемен на фронте в Румынии, я отправил генерала Белу Миклоша со специальным посланием к Гитлеру. Он был принят 21 июля. Генерал сообщил немцам о том, о чем я уже говорил в Клессхайме: что, если Венгрии не предоставят обещанную ей помощь, она будет вынуждена выйти из войны. В конце августа, когда русские уже стояли у ворот Бухареста, Гитлер направил ко мне генерал-полковника Гудериана. Как свидетельствовал сам Гудериан, я не дал ему никаких гарантий. Ему, кажется, даже была близка наша точка зрения, так как он согласился отозвать венгерский кавалерийский корпус из-под Варшавы.

29 августа в 11 часов ночи новое правительство было приведено во дворце к присяге. Я назначил премьер-министром генерал-майора Гезу Лакатоша и министром иностранных дел генерала Густава Хеннеи. По просьбе немцев я согласился включить в состав правительства Ременьи-Шнеллера и Юрчека; с этого времени они стали информаторами Веезенмайера, сообщая ему обо всем, что происходило на заседаниях кабинета и Коронного совета.

В этот же день, 29 августа, сразу же после присяги правительства было принято решение продолжать войну против России. Нами двигало желание не дать превратить Венгрию в поле битвы, и ради этого надо было удержать южный район вокруг Белграда и перевал Дукла на севере. Слабая венгерская армия – основная часть венгерских войск находилась за пределами страны – должна была быть усилена немецкими частями в Венгрии. Всего надо было задействовать около 500 тысяч человек, которые были переброшены с фронта. Немецкое Верховное командование согласилось с этим планом, но ничего не было сделано до середины октября, и время было упущено. Когда ранее я посетил ставку Гитлера «Вольфшанце» близ Растенбурга в Восточной Пруссии, Гитлер сказал мне, что война будет проиграна, если русские выйдут на венгерские равнины. Теперь мы были накануне этого. После всего того, что он сделал с Венгрией, и после такого его обращения со мной в Клессхайме у меня уже не было необходимости выполнять обещание, данное ему там, в ставке: предварительно известить его, когда начнутся переговоры о перемирии. Но все же я поддержал его. Ради моей дружбы с немецким народом, который стал жертвой Гитлера и который, как и мы, находился под угрозой коммунистического нашествия.

Румыны повернули оружие против нас, и в своем первом обращении король Михай призвал к «освобождению Трансильвании». 26 августа, на следующий день после взятия Парижа союзными войсками, София заявила, что Болгария выходит из войны. Однако попытка Болгарии заключить перемирие с Британией и Соединенными Штатами Америки провалилась. Советский Союз, с которым до того Болгария не была в состоянии войны, сорвал эту попытку, объявив Болгарии войну. Это было наглядным свидетельством обостренных взаимоотношений между союзными державами.