Текст книги "Смерть отца"

– Но я не могу бросить велосипед, – упрямится Саул, – и почему его надо бросить? На нем же лучше удрать.

– Ты просто не понимаешь ситуации, мальчик. Как ты можешь сбежать на велосипеде, ведь на каждом углу светофоры. И проезд свободен только для «голубых». Один свисток, и ты в ловушке.

Саул опускает голову. Велосипед он, конечно же, не оставит, даже если ему прикажет Отто. Велосипед принадлежит Иоанне. Только недавно она получила его от деда, как подарок на день ее рождения, чтобы она все же потренировала свои неуклюжие ноги, как говорят, обе ноги левые. Иоанна только и решается прокатиться на велосипеде по длинному коридору в их доме. Таким образом, велосипед перешел к нему. Но оставить его на улице он не может.

– Выходим, бери кастрюлю с клеем.

– Отто, – бежит Мина к мужу, стоящему у двери, – погоди минутку.

Что опять случилось, Мина?

– На пальто твоем нет одной пуговицы. Как ты покажешься среди людей?

– Иисусе, женщина, – топчется Отто у двери, – мне надо торопиться, а ты со своей пуговицей.

– Иди, – застегивает Мина пальто на Отто.

Широкая улица полна народа. Листовки на велосипеде Саула, и дело продвигается быстро. Никто не мешает, никто не обращает на них внимания. «Голубые» равнодушно проходят мимо. Расклейка листовок в эти дни – дело обычное. На стенах многих домов уже расклеены листовки с рабочим, пронзенным тремя стрелами. Они приближаются к огромному зданию Министерства труда.

– Отто, – шепчет Саул, печаль с души которого испарилась, и расклейка листовок приносит ему большое удовлетворение, – Отто, я хочу наклеить листовку на это здание.

– Запрещено, мальчик. Это правительственное здание. Пошли дальше.

Саул упрямится. Он помнит слова старого стекольщика Карла тогда, в день большой демонстрации, и полагает, что должен наклеить здесь листовку, перед глазами Карла и всех безработных, сидящих на ступеньках здания целыми днями.

– Отто, я наклеиваю. Нет ни одного полицейского поблизости. Здесь важно наклеить.

И не успевает Отто даже ответить, как Саул уже на ступеньках, наклеивает большую листовку. Это здорово! Саул чувствует себя выросшим в собственных глазах. Отто остался внизу. Велосипед Саула с листовками прислонен к дереву.

– Стоять!

Неизвестно откуда вынырнули двое полицейских. Очевидно, вышли из боковых дверей здания. Отто не видел их поднимающимися по ступенькам.

Рабочий, пронзенный тремя стрелами, расстелен на ступеньках, рядом – кастрюля с клеем. Отто исчез. Саул даже на миг не подумал о велосипеде Иоанны. Он не думал ни о чем. Он бежал без задних ног. Свистки разрывают тишину. Топот ног. Полицейские гонятся за Саулом. Он добегает до какой-то мало освещенной улочки. Ноги несутся сами. Есть ли тут какой-либо подъезд, чтобы спрятаться в нем? Деревянный забор какой-то мастерской тянется вдоль улицы. Перебежать дорогу Саул не решается. Вот широкая улица, высокие здания. Колет в груди. Нет больше сил – бежать. Он вбегает в подворотню какого-то дома. На улице – свистки полицейских. Гудит клаксон автомобиля. Двор темен. Саул прячется за бочкой с дождевой водой. Несмотря на ночной ветер, он покрыт потом, одежда липнет к телу. Кровь стучит в висках, иглы покалывают грудь. Неожиданно, – стук шагов во дворе. Двое полицейских врываются внутрь. Фонари рассекают светом темноту, и падают на дрожащего мальчика за бочкой.

– Эй, ты там, стой!

Сильные руки, как клещи, охватывают руку Саула. Резкий свисток, и подъезжает «Зеленая Мина» (так в народе зовут полицейскую машину).

– Влезай!

Дверцы захлопываются. Отто нет. Несомненно, вернулся невредимым к своей Мине, и представить не может, что Саул арестован. Сидит один в полицейской машине, как в клетке, один с двумя полицейскими, которые держат в руках нагайки. Саула не колышет, что он арестован. Наоборот! Это даже привлекательно. Но теперь откроется его тайна, что он нарушил приказ Движения. Послезавтра беседа, которая должна решить судьбу его репатриации в страну Израиля и поездки на ферму, где их готовят к жизни в Палестине. А он в тюрьме. Слезы подкатываются к горлу. Его раскритикуют в пух и прах в группе, и снимут его кандидатуру.

Машина останавливается. Саула уводят в полицейскую тюрьму на Александерплац.

* * *

В клубе Иоанна сидит как на иголках. Большой вечер в честь Фонда существования. Картины и фотографии страны Израиля. Большие ивритские буквы окружают ее – «Мы восходим в страну – строить ее и строить себя». Но Саула нет, и клуб навевает скуку на Иоанну. Трудно понять его отсутствие на таком большом важном вечере. Такого еще не было, чтобы Саул не присутствовал на вечере Движения.

– Саул болен? – спрашивает Белла Иоанну.

Иоанна пожимает плечами. В глубине души она знает, что Саул вовсе не болен. Утром она говорила с ним по телефону, и они договорились встретиться.

«Что-то случилось с Саулом! Что-то случилось с Саулом!» – подсказывает ей сердце.

Со стула встает высокий, худой, черноволосый парень с острым носом. Он гость, член Движения, приехавший к ним из Польши по дороге в страну Израиля. Все слушают его с уважением и напряжением. Но Иоанна не слышит его.

«Что-то случилось с Саулом! Что-то случилось с Саулом!»

Глава восемнадцатая

Филипп проснулся в испуге. Настойчивый звонок колотится в ушах. Филипп сидит на постели с открытыми глазами. В комнате тишина. В открытые окна врывается сильный порыв ветра, беззвучно развевая белые занавеси в темноте комнаты. Такова привычка Кристины – открывать все окна в спальне. Дрожь проходит по телу Филиппа. Слабые огни дальних домов падают на Кристину, темные волосы которые словно бы вырастают из белой подушки. Дыхание ее спокойно и ритмично. Никакой звук не пугает ее. Может, ему просто приснился страшный сон. Фосфоресцирующие цифры на часах показывают два часа ночи. Он опять ложится, натягивает одеяло до подбородка, чувствует рядом горячее тело Кристины, и душа его ныряет в это тепло. Глаза смыкаются. Спина его прижата к ее спине.

Опять резкий пронзительный звонок раздается у входной двери.

Филипп вскакивает с постели.

– Кто там?

– Я.

– Что случилось, Господи, Боже мой?

Розалия в пальто, накинутом на ночную рубашку, переминается в домашних туфлях, кричит:

– Мальчика нет.

– Что? – также вскрикивает Филипп.

– Что? То, что слышишь, мальчика нет.

– Куда он пошел?

– Боже правый! Если бы я знала, пришла бы к тебе ночью?

– Когда ты видела его в последний раз? И куда он пошел, спрашиваю я тебя?

– Куда пошел? В свое Движение пошел. После обеда.

– И только сейчас, в два часа ночи, ты обнаружила, что он не вернулся оттуда?

– Только сейчас. И тоже случайно. Он всегда поздно оттуда приходит, и мы ложимся спать. Так вот, случайно я сошла с кровати и вижу… – Розалия издает тяжкий испуганный вздох, – и вижу, кровать его пуста. – Сделай что-нибудь, – кричит Розалия в лицо потрясенному брату.

– Минуту, Розалия, успокойся.

– Что случилось, Филипп?

Кристина проснулась и вышла из спальни. Лицо ее свежо и розово. Розалия выпрямилась, и желваки движутся на ее лице от волнения. Она запахивает пальто, поднимает голову, и глаза ее, как у дикой кошки, блуждают поверх головы Кристины по пустому коридору. Прозрачные светлые глаза Кристины с удивлением перебегают от Филиппа к Розалии и обратно.

– Что случилось?

– Мальчика нет, – с трудом произносит Филипп, – Саула нет.

– Возвращайся в постель, Кристина, а пойду его искать.

– Я пойду с тобой, Филипп.

– Нет необходимости, госпожа! – голос Розалии резок и пронзителен, как звонок у входной двери. – А ты, – обращается она к брату, – поторопись, не теряй времени.

– Действительно, нет необходимости, – нервно касается Филипп ее плеч, – возвращайся в постель.

Лицо Кристины покрывается краской и, не говоря ни слова, она возвращается в спальню, а за ней – Филипп. Она молча сидит на краешке кровати, а Филипп ищет одежду и не поднимает на нее глаз. Всегда он привычно швырял ее на стул в беспорядке, но Кристина, которая любит порядок и в свободное время ходит по квартире с тряпкой, вытирая пыль, как правило, вечером собирает разбросанные вещи, вешает их и складывает в шкафу. Но в этот момент эта педантичность сердит Филиппа.

– Где моя одежда? Где она, черт возьми?

– В шкафу, как всегда, – тихо отвечает она.

– А рубашка? Я не вижу рубашку.

– Рубашка была грязной. – Он подходит к шкафу и вынимает чистую рубаху. – Филипп, – говорит она, опустив глаза, – почему во мне нет необходимости?

– Боже мой! Сейчас, в этот момент, ты хочешь заняться серьезным и глубоким выяснением? – Филипп расчесывает волосы перед зеркалом.

– Не расчесывай с такой силой, Филипп, голова быстро облысеет, – как всегда, беспокоится она.

Филипп целует ее в лоб и убегает.

– Быстрей, пошли, – тяжело и гневно дышит Розалия в коридоре.

– Ты нет! – говорит ей Филипп. – Ты останешься дома, и будешь ждать, пока я верну тебе мальчика.

– Но где ты будешь его искать?

– В клубе Движения. Иногда там гуляют допоздна. Полагаю, что Саул там. Если бы с ним что-то случилось, тебе бы уже сообщили.

– Это Движение сведет меня могилу, – произносит Розалия с отчаянием.

Снаружи ветер завывает в струнах электрических и телефонных проводов, в водосточных трубах. На горизонте вспыхивают и гаснут огоньки. Город погружается в глубокую тьму. Напротив, у огороженной скамьи, мигает красный фонарь, покачиваясь на ветру и освещая вывеску «Осторожно! Строительная площадка!»

Улицы пусты, и он один идет по ним. Издалека слышен стук сапог полицейских. Время от времени Филипп бросает по сторонам настороженные взгляды. Дорога до клуба недалека. Вот уже рядом открытые ворота. Филипп вбегает внутрь. Дом пуст. Окна клуба на втором этаже темны, а в самом доме, что, служит складом различных материалов, царит безмолвие. Филипп поднимается по ступенькам: дверь в клуб заперта. Беспомощно на нескольких проводах висит звонок и не издает ни звука. Саула в клубе нет, и память давних дней наползает на Филиппа.

«Что мне сейчас делать?»

Уже скоро три часа ночи. Надо вызвать такси и поехать в Дом сионистской молодежи. Узнать, кто последним видел Саула. Может, мальчик там? В телефонной будке, около телефонной книги – забытый блокнотик. Непроизвольно Филипп открывает его, и брови его сжимаются: на первой страничке нарисован символ Движения, а под ним ивритскими буквами – Хана Леви… Иоанна забыла здесь этот блокнот. Странно: во всем блокноте записан лишь один номер телефона – 27650, и Филиппу кажется, что рука, написавшая этот номер, чуть дрожала.

Ворота Дома сионистской молодежи заперты. Филипп жмет на звонок. После некоторого времени слышен звук автоматически раскрываемой двери. Джульетта в пижаме открывает дверь.

– А, доктор! – чуть приходит в себя Джульетта. – Доктор, чем удостоились вашего посещения? Грянула революция?

– Где Саул?

– Саул? – лицо парня становится серьезным. – Что случилось с Саулом?

– Мальчика нет. Он не здесь?

– Я его здесь не видел. Пойду, разбужу Беллу. Заходите сюда, в столовую.

Джульетта зажигает свет в большой комнате. Теперь беспокойство Филиппа усилилось. Глаза, еще не привыкшие к свету, моргают, брови сжаты, словно он сильно гневается. Пальцы в кармане пальто перебирают блокнотик Иоанны. Он знает, что не беспокойство за Саула нервирует его. С мальчиком ничего не случилось. Иначе бы, полиция уже сообщила.

– Что случилось? – Белла стоит посреди комнаты и придерживает руками пижаму, не полагаясь на пуговицы. Лицо ее бледно. Под испуганно глядящими глазами – тени.

– Джульетта говорит, что Саул не вернулся домой, – бормочет она хриплым голосом.

– Да, не вернулся. Где он?

– Не знаю. В Движении он сегодня не был. Я тоже этому удивилась. Иоанна тоже не знала.

Филипп хочет достать блокнот Иоанны, но оставляет его в кармане.

– Что мы сейчас будем делать?

– Надо сообщить в полицию. – Говорит Джульетта.

– Да, – соглашается Филипп, – нет выхода, надо сообщить в полицию.

Он опирается на комод, смотрит на Беллу, и не сдвигается с места.

– Подожди меня, Филипп, – говорит Белла, – я пойду с тобой.

– Куда пойдем? – Спрашивает растерянный Филипп.

– На вокзал. Там телефон-автомат. Позвоним в управление полиции.

– Да, да, туда позвоним, – послушно повторяет за ней Филипп.

– Сейчас вернусь, – говорит Белла.

Филипп смотрит ей вслед, и неожиданно задумывается над тем, что в глубине души, начистоту, он так и не разобрался в случившемся между ним и Беллой. Тогда он дал ей уйти. После бросился на поиски, но так и не нашел. Даже год спустя, когда она исчезла из города, история эта была необъяснима. И это стояло между ними неразрешимой тайной, которой он избегал касаться до этой минуты.

– Пошли, – Белла стоит рядом, в плаще.

Время ровно четыре часа ночи. Слышны звонки первых трамваев. Рассвет ползет и поднимается, как серая кошка, медленно выпускающая когти, собираясь внезапно вспрыгнуть на дремлющие крыши городских домов. Сильный ночной ветер затих, но воздух еще взбаламучен и чувствителен. Уличные фонари еще не погасли, и отсвет их падает на черные волосы Беллы. Они, молча, шагают по утренним улицам. Белла впереди на несколько шагов, и он словно тащится за ней. Звук их шагов, как стук двух часов, у которых разный ритм. Филипп чувствует себя глупо, ускоряет шаг и заглядывает в ее замкнутое лицо. Он хочет что-то сказать ей, и не может. Тем временем, встает утро нового дня. Автобусы наполняют шумом улицы, развозчики молока выезжают на велосипедах, и на перекрестках уже появляются продавцы газет.

– Пришли, – Белла поворачивает к нему лицо и останавливается. В голосе ее какой-то скрытый страх.

– Да, пришли, – повторяет Филипп и смотрит вслед проходящей мимо франтоватой девице, чьи высокие каблуки громко стучат по тротуару. Острый запах духов на миг доносится до его ноздрей. Взгляд Филиппа не отрывается от изящной спины девицы. С тех пор, как Кристина научила его простой любви без страданий и душевных осложнений, а лишь наслаждению телом женщины, он тянется за каждой красивой девицей, встречающейся на его пути. После болезненной тоски по Эдит, после постыдного одиночества, когда Белла оставила его, он усвоил урок отношения к женщине лишь силой физического вожделения, которое сменяется спокойствием опустошенности и душевной расслабленностью. Он влюблялся в каждое красивое женское тело, во все красивые лица.

Белла видит похотливые взгляды Филиппа, и краска заливает ее лицо. Резким движением она поворачивается к нему спиной и продолжает идти по краю тротуара. Останавливают ее светофоры. Стыд охватывает ее душу. Всю дорогу идя рядом с Филиппом, она вспоминала как они шли под одним зонтиком, одним шагом. Вся боль того времени вернулась. Осталась в ее сердце тоска по близкому и любимому человеку. Она еще не дала этому неизвестному человеку имя Филипп. Но иногда в тайнике души видела перед собой его темную комнату и белые занавески, развевающиеся на ветру. И тогда она пугалась, и завеса опускалась между ее душой и тем, что видели ее глаза. Но сейчас, утром, она была уверена, что и он, как она, погружен в прошлую боль, и в видения тех дней, и вот…

– Белла, – Филипп чувствует, что она отдалилась от него и бежит за ней. Светофор меняет цвет.

– Да, да. Надо торопиться, – отвечает Белла жестким голосом.

На вокзале они поглощаются толпой, и в этой толкотне Белла чувствует, что вернулась к уверенной реальности жизни.

– Там телефон-автомат.

В течение несколько минут они узнают: Саул находится в центральной полицейской тюрьме.

– За что? – Кричит Филипп в трубку.

– За запрещенную политическую деятельность.

– Это дело рук Отто! – говорит Филипп Белле. – Это он втянул мальчика.

– Да, – отвечает Белла, – в последнее время он тянется на улицу, к коммунистической партии, и мы за этим следим.

– Недостаточно.

В узкой телефонной будке они стоят лицом к лицу, и он чувствует запах духов, идущий от ее тела, и видит тонкий очерк ее бровей над большими глазами. Он кладет свою руку на ее, лежащую на телефонной книге. Она краснеет, но руки не отнимает.

– Не волнуйся, мы его вызволим оттуда.

– Я не волнуюсь.

И рука его на ее руке.

Стучат в дверцу будки. Снаружи образовалась очередь.

– Пошли, – говорит Филипп и берет ее под руку, – зайдем в вокзальный ресторан, подкрепимся, тогда и действия наши будут более разумными.

На вокзале очень шумно. Свистки поездов, топот ног. Шесть часов утра. Филипп ведет Беллу под руку, и она подчиняется ему. У напряжения, которое возникло сейчас между ними, есть четкое название: Саул! Арестованный мальчик стер их отчуждение. Филипп помогает ей снять плащ и хлопочет вокруг нее с необычной мягкостью, словно она нуждается в утешении. У маленького стола в углу полного публики ресторана они чувствуют себя как на необитаемом острове. Филипп старается думать о беде Саула, сблизившей его с сидящей рядом женщиной, но, в конце концов, сосредотачивается на Белле. «Пришло время выяснить все, что произошло.

– Как дела, Белла?

– В норме. Как у тебя?

– Все хорошо, даже отлично.

Оба понимают, что слова, срывающиеся с их губ, полны напряжения. Хорошо, что официант приносит завтрак, еда пресекает разговор. Пока Белла не смотрит на него и спрашивает настойчивым голосом:

– Ну, что мы будем сейчас делать? Как освободим мальчика?

– Об этом я думаю все время, – снова Филипп не говорит всей правды, – Я думаю, что мне надо пойти в дом Иоанны.

– Иоанны? – удивленно срывается с ее губ.

– Ты не знаешь ее старшую сестру?

– Еврейскую мадонну! – произносит Белла на одном дыхании, голос ее жесток и глаза в упор глядят на него. Нет Беллы, стыдливой и нежной. – Ты ее имеешь в виду?

Филипп понимает, что сейчас она думает не о Сауле и его судьбе, что она знает правду. Он опускает голову, чтобы собраться силами и ответить ей. Когда он снова поднимает голову, то видит ее черные глаза, полные гнева и сердечной боли. Слова застревают у него в горле под этим взглядом.

– Да, ее.

– Что ей до наших дел… Я имею в виду, до Саула?

– Потому что ее жених – офицер полиции и служит в центральном управлении на Александерплац. Пойду к ней и попрошу помочь.

– Хорошо, – она встает со стула. Филипп тоже встает. Ощущение у обоих, что все между ними сказано достаточно откровенно.

– Пойдешь со мной?

– Нет. Мое место не около Эдит и ее жениха, – легкий смешок на ее губах, – мое место около Розалии. Ну, поезжай и добейся успеха, – протягивает Белла руку Филиппу, поднимаясь на трамвай, который повезет ее к Розалии.

Филипп хочет сказать – «До свидания», но понимает, что это не к месту и, молча, пожимает ей руку. Трамвай удаляется, унося с собой от него мечту, которая не вернется.

Суматоха работы встречает его на площади. В доме умершей принцессы ремонт в полном разгаре. Над крышей весело развевается флаг со свастикой. Вся площадь обрела новый вид.

Дом Леви погружен в себя за длинной аллеей.

– А, доктор Ласкер, – открывает Фрида дверь Филиппу, – хорошо, что пришли, доктор Ласкер. Положение тяжелое, действительно тяжелое. Откуда вам стало известно? Главное, что вы узнали и тотчас же оставили все свои дела и пришли к нам. Это очень трогает, очень. Елена дежурила около него всю ночь, теперь около него Эдит. Температура поднялась, и доктор Вольф обеспокоен. Разве я нуждаюсь во враче, чтобы понять, что при температуре есть опасность? Я спрашиваю вас, нуждаюсь ли в таком случае в докторе? Питание в таком случае самое главное, усиленное питание. И я ему готовлю это питание своими руками, не даю никому прикасаться к еде уважаемого господина. Что это я вас держу здесь, в передней, столько времени? Заходите, заходите. Я вся в хлопотах. Надо приготовить завтрак уважаемому господину. Завтрак особенно важен для здоровья человека.

Только сейчас Филипп чувствует глубину безмолвия в доме.

– Фрида, – говорит он с беспокойством, – положение тяжелое, Фрида?

– Тяжелое, доктор, я ведь сказал вам, очень тяжелое.

– Пожалуйста, сделайте одолжение, вызовите на минутку Эдит.

– На минутку, доктор. Только на минутку, – Фрида торопится в комнату господина Леви.

Протянутая рука Эдит холодна.

– Хорошо, что ты пришел, Филипп.

– Положение тяжелое?

– Да, нелегкое. Он вернулся простуженным от дяди Альфреда. Дед собрал врачей.

– А сейчас?

– Сейчас он много спит, от слабости.

– Эдит, – медленно говорит Филипп, – поможешь мне, если будет необходимо…

– Ну, конечно, Филипп, – кивает Эдит головой, – если нужно…

Молчание воцаряется между ними.

– Филипп, – слышится шепот Иоанны, собирающейся идти в школу. Ранец у нее в руках.

– А-а, Иоанна, – радуется ей Филипп, как ангелу, принесшему освобождение.

– Филипп, знаешь ли ты, что с Саулом? Он болен?

– Болен? Нет, девочка… Он сидит в тюрьме.

– В тюрьме? – почти кричит Иоанна.

– Да. За какое-то дело. Точно не знаю. Сидит в полиции на Александерплац.

Глядя на морщину, возникшую между бровей Эдит, Филипп говорит прямо ей в глаза:

– Его надо оттуда освободить.

– Эдит, – волнуется Иоанна, – ты должна позвонить Эмилю. Он может его освободить.

– Именно за этим я пришел к тебе, Эдит, – решается Филипп сказать. Глаза Эдит сосредоточены на газете, лежащей около нее на столе в передней. Все, что она слушала вчера обрывками, выглядит на странице подробно и упорядоченно.

* * *

…Природа жестока. Человек – часть природы, и так же жесток, как она. Жизнь это война. На войне меняются только формы. Как хищный зверь живет за счет других животных, так народ живет за счет других народов. То, что он жаждет обрести, он должен отобрать у других. Чтобы жить в безопасности и уверенности, он должен сокрушить соседей. Милосердие, любовь к ближнему, все эти христианские принципы выдуманы слабохарактерными. Природа не знает таких принципов…

И еще там было выделено большим шрифтом – Раса господ!

Слова эти в ее глазах, как тысячи бесов, которые гнались за ней, когда она гнала машину домой, спасая душу от этого огненного зала, грохота барабанов и рева голосов. Эмиль остался там, по ту сторону этих слов. Вчера она гнала машину по улицам Берлина, примчалась домой, заперлась в своей комнате, чтобы больше не выходить. Придя домой, тут же поторопилась к отцу в жажде выложить ему все, что с ней произошло, попросить помощи, но нашла дом в паническом настроении. Доктор Вольф склонился над тяжело дышащим отцом. Она сбросила пальто и нарядное платье, долго мылась, пытаясь смыть с тела запах духов и прикосновений чуждого ей шабаша, и затем села у постели отца. Спала урывками и, проснувшись, пришла к отцу. И тут явился Филипп. И именно он заставляет ее обратиться к Эмилю? Глаза ее умоляют отстать от нее. Отстать!

– Эдит, – смущен Филипп, – я прошу прощения… Не время тебя дергать. Но что мне делать? Судьба мальчика сломается, если его не вызволить оттуда.

– Немедленно, – горячится Иоанна, – немедленно звони, Эдит. Саул, конечно, ни в чем не виноват. Эдит, беги к телефону!

Эдит идет в кабинет отца, Иоанна бежит за ней.

Филипп остается в гостиной. Кетхен проходит тихими шажками. Наверху, у дверей кабинета господина Леви, лежит Эсперанто.

Когда Эдит возвращается вместе с Иоанной, ее лицо белее мрамора статуи Фортуны. Ясно, что ничего хорошего она не скажет.

Но Иоанна кричит:

– Он сделает все, чтобы освободить Саула!

Эдит подтверждает:

– Да, он обещал поинтересоваться судьбой мальчика. Вероятнее всего, тот сегодня будет освобожден.

Но никогда Филипп еще не видел ее такой несчастной.

Глаза ее снова скользят по газете на столе: «Раса господ!»

Она обещала Эмилю прийти к нему ненадолго, когда Елена сменит ее у постели отца.

– Пока, – протягивает она руку Филиппу и поднимается к отцу.

Рука ее вялая, нежная и холодная.

– Еще сегодня Саул выйдет, – говорит Иоанна за его спиной.

– А-а, да. Иоанна, у меня что-то есть для тебя, – говорит Филипп и достает из кармана блокнотик, – твой он, верно? Нашел его ночью в телефонной будке у клуба.

Лицо Иоанны покрывает краска. Резким движением выхватывает она блокнотик из рук Филиппа. Теперь судьба ее решена. Потерянный блокнот все решил, и нечего больше колебаться! Ночью мучилась она: идти утром в странноприимный дом к графу или не идти. А теперь еще прибавилось: ждать Саула у полицейского здания на Александерплац, так или иначе, в школу она идти не собиралась. Теперь нечего колебаться! Блокнот с телефонным номером графа, вернувшийся к ней чудом, знак и намек, что ей следует предпринять.

– Беги в школу, – говорит Филипп.

– Да, да, – и уже исчезла с глаз. Она бежит к графу-скульптору.

* * *

В полночь, ровно в двенадцать, распахнулись перед Саулом ворота серой крепости на Александерплац. Вчера, когда полицейский вывел его из «зеленой Мины», его привели на допрос к офицеру в очках, с хмурым лицом и резким однотонным голосом. Он сидел за огромным столом, и целая толпа полицейских занималась Саулом по его указаниям. Даже отпечатки пальцев сняли! Как у действительно важного человека – и это начинало ему нравиться. Человек задавал ему вопросы скрипучим однотонным голосом. Саул не боялся хмурого человека и отвечал по делу. Офицер спросил, кто был его сообщником, и кто поручил ему расклеивать листовки на стенах муниципалитета? Тотчас понял Саул, что нельзя выдавать Отто, и правильно рассчитал ответ. Офицер полиции смотрел на него и жевал челюстью, как лошадь. Итак, кто был сообщником? Кто дал ему указание? Незнакомый человек на улице нанял его на это дело за оплату: одну марку в час. А так как речь шла о сотнях листовок, он согласился их клеить на стенах, ему-то, Саулу, все равно.

– И ты не член какой-либо молодежной организации коммунистической партии?

– Боже упаси! – обрадовался Саул, что может дать правдивый ответ: он член молодежного, еврейского, сионистского, пионерского, международного движения. Слово «социалистического» он опустил из предосторожности.

– Что? – вскричал офицер. Не мог он записать все эти иностранные, странные слова, которые неслись из уст парня, и Саул с удовольствием объяснял ему каждое слово, и так получилось, что он учил полицейского, а тот сидел и прилежно слушал.

– …и мы не вмешиваемся в политику Германии! – завершил Саул свои объяснения.

– Слушай, парень, – пожевал челюстью офицер полиции, – я предупреждаю тебя самым серьезным образом, чтобы ты говорил правду. Завтра тебя поведут на допрос, и тебе надо будет произнести клятву перед судьей. На вашем Ветхом завете ты должен будешь поклясться говорить правду. Я бы это дело довел до минимума, снял бы штаны с тебя и надавал, как следует… – Офицер наглядно показал пальцами, чтобы он сделал, – но, по закону, я не имею на это права. Потому я тебя арестую, а завтра отправлю к судье.

«Ладно, – подумал про себя Саул, – я могу спокойно положить руку на Танах, я ведь и так не религиозен». Со спокойной душой пошел он за полицейским в камеру. Но когда раскрылась дверь, он пал духом. Это было огромное помещение в подвале здания, где находилась орава мужчин явно уголовного вида. Полицейские привозили сюда всех, кого вылавливали во время дежурства по городу, – пьяных, карманников, мелких и крупных нарушителей, и между ними, политических, которых много развелось в связи с приближающимися выборами. Вечером, в субботу, и в воскресенье, камера наполнялась до отказа. Каменный пол и деревянные скамеечки вдоль стен, одна на другой, полны были дремлющими типами, и одна слабая лампочка проливала скупой свет.

Ругательства и смешки, чиханье и кашель, храп и насмешки, сливались в единое месиво, усиливаемое вонью немытых тел, блевотиной пьяных, плесенью стен. Грубым толчком Саул был вброшен в камеру, и двигался, пока не наткнулся на одного из лежащих на полу. Тут же получил дополнительный толчок и очутился в центре помещения, подталкиваемый от человека к человеку.

– Иисусе Христе! – воскликнул с удивлением незнакомец, волосы которого доходили до плеч. Это был давний друг Саула по кличке «езуслатчер», который радостно пожал ему руку. И Саул с такой же радостью вернул ему рукопожатие и пришел в себя. Приятель Саула обычно ходил по улицам Берлина, от дома к дому, и собирал милостыню, как пожертвование себе самому. Обращался к людям именем Христа, представляясь посланником милосердия различных организаций, помогающих бедным, а все деньги клал себе в карман. Время от времени его ловила полиция, сажала в тюрьму и тут подкармливала его несколько недель, чтобы вернуть потолстевшего и раздобревшего, к миссионерской деятельности. Саул подружился с ним, внимательно слушал, когда тот открывал ему душу, и угощал приятеля лучшими колбасами Розалии.

– Долговязый Эгон тоже тут, – добродушно сообщает он Саулу.

Эгон был арестован в ночь большого празднества по обвинению в нанесении ущерба общественному имуществу. Полиция поймала его, пьяного в стельку, когда он пытался освободить скамью в переулке от наложенных на нее креплений. Не прошло и нескольких мгновений, как Саул обосновался на полу камеры между долговязым Эгоном, сидящим с опущенной головой и «миссионером», для которого отсидка в тюрьме была делом привычным.

– Иисусе! – спрашивал он. – Чего ты попался, как клоп, в их руки?

– Как я, – сказал Эгон плачущим голосом, – Саул, я ведь, как мы все, человек, который хочет посидеть на скамье, а скамья опутана креплениями, а на них – красный фонарь, как бесовское око. Как же не дать в это око?

Саул молчал. Боялся открыть рот в удушливом воздухе, который, казалось, способен, попади он в горло, причинить боль. Воздух этот, казалось ему, никогда не сменится. Поверх потеющих стен, под самым потолком, ряд узких окошек, которые тоже забраны железными решетками. Эгон и «миссионер» прижаты к нему так, что он не может пошевельнуться. Спереди и сзади также сидят вплотную, так, что он вынужден поджать под себя ноги.

– И всего-то я хотел, – продолжает Эгон плаксивым голосом, выпустить дурной воздух, который скопился у меня в животе. Тут меня и схватили…

Оглушительный смех вокруг, пот от тел, движение ногами и толчки локтями.

– Ну, а тебя, мальчик, за какие преступления? – «Миссионер» кладет ладонь на плечо Саула. – Фальшивым жетоном позвонил по телефону, и «синие» тебя сцапали?

Саул перестал зажимать нос и даже приоткрыл рот. Как молния, пронеслись в его голове слова «миссионера»: какое открытие! Как ему раньше это не пришло в голову! Ведь он может рассказать в Движении и дома, что был схвачен, когда опускал в телефон-автомат фальшивый жетон. Так делают многие его товарищи. Используют старые монеты, давно вышедшие из употребления, а полиция нашла способ ловить этих нарушителей. Время от времени кто-то был схвачен и оштрафован, проводил несколько часов на полицейском участке и выходил оттуда героем.. Саул тоже может выставить себя таким героем, и не надо будет ему давать отчет о политической деятельности, запрещенной Движением. Снова приблизилась к нему уже похороненная им мечта: с окончанием школьных занятий поехать на ферму подготовки к молодежной репатриации, и недалек тот день, когда он уедет в страну Израиля.