Текст книги "Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944"

7 сентября мы получили сообщение о приближении [к границе Венгрии] пяти советских крупных танковых соединений. У меня собрались члены правительства, и я вызвал также Вёрёша, который сменил Сомбатхейи в апреле на посту начальника Генштаба. Мы пришли к единому мнению, что Венгрия не сможет больше оказывать сопротивление без немедленной и действенной помощи. Румыния объявила нам войну. Делегация Финляндии отправилась в Москву обсуждать условия перемирия. По моей просьбе премьер-министр Лакатош вызвал полномочного представителя Германии и немецкого военного атташе генерала фон Грайфенберга вечером после заседания кабинета и сообщил им о его решении. Сложившееся положение требовало незамедлительно задействовать для обороны пять моторизованных дивизий, иначе Венгрия не сможет продолжать военные действия.

В такой ответственный час я, как всегда, искал совета у тех людей, которые во время моего регентства показали себя истинными служителями Отечества и снискали мое доверие. Я принял все меры предосторожности, чтобы граф Иштван Бетлен смог добраться беспрепятственно из своего убежища до дворца и принять участие в заседании 10 сентября. Кроме членов правительства Лакатоша и Хеннеи мной были приглашены спикеры двух палат парламента, бывший министр иностранных дел Канья, генерал-майор Рёдер, графы Морис Эстерхази и Дьюла Каройи, бывший министр сельского хозяйства Банффи и граф Бела Телеки, представитель венгров Трансильвании. Выслушав сообщение генерала Вёрёша о военном положении[95]95
  Видимо, имеются в виду танковый и два механизированных корпуса 6-й гвардейской (с 12 сентября) танковой армии и две КМГ (конно-механизированные группы). Был также 18-й танковый корпус.


[Закрыть], граф Бетлен заявил, что дальнейшее кровопролитие бессмысленно и необходимо попытаться покончить с войной в ближайшее время. Все присутствовавшие были полностью с ним согласны.

После заседания случился один трагикомический инцидент, который несколько разрядил напряженную обстановку. Было относительно легко провести графа Бетлена во дворец. Но вот обеспечить его безопасное возвращение на тайную квартиру было не так просто. Его сразу можно было узнать по большим усам. Бетлена уговорили сбрить их, что он сразу же и сделал. Белая полоска кожи над верхней губой ярко выделялась на его загорелом лице. Моей невестке пришла в голову замечательная идея использовать ультрафиолетовую лампу, с помощью которой белый цвет сменился более темным; и верхняя губа стала одного цвета с лицом. Одетый в военную форму, в фуражке, надвинутой на глаза, он покинул город так же, как и прибыл в него, – никем не замеченным.

Чрезвычайное заседание кабинета министров 11 сентября состоялось с некоторой задержкой. Согласно протоколу, от которого у меня на руках осталась только незаверенная копия, премьер-министр Лакатош сделал следующее заявление: «Регент провел 7 сентября совещание с членами правительства, 10 сентября – с 12 тайными советниками и убедился в серьезности происходящих событий в военной и политической областях за пределами нашей страны. Он пришел к выводу, что дальнейшие жертвы бессмысленны и большое превосходство в силах Красной армии делает невозможным продолжение войны. Регент просил меня посетить его завтра и поручил мне поставить в известность правительство, что он больше не собирается ждать. Он твердо решил начать с противником переговоры об условиях перемирия. Регент желает знать от своего правительства только одно: кто из его членов готов разделить политическую ответственность за этот шаг, а кто – нет. На решение регента нисколько не повлияет ответ, который я ему предоставлю».

Затем премьер попросил присутствовавших высказаться; чтобы не повлиять на их решение, он собирался выступить последним.

Были высказаны самые различные аргументы, чтобы уклониться от принятия на себя политической ответственности; только Лакатош, Чатаи и Хеннеи высказались за перемирие. Однако правительство решило обратиться ко мне с просьбой об отставке кабинета.

Даже принимая во внимание тот факт, что Лакатош и его министры должны были помнить, что их коллеги Ременьи-Шнеллер и Юрчек сразу же доложат обо всем Веезенмайеру, их решение удивило меня. Я не скрывал своих чувств от Лакатоша и повторил, что мое решение неизменно. Я принял к сведению прошение об отставке, но попросил правительство поработать еще некоторое время.

Вскоре после этого правительство направило начальника Генштаба Вёрёша к Гитлеру, поручив ему узнать, какую помощь можно ждать Венгрии от Гитлера. Видимо, Гитлер имел полную информацию о заседаниях 7 и 10 сентября, но не верил, что правительство Лакатоша намерено продолжать войну. Вёрёш не получил никаких гарантий предоставления военной помощи.

22 сентября я отправил генерала Надаи и британского полковника Хоуи на самолете в штаб-квартиру войск союзных держав, расположенную в Казерте вблизи Неаполя. Полковника Хоуи, который бежал из немецкого плена в Венгрию, польские посредники привели к моему сыну, который тайно провел его во дворец. Он скрывался в апартаментах моего адъютанта Тошта, пока ему не пришло время лететь в Казерту.

В Казерте генерал Надаи вел переговоры с британским генералом Мейтлендом Уилсоном и Джоном Слессором, главнокомандующим ВВС 8-й армией, которые заявили, что Венгрия должна попытаться установить контакт с русскими, поскольку они сами сделать этого не могут. Радиосвязь часто прерывалась, сообщение об этом пришло к нам в искаженной форме, но, как мы смогли понять по пропускам в тексте, подобное послание уже поступило к нам через Берн. Германия вскоре узнала о полете Надаи – пилот взял с собой жену, которая привлекла к себе внимание, – хотя они не смогли догадаться, кто был с ним.

В то время как, с одной стороны, партия «Скрещенные стрелы» готовилась захватить власть, ожидая приближения своего часа, политическая оппозиция, с другой стороны, становилась все более активной и старалась установить со мной связь через моего сына Миклоша. Политической деятельности оппозиционных партий, таких как Партия мелких собственников, социал-демократы и коммунисты, не хватало единства и лидера. Социал-демократы были ослаблены после ареста в марте их главы Кароя Пейера, а его преемник Арпад Сакашич не пользовался среди членов партии особым авторитетом. Партия мелких собственников была во многом в том же положении, потеряв своего вождя Тибора Экхардта. Пришедший ему на смену Золтан Тилди, бывший священник реформатской церкви, играл более чем сомнительною роль в партии. Были также легитимисты, поддерживавшие связь с политическим подпольем, в то время как коммунисты во главе с Ласло Райком имели с ним только номинальный контакт и ждали прихода русских. Начальник полиции государственной безопасности генерал Уйсаси, известный оппонент коммунистов и тем самым не вызывавший подозрений у немцев, стал посредником в переговорах между их различными политическими группами. Среди обсуждаемых тем был вопрос раздачи рабочим оружия для охраны заводов, мостов, автомобильных и железных дорог. Наблюдать за этим должен был генерал-майор Бакаи, командующий Будапештским армейским корпусом.

11 октября я принял Тилди и Сакашича, они пришли по моей просьбе, но наш разговор не имел практических результатов.

Глава 21
Трудная судьба переговоров о перемирии. Мой арест

Я все еще колебался перед тем, как сделать последний, решительный шаг. Всегда унизительно просить о перемирии; Англия и Америка оставили нас один на один с русскими, и наше поражение переросло в трагедию.

Чувство самосохранения требовало от нас во что бы то ни стало договориться с врагом. Если кто-то захочет упрекнуть нас за это, тот должен помнить, что мы не были, как в Первой мировой войне, союзником Германии согласно заключенному с ней договору. Мы были втянуты помимо нашей воли в войну, которую Гитлер вел с захватническими целями. Сходство нашей войны и войны, которую вела Германия, было только в одном – обе наши страны сражались против коммунизма, но у Венгрии не было никаких территориальных претензий к России. Мы прекрасно понимали, что мы не могли рассчитывать на благодарность Германии, несмотря на то что вступили в войну и осуществляли поставки военных материалов, долг за которые составил 3 000 000 000 пенгё. Мы желали сражаться с коммунизмом, но лишь настолько, насколько это было в наших интересах. Мы не собирались воевать вместе с Гитлером ради его целей до последнего солдата. Когда война была практически проиграна, настало время договариваться о мире.

В конце сентября я командировал в Москву начальника венгерской жандармерии Ласло Фараго, который свободно говорил по-русски и прежде был нашим военным атташе в Москве. Его сопровождал профессор граф Геза Телеки, сын премьер-министра графа Пала Телеки, который трагически пожертвовал собой, и советник Домонкош Сент-Иваньи, представлявший министерство иностранных дел. Венгерский помещик в Словакии, имевший связь с партизанами, был посредником в подготовке их поездки.

Наши представители получили инструкции вести переговоры о перемирии по следующим пунктам: немедленное прекращение военных действий, участие войск Британии и Америки в оккупации Венгрии и беспрепятственный вывод немецких войск из Венгрии.

11 октября об этом было сообщено в Москву; дата начала переговоров еще не была определена, но это должно было послужить их основой. Однако наши планы были нарушены.

Генерал-майор Бакаи, командующий войсками в Будапеште, который разработал подробный план защиты дворца на случай немецкой атаки, был схвачен гестапо. Утром 8 октября 1944 г. он возвращался из инспекционной поездки; его задержали, когда он выходил из машины у отеля «Ритц», где были его апартаменты. После его ареста я послал сообщение в Москву по тайному радиопередатчику, который был установлен во дворце, и им пользовались мой сын Миклош и мой адъютант Тошт. Я спрашивал, возможно ли установить перемирие с 20 октября. Русские торопили ход событий. Американцы во время визита Черчилля и Идена в Москву протестовали против своего исключения из переговоров с Венгрией, и Москва надеялась поставить их перед свершившимся фактом. Русские настаивали на дате 16 октября; 14-го числа от них по радио пришло требование, что ответ должен быть дан до 8 часов утра 16 октября.

Тем временем несколько странных происшествий случилось в Будапеште. Трудно понять их взаимозависимость, и, вероятно, причину их мы так и не узнаем, так как слишком много людей занималось самой различной деятельностью, и большинство из них ничего о себе уже не расскажут. Эти бурные события не позволили нам соблюсти сроки, определенные нам русскими; и Москва, воспользовавшись этим, объявила о том, что наше соглашение не имеет никакой силы.

Гитлер узнал о наших переговорах с Москвой, а вскоре его информировали и об отъезде Фараго и его коллег. Он хотел во что бы то ни стало предотвратить заключение Венгрией перемирия, и нам стало известно о планируемых им принудительных мерах. Что касается политического аспекта, план был таким. С помощью Германии в Эстергоме должен был состояться съезд «Национальной оппозиции», который принял бы решение о моем смещении с поста регента и провозгласил бы главой государства Салаши. Выполнение военной части задуманного предприятия – захват дворца и полная оккупация Будапешта – должно было быть поручено обергруппенфюреру СС фон дем Бах-Зелевски и оберштурмбаннфюреру СС Отто Скорцени, который стал известен благодаря освобождению им Муссолини. Для поддержки Веезенмайера в Будапешт был послан доктор Рудольф Ран, бывший имперский уполномоченный в Италии. Телеграмма, в которой содержались последние инструкции Веезенмайера, была получена немецким представительством в Будапеште в ночь с 13 на 14 октября.

14 октября я принял решение, что на следующий день, в воскресенье, я обращусь к нации по радио с заявлением по поводу перемирия. Я пригласил Веезенмайера приехать ко мне во дворец в полдень 15 октября, чтобы сообщить ему о своем намерении. Сразу же после разговора с ним я должен был выйти в эфир; текст моего обращения уже лежал на столе в моем кабинете.

Я полностью отдавал себе отчет в том, что положено начало трагическим событиям. Я знал, что немцы пойдут на крайние меры, чтобы только не дать Венгрии заключить перемирие, которое, как я считал, было единственно возможным выходом. Подобно нашим финским собратьям, мы сражались с коммунистической угрозой до тех пор, пока была надежда на успех. Если я действительно желал избавить Венгрию от ужасов войны, которая может прийти на ее территорию, и гарантировать Венгрии дальнейшее существование в качестве государства, признанного победителями, теперь для этого у меня был последний шанс. Гитлер, со своей стороны, намеревался как можно дольше вести военные действия подальше от границ своей страны. Я не мог знать деталей его генерального плана, поэтому не могу сказать, были ли события этого воскресного утра его частью или нет.

Немецкая секретная служба информировала моего сына Миклоша, что посланники Тито желают с ним переговорить. Первая встреча не состоялась, так как Миклош заметил каких-то подозрительных личностей, внезапно появившихся рядом с назначенным для нее местом. Вторая встреча была назначена на раннее утро 15 октября в офисе Феликса Борнемиссы, директора венгерских дунайских доков, на площади Эшкю в Пеште. Полагая, что у посланников Тито, возможно, имеется важная информация и что переговоры состоятся во дворце, я дал на них Миклошу согласие. Мой сын отправился в город в сопровождении трех телохранителей. Он предупредил их, что они должны быть готовы вмешаться, если произойдет что-то непредвиденное или если он не вернется через десять минут. Его подозрения были оправданными; едва он вошел в подъезд, как на него напали пятнадцать вооруженных гестаповцев и начали его избивать, пока он не упал на землю и не потерял сознание. Затем его закатали в ковер и понесли к фургону, стоявшему поблизости. Однако он все же смог закричать и позвать на помощь. Произошла перестрелка, были убиты один венгр и один немец. Это похищение явно планировалось заранее; Миклош стал заложником, теперь от меня зависела его жизнь.

Новость о похищении пришла перед самым началом заседания Коронного совета, назначенного на 10 часов. Заседание началось в 10.45. Напротив меня за прямоугольным столом сидел начальник Генштаба Вёрёш; по обеим сторонам от меня сидели члены правительства и начальники канцелярий кабинета министров и военной. Здесь я обращаюсь к протоколу, в котором мои слова переданы следующим образом: «Я собрал всех членов кабинета в этот тяжелый час в истории Венгрии. Наша ситуация предельно критическая. Уже нет никаких сомнений в том, что Германия находится на грани катастрофы. Произойди она сейчас, союзные державы решат, что единственным союзником Германии продолжает оставаться Венгрия. В этом случае может случиться так, что Венгрия как государство прекратит свое существование. Поэтому я должен вести переговоры о перемирии. Я заручился обещанием, что условия, выдвинутые противником, будут приемлемыми, но уже теперь можно сказать, что, в случае если мы заключим перемирие, Германия обрушится на нас со всей яростью. Но если мы продолжим эту безнадежную борьбу, наш народ и наше Отечество окажутся в страшной опасности и просто перестанут существовать. У нас нет альтернативы. Мы обязаны начать немедленные переговоры о перемирии».

Начальник Генерального штаба обрисовал сложившуюся военную ситуацию. Войска маршала Толбухина приближались к южным предместьям Белграда. Шли бои на участке фронта между Сегедом и Чонградом, противник стремился выйти к Тисе и форсировать ее. В завязавшихся к югу от Дебрецена ожесточенных боях участвовали танковые соединения[96]96
  С Советской стороны 6-я гвардейская танковая армия и две конно-механизированные группы (Плиева и Горшкова), с другой стороны 3-й немецкий танковый корпус, 9-й венгерский армейский и 29-й немецкий армейский корпуса и др.


[Закрыть]. Вёрёш подытожил: через два дня русские могут подойти к Будапешту. Он также сообщил нам, что в 10.10 он получил категоричный приказ от Гудериана следующего содержания: «Вся территория Венгрии объявляется немецким оперативным районом. Только немецкое Верховное командование может издавать приказы на этой территории. Приказы на отступление по 1-й и 2-й венгерским армиям отменяются, на это дается 12 часов».

Практически все присутствовавшие приняли участие в обсуждении вопроса. Премьер-министр Лакатош заявил, что правительство принимает все аргументы, высказанные регентом королевства, но так как оно не поддерживает идею переговоров о перемирии, то подает в отставку. Причиной отказа было названо то, что правительство не проконсультировалось с парламентом до того, как начались переговоры о перемирии. Я ответил, что был готов сообщить Веезенмайеру о своем решении и что правом просить перемирия обладает не парламент, а я, как главнокомандующий вооруженными силами. На заключение мира требовалась санкция парламента, но вследствие оккупации и многочисленных арестов этот парламент не мог больше рассматриваться в качестве полноправного конституционного органа. Все же я попросил правительство не уходить в отставку. Все присутствовавшие, включая Ременьи-Шнеллера и Юрчека, согласились продолжить свою работу.

Доктор Веезенмайер прибыл незадолго до того, как новое правительство должно было принять присягу. Заседание Коронного совета было прервано; я принял немецкого полномочного представителя в присутствии премьер-министра Лакатоша и министра иностранных дел Хеннеи. Я выразил глубокое возмущение похищением моего сына, и, когда Веезенмайер начал отрицать, что он ничего не знал об этом, я представил ему в качестве доказательства немецкие оружейные гильзы, найденные на месте преступления. Веезенмайер попытался уйти от ответа, он даже заявил, что моего сына справедливо арестовали за связи с врагом. Позднее мне стало известно, что он был доставлен на аэродром, где его уже ждал самолет. Миклоша переправили в Вену, а оттуда – в концентрационный лагерь Маутхаузен.

Я сказал Веезенмайеру, что нами было принято решение о перемирии. Его лицо побелело, и он заговорил о том, что в фамилии Хорти есть что-то мистическое, и начал просить меня отложить это решение, хотя бы на короткое время, пока я не увижу посла Рана, который прибыл в Будапешт со специальным посланием от Гитлера. Я ответил, что готов встретиться с господином Раном, но решение, что я принял, останется неизменным. Затем я вернулся на заседание Коронного совета, а новый кабинет был приведен к присяге.

В 1 час пополудни позвонил Ран. Он пытался всячески воздействовать на меня, чтобы я переменил свое решение. Я мог только ответить, что о стремлении Венгрии к перемирию уже было сообщено по радио. Текст с моим обращением был передан на радиостанцию сразу же после отъезда Веезенмайера, и он был зачитан в час дня.

Видимо, Веезенмайер не сказал Рану о сути нашего разговора. Ран выразил удивление и говорил о военных опасностях, которые могут грозить немецким войскам в случае выхода из войны венгерской армии. Выступая с венгерской мирной инициативой, я ориентировался скорее на пример финнов, чем румын; и поэтому я был готов обсуждать меры предосторожности, которые нужно было предпринять для того, чтобы русские войска не ударили в тыл немецким частям. Однако я не мог дать Рану необходимых гарантий.

Я еще раз вернулся на Совет, и в протоколе сохранилась моя краткая реплика, произнесенная в данный момент: «Я уже информировал господина Рана, что он приехал слишком поздно, и я уже просил противника о перемирии. Для нас наступают сложные времена, но этот шаг должен быть сделан. Я сжег свои корабли. Я сожалею, что так усложняю работу членам правительства».

Затем я пожал руки всем присутствующим и покинул палату Совета.

Партия «Скрещенные стрелы» восприняла мое обращение по радио как сигнал продолжить подготовку к захвату власти. Одно из первых зданий, которое они захватили с помощью немцев, была радиостанция. Салашисты выступили по радио с обращением якобы от имени Вёрёша, начальника Генштаба, с целью опровергнуть сказанное мной ранее. Цель была достигнута. Мои военные приказы еще не пришли в войска, и воцарился сплошной хаос. Две армейские части, еще остававшиеся в Будапеште, перешли под командование салашистов. Бакаи был арестован, а его заместитель Аггтелеки просто исчез. Неизвестно и по сей день, как подпись Вёрёша появилась под фальшивым обращением. Вёрёш лично уверял меня, что он не имел никакого понятия о том, что делалось от его имени.

Невозможно описать, что творилось в Будапеште. Многие после моего радиообращения могли вздохнуть с облегчением после стольких дней гнетущей неизвестности. Были освобождены некоторые политзаключенные. Подпольное движение приступило к выполнению своих планов. В то же самое время не проходил страх перед возможными немецкими репрессиями; немцы быстро послали несколько танков «Тигр» на патрулирование улиц. Те, кто надеялся на перемирие, теперь пришли в отчаяние от приказов Вёрёша, но, что это лжеприказы, они об этом не знали. В этой страшной сумятице тем, кто поддерживал салашистов, удалось достичь своих целей. Днем по радио прозвучала первая речь Ференца Салаши под гром победных венгерских и немецких маршей.

Дворец оказался в осаде. Подходы к нему были заминированы, случайно немецкое посольство, расположенное поблизости, оказалось также в изоляции. Как нам стало известно ночью, атака немцев на дворец была назначена на ранние часы утра 16 октября.

Мы были в полной боевой готовности, когда доложили о прибытии генерал-лейтенанта Ваттаи, начальника военной канцелярии, и Амбрози, начальника канцелярии кабинета. Они пришли передать мне послание фюрера, в котором он «предлагал» предоставить мне безопасное убежище, но только при условии, что я уйду в отставку, сложу свои властные полномочия и сдам дворец. Я ответил отказом на это «предложение» и заявил, что не надо меня больше беспокоить подобными просьбами.

Вскоре после этого к моей снохе явились какие-то два незнакомца вместе с адъютантом Тоштом и пытались заставить ее уговорить меня принять «предложение». Моя сноха, как и мой сын Миклош, всегда помогала и поддерживала меня в трудную минуту, и особенно в эти дни стала моим неутомимым помощником, и она не хотела даже разговаривать с ними. Все их попытки ни к чему не привели, даже угроза немедленно атаковать дворец.

Адъютант Тошт настоятельно просил ее одуматься и говорил ей: «Подумайте хотя бы о безопасности своей семьи, о своем сыне. Сделайте это ради собственного блага». Она резко оборвала разговор, сказав, что ей не пристало как-то влиять на меня.

В ожидании атаки я отослал свою жену, сноху и внука в 4 часа утра под охраной в резиденцию нунция, который в прошлом уже предлагал предоставить нам убежище.

Однако какой смысл был в том, чтобы доводить дело до перестрелки? Перед лицом превосходящих сил противника в людях и артиллерии – мы не могли ничего противопоставить их танкам – преданная нам наша личная охрана погибла бы в бою. Хотя я и не смог достичь своей цели и принести мир Венгрии, мое радиообращение свидетельствовало всему миру – Венгрия не смирилась с оккупацией. Но я не хотел, чтобы ради меня гибли люди. Поэтому я отдал приказ прекратить сопротивление. Мой приказ не дошел до одной части, располагавшейся в дворцовом парке, которой командовал сын бывшего премьера Каллаи. Началась перестрелка, и были убиты четверо немецких солдат. Андраш Каллаи был взят в плен и отправлен в Дахау.

Незадолго до 6 часов утра появился Веезенмайер и попросил меня прибыть в отель «Хатвань», чтобы «не расстраивать себя, наблюдая за штурмом королевского дворца». Это, подумал я, было мягкой формой ареста. После моего приезда в отель «Хатвань», где находился штаб СС, доктор Веезенмайер сказал: «Здесь ваша светлость находится под защитой фюрера».

Я ответил, что я не ищу ничьей протекции и я не считаю, что имею в ней нужду в своей стране. Доктор Веезенмайер уставился на меня в изумлении. Мои слова были непонятны ему, как его поведение было непонятно мне.

Значительно позднее, только осенью 1947 г., я получил объяснение нашего взаимного непонимания. Мне поступила информация от человека, чьего имени я не могу назвать, но в надежности и правдивости которой я был уверен. Основываясь на ней и на показаниях свидетелей на суде над Салаши в Будапеште в феврале 1946 г., можно полагать, что события той ночи с 15 на 16 октября выглядели следующим образом.

В 11 часов 15 октября Амбрози, начальник канцелярии кабинета министров, и Ваттаи, начальник военной канцелярии, направились в офис премьер-министра, где в то время проходило совещание премьера Лакатоша с министрами Иваном Раковски, Густавом Хеннеи, Лайошем Чатаи, бароном Петером Шеллом и парламентским секретарем Иштваном Фаи. Ваттаи заявил, что жизнь регента находится в опасности. Единственная возможность спасти его и его семью – это обеспечить им протекцию Германского рейха. Премьер согласился с тем, что если это действительно так, то это обязанность Ваттаи предложить этот выход регенту. Ваттаи высказал свою готовность поступить таким образом; он ушел вместе с Амбрози и вернулся один в полночь. Министры все еще продолжали заседать. Он сказал им, что принес ответ регента: «Его сиятельство согласился с предложением. Он выдвигает только одно условие, что он возьмет с собой ближайших сотрудников, чтобы они не пали жертвой мести со стороны партии „Скрещенные стрелы“. Ваттаи затем перечислил их имена: Амбрози, Лазара и себя. Премьер Лакатош, который не видел причины сомневаться в том, что это был действительный ответ регента, взял на себя труд сообщить об этом в немецкое посольство. Это дало толчок дальнейшим событиям. Немцы исходя из того, что им сообщил премьер-министр, полагали, что регент капитулирует к полуночи, и как правитель государства, и как главнокомандующий. Премьер Лакатош взял на себя роль посредника при отречении, которое должно было состояться днем 16 октября. Как он полагал, капитуляция требовала официального отречения».

Эти сведения проясняют для меня резкую перемену в отношении ко мне. Они показывают, что премьер Лакатош действовал на основании ложного заявления Ваттаи, сделанного им в полночь при второй встрече. Что заставило Ваттаи принести такой «ответ», который я никогда не давал? Более того, он явно противоречил моим открыто выраженным взглядам. Я могу объяснить его поведение только тем, что Ваттаи, который всегда был верен мне, пошел на этот подлог, чтобы спасти мою жизнь и мою семью.

Эта информация также согласуется с немецкими официальными заявлениями. Согласно им Лакатош в час ночи звонил в немецкое посольство, которое было эвакуировано до начала боев. Он говорил с советником Файне, который сразу же связался с Веезенмайером. Ночью фюреру неоднократно срочно звонили, чтобы получить от Гитлера окончательные указания касательно условий моей предполагаемой капитуляции. Согласно немецким источникам, Гитлер согласился и Лакатошу лично сообщил об этом Файне в полтретьего утра. Его просили прийти в немецкое посольство как можно быстрее и оттуда направиться с Веезенмайером во дворец; я должен был покинуть дворец до 6 часов утра, так как не было известно, успеют ли отменить приказ об атаке, назначенной на это время. В ставке фюрера считали, что мирного решения достичь уже не удастся.

Мне были выделены две комнаты в штабе СС. Охрана была в коридорах, один эсэсовец находился в моей комнате. Когда я намеревался принять аспирин, он вырвал лекарство вместе со стаканом воды из моих рук, видимо подумав, что я собираюсь покончить жизнь самоубийством.

Со мной были Лакатош, Ваттаи и Тошт. Спустя какое-то время вошел немецкий офицер и сообщил, что «премьер-министр желает поговорить с вами». Крайне удивленный, я прошел в соседнюю комнату и увидел Ференца Салаши! Он обратился ко мне, подняв руку в нацистском приветствии, с просьбой назначить его премьер-министром. За все годы своей долгой службы мне никогда не встречался человек, просивший назначить его на должность. Я посоветовал Салаши обратиться за этим к немцам, если они еще не сделали этого. «Поскольку я здесь заключенный, – добавил я, – я не могу исполнять свои официальные обязанности, но в любом случае вы самый последний человек, которого я мог бы назначить на эту должность». Это открыто выказанное пренебрежение к нему не обескуражило Салаши, и он предпринял еще одну попытку в этот же день, получив, конечно, такой же ответ.

Медленно тянулись однообразные мрачные часы. У каждого из нас были свои печальные мысли. Никто из нас не притронулся к принесенной нам еде. Я вскоре удалился в свою комнату. Внезапно я услышал в соседней комнате выстрел. Тошт резко поднялся со стула и прежде, чем другие могли понять, что происходит, выстрелил в себя и упал, истекая кровью. Я потерял одного из наиболее преданных мне офицеров; нет сомнения, что он предпочел самоубийство длительному заключению, и, вероятно, он боялся на допросах в гестапо выдать других.

Так как я не взял с собой личных вещей, я попросил отвезти меня во дворец за ними. В 6 вечера советник Файне пришел сопровождать меня. Я был готов увидеть следы обыска, но страшный беспорядок превосходил всякое воображение. Люди Скорцени удобно развалились на обитой парчовой тканью мебели. Дверцы шкафов, распахнутые настежь, выдвинутые ящики столов были разбиты. Мои комнаты уже были разграблены, и эти варвары успели попользоваться всем, что казалось им ценным, – от ювелирных украшений моей жены до вещей прислуги. Один комичный эпизод отчасти сгладил неприятное впечатление. Когда я подходил к ванной комнате с намерением забрать бритвенный прибор, дверь открылась, и вышел человек в моем домашнем халате. Он только что принял ванну. Комнаты моего погибшего сына Иштвана и похищенного сына Миклоша также были разграблены.

Я сказал моему старому слуге, какую одежду, белье и те вещи, что еще остались неразворованными, следует упаковать. Когда я еще находился в ванной комнате, а рядом стояли три охранника, вооруженные пистолетами-пулеметами, внезапно появились Лакатош с Веезенмайером. Лакатош вручил мне листок бумаги, на котором было отпечатано объявление на немецком о моем отречении и назначении Салаши премьер-министром.

Я быстро просмотрел весь текст и обнаружил под ним напечатанные слова: «Подписано, Хорти». Я вернул листок Лакатошу и спросил его: «Что это такое? От меня ждут подписать это?» Лакатош ответил утвердительно. В ответ на это я сказал, что он должен знать, что Салаши дважды просил меня в тот день о назначении и что я дважды ему отказал. Я посчитал, что разговор окончен, и продолжал упаковывать вещи. Лакатош склонился ко мне, явно чувствуя себя неуверенно, и тут я понял, что он не понимает моего поведения. Я спросил его, почему он хочет, чтобы я подписал документ. Конечно, в ответ на прямой вопрос Лакатош мог бы просто посоветовать мне не подписывать его. И вот тогда он признался, что идет речь о жизни моего сына.