Текст книги "Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944"

Глава 19
В поисках выхода

Сведения, которые я получил от своего сына Иштвана с Восточного фронта незадолго до его гибели, в мрачном свете представляли сложившуюся ситуацию. Тупиковое положение под Сталинградом[80]80
  20 августа 1942 г., когда погиб Иштван Хорти, положение немцев было совсем не тупиковым – они наступали, 21 августа установили свои флаги на обеих вершинах Эльбруса, 23 августа вышли к Волге севернее Сталинграда. В сентябре—октябре за город шли жестокие бои, и только 19 ноября 1942 г. Красная армия перешла в контрнаступление.


[Закрыть] и поражение у Эль-Аламейна[81]81
  Под Эль-Аламейном британцы, имея подавляющее превосходство в живой силе и технике, смогли вынудить Роммеля начать отступление 4 ноября 1942 г.


[Закрыть] были явным свидетельством коренного перелома в ходе войны[82]82
  В конце ноября 1942 г. перелом в войне после окружения 6-й немецкой армии под Сталинградом и разгрома ее союзников на флангах проявился явно.


[Закрыть]. В самой Германии, и в еще большей степени за границами страны, вера в ее победу стремительно таяла. Повсюду, не исключая Германии, люди начали говорить о возможности окончания войны. Муссолини пытался убедить Гитлера, что ему необходимо заключить мир со Сталиным; неизменный ответ на этот часто повторяемый совет был стереотипным: «Восточный фронт – это чисто военная проблема».

Назначение Каллаи премьер-министром принесло с собой перемены в политическом курсе страны, которые были тесно связаны с общими изменениями в мировой обстановке, как в военной области, так и политической.

10 марта 1942 г. я поручил Миклошу Каллаи, ведущему политическому деятелю нашей страны, принять дела у Бардоши. Иностранцы были склонны считать рельефно выраженные черты его внешности – высокий лоб, кустистые брови, выдающиеся скулы, орлиный нос и твердый подбородок – характерными для облика венгра. Каллаи, несомненно, воплощал в себе традиции нашей нации, которая, окруженная враждебными инородными народами, на протяжении веков была вынуждена бороться за самосохранение.

Находясь на должности министра сельского хозяйства, Каллаи сделал много полезного для страны, но, только став премьер-министром, он в полной мере нашел применение своим талантам. Каллаи был прозорливым и проницательным политиком; к тому же перед лицом непреодолимых обстоятельств, когда уже, казалось, ничто не в силах ему помочь, он мог предпринять необычный ход, сбив с толку противника.

Каллаи поставил перед собой, как премьером, цель вновь добиться для Венгрии свободы действий и, если будет возможно, неучастия в войне. Бремя войны становилось непосильным. Мы отдавали себе отчет в мощи нашего восточного соседа, которая была следствием исторического развития и географического положения. Но мы также начинали испытывать все большую неприязнь к тоталитаризму Третьего рейха и все больше уважать державы Запада и ценить их демократические формы правления. Напряженность внутриполитической ситуации в Венгрии нарастала. Ультраправые в парламенте, представленные бывшим премьером Бардоши и Имреди и их сторонниками, а также приверженцы партии «Скрещенные стрелы» требовали и дальше продолжать войну. В то время как левое крыло, к которому относились члены Партии мелких хозяев во главе с Байчи-Жилински, а также социал-демократы требовали, более или менее открыто, выйти из войны. Вдобавок ко всему, появились первые прокламации находившихся в подполье коммунистов.

Каллаи принял во внимание все эти политические разногласия, одновременно делая вид, что он продолжает проводить политику своего предшественника. Между ним и мной установилось негласное соглашение, что он будет иметь свободу действий и не сообщать мне в деталях о принимаемых им мерах. Они заключались в том, чтобы, продолжая поддерживать наши отношения с гитлеровской Германией, способствовать большему сближению с англичанами и американцами, но не с Советским Союзом. Это был сложный вопрос и, принимая во внимание политику Рузвельта в отношении Сталина, неразрешимый. В результате тайного соглашения, заключенного нами с западными державами, что мы не будем обстреливать их самолеты в небе Венгрии, они не бомбили наши города. В какой-то степени это было на руку немцам, так как важные железные дороги и заводы продолжали беспрепятственно функционировать. Летом 1942 г. мы впервые установили контакты с Великобританией; прошло больше года, прежде чем начались переговоры, ответственность за проведение которых взяли на себя Каллаи и начальник Генерального штаба Сомбатхей.

В июле 1942 г. Гитлер принял Каллаи в своей штаб-квартире для обсуждения военных вопросов. Наш премьер поднял вопрос венгеро-румынских отношений. Гитлер посчитал, что мы уклоняемся от главной повестки встречи. Не одобрял Гитлер нашего повышенного внимания, когда шла война, к реформе верхней палаты нашего парламента и другим внутренним проблемам страны. Когда наш премьер в своей речи, произнесенной 17 декабря 1942 г., говорил о важности «требований национального суверенитета и независимости Венгрии», его посыл был достаточно ясен. Это его заявление вызвало еще большее недоверие Гитлера к Каллаи, которое он испытывал к нему еще с момента его избрания.

Во время моего визита в Клессхайм, состоявшегося 16–18 апреля 1943 г., я явственно ощутил экзальтированное состояние Гитлера. Незадолго до моего приезда Муссолини вместе с Бастианини, преемником Чиано на посту министра иностранных дел[83]83
  Бастианини был назначен унтер-секретарем министерства иностранных дел, а министром стал сам Муссолини.


[Закрыть], и румынским маршалом Антонеску посетили Гитлера и открыто заявили ему, что он должен начать переговоры о мире. Потеря всей Северной Африки была неизбежна, и Муссолини, чувствуя, что близок час вторжения на Сицилию, настаивал на том, что державы Оси должны договориться со Сталиным. Антонеску, со своей стороны, предлагал сосредоточить все силы на Восточном фронте, а затем договориться с западными державами. Истерические припадки Гитлера только усиливались, когда он слышал эти «пораженческие» (привычное выражение нацистов того времени) речи. После предпринятых им усилий вдохнуть в них веру в победу его возбуждение к тому времени, когда прибыл я, прошло, и, вне сомнения, это сказалось на том, как он принял меня. Даже Геббельс, который всегда был плохо расположен ко мне и к Венгрии, записал в своем дневнике: «Фюрер не жалел слов и указал Хорти, насколько ошибочна была его политика… Фюрер был очень искренним». Что ж, Геббельс не присутствовал при том разговоре, который был исключительно частным, и невозможно представить, что ему рассказали, как я храбро отвечал на обвинения и требования Гитлера.

Гитлер заявил, что венгерские войска плохо сражались во время предыдущего зимнего русского наступления. На что я ответил ему, что даже лучшие войска не могут противостоять противнику, превосходящему в числе и оружии, что немцы обещали нам бронетехнику и артиллерию, но не поставили их и что тяжелые потери наших войск являются лучшим доказательством их высокого морального духа. Тогда Гитлер стал поучать меня, как следует решать еврейский вопрос. Он кричал, что «евреев следует уничтожать или отправлять в концентрационные лагеря». Я не видел причины, почему мы должны капитулировать перед Гитлером и менять наше отношение к этому вопросу. В октябре предыдущего года мы ввели особый налог на еврейский капитал, своего рода «военную контрибуцию», и ограничили право евреев на владение землей. Несмотря на то что эти меры были предприняты правительством Каллаи, Гитлер продолжал его чернить; офицер обвинил премьера в пораженческих настроениях и потребовал смещения Каллаи с поста премьер-министра. Я категорически отказал ему в этом и попросил Гитлера воздержаться от вмешательства в наши внутренние дела. Премьер-министр и, прежде всего, глава государства имеют право получать информацию о взглядах своих оппонентов с помощью всех имеющихся в их распоряжении средств.

Во время нашей беседы во второй половине дня Гитлер смог в большей степени контролировать свои чувства. Мы обсуждали, среди прочего, роль немецкого фактора в общественной жизни Венгрии, и я откровенно сказал ему, что в последние годы дружеские отношения между венграми и немцами значительно ухудшились из-за вмешательства немецких официальных учреждений в венгерские дела. Здесь Гитлер снова вспомнил о Каллаи и сказал, что его следует отправить в отставку «в интересах германо-венгерской дружбы». Я вновь возразил ему: «Я не вижу никакой причины для его отставки». Гитлер, вероятно, был под воздействием иллюзии, что его доктрина о Lebensraum, «жизненном пространстве», давала ему право решать, кого можно назначить премьер-министром суверенного государства-союзника, а кого нет.

Мы холодно расстались без всякого намека на дружеские отношения, и не было опубликовано никакого совместного коммюнике; те его варианты, что появились в Берлине и Будапеште, значительно расходились друг с другом. Что касается реальных намерений Гитлера, то мы должны вновь обратиться к Геббельсу, как наиболее надежному свидетелю. После его заявления о «гуманитарном подходе» к еврейскому вопросу он написал в дневнике: «В результате фюрер пришел к выводу, что все эти ничего не значащие малые нации, все еще продолжающие существовать в Европе, должны быть ликвидированы как можно скорее». И это должны сделать немцы, которые могут считать, что им повезло, что «во вновь отстроенной будущей Европе» им не придется опасаться в качестве «серьезных соперников» итальянцев. Никто иной не мог бы высказать все это столь конкретно прямо в лицо мне и каждому венгру. Но в этом не было необходимости, намерения Гитлера были достаточно ясны.

Мы еще не знали в то время, что даже западные демократии не захотят или не смогут предотвратить «перекройку» Европы Сталиным на подобных или даже более радикальных принципах, но уже под новым руководством. В воспоминаниях Корделла Халла упоминается замечание, сделанное Рузвельтом 12 февраля 1943 г., что все страны, сражавшиеся на стороне Германии, согласно решению конференции в Касабланке ожидает одна судьба – безоговорочная капитуляция. В июне в передовой статье лондонской «Таймс» о мирных инициативах Венгрии это было еще раз подтверждено. На Тегеранской конференции в конце ноября – начале декабря 1943 г. и позднее Британия высказывалась за открытие второго фронта на Балканском полуострове, предприняв для этого отвлекающий маневр с якобы вторжением во Францию. Я твердо убежден, что открытие фронта на Балканском полуострове в 1943 г., приняв во внимание зависимость Германии от румынской нефти, венгерских бокситов и югославской железной руды и от поставок продовольствия из стран Юго-Восточной Европы, значительно ускорило бы окончание войны. Я признаю, что мы не могли и подумать, что Великобритания полностью откажется от защиты своих интересов в нашей части Европы. Случилось так, что наше правительство без моего ведома установило радиосвязь со штаб-квартирой войск союзных держав в Каире. Еще до моего визита в Клессхайм премьер-министр Каллаи посетил Муссолини в Риме и сделал ему предложение предпринять совместные действия, объединив усилия трех стран – Италии, Венгрии и Румынии, и, возможно, привлечь к ним Грецию и Турцию. Однако Муссолини предпочел подождать и посмотреть, как будут развиваться события, и только тогда начать действовать; вероятно, он считал, что попытка союзников высадиться на Сицилии будет отбита. Спустя несколько месяцев дуче был свергнут его ближайшими соратниками – Большим фашистским советом с помощью Бадольо и итальянского короля.

В Будапеште никто не сомневался в скором переходе Италии на сторону союзников. Казалось, высадка десанта на побережье Далмации была неизбежна. Эти ожидания не сбылись, и немцы воспользовались возможностью стабилизировать свое положение в Италии. Когда 8 сентября Италия капитулировала, они ожидали немедленного захвата Рима союзниками, а возможно, и десанта в районе городов Пиза—Специя.

Является неоспоримым фактом, что требование о «безоговорочной капитуляции», выдвинутое Рузвельтом в Касабланке и поддержанное Черчиллем, заставило Гитлера продолжать войну еще в течение почти двух лет, хотя уже было ясно всем, что поражение неизбежно. Сама возможность капитуляции, мысль о том, что придется сдаться на милость врага, побуждала немецкий народ и немецкие войска сражаться с мужеством отчаяния. Даже в нашей стране некоторые политики, зачастую из чувства противоречия, понимая, что они зашли слишком далеко, чтобы было возможно отступить, или же из боязни прихода коммунистов в первый раз потребовали предоставить все наши ресурсы в пользу Германии. По просьбе Каллаи 4 мая я продлил работу парламента на неопределенное время, но это не помогло прекратить агитацию ни со стороны ультраправых, ни со стороны ультралевых партий и групп. Независимая партия мелких собственников предъявила 31 июля 1943 г. меморандум, в котором содержалось требование «сделать все возможное, чтобы вернуть Венгрии независимость, свободу и нейтралитет в войне», и если будет необходимо, то и выступить на стороне Британии. 2-я венгерская армия под командованием генерала Яни вернулась с Восточного фронта в Будапешт[84]84
  В Будапешт мало кто вернулся. Только с 12 января по 9 февраля 2-я венгерская армия потеряла 148 тыс. человек убитыми, ранеными и пленными, была потеряна почти вся техника.


[Закрыть]. Я вместе с правительством полагал, что было бы желательно иметь на всякий случай под рукой наши военные части. По этой причине я отказал Гитлеру в его просьбе послать три венгерские дивизии на Балканы, где нарастало сопротивление партизан немецким войскам, но уступил его настоятельному требованию оставить отдельные части в России для обеспечения коммуникаций[85]85
  Охрана железных дорог, борьба с партизанами. Для этого Хорти выделил от 6 до 9 дивизий. Венгры прикрывали немецкие тылы и продолжали зверствовать в отношении мирного населения. Так, в одном только городе Кобрин венгры убили 7 тыс. человек, а лишь в 12 районах Черниговской области – около 39 тыс. мирных граждан. Всего же сотни тысяч расстрелянных, сожженных заживо, убитых и замученных венграми иными способами советских людей.


[Закрыть].

Премьер-министр Каллаи также исполнял обязанности министра иностранных дел. По его предложению я назначил Енё Гици министром иностранных дел 24 июля 1943 г. и Андора Сентмиклоши его парламентским секретарем. Гици был близок Каллаи и мог принять на себя огонь немецкой критики.

Отношения с Берлином ухудшались с каждым месяцем, на это влияли публикации в иностранной прессе о сближении Венгрии с нейтральными странами и ее усилиях добиться сепаратного мира, что было неверно. Сепаратный мир был невозможен, поскольку наши границы располагались на слишком большом расстоянии от границ западных держав. Несомненно, именно в связи с этими сообщениями в прессе Риббентроп в конце года отправил своего специального представителя с секретной миссией в Будапешт. Информация, которую предоставил ему германский посол в Венгрии фон Ягов, показалась ему недостоверной. Немецкий представитель доктор Эдмунд Веезенмайер для прикрытия своей политической деятельности представлялся как специалист, интересовавшийся вопросами добычи нефти в Венгрии; он поддерживал контакты с бывшим премьер-министром Имреди и его ближайшим окружением. Мы не привыкли к этим неофициальным методам дипломатии, и я потребовал и добился отзыва Веезенмайера. Это дело и другие вопросы я обсуждал с фон Папеном, немецким послом в Анкаре, который принял приглашение принять участие в охоте в декабре. Я показал ему документ, который Немецкий союз выслал Нойбахеру, немецкому представителю на Балканах. Это был план раздела Венгрии на этнические административные единицы и инкорпорирования их на федеральной основе в национал-социалистский рейх. Фон Папен знает, что я не делал из этого секрета, когда излагал свое мнение немецкой стороне. Позднее меня обвинили, как мне стало известно, в том, что я вел секретные переговоры за спиной немцев. После войны сын фон Папена был так любезен, что предоставил мне копию письма, которое его отец выслал в декабре 1943 г. Веркмайстеру, немецкому поверенному в делах в Будапеште. Фон Папен написал, что, по его мнению, можно многого добиться, если восстановить сердечные отношения с Венгрией. По его словам, убеждение, что мы были в одной и той же лодке и должны были вместе или выплыть, или пойти ко дну, было всеобщим. Так же как чувство отчаяния и страха перед будущим, особенно когда победа при помощи оружия более уже не считалась возможной. В своем письме он также констатировал, что то же самое сообщают те осведомители, которых Венгрия имела за рубежом. Я часто обсуждал с ним этот вопрос и утверждал, что их деятельность полезна, от них мы получаем ценную информацию, поскольку для Венгрии важно знать, как смотрят на ситуацию американцы и англичане. 12 декабря американский государственный секретарь Корделл Халл сделал «предупреждение» правительствам Венгрии, Болгарии и Румынии; он заявил, что им придется почувствовать на себе последствия того сокрушительного поражения, которое Объединенные Нации готовятся нанести Германии.

Но каким образом могло быть восстановлено взаимное доверие между нами и гитлеровским правительством после того, как Венгрия оказалась в нацистском списке стран, потерявших доверие? В планах реорганизации Европы, независимо от того, какую они примут форму, в любом случае нас ожидает судьба вассального государства. Для нас же, твердой решимостью отстаивавших право Венгрии на независимость, был невозможен любой компромисс.

Эта задача представляется простой сейчас, а в то время она таковой не была. Сложность нашего положения привела к ожесточенному столкновению мнений в нашей стране, и невозможно скрыть тот факт, что каждый, кто занимал ответственный пост, переживал свой внутренний конфликт. Правое крыло правительственной партии в феврале 1944 г. направило официальное обращение к премьер-министру, в котором выражалось сомнение в том, что Британия уже выиграла войну. Победа коалиции вражеских государств, как было справедливо отмечено в обращении, не отменяет коммунистической угрозы. «Если Германия потерпит поражение, коммунизм триумфально победит, и тогда горе всей Европе».

Ситуация, сложившаяся в Южной Италии, привела к низложению короля Виктора-Эммануила III; в Югославии британцы отказались от поддержки Михайловича и признали Тито; Россия разорвала дипломатические отношения с польским правительством в изгнании. Все эти факты не внушали оптимизма, от них было нельзя просто отмахнуться, хотя левая оппозиция, подвергшаяся резкой критике в обращении, просто проигнорировала их. Авторы обращения сильно навредили себе, настаивая, что немецкие войска должны, по крайней мере, оставаться на своих оборонительных позициях в нашей стране, независимо от своего статуса – оккупантов или союзников. Именно этого наше правительство и я непременно хотели избежать. Невозможно было принять немецкий курс, как называли его некоторые политики, и потому, что он готовился к «окончательному решению» еврейского вопроса: это означало, что мы должны были согласиться на уничтожение около 800 тысяч евреев[86]86
  Численность евреев в Венгрии на 1941 г.


[Закрыть]. Я лично постарался прояснить ситуацию для Гитлера, как во время встречи с ним, так и в письме, подчеркнув, что такое дикое решение противно гуманизму и человеческой морали, что оно подорвет основы законности и порядка; к тому же это скажется на производстве.

Наше утлое суденышко-государство бросало в бурном море политики из стороны в сторону между Сциллой и Харибдой. Наш премьер-министр Каллаи делал все возможное, чтобы выиграть время. Я сосредоточил все свое внимание на военных делах, чтобы мы были готовы встретить опасность, откуда бы она ни грозила.

«Венгрия, – писал я Гитлеру примерно в таких выражениях, – взирает в тревоге на свои войска, находящиеся так далеко от дома; она помнит о своих тяжелых потерях, которые понесла плохо экипированная венгерская 2-я армия во время зимней кампании 1942–1943 гг. Исторические и духовные узы, которые связывают венгров со своей родиной, достаточно сильны. Венгры великолепно сражаются тогда, когда за ними границы страны. Эти границы – предел их политических амбиций, предел их духовных сил. Для того чтобы венгры лучше сражались, их границы должны быть близки, у них за спиной. Случилось так, что войска понадобились для достижения иных целей. Военные действия приближаются к границам Венгрии, и эти войска скоро потребуются для защиты их собственной страны. Эффективно их можно использовать только в Карпатах[87]87
  В ходе Карпатской наступательной операции русской армии 10(23) января – 11(24) апреля 1915 г. венгры успешно оборонялись (в составе австро-венгерской армии) в Карпатах. В результате русская армия, потеряв около 1 млн человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести (включая пленных), не смогла прорваться на венгерскую равнину, как планировалось. Австро-венгры и немцы потеряли около 800 тыс.


[Закрыть]. Мне нет необходимости повторять, что мы полны решимости оборонять нашу страну от врага на любом направлении со всей нашей мощью. Более того, важно, чтобы мы делали это сами, мы защищаем наши границы и берем всю ответственность на себя. Это наш долг перед нашим народом. Один из наиболее горьких уроков 1918 г. – это отсутствие венгерских войск именно в то время, когда они были нужны для защиты нашей страны. Теперь для нас реальна угроза с Востока. Фронт приближается с каждым днем. Нам необходима наша армия и ее оружие, и она может принести гораздо больше пользы Венгрии и нашему общему делу, сражаясь дома, а не вдали от нее. Ее возвращение необходимо в деле обороны Венгрии».

В том же самом письме я указал на то, что предложение Германии использовать венгерские войска для оккупации Южной Трансильвании очень сомнительно перед лицом той ненависти, которую испытывает румынский народ к Венгрии и которая разжигается всякими пропагандистами. Следовало бы принять во внимание возможное совместное выступление румын на севере и юге Трансильвании. Нам было известно о контактах Бенеша и Юлиу Маниу, председателя Национал-цэранистской партии в Трансильвании, и о постоянных заверениях Бенеша, что Советская Россия поможет румынам вернуть себе Трансильванию. Наконец, в этом письме к Гитлеру я выразил нашу обеспокоенность в отношении Будапешта, который, вне всякого сомнения, был «духовным, политическим, экономическим и военно-промышленным центром» страны, поэтому нам не следует подвергать его серьезной опасности воздушных налетов противника в случае концентрации немецких войск вокруг него.

Я напрасно ожидал ответа от Гитлера. Мое письмо было сигналом для него начать разрабатывать план «Маргарете I». Это был военный маневр с целью «обезопасить Венгрию». До нас доходили известия о концентрации немецких войск в Бургенланде, и немецкий посланник фон Ягов не собирался опровергать эту информацию. Во время встречи с Гици, нашим министром иностранных дел, он выразил протест против лживых обвинений, что немцы якобы собираются оккупировать Венгрию. Первоначальный план «Маргарете I», как я узнал позднее, предполагал осуществление совместной военной операции немецких, словацких и румынских войск с целью избавиться от меня как политика.

О готовящемся решении стало известно, когда немецкий посол Дитрих фон Ягов, член нацистской партии[88]88
  А также обергруппенфюрер СС.


[Закрыть], сменивший на посту последнего профессионального немецкого дипломата Отто фон Эрдмансдорфа, посетил меня поздно вечером 15 марта во дворце, когда я только что вернулся после торжественного представления в опере по случаю нашего национального праздника, и вручил мне послание от Гитлера. Он приносил извинения за то, что не мог ответить на мое письмо раньше, сославшись на недомогание. Вопросы, поднятые мной в письме, будут решены в Клессхайме, куда он сейчас направляется. Гитлер приглашал меня приехать в свою ставку в течение ближайших сорока восьми часов.