Текст книги "Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры"

В истерике он заходился кашлем, Инга боялась, что у него прямо сейчас начнется приступ астмы.

Он клялся, что или найдет деньги на оплату долгов ее родителей, или своими рукам задушит кредитора.

Он бегал по комнате и грозился выброситься из окна: «Моя смерть будет на твоей совести!»

Инга молчала. Она с трудом сдерживала отвращение. Ко всему прочему Алик так и не смыл нарисованные усы, только размазал их по щекам и оттого выглядел еще противнее.

Сейчас она заставит его умыться, одеться и выставит вон. Прямо сейчас. Надо только привести его в чувство. Можно на всякий случай спрятать открытку, вылить на него стакан холодной воды, накричать, дать пощечину, в конце концов. Но Инга сидела и молчала, не могла сдвинуться с места.

Сначала ее затопила жалость. Почему он так себя ведет? Унижается, угрожает… Она ни на минуту не допускала мысли, что он ее любит. Любовь Алика – это как айсберг в пустыне, мираж, да и только. Может быть, он понимает, что теряет вместе с Ингой что-то ценное, трепетное внутри себя, что-то, что его хоть самую капельку, но тормошит. А может быть, все гораздо проще, может, его больно бьет по самолюбию сам факт, что его бросает женщина, его, успешного до самых кончиков наманикюренных ногтей, обеспеченного, и вдруг бросает какая-то учительница итальянского.

Но это не важно. Важно, что ему и в самом деле больно.

Инга вдруг ясно поняла, что, если сейчас выкинет его из дома, как бездомного котенка, ее собственная, живая внутренняя радость померкнет. И что теперь от каждого ее выбора, от каждого решения зависит, будет ли эта радость тускнеть и покрываться пылью или засверкает новыми красками.

Она не может его так просто бросить. И вовсе не потому, что он устроил весь этот цирк.

Ей захотелось растормошить его, крикнуть: «Очнись! Тебе нужна не я, тебе нужно встряхнуться, оторваться от плоскости, сделать что-то сумасшедшее!»

Как жаль, что Магрин забрал ту открытку. Она вышла такой сильной, что Инга сама себе удивилась, как если бы собственными руками собрала вертолет. Может быть, сделать для Алика еще одну, такую же? Не получится. Скрап-открытки – работа штучная, они – как состояние души, не повторяются. Что же ей теперь делать с Аликом?

Она стала скрапбукером. И если у нее возникла неразрешимая проблема, у нее теперь есть больше вариантов решения, чем у любого другого. У нее теперь есть новая степень свободы.

Она сделает для него такую открытку, которая заменит ему Ингу. И Алик отпустит ее сам. В его двухмерной жизни снова появится объем, даже если ради этого ему придется пережить немало неприятных минут.

Алик сидел на полу в трусах и рубашке спиной к Инге, вздыхал и вертел в руках бокал из-под вина. Что ж, придется отложить момент расставания.

Первым делом она спрятала подальше открытку с бабочкой.

– Алик. – Ее голос стал вдруг хрипловатым. – Если ты очень хочешь, мы можем повстречаться… еще немножечко.

– Правда? – Он обернулся к ней, и Инге снова стало не по себе от его котеночьего взгляда.

– Правда. – Она села рядом и прислонилась к его плечу. Нельзя выгонять бездомных котят. Когда Инга сделает открытку, они расстанутся легко и спокойно, и в душе у нее сохранится теплая, чистая внутренняя радость. Но все это будет потом, когда она вернет родителей.

– Алик, ты познакомишь меня с Вандой?

– Хоть с папой римским.

С большим трудом и многочисленными обещаниями не бросать его, Инга к поздней ночи наконец-то выставила умытого и одетого Алика за дверь и вздохнула с облегчением.

Теперь ей нужно посоветоваться с кем-то, понять, чем же она лучше, эта другая скрапбукерша. Открытка с бабочкой – сильная штука, но та, которую Инга сделала для Магрина, – ничуть не хуже. Она посмотрела на часы – время двенадцатый час, ехать в родительскую квартиру уже совсем не хочется. Инга взяла трубку телефона, набрала номер, не дождавшись ответа, включила автодозвон. Тетя Марта ответила с третьего звонка.

– Деточка, это ты? Раз уж ты вернулась к себе, может быть, ты заберешь наконец-то свою болтливую птицу? Аллочка Борисовна очень нервничает из-за нее.

– А как там наш гость?

– У него уже получается гораздо лучше. Собрал половину пазла.

– Вот как? Значит, Магрину совсем нельзя верить?! Он ведь обещал мне, что сегодня же разберется с ним.

– Ну, деточка, знаешь… вообще-то он хотел. Он звонил, но я попросила его немного подождать.

– Подождать? Тетя Марта, что вы там еще придумали?

– Да ничего такого. Просто хочу задать нашему гостю несколько интересных вопросов.

– Тетя Марта! Только не убейте его случайно!

– Деточка, я тебе обещаю, что все будет в порядке. Я за ним пригляжу еще немного, а потом лично сдам его с рук на руки Магрину. Я бы с твоего позволения хотела пожить здесь еще. У моих соседей, в самом деле, ремонт.

– Да ну?

– Мои деточки очень пугаются перфоратора. Так ты заберешь своего павлина-мавлина?

– Да, я завтра заеду. Тетя Марта… а труба, ее уже закопали?

– Какая труба?

– Ну, там, под окном.

– А, этот ржавый кошмар. Еще возятся, но я надеюсь, скоро от нее здесь и следов не останется. Ну ладно, пока уже, а то у меня чай остывает.

– Подождите!

– Ну что еще?

– Как можно узнать, какая из двух разных скрап-открыток лучше?

– А что, по-твоему, лучше, «Мона Лиза» Леонардо или «Травиата» Верди?

– Хочешь сказать, несравнимо? Ну хорошо, а тогда как узнать, кто из двух скрапбукеров лучше?

– Деточка, как ты считаешь, кто лучше – Ван Гог или Сальвадор Дали? Не морочь мне голову глупыми вопросами.

– А если сравнить Сальвадора Дали с учеником художественной школы?

– Среди скрапбукеров нет учеников художественной школы. Нельзя быть немножко беременной, ты или скрапбукер, читай Сальвадор Дали, или нет. Все, я пошла чай пить.

– Приятного аппетита.

Инга ощутила внутри внезапную пустоту. Что-то перестало быть таким, как раньше. Минуту назад она наслаждалась мыслью, что придумала, как расстаться с Аликом, как будто только что мир спасла, а теперь что-то изменилось. Словно она только что восседала, как принцесса, на семи матрасах, а теперь ей горошину в самую серединку подложили. Хотя она не особенно-то и надеялась, что тетка, в самом деле, объяснит ей, чем один скрапбукер лучше или хуже другого.

Ладно, будем считать, что насчет долгов и родительской квартиры пока не надо голову ломать. И тут она подпрыгнула, словно горошина выросла прямо у нее под задницей. Вот интересно, что на самом деле нужно было от Инги Артуру Германовичу? Теперь очевидно, что ему нужны были от нее не столько деньги, сколько именно услуги скрапбукера. Почему такая сложная схема – дать родителям денег в долг, дождаться их исчезновения, шантажировать Ингу? Почему бы не пойти сразу же к тому же Магрину или какому-нибудь скрапбукеру и не заплатить ему просто-напросто? Наверное, он хотел сделать что-то, от чего предостерегал Кодекс. Навредить кому-то? Инга вспомнила мерзкие рыжие усы Тараканища, едкий запах одеколона, приторную манеру выражаться. И как он сидел, сгорбившись, перед кучей деталей и составлял пазл, и его дрожащие руки вставляли одну детальку в другую. Чего он хотел от потока? Она закрыла глаза, представила, как дует вдоль пальцев легкий ветерок, играет воздухом, устремляется к рыжему-усатому, окутывает его сверху донизу, проникает внутрь… Инга охнула и скорчилась.

В нем пряталась боль. Пусть ее трудно разглядеть обычным зрением, но стоит посмотреть на него, даже мысленно, сквозь поток, как это сразу становится понятно. Он хотел избавиться от мучившей его боли. Но почему таким способом? Почему он просто не попросил, она ведь поняла бы и, возможно, помогла. Хотя та Инга, с которой он впервые встретился, не только не смогла бы ему помочь, но и не захотела. Из той Инги слезу нельзя было вышибить даже дубинкой.

Ей вдруг стало не по себе. Что с ним, интересно, сделает Магрин? Надо в этом разобраться, каким бы противным ни был Таракан, но, может быть, что-то можно для него сделать? Иначе получится, что к ней обратился человек, которому больно, а она его не просто оттолкнула, а можно сказать, сдала в компетентные органы. Тьфу ты, он же хотел отобрать у нее любимую квартиру, приперся к ней жить, а она его спасать собралась неизвестно от чего! Однако, стоило ей начать думать о том, как бы ему помочь, в глубине просыпалась такая радость, что хотелось подпрыгивать, словно и в самом деле внутри мячик завелся. Кристофоро Коломбо, да у нее так скоро крыша совсем поедет! Нашлась тоже мать Тереза. Надо отвлечься, заняться какими-нибудь делами. Она вскочила, принялась наводить порядок в квартире.

И все-таки, чем та, другая девушка лучшее нее? Посоветоваться бы еще с кем-нибудь, кто понимает во всех этих скрапбукерских делах. Но с кем? Остается только одно – грязный вонючий клоун в ее альбоме. Хорошо, что в этой квартире остались кое-какие материалы, а ножницы и альбом она всегда носит с собой, не расстается ни на минуту.

До двух ночи Инга вырезала, клеила, рисовала, наконец, страница была готова. С десяток секунд у нее кружилась голова, а потом возникла знакомая рожа в шляпе и мрачно спросила:

– Привет, золотая! Где мои конфеты?

Глава X

Холодный белый асфальт под ногами казался мягким. Снег покрывал улицы скользкой клеенкой, пока еще прозрачной, но уже не тающей. Скоро ноябрь, наступает самое унылое время года, когда утром уходишь на работу еще в темноте, а вечером возвращаешься уже в темноте. Ничто на замерзающих серых улицах не радует глаз, только и остается, что разглядывать витрины. От работы до дома, если идти пешком, примерно сорок минут и сорок восемь витрин.

Четыреста восемьдесят три шага нужно сделать, чтобы пройти первый квартал от работы в сторону дома. Но сначала – одиннадцать ступеней, чтобы подняться с цокольного этажа, где находится отдел выпуска, и восемь ступеней, чтобы спуститься с крыльца.

Софья теперь все кругом считала, как козленок из мультфильма. Сколько оборотов ключа нужно сделать, чтобы открыть дверь в кабинет. Сколько мужчин в офисе носят костюмы, а сколько – свитера. Сколько раз за день Олечка открывает книжку, сколько листьев у цветка Ванды, сколько раз в день Фанис произносит «йоханый бабай». Всю ее голову заполнили цифры – десятки, сотни цифр, так много, чтобы не осталось места ни для чего другого.

Она навела в делах идеальный порядок. Расходные материалы учитывались до каждого листа бумаги, до каждого грамма тонера. Заявки на размножение и накладные листы были разложены по папкам. Журналы выдачи велись с маниакальной педантичностью, без прочерков и сокращений. Достоевский не смог бы придраться, если бы захотел. Но Софье было все равно, она перестала остро реагировать на чужое вранье, больше не бежал холод по кончикам пальцев, не подкатывала тошнота к горлу. Она искала новые цифры, чтобы заполнить все без исключения пространство в голове, чтобы ни для одной мысли, ни для одного чувства не осталось даже самого крошечного уголка.

Софья ходила домой пешком. Отец мог бы купить ей машину, но беспокоился, что дочь со своими странностями не справится с вождением.

Она шла домой и считала, сколько витрин в каждом магазине.

За перекрестком две ее самые любимые – на углу цветочный магазин, в одном из окон каждый день выставляют новые композиции, а второе, с корзинками, садовыми украшениями и гномиками, всегда напоминает ей о лете. За цветами – лавка сувениров и антиквариата. Софья мельком глянула в окно и вдруг остановилась, как будто перед ней выросла невидимая стена. Не может быть!

Сквозь стекло мощным водопадом бил поток. Как же так? Она была уверена, что больше никогда не почувствует Меркабур, что забыла, как преломляется в ладонях цветной луч. Откуда эта волшебная, с ума сводящая волна?

Это была кукла.

Чтобы узнать, кто сделал эту куклу, ей не нужно было читать табличку: «Авторская работа художника Дмитрия Лопухина». Она называлась «Офисная фея» – кукла из двух не похожих друг на друга половинок. Левая половинка носила золотое платье, золотой чулок и золотую туфлю с огромной пряжкой, а правая – строгий офисный костюм, узкую юбку, блузку в тонкую полоску, черную лодочку на шпильке и часы. Половину лица покрывал золотой грим, с этой стороны развевались золотистые кудри, а вторую половину, бледную до белизны, украшали только лихорадочное пятно румянца на скуле и половинка очков в черной прямоугольной оправе. С «офисной» стороны темные волосы были гладко зачесаны на затылок. Золотое платье и офисный костюм зигзагом сходились на груди и на животе. Половинки лица соединяла улыбка, совершенно одинаковая с обеих сторон. Слева к золотой груди было приколото ярко-красное сердце, покрытое сплетением золотых нитей. В золотой руке фея сжимала волшебную палочку, а в «офисной» – ежедневник, крошечный, но филигранно выполненный, даже маленькая закладка торчала.

Трогательная фигурка рождала двойственное ощущение: от золотой половинки в груди просыпалось тепло, словно там всходило солнце, а от «офисной» по коже бежал мороз, хотелось поежиться и обнять себя руками. Огонь слева, холод справа – обе половинки излучали мощный поток. Софья бы не удивилась, если бы здесь, перед витриной, начали собираться уличные художники или артисты. Она глаз не могла оторвать от «офисной» феи, как будто смотрела на собственное отражение, только в каком-то другом световом диапазоне, в каком никогда еще не видела себя в зеркале. Поток пробивал не только витрину, но и толстую, прочную скорлупу, которой окружила себя Софья. Уходить не хотелось. Может быть, купить фигурку? И что тогда, фея будет стоять рядом, а Софья – каждую минуту чувствовать все это, вспоминать и… нет, ни за что на свете! Лучше она снова будет считать. Она стремительно пошла прочь, заполняя себя новыми цифрами. Сколько красных машин проехало по улице? Сколько людей идут навстречу в пальто, а сколько в куртках? А сколько до сих пор носят с собой зонтик? Два, три, четыре. Вон та старушка с длинным зонтом и в шляпе похожа на Шапокляк.

В скорлупе, отделявшей ее от мира, наметилась тонкая, едва заметная трещина.

– Тебе два письма пришли, – сообщила ей мать с порога. – Необычные такие, и пахнут. От поклонников, что ли?

– Наверное, какая-нибудь рекламная акция, – пожала плечами Софья, снимая пальто.

Она мельком посмотрела на себя в зеркало – надо же, как будто за несколько дней стала старше лет на пять. «Взгляд руководителя», – назвал бы это папочка. В самом деле, сотрудники отдела теперь выполняли распоряжения Софьи быстро и без лишних вопросов, даже Ванда помалкивала. Отец с каждым днем сиял все ярче, и все чаще можно было увидеть, как он расслабляется в кресле со сборником кроссвордов в руках. Доволен, будто ему подменили дочь на другую, больше подходящую к его стандартам. Вчера он подарил Софье дорогой кожаный ежедневник, почти такой же, какой сжимала в руке «офисная фея».

После ужина она некоторое время сидела в гостиной и смотрела с отцом какую-то передачу, но не различала изображения на экране и не разбирала слов, словно само понятие «телевизор» лежало в каком-то другом измерении. Потом Софья ушла к себе в спальню. Она больше не поднималась в мансарду с тех пор, как выкинула все материалы для скрапбукинга.

На тумбочке лежали конверты. Один – ярко-желтый, другой – черный и очень толстый. Софья села на кровать и взяла оба, по очереди понюхала. Желтый пах сладкими, тяжелыми духами, черный, на ощупь мягкий, – мятной прохладой. Второй от Магрина, можно даже не гадать. Почему он не схватил ее в охапку, как тогда, раньше, не увез куда-нибудь, не растормошил? Почему только звонил, почему вызывал ее своей визиткой? Наверное, хочет попрощаться. Сказать, что не вышло из нее скрапбукера, что это занятие – не для нее. Софья отложила черный конверт и вскрыла желтый. Из него выпал еще один конвертик, поменьше, белого цвета и записка, написанная на плотной желтой бумаге аккуратным почерком с завитушками. Такими буквами только приглашения на свадьбу писать.

«Дорогая Софья! Я знаю, что ты сделала для меня отличную открытку, и что она не попала ко мне не по твоей вине. Я все равно чувствую себя в долгу и хочу тебе помочь. Я сделала открытку, о которой ты просила, и посылаю ее тебе. Удачи! Будь счастлива. Твоя Джума».

Вот так. Все очень просто. Можно сейчас пойти к отцу, сказать ему:

– Посмотри, пожалуйста. Ты случайно не знаешь, кто мог это прислать?

И на следующий день можно будет подать заявление на увольнение, заняться поисками отдельной квартиры, найти работу по душе. Одним легким взмахом волшебной палочки феи. Раз – и все. Но какое это теперь имеет значение?

Она не стала открывать белый конверт с открыткой.

Осталось только попрощаться с Магриным. Что ж, если он так хочет, то попрощаемся. Она вскрыла черный конверт. Что это, открытка или детская поделка? В твердый кусок картона, вырезанного из коробки, был вшит детский мячик. Софья сразу поняла, что это именно мячик, а не просто куча лоскутков. Яркие куски ткани – однотонные и полосатые, в горошек и в цветочек – были пришиты один на другой, а сверху их покрывал хаотичный узор разноцветных нитей. Швы тоже были разные – зигзагообразные и прямые, обметочные и пунктирные. По обе стороны от мячика, словно крылышки, расположились белые цветы, а над ним распростерла крылья синяя птица. Софья поддалась первому желанию и смяла мячик ладонью. В груди стало тепло, она глубоко вздохнула.

Внутри мячика пряталась простая незатейливая радость, как в первых детских воспоминаниях, – когда мама улыбается и целует в макушку, когда из песка получился куличик, когда по травинке ползет зеленая гусеница, когда барахтаешься в реке в надувном круге или мчишься по двору на трехколесном велосипеде, а папа кричит: «Молодец!» Она сидела, мяла открытку и глупо улыбалась, ни о чем не думая. Нет, она не чувствовала потока, даже намека на него. Просто кусок тряпок, который хочется тискать, мять пальцами, сжимать, гладить, как плюшевого медведя. Она так и заснула, положив голову на подушку, не раздеваясь, свернулась калачиком и погрузилась в глубокий, спокойный сон.

Утром, собираясь на работу, она снова несколько минут мяла мячик, а потом положила открытку в сумочку. Ей сразу стало легче, как будто теперь вместе с ней был верный, надежный талисман. Похожее чувство уже возникало у нее раньше, в тот раз, когда она брала с собой на работу свою самую первую открытку с ластиком. Как давно это было! Словно целая жизнь прошла. Тогда, как и сейчас, она не знала, чем поможет ей карточка, но ясно чувствовала: что-то изменится. Открытка с мячиком не была похожа на другие. От нее не кружилась голова, не плыл мир перед глазами, но она работала. Действовала медленно, но верно, как гомеопатическое лекарство.

Протирая сонные глаза, Софья выползла на кухню. Получила тарелку с яичницей и гренками. В любое утро мамины гренки – в меру поджаристые, хрустящие, румяные – можно было отправлять на конкурс «Мистер гренок и мисс гренка мира». Софья еще толком не проснулась, а мама, уже бодрая, подтянутая, энергичная, доставала из кухонного шкафа большую кастрюлю с мукой. Наверное, собирается сделать к обеду или к вечеру пирожки. Поразительно, мама готовит еду по меньшей мере три раза в день, а фартук у нее всегда белоснежный, без единого пятнышка. Если бы Софья взялась жарить пирожки, кухню бы потом не отмыли и десять уборщиц. Она хрустела гренком и смотрела, как мама уверенной рукой месит тесто. И вдруг ей показалось… она перестала жевать. Нет, не может быть! Мама накрыла миску с тестом пленкой и поставила в уголок, возле батареи. Потом вымыла руки, уселась за стол рядом с Софьей и открыла свою писательскую тетрадь.

– Ты чего застыла? Ешь, а то на работу опоздаешь.

Она не знала, чему больше удивляться – тому, что она снова легко чувствует поток, или тому, что видит его в маминых руках. Тем временем наваждение сгинуло. Минуту назад ей казалось, что сквозь мамины ладони струится в тесто поток, так же как он раньше вливался сквозь ее собственные руки в открытку. Но сейчас, когда мама взяла ручку, ее гладкие, ухоженные руки стали обычными.

– Мам, а что ты любишь делать больше всего на свете?

– Заботиться о твоем отце и писать мою книгу, – не задумываясь, ответила та.

Интересно, если бы мама открыла пирожковую или кулинарию, она была бы счастлива? Если бы каждый день в ее руках играл волшебным светом поток, была бы ее жизнь другой?

Сорок минут прогулки, восемь ступеней вверх, одиннадцать ступеней вниз, четыре двери слева и три справа, и она на своем рабочем месте. Лилечка уже здесь, последнее время она приходит на работу первой. Нормоконтролерша вела себя почти так же, как раньше, разве что больше работала. Никто не вспоминал злополучный тренинг, все сделали вид, что ничего не произошло, даже Юра. Не было пересудов в курилках, не шушукались в столовой вечные сплетницы, не переписывались бурно в корпоративном чате молодые сотрудницы. Так в электричке люди вдруг замолкают и начинают увлеченно смотреть в окно или утыкаются в свои книги и журналы, когда по проходу едет инвалид со страшным увечьем, даже если он не просит денег.

Лилечка склонилась над бумагами, ее губы что-то беззвучно шептали, карандаш в руке чуточку подрагивал. Софья опустила руку в сумочку и сжала мячик. Какой чувственный, литературный монолог произнесла тогда Лилечка, обращаясь к Юре. Вот если бы сейчас перед ней лежал не том со строительными расчетами, а любовный роман, увидела бы Софья поток? Если бы всю свою нерастраченную страсть, все оттенки романтического чувства, тончайшие движения влюбленной души Лилечка вкладывала не в бесплотную любовь к прекрасным принцам, а упаковывала бы в строки дамского романа, из разряда тех, какие любит читать Олечка, что тогда? Она была бы сейчас счастлива? Или все равно влюблялась бы, к примеру, в молоденьких редакторов? Или влюблялась бы, но вместо страданий радовалась новому источнику вдохновения?

Тем временем в офис подтягивались другие сотрудники. Фанис скрючился под столом – он не только переобувал ботинки, но и менял носки и заодно протирал ноги влажной салфеткой, стараясь, чтобы никто не заметил. Ванда полировала пилочкой ногти и хмурила брови. Олечка и Валечка уже облачились в рабочие комбинезоны, Олечка подкрашивала ресницы, а Валечка проверяла электронную почту.

Софья улыбнулась и снова впустила пальцы в мячик, мягко и с явным удовольствием, как кошка запускает когти в тугую оболочку любимого хозяйского дивана. «Селекционер» – вот холодное, колючее слово, которое отлично подходит к Ванде. Здорово бы она смотрелась в оранжерее, где рядом с каждым кустиком – подробная табличка, где надо следить за влажностью и освещением, где бы под ее началом копались в земле практикантки в резиновых перчатках. Она бы непременно вывела сорт цветов, способный выжить при любых капризах погоды, назвала бы его «Ванда стрессоустойчивая» и разбила в пух и прах любого, кто посмел бы высказать хоть одно критическое замечание. Софья невольно залюбовалась этой картиной. И снова, как в тот раз, когда на ней были «розовые очки», почувствовала смутную симпатию к Барракуде. Надо будет как-нибудь при случае послать ее в ботанический сад, интересно, как она отреагирует?

Валя уже в который раз разъясняла Олечке, как правильно пользоваться переплетной машинкой. Софья каждый раз поражалась, что в сестре нет ни капли раздражения, хотя у любого другого на ее месте давно кончилось бы терпение – в сотый раз объяснять одно и то же. Она опять сжала мячик и сразу же подумала, что из Валечки получилась бы отличная учительница – строгая, но терпеливая и справедливая. Она бы сумела увлечь детей, ее бы уважали родители. Из таких людей выходят Учителя с большой буквы, ученики их потом вспоминают долгие годы после окончания школы. Вот Валя еще раз показывает Оле, как пользоваться машинкой, и на ее лице ясно читается удовольствие, а Софья слышит отголоски знакомого потока. Если бы все учителя вели уроки вместе с потоком! Дети полюбили бы школу. Вале нет еще и двадцати, не поздно поступить в педагогический институт. Надо будет как-нибудь поговорить с ней, намекнуть, посоветовать.

Хлопнула дверь, вошла знакомая сметчица.

– Фанис, не посмотришь плечо? Вчера работала до девяти, сегодня руку поднять не могу.

Тот вопросительно посмотрел на Софью, без ее ведома последнее время ничего в отделе не делалось.

– Только недолго, – улыбнулась она.

Широкие ладони легли на плечо сотрудницы, и та вскоре вздохнула с облегчением, а Софья потянулась к мячику. Странно, раньше она не замечала, сколько в Фанисе простой, незамысловатой доброты. Да, прямо сказать, он лентяй, и человек не самого далекого ума, и любит схалтурить, и хвастается по поводу и без, но ведь это он кормит котят возле офиса, и он всегда находит деньги для помощи детским домам, и он недавно первым ходил сдавать кровь, когда одному из коллег понадобилась срочная операция. Фанис умеет делать массаж, к нему частенько заглядывают сотрудники из соседних отделов, и он никому не отказывает. Раньше Софью это раздражало, она думала, что это – очередной способ отлынивать от работы. Может, из него получился бы врач или массажист? Но почему тогда в самую первую их встречу ей сразу привиделась корова? Пожалуй, из него бы вышел отличный ветеринар. Из тех душевных даже не врачей, а врачевателей, которым необязательно учиться в институте на отлично, потому что они сердцем чувствуют причину болезни и лечат не столько лекарством, сколько искренним вниманием и теплыми ладонями, из которых льется поток. Вот сейчас, когда Фанис мнет плечо, закрыв глаза, когда его пальцы обхватывают шею, в них ведь играет Меркабур! Самый настоящий, что ни на есть.

К горлу подступил комок. Вдруг разом толстая, прочная скорлупа, отделявшая Софью от мира, треснула так, что посыпались вокруг осколки, и в сердце заколола острая боль. В Фанисе звучала родная нота! В этом простом, деревенском парне, который больше всего на свете боится вонючих носков и мечтает о большом телевизоре и путевке в Турцию, играла, переливалась, откликалась на все самое глубокое, внутреннее, искреннее, что только могло быть в Софье, настоящая родная нота. Она с трудом сдержала дикое желание подойти и обнять его. И сказать на ухо: «Фанис, бросайте-ка вы наш отдел, идите лучше на ветеринара учиться. Будете коров лечить и котов». Она не удержалась и хихикнула так, что на нее недоуменно оглянулись сотрудники. Софья не обратила внимания. Наверное, они уже привыкли, что начальница отдела немного странновата.

Она вышла в коридор, сжимая в руке теплый радостный мячик, и чуть не столкнулась с клоуном, даже ойкнула от неожиданности. Нарисованная улыбка, лицо в белой пудре, красный накладной нос и беретка с помпоном – разве ожидаешь увидеть такое в офисном коридоре? Она на всякий случай помотала головой, и видение развеялось – перед ней стоял Альберт Фарисеевич. Кто бы только мог подумать! Его нынешнее место в каком-то смысле не так уж далеко от истинного предназначения. Вот только родная нота вряд ли себя проявит, пока он работает шутом при директоре, а не для зрителей. И скорее всего, для него выбор уже сделан раз и навсегда, не сможет он перешагнуть через себя и радикально сменить профессию. Даже жалко его!

– Здравствуйте. – Она сочувственно улыбнулась ему, а он только кивнул в ответ, чем-то озабоченный.

Софье вдруг стало до чертиков любопытно посмотреть в новом ракурсе на Шалтая-Болтая. Она припомнила подходящий предлог и направилась в кабинет директора. По дороге ее остановил Пчелкин:

– Софья Павловна, ну почему я опять должен учить работать ваших девочек?

– А что опять случилось?

– Вчера в трех коробках тома разложили не по порядку. И на титульной странице первого тома – какое-то пятно. Селедку вы, что ли, едите прямо на документации?

– В следующий раз исправимся, – улыбнулась она, ей не терпелось добраться до Шалтая-Болтая.

– Ну как же вы не понимаете! Проектная документация – это не просто готовый продукт. Это лицо нашей организации! Вот будут в гостях у нашего заказчика коллеги, посмотрят на этот том, и что о нас подумают? Мы должны сделать так, чтобы с нами всегда хотелось работать, чтобы наш продукт был самым лучшим, и чтобы это было видно по первым же страницам. А у вас там пятно.

Послушав Тимофея, хотелось взять в руки флаг и лезть на баррикады, выкрикивая: «Ура нашей проектной организации!» Нет, политик из него не выйдет, он слишком принципиальный. А вот проповедник… такой бы повел паству за собой, церковных прихожан хлебом не корми, дай послушать такого горячего, убежденного товарища, который совершенно точно знает, как всем правильно нужно жить. Софья представила себе Пчелкина с бородой и в рясе и сделала такое лицо в попытке сдержать смех, что он только молча покачал головой, махнул рукой и пошел по своим делам.

Софье повезло – у директора как раз никого не было. Она сидела в кресле для посетителей в его кабинете. Смотрела, как он разговаривает по телефону и улыбается, а свободной рукой подписывает бумаги и делает глазами знак секретарше, чтобы принесла кофе. Она влезла в свою кипу бумаг, помяла мячик. Кем бы он мог стать? Ни одной мысли в голову не приходило. Она мяла его снова и снова, пока Шалтай-Болтай не уставился на нее удивленно. Тогда она убрала руку и улыбнулась ему. Он договаривался с кем-то о встрече, записывал время в календаре, и ей вдруг померещился поток.

Он был на своем собственном, родном, ему предназначенном месте. Вот почему он в офисе улыбается чаще всех. Управлять, организовывать, состыковывать, находить общий язык, разрешать конфликты, ублажать заказчиков и проверяльщиков, быть строгим, но справедливым отцом коллективу, не отказывая себе в удовольствии иметь любимчиков, строить стратегические планы и тактические атаки – все это было его родной стихией. Здесь он был королем собственного королевства, и для него оно было волшебным. Софья улыбнулась, пробормотала: «Зайду как-нибудь в другой раз» – и тихонько вышла. Шалтай-Болтай извинительно развел руками.

До самого вечера Софья ходила по этажам, заглядывала в кабинеты, что-то спрашивала и рассматривала людей с таким любопытством, будто она видела их впервые, и в то же время от того, разглядит она в них что-нибудь или нет, словно зависела вся ее жизнь. И в каждом человеке, пусть на самом глубинном, невидимом слое, находилось то, что под действием поразительного мячика с детской радостью просыпалось и звучало в резонанс с ее внутренней струной. И каждый был ей симпатичен, и сыпались вокруг толстые скорлупки. Если бы могли они мановением волшебной палочки стать реальными, она бы все коридоры засыпала шелухой своих рассыпающихся оболочек.