Текст книги "Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры"

– Роза! Мои родители, они пропали. Ты не знаешь, они могут быть здесь, в Меркабуре?

Роза только покачала головой.

– Надя тоже была скрапбукером, причем очень неплохим. Если они пропали, то, скорее всего, они хранители в чьем-то альбоме. Мой случай – исключительный, в открытках люди застревают редко.

– Их можно оттуда вытащить? И как?

– Найди того, кто сейчас главный по открыткам. Куратора. Если он захочет подписать с тобой договор, ну, чтобы ты на него работала, делала открытки для него, возможно, он поможет. Найди его. Только он сумеет вернуть твоих родителей. И кроме договора, тебе нечего ему предложить.

– Магрин, – прошептала Инга. – Все-таки он.

– Только у тебя очень мало времени! Если оно еще есть. – Роза опустила глаза. – Чем дольше они в Меркабуре, тем труднее вернуть их обратно. Мне, например, уже не вернуться никогда.

– Если хоть один шанс есть, значит, я их спасу, или я не дочь своих родителей!

– Инга, тебе пора. Давай же, зажмуривай глаза. И не появляйся здесь хотя бы неделю.

– Роза, а что означает открытка с каруселью? – спросила Инга, уже успев зажмурить глаза.

А когда открыла их, то испугалась. Вокруг было темно, она протянула руку и наткнулась на какую-то кучу. Неужели у нее тоже реальность распадается? Инга вскочила, сделала шаг, споткнулась и чуть не упала. Увидела знакомый огонек выключателя, щелкнула и вздохнула с облегчением – слава богу, она у себя дома. Ну и бардак же она устроила! Надо бы прибраться.

Взгляд упал на открытку с часами, Инга неожиданно для себя легко прочитала ее по элементам. Просто пуговка, складки ткани, кружево – спокойный уют родом из детства. Билетик: скрапбукинг как билет в Меркабур, в один конец. На ткани штамп – определение слова «tender» – нежность. Клетка с птицей – значит, в открытке придется томиться, как в тюрьме. У часов нитка-хвостик закручена и пришита – связь времен через скрапбукинг. Как она всего этого раньше не замечала?

С легким ощущением дежавю Инга сняла с головы полотенце и задумалась. Магрин. Дио мио, как же его найти, если эта его чертова визитка не работает?

Тетя Марта! Она пообещает отдать ей открытку с Розой, и Марта обязательно расскажет, как найти Магрина. Улетучились разом слезы из глаз, прошел приступ сентиментальности, сразу же захотелось действовать, и побыстрее. Жаль, что еще не утро, спать-то совсем не хочется.

Инга лежала в постели без сна, а по груди разливался жаркий огонь. Она впервые по-настоящему, до конца поверила, что ее родители не умерли, что они сейчас в альбоме. А значит, можно их увидеть, можно спасти, можно вытащить. И одна эта вера накрывала таким счастьем, дарила такое облегчение, что летать хотелось от радости.

* * *

Какая же она была дурочка, что отложила на потом ажурную визитку! С нее надо было начинать. Единственное, о чем Софья не жалела, – это открытка для Димы. Впрочем, теперь все это неважно. Джума вселила в нее прочную надежду. Опираясь на такую надежду, можно горы свернуть, а не то что розовые очки вырезать из картона. Если Джума не способна сделать для ее отца именно такую открытку, как нужно, значит, никто не сможет. Потому что из всех скрапбукеров только она сразу поняла, в чем вся сложность отношений между Софьей и ее отцом. К тому же общаться с ней – одно сплошное удовольствие, никакой пустой болтовни или глупых мальчишеских амбиций, все логично и понятно.

«Розовые очки» – открытка по обмену, которая должна была избавить мужа Джумы от депрессии, – лежали в сумочке, ждали только проверки. На этот раз Софья решила рискнуть и попробовать открытку прямо на себе. Это было странно и страшно, как будто она хирург и сама себе делает операцию под местной анестезией, но в то же время весело, словно этот самый хирург в изрядном подпитии и самом что ни на есть боевом настроении духа. Вот только как сделать, чтобы открытка на нее подействовала? Ведь она смотрит на нее, а видит скорее процесс. С крохотными стразами пришлось повозиться, и кое-где, если приглядеться, заметны следы клея. Ажурный рисунок объемным маркером она наносила с особенным удовольствием, так легко и хорошо он ложился, и поток играючи укладывался вслед.

Надо посмотреть на открытку со стороны, не как на собственное творение, а как на что-то совершенно отдельное. Пожалуй, надо представить, что автор этой открытки – кто-то совсем другой, как если бы она ее нашла в почтовом ящике. Вот если бы ей кто-то подарил такие забавные розовые картонные очки, с крохотными стразиками, кружевными узорами, изящной формы, разве она не захотела бы их в шутку примерить?

Софья поднялась и выглянула в коридор. Время обеденного перерыва, в отделе выпуска никого нет, и коридор пуст. Поначалу она хотела попробовать открытку на ком-нибудь другом, но уже в офисе решила, что лучший кандидат – она сама. По крайней мере точно будет знать, что происходит. И если вокруг начнут происходить странные вещи, она сразу же догадается, что это открытка. Она сделала себе пометку – написала на ладони «Мерк.», чтобы быстро прийти в себя, если что.

Она закрыла дверь и приложила к лицу розовые картонные очки. Голова чуть закружилась, комната поплыла в сторону, а потом вернулась на место. Софья сразу почувствовала поток. Наверное, скрапбукеры не так воспринимают открытки, как все остальные. Или другие просто этого не осознают, а Софья ясно ощущала, как вокруг глаз пощипывает, как косметическая маска или крем, играется сама с собой волна потока, так же, как в пальцах, когда она делает открытку. Софья хихикнула. Ну что ж, посмотрим на мир сквозь розовые очки Меркабура. Кстати, надо их спрятать подальше. Она засунула открытку обратно в сумочку и уселась на рабочее место. Комната выглядела как обычно, все той же унылой клеткой с крохотным окошком под потолком. За окном уже не увидеть листьев, а только кусочек серого осеннего неба. Софья в нетерпении заерзала на стуле.

Первой на рабочее место явилась барракуда-Ванда, уселась возле своего цветка и принялась бережно протирать влажной тряпочкой мясистые листья. Лампы дневного света странным образом искажали цвета, и руки у Ванды казались зелеными, как листья ее любимца. Софья с интересом наблюдала за движениями пальцев – так ловко и бережно мать не вытирает попу младенцу. А что, у нее и лак сегодня на ногтях зеленый? Вроде с утра был розовый? Здорово у нее цветок растет. Просто на глазах… на глазах из горшка протянулся тонкий зеленый росток, зацепился за трубу отопления, обвился вокруг и потянулся наверх. Нет, Софья, конечно, слышала, что вьюнок очень быстро растет и за все хватается, но чтобы вот так вот? И потом, разве этот мясистый в горшке – вьюн? А на столе-то, на столе у Ванды что творится! Софья открыла рот: у нее на глазах стопка отчетов превратилась в аккуратную прямоугольную полянку с цветущими ромашками, а полуразвернутый чертеж расправился и стал ослепительно-зеленым газоном. Потом газон стал расползаться, перевесился через край стола, стек вниз и вскоре уже заполнил всю комнату, а по плоттерам и сканерам поползли вьющиеся побеги, и на них уже проклевывались крохотные белые цветочки. Комната стала зеленой и благоухающей, укрылась влажным тропическим полумраком, запахло свежей травой, захотелось вдохнуть полной грудью. Софья разглядывала диковинные цветы, выросшие вместо запасной упаковки картриджей, когда открылась дверь. Вошел Фанис, как ни в чем не бывало, прошел по зеленому ковру на свое рабочее место и принялся перебирать веселые полевые кашки, белые и розовые. Из-за уха у него высунулся нежно-голубой василек, а из-под воротника выглядывал клематис. Ванда тем временем опрыскивала разлапистую драцену, раскинувшую листья там, где пять минут назад стоял шредер. Грубоватые черты ее лица в зеленом свете стали женственнее, мягче, ее почти можно было назвать красавицей. На столе у Софьи пышно расцвел великолепный розовый куст. Она разглядывала огромную кроваво-красную бархатистую розу, когда к ней подошла Ванда и протянула горшок с россыпью прелестных каланхоэ.

– Какие хорошенькие. – Софья ласково потрепала пальцем крохотные оранжевые цветочки и попыталась их понюхать.

В лице Ванды что-то изменилось. Она смотрела на Софью со странной смесью удивления и плохо скрываемого удовольствия и все еще протягивала горшок.

– Подпишите, Софья Павловна.

Софья уставилась на цветочки, протянула руку, увидела на ладони «Мерк.», снова ощутила, как играется вокруг глаз шаловливый поток, и сердце бешено заколотилось. С ума сойти, это же все действие открытки, это Меркабур! Она умеет справляться с этой волшебной силой ловко, как заправский наездник – со строптивой лошадью, а чуть не поверила, что все это происходит на самом деле! Она крепко зажмурилась, попыталась стряхнуть наваждение. Потом протерла лицо ладонями, открыла глаза и увидела перед собой унылую серую комнату, ехидную ухмылку Ванды и пачку бумаг, которую она протягивала Софье.

– Да, конечно. Извините, задумалась.

Она подписала бумаги и добавила:

– Вы так замечательно ухаживаете за цветком.

Барракуда вылупилась на Софью, как будто та наступила ей на ногу.

– Я хочу сказать, он у вас отлично растет. Ни у кого другого так бы не рос. Правда, так здорово!

Софья привычно сжалась в ожидании очередной язвительной реплики. Лицо Ванды исказилось, а из разреза блузки с любопытством выглянула мохнатая астра (м-да, поток еще не перестал действовать до конца). В конце концов, она сквозь зубы пробормотала:

– Спасибо.

Как только Ванда вернулась к себе, Софья шумно выдохнула с облегчением. Черт, не хотелось бы, чтобы кто-нибудь другой подсунул ей настоящую скрапбукерскую открытку! Это же как крышу-то сносит, знали бы все люди, наркомафия бы разорилась.

Следом за Вандой тянулась странная, непривычная волна. Словно посреди пустынной выжженной земли и сухих колючек в самом деле неожиданно вырос тоненький зеленый росток. Софья с удивлением заметила, как в ней просыпается симпатия к Ванде. Вот если забыть все ее нападки, интриги, оскорбления, а видеть только, как она ухаживает за своим цветком, то как будто другой человек перед глазами. Ведь любит же, по-настоящему любит, всю себя отдает своему разлапистому зеленому детищу, любо-дорого смотреть, и дай ей в руки целый сад, получится настоящий маленький рай, какой видела Софья пять минут назад, а то и еще чудеснее.

– Софья Павловна, вы плохо выглядите. – Барракуда снова приняла хищный вид, и вокруг ее шеи обвилась колючка. – В отделе выпуска работать тяжело, у нас тут техника, не все справляются. Подумайте, может быть, вам не стоит гробить здесь здоровье.

Софья только усмехнулась про себя. Странно, но симпатия никуда не делась, а слова проскользнули мимо, словно Ванда не к ней обращалась, а читала вслух какой-нибудь роман. Софья подхватила сумочку, вышла в туалет, заперлась в кабинке и снова примерила розовые очки. Ух, очень любопытно, как выглядят другие сотрудники сквозь розовые очки? И снова заиграл поток, и приятно защипало вокруг глаз.

В коридоре навстречу никто не попался, а когда Софья вошла к себе в комнату, то первым увидела Фаниса и чуть было не ойкнула. На нем красовался высоченный поварский колпак, рукава были закатаны до плеч, а вокруг пояса как влитой сидел белоснежный фартук. Прямо на своем столе Фанис раскатывал огромную лепешку из теста, потом ловко подбрасывал вверх и крутил на одном пальце, как заправский пиццайоло. На месте плоттера стояла пышущая жаром печь, и оттуда доносился аромат, от которого текли слюнки.

– Ништяк получилось! – произнес он, положил скалку и спросил у Софьи: – Вы что-то хотели?

– Нет-нет, я просто задумалась, – ответила она и заметила, какой взгляд метнула на нее Ванда. – Горгона Медуза умерла бы от зависти.

Софья уселась на свое место и залюбовалась Фанисом. Нет, определенно не зря говорят, что можно бесконечно смотреть, как человек работает. И с каким удовольствием работает! Бьет из его ловких рук ключом живительная энергия, и кажется, что ничего вкуснее его пиццы и быть не может! Вот присмотреться еще чуть-чуть, и наверняка можно будет уловить знакомый поток, потому что сразу видно – вдохновение где-то рядом. Софья улыбнулась, протерла рукой лицо, смыла с себя шаловливые искорки, и перед ней снова оказался старый, знакомый Фанис, уныло почесывающий затылок. На столе перед ним пылилась пачка рекламных листовок, а сам он вертел в руках грязный картридж и пытался разобраться в какой-то инструкции.

Почему пицца? Без очков Софья бы голову дала на отсечение, что в глубине души Фанис мечтает косить сено, или там корову доить, на худой конец – рассекать по колхозному полю на тракторе. А если уж чего и готовить, то шашлыки жарить или жене помогать пельмени лепить. Чудная штука – эти очки. И только подумала о них Софья, как снова заиграли искорки вокруг глаз, и Фанис теперь одной рукой ковырялся в картридже, а другой мял плотный комок теста.

Вернулись с обеда близняшки, Олечка и Валечка. Софья представила, как снова примеривает очки, и тут же девушки преобразились, одна за другой. Олечка стала тоненькой и прозрачной, как в кино привидений изображают, вместо рабочего комбинезона на ней уже было легкое, струящееся платье, а за спиной вытянулись ажурные крылышки, блестящие, как у стрекозы. Она порхала от плоттера к столу, кружилась в танце, укладывала пачки бумаг, прозрачные руки двигались легко и изящно, ну просто бабочка от цветка к цветку летает, воздушная, невесомая, с огромными голубыми глазами, и кудряшки рыжие сияют – глаз не отвести. Раз – с изысканным па ложатся в стопку готовые чертежи, два – и Олечка демонстрирует великолепную растяжку, дотягиваясь большим пальцем ноги в белом чулке до кнопки полноразмерного сканера. Валечка, напротив, округлилась, из угловатого подростка в комбинезоне превратилась в пышную женщину с румяными щеками и в цветастом фартуке, а в руках у нее красовалась такая же щекастая лялька. Не ребенок, не младенец и не малыш, а именно лялька – розовощекая, с огромными ресницами, пускающая пузыри из слюней и плотно упеленатая во что-то розовое с зайчиками. От нее повеяло таким домашним уютом, что нестерпимо захотелось все бросить, срочно стать мужчиной, жениться на Валечке и удочерить ляльку. Или лучше самой превратиться в ляльку, вот так безмятежно лежать на руках и пускать пузыри.

Софья мигнула, протерла глаза и увидела в руках у Валечки увесистый том проектной документации. Олечка в уголке уткнулась в потрепанную книжку в мягкой обложке, с комбинезона свисали прозрачные крылышки, вздрагивали, наверное, в особо трогательные моменты повествования. Да, чудненько выглядит ее отдел в розовых очках – у Ванды вокруг пояса вьюнок обвился, ну ладно, еще можно за украшение принять, Фанис на одном пальце небольшую лепешку крутит, Валя поет колыбельную шестому тому сметных расчетов, а Оля расправляет крылья, как заправский ангел. Комната стала другой, ожила, наполнилась свежестью, и дышать стало легко и радостно, как будто кто-то распрыскал вокруг живую воду или веселяще-тонизирующий газ, и хотелось тоже сделать что-нибудь эдакое, душевное и полезное, действенное во всех смыслах этого слова.

Надо бы пойти умыться холодной водой, и все наваждение разом сгинет, тогда можно будет заняться работой, и сотрудники перестанут коситься на нее с подозрением, а то уже Олечка показывает на нее Вале пальцем и что-то озабоченно шепчет. Софья все собиралась встать и пойти в туалет, но оттягивала момент, говорила себе, что вот полюбуется на отдел еще пять минут, и все.

А через пять минут в комнату ворвался Пчелкин, как обычно, на взводе, словно ему с утра вожжа под хвост попала, и с красными, воспаленными глазами, и сообщил, что у него горит срочнейший проект, и заказчики грозятся ему штрафными санкциями, нашествием саранчи и атомной бомбой.

– Чем вы тут вообще занимаетесь! Развели бардак, делают, блин, что хотят. Когда моя система заработает, эффективность вашего отдела в первую очередь повысится раз в двадцать.

Глядя, как Пчелкин потрясает у нее перед носом заявкой на размножение документации, Софья не удержалась и снова подумала об очках. Вокруг глаз тут же снова защипало, и она чуть со стула не упала, увидев Тимофея.

Перед ней стоял рыцарь в полном облачении, опираясь на внушительный меч, с открытым забралом сверкающего, начищенного шлема. С аккуратно стриженной бородой, скрывшей все прыщи, лицо Пчелкина приобрело сдержанно-благородный вид. В свободной руке Тимофей держал щит с надписью: «ISO-9001». Чем не Дон Кихот?

– Будете с нами сражаться за своевременное выполнение заявки? Или готовитесь к бою с заказчиком? – съехидничала Софья.

Тимофей молча поднял кверху меч, нахмурился и изобразил такой выпад, что она чуть не взвизгнула и отпрыгнула в сторону. Потом мигнула, мысленно сняла очки и услышала недоуменный голос Тимофея:

– Да что вы дергаетесь так? Толку с вами сражаться…

– Вы не волнуйтесь, все будет в порядке. Сделаем.

Дверь снова открылась, в комнату вприпрыжку забежал крупный щенок с палкой в зубах, весело виляя хвостом. На шее у щенка вместо ошейника болтался галстук в тонкую полоску. Щенок потыкался влажным носом Софье в колени, сунул ей в руки палку, громко радостно залаял и встал на задние лапы. Она оторопела, уставилась на палку в руках, и снова ее спасла надпись «Мерк.» на тыльной стороне ладони. Протерла глаза, перед ней стоял Юра, как всегда безупречный, протягивал ей документы.

– На нормоконтроль передадите?

– Конечно. – Софья улыбнулась и подумала, что он опять не хочет лишний раз сталкиваться с влюбленной в него нормоконтролершей.

Он повернулся спиной, она хихикнула – потешный хвостик высовывался из-под пиджака, покачивался из стороны в сторону. Пчелкин вертел в руках острый кинжал с хитрыми вензелями на лезвии. Софья вздохнула. Хватит, так она совсем с ума сойдет с этими очками. Пора как следует умыться.

В туалете Софья уже включила кран и набрала в ладони холодной воды, когда ее пронзила любопытнейшая мысль. А что, если посмотреть сквозь розовые очки на саму себя? В зеркало? Что она увидит? Ходячую подарочную упаковку с бантиком вокруг пояса? Девушку, идущую по канату и жонглирующую открытками?

Она помотала головой и решительно окатила лицо водой из ладоней. Еще немного, и ей вызовут психиатрическую бригаду и отвезут ее в частную клинику.

Хотя работы было навалом, время тянулось бесконечно долго. Так бывает в последний рабочий день перед отпуском. Вечером пришлось задержаться и доделать все, что они не успели из-за горящего проекта Пчелкина. Когда Софья уходила, на улице стемнело, да и в офисных окнах уже почти нигде не горел свет. Охранница в вестибюле разгадывала кроссворд и слушала трескучее радио.

– У вас, кажется, тушь потекла, – заметила она, когда Софья сдавала ключи.

Софья повернулась к большому зеркалу. В самом деле, синие разводы под правым глазом. Она сегодня столько раз терла глаза и умывалась, странно, что на ресницах вообще осталась тушь. Она достала влажную салфетку, аккуратно промокнула синюю тень под глазом, и вдруг все лицо закололо мелкими иголочками. Софья сначала испугалась, но тут же с облегчением поняла – опять поток. Не успела ни о чем подумать, только глянула машинально – стерлась тушь или нет? Так вот он какой, взгляд на себя через розовые очки, – взгляд, равный шагу в пропасть.

То, что она увидела в зеркале, было слишком прекрасно, чтобы оказаться правдой. То, что она чувствовала, было слишком чудесно, чтобы расстаться с этим хоть на миг. Закружилась голова, и сама она превратилась в чистый поток, в одну сплошную живительную энергию действия, почувствовала себя настоящей волшебницей. Так вот оно как! Оказывается, игра с потоком в руках и бронзовыми ножницами – это жалкий детский лепет, едва слышный отголосок, это все равно что слушать «Биттлз» в исполнении Рабиновича, как в старом добром анекдоте. Разве может что-то на свете вообще иметь значение, когда она сама – поток? Отец, который мечтает сделать из дочери карьеристку, мать с дурацкой воспитательной книгой, какие-то открытки, сослуживцы, директор, Барракуда, унылые стены офиса, Магрин, его большие понимающие глаза, слияние желто-серого неба и бескрайнего моря, все вдруг стало таким мелким, таким неинтересным. Какое все это вообще имеет значение? Это же просто сон, игра воображения, выдуманные люди, причудливые иллюзии. Ну уволится Софья, ну стукнет отца очередной инфаркт, и даже если мама останется одна, и если Софья вообще исчезнет и никогда к ним не вернется, да пусть все они умрут, это ровным счетом ничего не значит. Потому что никого из них на самом деле не существует.

Реально только одно – поток. Он пульсирует глубоко внутри в едином ритме с осенним вечером, с хмурым небом, с порывами ветра, с каждой напряженной тучей, наполненной дождем, с хитросплетениями улиц, со всем городом, от уютного центра до бесцветных коробок на окраинах, с реками, морями и океанами, пустынями, лесами, да что там с лесами – со всей планетой! Вся Вселенная сейчас – внутри нее. И ничто больше не имеет значения. Растворяться в потоке, погружаться в него еще глубже, сливаться с ним так, чтобы не она стала потоком, а поток становился ею, так, чтобы весь мир по ту сторону невидимой грани тоже принадлежал ей. Вот сейчас она глубоко вдохнет и погрузится в него целиком, и тогда…

Ее дернули за руку, потом больно ударили по щеке. И еще раз, и еще, и без остановки до тех пор, пока она не поняла, что все еще стоит в холле перед зеркалом, и обе щеки горят огнем.