Текст книги "Забаглионе"

С этими словами мы приехали.

– —

Жаль, что я не курю.

«И для рома ещё рановато», – мелькнуло в голове.

Я стоял на безликих бетонных ступеньках больницы. Работа моя сегодня, мягко говоря, не сложилась по намеченному плану. Таких сильных эмоций в процессе сессии я не испытывал уже несколько лет. Думал, что такое невозможно и был самонадеянно уверен, что контролировал процесс. Перед глазами стоял взгляд Михаила, за мгновение до того, как я вышел из комнаты. Помимо надменно-торжествующего посыла, я ощутил его сочувствие. Сочувствие! Его – ко мне! Это-то наверное, и выбило меня из равновесия.

И что же я за специалист, если испытываю такое?! Пусть, в довольно трудном случае, но тем не менее. Я был разочарован в себе. Было и ещё кое-что, во что совершенно не верилось. Сейчас, на фоне разъедающих эмоций, я старался не думать об этом. Терпеливо отложил на потом.

Невдалеке настойчиво зашумел ярко-зелёный сквер.

«Когда Виктор выйдет, он его непременно заметит», – мелькнула мысль, и я решительно зашагал вперёд. Минутная прогулка слегка помогла, я сел на скамейку и успокоил дыхание. Эмоциональный беспорядок на полочках сознания был быстро разложен, но что осталось в итоге?

Первое, Михаил отчаянно защищался, к удивлению, защищая и Виктора. Сегодня было сложное испытание моему профессионализму и этому самому «новому состоянию». Беседа началась очень легко и шла уверенно, предсказуемо. Но стоило мне только коснутся нескольких тем, как происходил показной провал. Два человека, многое знающие друг о друге, попросту становились в глухую защиту и даже не стеснялись при мне использовать профессиональные навыки. С Михаилом всё было более-менее ясно, но Виктор… Я опять отгонял непрошеный звон мыслей.

Поначалу, это меня удивило, но не смутило. Я пытался снова и снова подходить к их отношениям с разных сторон, находя соприкосновение друг с другом через разных людей. Но это было бесполезно. Они оба твёрдо защищались. В итоге, я решил использовать наши отношения с Виктором. Михаил только улыбался этому, а Виктор… Его последняя фраза до сих пор мучила моё сознание.

«Связь в рамках семьи несравнима ни с какими другими отношениями. Не забывайся, Алекс! Ты доктор, Михаил – пациент.»

Виктор никогда не врал. Никому. Думаю, и Михаила он считал достойным правды. Конечно, эта фраза была неоднозначной. В отличие от его поведения – он был закрыт. От меня. Я не требовал помощи, даже не думал о таком, я надеялся только на его полную искренность, ту, которую я чувствую каждый день. А получалось, что он был искренне заинтересован не впускать меня в круг своих семейных отношений. Даже в качестве специалиста.

«Я доверяю ему, просто не знаю причин его поступков», – бесконечно повторял я мантру в голове.

Постепенно я стал успокаиваться и замечать происходящее вокруг: солнце стояло ещё высоко, сжигая густые тени, шумел ветер и приносил откуда-то издалека гул и голоса. Эмоции медленно отступали, мне было гораздо легче. Но чувствовал я пустоту – внезапное отсутствие чего-то важного.

В этот момент Виктор тихо присел рядом. Мы помолчали.

«Боже, как же сложно быть профессионалом среди дорогих, любимых людей! Как же сложно Виктору!» – пронеслось в голове.

– Вы смогли поговорить? – спросил я.

– Да, довольно спокойно и искренне. Спасибо твоей инициативе и тактике. И эмоциям, – чересчур успокаивающим тоном заговорил он.

Я взглянул на него, проверяя степень искренности. Неужели он специально так говорит для меня? В голове мелькнуло слово «манипуляция».

– Мои услуги больше не нужны? – мне почему-то не хватало терпения.

– Не надо, Алекс, – устало сказал он.

– Ты считаешь это нормой? – спросил я.

– Нет, Алекс, конечно нет. Но и ситуация нестандартная.

– Для кого же? – нервно спросил я. – Он действительно мой пациент. И это обычная работа. И я не вовлечён в родственные отношения с Михаилом.

– Ты – нет, а я – да, – улыбнулся он.

– Так в том-то и дело, Виктор! – Пугающе быстро сорвался я. – Я не вовлечён! Дай мне выполнить свою работу, не смешивая твои родственные чувства и связи!

Он устало вздохнул, а моё раздражение сковывало всё сильнее. Но я уже чётко осознавал, что чего-то не понимаю.

– И как ты представлял всё это, мой дорогой? Я окружён с двух сторон. Даже если б мы пошли по твоему пути, и достали спрятанное с очень давних времен, ты всё равно бы не получил желаемого. Это не просто терапия, это игра. Что ты предполагал сегодня? Что я смогу принять чью-то сторону? Или, что Михаил поймёт твою роль в моей жизни? И поздравит нас с этим? Мы с Михаилом братья, Алекс! И этой встречей мы обязаны были не разоблачать очевидное, а поддержать связь.

Тон разговора был далёк от спокойного. Вопросы у меня копились в геометрической прогрессии.

– А как, скажи мне, я должен вернуть его тебе, если не вижу источник, от которого вы отправились по разные стороны баррикад? Я не могу касаться его семьи, потому как это ты. Я не могу касаться родителей, потому как они у вас общие. Использовать Ирину? Я пробовал – там всё другое, уже последствия. Виктор! Есть что-то глубже, раньше. И ты мне не говоришь. Но что ещё страшнее, ты не говоришь правду при нём.

– Какую же? – удивлённо спросил он.

Я мысленно взял себя в руки и отогнал явную мысль, что Виктор уже точно манипулирует моими эмоциями.

– Такую, что всё это время место Михаила рядом с тобой занимаю я, – произнёс я смело, но тихо.

– Это же не так, – улыбнулся он моим очевидным эмоциям, – я думал, ты всё понимаешь, Алекс.

Я недоверчиво посмотрел на него.

– Скажи, если сейчас, сию минуту двери больницы больше не будут удерживать Михаила, какое положение будет у меня?

– То же самое, – сразу ответил он.

– Брось играть со мной, Виктор! – я встал напротив него. – Очевидно, что твой брат затеял всё это не для того, чтобы повидаться с тобой и твоими… новыми друзьями. Ему нужна семья. Ему нужен ты. И эти условия тобой были приняты!

– Слушай, Алекс, ты и впрямь не понимаешь, что происходит? – вздохнул он и тоже поднялся. – Ты не занимаешь ничьё место, только своё. Если Михаил будет просто свободен – это одно, но если он будет свободен от себя и искренен, если он поймёт всё до конца, тогда… – он демонстративно взял паузу.

– Тогда, – по инерции настаивал я.

– Тогда у него будет та самая, желанная им семья, Алекс. Понимаешь? Наша. Не было условия, что я и только я остаюсь с ним. Он просто играет твоей ревностью. С самого начала.

Я сел. Эмоции мгновенно погасли, как и возникли, и мне стала доступна логика.

– Была глупой идея разговора с вами обоими, – тихо подытожил я, – ты хочешь, чтобы я стал вовлечён в отношения с ним, наравне с тобой.

– Конечно, – сказал он, снова садясь ко мне, – ты же хотел быть рядом со мной во всём.

– Так сильно хотел, что забыл это.

Он потрепал мои волосы и сказал:

– На самом деле, всё сегодня было не зря, особенно ввиду твоего поведения. Я уже говорил, Михаил думает, я приношу наши отношения на алтарь его суда, как ты только что сказал. Пусть так. Благодаря его уверенности, подкреплённой этой встречей, мы и смогли поговорить. Я ждал этого разговора очень давно и теперь многое понял. Сейчас его бдительность дремлет в ощущениях своей нужности и важности. Потому как это оплачено ценой твоих переживаний, таких чистых и искренних, – голос Виктора был спокойный и тихий. – Алекс, я очень боялся, что ты всё усугубишь, но после поездки на маяк у меня появилась надежда.

– На что?

– Что ты всё понимаешь и твои эмоции ко мне не так уж и сильны. Как красочно всё это время ты наслаждался единожды взятой высотой! – он улыбался.

Я знал, что он имел в виду. Я смотрел на него и пытался понять, чему он больше рад и чего бы больше хотел.

– Безусловно, сейчас не так, как раньше, – быстро выговорил я, не смотря в его сторону.

Виктор рассмеялся. Но вдруг я, сам для себя понял, что очень не хотел бы терять своё место рядом с ним. И сегодня проявилась обыкновенная ревность. Я был удивлён и разочарован одновременно. В себе. Дважды за день.

Мы помолчали.

– Сейчас, Алекс, с Михаилом тебе будет проще, темы о семье, которые ты так отчаянно пытался затронуть сегодня, просто не подлежат обсуждению в моём присутствии, я это понимал и поэтому поддерживал брата. Вот и весь секрет.

– Ты знал это с самого начала, – начинал я всё осознавать.

– Конечно, Алекс. Сегодняшний сеанс – это нужный старт для всего остального.

– —

Вечером у Виктора была встреча с родственниками Анны. Они планировали ужинать вместе, в ресторанчике неподалеку от нашего отеля.

Я очень вежливо, но уверенно отказался от участия в этом мероприятии. Виктор долго, испытывающе смотрел на меня и, наконец, сказал:

– Ладно, я вернусь не поздно. Надеюсь, не сбежишь.

Заручившись моей ответной улыбкой, он вышел. Я очень хотел побыть один. Виктора это конечно не касалось, мы никогда не нарушали границ друг друга. В отличие от общества новых людей. Родные Анны бесспорно стоили знакомства, только время было неподходящее. Виктор уступил моей слабости. Хотя я помнил, как он относился к подобным выходкам.

Я был сейчас очень уязвим, и более не из-за провала сессии с Михаилом, а из возврата к старым эмоциям. Я понимал причину. Думаю, он тоже.

Двигаться ровно, уверено, с одной скоростью – сложная задача, практически невыполнимая. Стоит на мгновение отвлечься, потерять бдительность, и ты можешь оступиться, пораниться или упасть в пропасть. Смотря какой путь, и как далеко ты зашёл. Я уже не злился на себя – это было бесполезно и бессмысленно сейчас. Я пытался найти тот участок, с которого свернул в последний момент, когда малодушно усомнился в Викторе. И, как следствие, мгновенно получил в награду пощёчину, в виде таких тяжёлых эмоций ревности и сомнений.

Я глубоко вздохнул, закрыл глаза. Медленно и мягко погружаясь в лечебный сон, я блуждал посреди воспоминаний и очутился на маяке, в его башне. Вокруг не было окон. Ничто не разделяло меня и стихию снаружи. Даже страх. Дул ветер, угрожающий, пронизывающий насквозь. С таким не совладать борьбой. Тем более моей. Я ждал пока стихия выпустит всю мощь и натиск дикого свободного нрава. Так и случилось. Воздух, рассекающий морское пространство, вбирал всю неприглядную сырость и обжигающий холод, обрушивая на меня потоки безвыходности и тоски. Кругом, жалобным свистом замкнулись серость и уныние. Так продолжалось несколько мгновений. Но внезапно, почти выдержав этот штурм, я ощутил страх. Но не от превосходящих сил за маяком, а от странного присутствия внутри самой башни. За моей спиной возникла фигура человека. Я не мог понять, кто это, но с его появлением всё внезапно улеглось, успокоилось и стихия отступила. Всё, кроме моего страха, который нарастал беспричинно, овладевая каждым нервом. Я боялся повернуться и убедиться, то же стоит позади…

Я очнулся. Трещали дрова в камине, мягко лился свет торшеров, Виктор сидел в кресле напротив.

– Ты давно вернулся? – спросил я, выпутываясь из сна и неприятных ощущений.

– Как раз успел, – тихо ответил он.

– Прости меня, – сказали мы одновременно и несколько мгновений молчали.

Я понимал, что заставляло чувствовать Виктора свою вину, но оправдываться уже не было смысла.

– Не надо мне помогать, Виктор, прошу тебя, – сказал я, наконец.

– Но я так не могу. Прости меня, – повторил он.

Я вздохнул, наконец, полностью отделавшись от сновидения и встал приготовить чай.

– Как встреча? – решил я разбавить разговор.

Он промолчал.

Я расставил ярко-белый английский сервиз на столике у камина и неосторожно вздохнул, вспомнив о доме.

– Может тебе и правда вернуться? – произнёс он.

– Нет, не могу, – спокойно и сразу ответил я, – я дал обещание дорогому человеку, что помогу его брату.

– —

– А можно я задам тебе вопрос? – Михаил странно вёл себя сегодня. Весь сеанс он был в хорошем настроении и будто напоказ хвастался, что обладал им в одиночку.

– Да, конечно.

– Только ты ответишь честно, – улыбаясь, добавил он.

– В моём случае всегда так, – вздохнул я.

– Хорошо, скажи, ты бы мог соврать мне, если бы он попросил.

– Он не попросит о таком, Михаил.

– Ты не ответил.

– Нет, конечно, – спокойно сказал я.

– А если я попрошу солгать, как твой пациент, – улыбался он.

– Такое не предусмотрено нашим соглашением, а разглашение – врачебной этикой, – ответил я. —Скажи прямо, чего ты хочешь?

– Я хочу узнать, чего добивается Виктор.

– Это не получится таким кривым путём. Ты же можешь спросить у него. Разве вы не обсуждали это ранее?

Михаил хитро улыбался.

– Он не сказал тебе, о чём мы говорили.

Я вздохнул. Меня уже порядком стали утомлять такие игры.

– Михаил, чего ты хочешь от меня?

Он проигнорировал вопрос, но моё состояние его вполне устраивало.

– Алекс, ты же знаешь, как сильно он ценит тебя. И почему же тогда он поставил тебя на границу между нами? Я пообещал ему свободно разговаривать с тобой. И сейчас просто выполняю обет.

– Но мы здесь собрались ради чего-то?

– Или ради кого-то, – улыбаясь поправил он.

Я понимал, что Михаил не видит сегодня более привлекательной формы взаимодействия, чем игра, поэтому решил не бороться с ним, а включиться в его настроение. Для своих целей, конечно же.

– Почему между вами существует эта граница, на которой оказался я? Это та заурядная психология жизни двух братьев одной семьи?

Михаил вздохнул и отвернулся к окну.

– Нет, Алекс. Это не всегда было так. Я очень ждал Виктора и любил его в детстве. Думаю, даже больше, чем мать. Я чувствовал и понимал его. Но когда ему было лет пять-шесть всё поменялось. Мне он стал более не интересен. И я окончательно решил, сам для себя, что каждый человек неповторим и индивидуален. Эта странная история о половинках и дополнениях – чушь! Это я осознал ещё подростком. Мне достаточно меня. Нет смысла надеяться, что кто-то появится и дополнит либо исправит тебя. Это обесценивает человека, как целое. Никто, поверь, никто не узнает тебя до конца, потому как это не доступно внешнему. А внутреннее очень жестоко и не терпит чужих в доме. Они – чужие – приходят гостями, улыбаясь и помогая, а потом начинают потихоньку устанавливать свои границы. Зачем, Алекс? Чего я смогу достичь, имея чужие границы? И, в то же время, как смогу понять, чего желаю, если рядом человек, вызывающий бурю эмоций и чувств? Эта сладкая дымка неведения для одних и парализующий газ для иных. Скажи, ты сейчас свободен? От него? Ты живёшь с оглядкой, что и как он скажет. Ты не слышишь себя и потому не знаешь. Также и у него. Одержимость, беспокойство, вмешательство – это синонимы отношений, но не свободы и любви. Ты это знаешь не хуже меня.

Михаил говорил спокойно. Он был убеждён в своих словах и напомнил мне инспектора флорентийского министерства. Они оба были одержимы своей правдой.

Вдруг я вспомнил свой сон. И мне стало интересно, кто же оказался у меня за спиной: Виктор, желающий вернуть брата, или Михаил, нуждающийся в Викторе? И им обоим для достижения цели был нужен я. Мне стало понятно, что только исключив себя из этого уравнения можно найти верный ответ.

– Михаил, если бы завтра твой приговор был отменён, и ты вышел свободным человеком за пределы этих стен, куда бы ты отправился?

– Домой, – быстро ответил он.

– К себе?

– Да, в дом в Сан-Франциско. Наконец, я был бы один и мог делать многое, что было невозможно ранее.

– А именно?

Он задумался на мгновение.

– Дописал бы докторскую, занялся, наконец, статьями в том стареньком издательстве. Как же его… Интересно, они ещё на плаву?…

Он уже рассуждал сам с собой, но настроение его стало более меланхоличным, бесполярным. Выглядел он сейчас усталым. Эти простые вещи, недоступные ему физически – свобода действий и передвижений – не обдумывались им очень долгое время. А потому он был искренен сейчас. И со мной, и с собой.

Вдруг он замолчал и резко повернулся ко мне.

– Для чего это, Алекс?

– Для правды.

Он усмехнулся.

– Правда в том, что все друг другу врут. Даже ты сейчас.

Это был и вызов, и одновременный уход от чересчур болезненной темы.

– О чём тебе врали, Михаил?

Он закрыл глаза. А я тихо, облегченно выдохнул.

– Всё же родом из семьи, Алекс. Я обещал, что скажу тебе, если спросишь.

Он посмотрел на меня погасшим, разочарованным взглядом.

– Виктора наша семья усыновила. Это первая ложь, с которой я столкнулся в детстве. Так было угодно моим родителям проявить великое сострадание любви. Семья Виктора, настоящая семья, была неблагополучной. Он попал к нам в возрасте двух лет. Но я был в восторге, даже несмотря на ложь. Виктор в детстве много болел и, естественно, стал центром семьи. Я был один долгое время. Мне это надоело, и я отсёк их всех от себя. С тех пор мне стало невообразимо легко и просто жить.

– Не похоже. Сейчас ты пытаешься доказать, что все эти проблемы ты отсёк и они не беспокоили тебя. Но вся твоя жизнь – сплошная попытка доказать что-то отсутствующим людям. Мне кажется, ты сейчас не искренен, хотя обещал. И тем не менее, сейчас ты чувствуешь к Виктору другие эмоции, почему?

– Потому как несмотря ни на что, он единственный – моя семья.

Эта фраза была сказана им очень тихо.

– Потому что больше никого не осталось? – тихо спросил я.

Михаил посмотрел на меня, и улыбнулся:

– В завещании мой отец указал, что информация об усыновлении Виктора и о его настоящей семье – закрыта к разглашению. И это была его последняя воля. С обмана всё началось, обманом всё и закончилось. Нечто похожее предусматривает и наши с тобой соглашения, не находишь?

Я знал к чему он ведёт. Опять к игре в прятки. С собой.

– Скажи, Алекс, ты сможешь не сказать Виктору правды? – торжествующе спросил он.

– Какой? Об усыновлении? Не думаю, что это важно в наших с ним отношениях.

– А в наших – это главное, – сказал он, вставая.

Он пожал мне руку, и я направился к выходу. Но у дверей я обернулся:

– Он последний, кому ты можешь сделать ему больно, верно? – Я посмотрел на Михаила, и, не дождавшись ответа, вышел.

– —

Сегодня я намеренно сбежал. Я знаю, как это не нравилось Виктору, но думаю, он смог бы предугадать мой поступок. И снисходительно простить.

Маленький, милый сквер у больницы первым приютил мои мысли. Я сел на скамью, закрыл глаза. Легкий тёплый ветер играл листьями. Других звуков не было, и ничто не мешало спокойно думать.

Три важных момента горели вершинами треугольника всей беседы.

Рассуждения Михаила о крайних проявлениях свободы, по его оценке, вели к одному: он не считал наши отношения с Виктором, или другие подобные, искренним проявлением дружбы и любви. По его убеждению, самого дорогого и ценного человека надо отгородить от любого вмешательства, даже родственного. И тогда он будет ещё свободнее, а потому – любимее. Это было похоже на отношение Виктора ко мне. И еще у них с Михаилом так или иначе совпадало понятие любви и внутренней неделимости человека. Поразительно разное поведение двух братьев при схожести принципов и суждений.

Далее, его рассуждения о жизни вне заключения – он явно не был готов к этим вопросам, и полёт мысли был спонтанным. И тем более ценным для меня. Как человек, составивший соглашение о простых сессиях на семи листах со сносками, он был в замешательстве от внезапности. Его мыслей никогда не касалась надежда и тем более то, что следовало после. Первое, что выдало его сознание – простая размеренная жизнь теоретика, поглощённого работой, домом, тишиной, покоем. Думаю, Михаил многому удивился и сам.

И наконец, его желание, скорее, одержимость причинить Виктору боль. Почему-то именно детскую. Равноценную чему? Что же случилось, когда Виктору было пять лет?

Я уже шёл прогулочным шагом прочь от сквера, зная, что здесь могу быть обнаружен. Дорога спускалась вниз по улице, вглубь маленького городка. И через некоторое время меня встречали ровные ряды похожих друг на друга домиков и заборчиков. Где-то во дворе суетились дети, где-то – взрослые занимались привычным бытом. Тихая размеренная семейная жизнь. Виктор был прав, слишком для меня. Но это не обесценивало значения такой судьбы. Я, как и Михаил, не верил в половины целого для человека. Но то, что возможность, пусть и редкая, встретить близкую душу есть, было для меня простой и понятной истинной. В целом мире удовольствий и разочарований человеку нужен человек. Даже одолеваемые эмоциями, чувствами и желаниями, близкие становятся сильнее с каждым днем. И ещё ближе друг к другу.

Я не поддался малодушным рассуждениям Михаила о наших отношениях с Виктором. Во многом он рассуждал здраво, но субъективно и теоретически. Не испытав подобного, невозможно судить. Конечно же мы идём с Виктором через непроглядный лес эмоций и переживаний друг за друга. Но то что получаем, живя и работая вместе, не является синонимом ни к одному известному понятию «счастья». Хотя Виктор настойчиво пытается убедить меня во внутренней цельности вне обоюдного присутствия, но… Пока никто из нас не лишен права на ошибку, как это было днём ранее со мной.

«Связаны иными законами» – вспомнил я. Наверное, лучше и не сказать.

Внезапно я очнулся на середине какой-то улицы. Домики закончились, начиналась промышленная часть городка. Я остановился в мгновенном замешательстве – неподалеку стояла машина Виктора, припаркованная у заправочной станции. Случайно? Я улыбнулся и уверенно направился в ту сторону.

– —

В машине Виктора не было. Я знал, что он не закрывает двери, если уходит ненадолго. Так было и в этот раз. Сел. Ждал.

Минут через пять мой друг вышел из магазинчика напротив, увлечённо разговаривая с мужчиной. Видно было, что это случайный знакомый. Вот они простились, улыбаясь и пожимая друг другу руки, и Виктор увидел меня.

С улыбкой он сел.

– Ты нашёл меня или я – тебя?

– Ты нашел кого-то другого, – ответил я, кивая в сторону магазина.

– Ну, со мной такое часто, – он взглянул на меня, и мы поехали.

– Как прошла встреча? – спросил он, после довольно долгой паузы.

– Продуктивно, даже чересчур. Хорошо, что следующая только через три дня.

Он быстро взглянул на меня.

– Мы можем съездить домой или… – он замолчал.

– Или, – ответил я.

Это было то самое счастье. Эмоции описывали новую кривую, стремительно набирая скорость. Я знал, что их просто необходимо привести к более спокойному течению, взвешенному состоянию, балансу. Во всём этом новом витке старых ощущений была лишь моя вина. Но я надеялся, что не напрасная.

Мы вернулись в отель, пообедали, Виктор съездил на запланированную встречу, и ближе к вечеру наши вещи уже были сложены в машину. Я предвкушал увидеть закат в оправе Золотых ворот.

– Расскажи о своей семье, – попросил я, когда мы выехали за город.

– О родной? —услышал я вопрос.

И все мои следующие слова просто застряли! Я пытался быстро сориентироваться в нужных вопросах, но не получалось.

Виктор взглянул на меня, улыбнулся и сказал:

– Это печальная история. Нас было двое – я и брат, старше меня лет на шесть. Как его звали – не помню. Как и не помню родителей или ещё кого-либо из родных. Мне было чуть больше года, когда их лишили прав. Мы с братом попали в семейные дома. Это я тебе рассказываю, как было написано в бумагах, – уточнил он, – обезличенных общих сведения судьбы одной семьи… Брата усыновили сразу, а меня, спустя полгода. Вот и вся история. Мои родители, кровные, скончались, когда мне не было пяти. В то время я уже рос с Михаилом и запомнил его, как единственного и родного. Моё детское сознание само собой вытеснило все остальные образы из памяти, – он помолчал.

– Потом мне рассказывали, что я заболел, требовалось постоянное переливание крови. Восстановительный период занял почти год. После этого я более отчетливо помню свою жизнь и семью, но увы, Михаила там уже практически не было.

– Ты знаешь почему?

– Догадываюсь, но точно не уверен. Конечно же, детская ревность, подростковый возраст или выбор. А может быть, всё вместе. Он отдалился, такое слишком часто бывает.

– Но почему же? Из-за родительской опеки над твоим здоровьем?

– И это тоже. Они с отцом всегда выясняли что-то, а когда я так надолго, пусть и ненамеренно, исключил из этого конфликта мать, думаю, всё и дошло до своих пределов.

Мы помолчали.

– Алекс, я думаю нам нужно снова попробовать провести сеанс втроём.

Я даже вздрогнул. Но Виктор всё рассчитал точно. Трехдневное пребывание на маяке должно было помочь мне заново взять нужную высоту. И, возможно, задержаться там уже без помощи и поддержки.

Я взглянул на друга и молча кивнул.

– —

– Мы не договаривались об этом, – тон Михаила был напоказ грубым и бескомпромиссным.

Такое поведение было ожидаемо, мы с Виктором зашли в комнату и спокойно рассаживались в креслах. Я начал говорить:

– Наше с тобой соглашение предусматривает, что я по своему усмотрению применяю методы, единожды использованные с твоего согласия.

Вид у Михаила был мрачный. Но я знал, что ему нравятся игры. Все это было интригующее опасным приёмом. Он, конечно же, мог сейчас капризно настоять на своём и отложить сессию, но он только молча сел, не сводя взгляда с Виктора.

Я продолжил:

– Сегодняшний сеанс будет проведён в таком формате. Процесс, результаты будут обязательно конфиденциальны для всех участвующих и присутствующих.

Эффект был мгновенным. Михаил нервно встал, подошёл к окну. Стуча пальцами по подоконнику, он тихо произнес:

– Знал, что закончится скучновато. Скучно и пресно, – он обернулся, – не нашел другого способа рассказать ему?

Его лицо выражало и злость, и торжество. В сущности, его цели были достигнуты именно сейчас, но вот способ его не устроил, скорее, не впечатлил.

– Правду о чём, Михаил, – вмешался Виктор, – о том, что мы не братья в рамках одной кровной семьи? Я это знал давно.

Противоречивые, смешанные эмоции пробежали по лицу Михаила. И недоумение побеждало. Виктор тем временем продолжил:

– Ты никогда не задумывался, почему завещание отца оглашалось отдельно для каждого из нас? Почему он не мог информацию обо мне включить как дополнение? Почему он составил их два?

Михаил внимательно слушал.

– Очень хорошо, что есть такая законная возможность честно поговорить обо всем. Скажи, кто был донором крови, которую мне неоднократно переливали в детстве?

– Я, – глухо сказал Михаил.

Лицо Виктора сейчас было очень серьезно, собрано. Эмоции он намеренно не показывал, но после этого ответа я почувствовал волну радости, однозначно исходившую от моего друга и мгновенно разделенную со мной. Виктор нашёл нужный путь и темп для достижения сегодняшней цели, и поймал внимание брата. Дальше было дело техники. Не дождавшись реплик Михаила, он продолжил:

– И у тебя не возникло вопросов, почему только твоя кровь и подошла мне? Ты видимо уже тогда был поглощён своим нестабильным подростковым состоянием.

– Это не так, ты же знаешь, – оборвал его Михаил. Видно было, что он и не думал дискутировать, но последнее замечание Виктора просто вынудило его и отреагировать, и этим обнажить многое.

– Может, ты не помнишь, в силу возраста, но мы были очень близкими, – Михаил запнулся, – братьями.

– Что поменялось? – спросил Виктор.

– Я понял, что неправильно так жить. Вкладывая себя в другого человека: жить им, строить планы надвое и радоваться лишь этому. Я уже говорил, – Михаил взглянул на меня, – что понял ещё тогда, как неустойчива теория двух частей целого.

Михаил снова подошёл к окну. Я посмотрел на Виктора и сказал:

– У тебя ничего не было и ты боялся потерять его. И всё вместе с ним. И он не был твоим братом.

Воцарилось молчание, которое прервал Виктор:

– Михаил, у наших родителей не могло быть детей. Это было указано в завещании, оглашенном мне.

Михаил оглянулся, и я снова увидел очень противоречивые, резко полярные друг другу эмоции. Они сражались в его взгляде. Он сел, закрыл глаза.

Как же чертовски похожи своей психологией эти два неродных человека! Я был просто озадачен этим! Когда они находились вместе, возникало ощущение чуда: схожие жесты, манеры, голос, черты и привычки. Что-то безусловно можно было списать на общее воспитание. Что-то, но не всё!

Наконец, Михаил прервал молчание:

– Ты знал это столько лет, почему не сказал раньше?

– Зачем? Твой путь от этого стал бы ещё круче и сложнее.

Михаил усмехнулся.

– Я всегда был один, – стал рассуждать он вслух, – всегда ощущал себя так, как и было на самом деле! Знал, что нет такого человека, который бы понял, принял то, что понимал я. Но как же хорошо знать такое! – сказал тихо он, обернувшись к нам лицом. —Вот доказательство всей моей жизни. Я так рад сейчас… – закончил он почти беззвучно и медленно опустился на стул.

– Меня всегда загоняла в угол эта идея коллективности, – продолжил после паузы он громче, – родные и близкие слишком далеки, чтобы понять такое. Я терпеливо принимал их соседство и несогласие, как необходимое условие твёрдости и уверенности в себе. Приучался расти на отрицаниях, чтобы стать крепче в мыслях и желаниях. И это было бесконечно противно. В какой-то момент я понял, что дело не в них, а во мне.

Михаил посмотрел на Виктора очень спокойно, даже мягко. Эмоции и страсти проиграли битву в его душе. Он достиг чего долго ждал, хотел и предвкушал. Он наконец получил брата, который никогда таковым не являлся. И потерял его.

– Ну ты же не один, – сказал Виктор.

– Ну брось ты, братец, как же это всегда криво звучало – «брат». —Михаил улыбнулся. —Мы все были чужие друг другу. Все.

– Если ты про кровь, то у тебя есть семья.

Груз ответственности и всего совершённого, мгновенно отразился на лице Михаила.

– Ты про Ирину, – тихо сказал он.

– Ну почему же только про Ирину. Твоя кровь присутствует и в моём организме. Так или иначе, – улыбнулся Виктор.

Михаил глубоко вздохнул.

– Знаешь, – быстро продолжал Виктор, – твоя теория, что люди есть семья лишь находясь в кровном правильном родстве, это слишком примитивно. Проблема в том, что ты всё и всегда возводишь в крайность: абсолютная верность, безусловное доверие, полное согласие, чистые принципы, высокие цели… Но это только ориентиры, Михаил. Люди не обладают силами для достижения всего и сразу. Ни силами, ни развитием, ни мышлением. Безусловен только страх – нам страшно за себя, за кого-то – и мы делаем что-либо. Но и здесь, возможности тоже две: либо для него, либо для себя. Ты спрятался за свой страх намерено. Конечно, это простая задача – все рано или поздно делают не то. И чего ты добился, доказав такую простую теорему? Как ни старайся, у тебя была и будет семья, люди, которые рядом, несмотря на все твои побеги или правоту. Или кровь.

– Слишком сентиментально, Виктор, – бросил Михаил, прохаживаясь по комнате.

Виктор улыбнулся и посмотрел на меня.

– Ты знаешь, что связывает Алекса со мной?

– Это же очевидно, – ответил на ходу Михаил, – folie a deux.