Текст книги "Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры"

Собственно, вариантов было два. Или она сейчас придумает очень простую и четкую ситуацию, в которой завтра окажется Дима, или целиком отдаст себя потоку, и будь что будет. Что бы это могло быть? Пусть, например, у него во время собеседования внезапно сведет челюсть или пропадет голос. Нет, это Семена вряд ли устроит, встречу просто переназначат. Не хватит у нее фантазии на первый вариант, значит, остается только второй.

Софья взяла из пачки недоделанную листовку. Она сосканировала несколько обложек дисков с фильмами, сделала на компьютере коллаж и напечатала заготовки на принтере, целых двадцать штук, чтобы раздавать их на улице прохожим. Но особый эффект будет только у одной. «ФЕЛЛИНИ» – бросались в глаза издалека крупные черные буквы. Руки потянулись к серебристому маркеру, она сделала несколько линий, бросила взгляд на страницу альбома с прикрепленной визиткой. Ей кажется, или буква «N» на карточке стала ярче? Она пригляделась – стразы в кончиках буквы источали свет. Закрыла ладошками – светится! Как в детстве волшебная фигурка с фосфором, чуть зеленоватым светом. Потерла стразы пальцами, покрутила визитку так и сяк – вдруг чудом сработает? Но ничего не случилось. Она снова взялась за маркер, уже за другой – золотой. Через три штриха стразы разгорелись еще ярче, а потом вдруг потухли. Серебристый маркер исправил линию, и стразы снова тихо засветились. Она подсказывает! Сама карточка!

Утром Софья отпросилась с работы на пару часов. Она решила отдаться на волю случая. Будет раздавать листовки за пятнадцать минут до собеседования возле офиса компании. Попадет Дима в двадцать проходящих мимо людей, возьмет бумажку – значит, судьба такая. Нет так нет.

По дороге она встретилась с хмурой бледной девушкой, чей телефон дала ей тетя Шура, и передала конверт с открыткой. Над городом висела влажная пелена, даже не дождь, а мелкая водяная пыль, вдребезги разбитый туман. Сырость проникала глубоко внутрь, заставляла повыше поднять воротник куртки, натянуть капюшон. Софья волновалась, словно сама шла сдавать важный экзамен. В кармане лежала заветная пачка, в которой один лист отличался от всех остальных. Она посматривала на часы и ровно в девять сорок пять достала из кармана стопку. Софья всегда думала, что нет хуже работы, чем раздавать рекламу на улице. Она замялась, держа в руках первый листок. Начинать было стыдно, как будто она попрошайничает. Но пожилой мужчина с портфелем взял листовку охотно, улыбнулся и поблагодарил. Девушка в плаще, не глядя, взяла бумажку, скомкала и сунула в карман. Пацан с плеером в ушах повертел в руках и выкинул в урну. Листовки уходили одна за другой, а Димы все не было. Наконец, осталось два листка. Возле светофора топтались две грузные тетки под одним огромным цветастым зонтом.

– Дайте мне, девушка, что у вас там, – попросила у нее одна из теток.

Софья машинально отдала листок.

– Мне тоже, – попросила вторая.

И тут из-за угла появился Дима, в отглаженных брюках и на удивление чистых для такой погоды ботинках, она сразу его узнала.

– Девушка, дайте мне, – повторила вторая тетка.

– Брось, Таня, это ерунда, какое-то кино. Я думала, Феллини – это духи такие.

Софья оттолкнула тетку.

– Осторожнее, девушка! Смотрите, куда идете!

Софья протянула Диме листок и уставилась на его начищенные ботинки. Посмотреть ему в глаза сейчас – просто невыносимо. Он взял бумажку, хотел было сунуть в карман.

– Приходите посмотреть фильмы Феллини, – торопливо добавила она.

– Спасибо.

Софья наконец-то взглянула на него. Дима смотрел на листок, пробегал глазами текст. Он прочитал! И сразу внутри что-то ухнуло и оборвалось, как бывает, когда бежишь за последним автобусом, а он перед носом захлопывает двери и уезжает. Ноги стали слабыми, коленки подгибались.

– Феллини, – сказал он с нежностью, как о любимой девушке. – С удовольствием приду.

Кольнуло в глубине живота что-то знакомое – только в одном произнесенном Димой слове «Феллини» Софье послышалось дыхание родной ноты, пока еще не резонанс, только слабый отголосок. А может, ей только показалось? Сразу же захотелось вырвать у него листовку обратно. Но было уже поздно.

– Приходите, – тихо повторила она и побрела прочь.

Ушла Софья недалеко. Напротив офисного здания она заранее присмотрела маленькое уютное кафе, успела заказать чашку кофе и отпить пару глотков, когда увидела, как Дима выходит из здания. Так быстро? Часы показывали пять минут одиннадцатого. Собеседование не состоялось?

Он шлепал по лужам, как мальчишка, светлые брюки покрывались брызгами, а он улыбался и что-то насвистывал себе под нос. Может быть, его приняли без собеседования? Софья неожиданно для себя почувствовала смутное облегчение. Так или иначе, она узнает об этом не раньше, чем пообщается с Семеном или когда Дима сам напишет что-то у себя в блоге.

Софья подождала, пока он скроется из виду, допила кофе, нехотя натянула капюшон и вышла на улицу. Она мерила шагами лужи, разглядывала отражения туч и витрин. За углом на мокром асфальте лежала ее маленькая афиша. Вода размывала краску, буквы расплывались, и вдруг поплыл вслед за ними весь мир у Софьи перед глазами. Она плакала и сама не знала почему, только слезы наворачивались на глаза одна за другой. Дождь стал сильнее, холодные капли смешивались с горячими слезами, таяло что-то внутри, откликаясь на смешанный поток, и она чувствовала себя промокшей изнутри и снаружи. Как теперь в таком виде на работу идти?

Софья пересилила себя, позвонила на работу и сказала, что приболела и сегодня не придет. Домой идти так рано нельзя, мама замучает вопросами, чего доброго, еще решит, что она и вправду беременна. Может, надо было остаться в кафе? Пить кофе, разглядывать здание-монстра из стекла и бетона напротив и гадать, заполучил офис нового сотрудника или нет? Нет, в кафе ей будет неуютно. Она бродила по городу, по серому, залитому грязью парку, по хмурым улицам и унылым пустынным дворам. Возле бетонной глыбы городского банка она едва не столкнулась с отцом, который выходил из здания. К счастью, он смотрел в другую сторону. У Софьи сердце в пятки ушло, и она побежала прочь без оглядки, стараясь не попадать на центральные улицы, где он может проехать на машине, и снова вернулась в пустынный парк. Беглянка в собственном городе, прячется ото всех, она ведь совершила страшное преступление – прогуляла целый день работы!

Когда от голода подвело желудок, Софья съела пирожок с яблоками возле замызганного киоска и выпила стаканчик невкусного растворимого кофе. Сырость пронизывала до костей, кончики пальцев стали ледяными, но в тепло не хотелось. Пусть будет холодно и мокро, так же, как на душе. Серое влажное время тянулось бесконечно, вместе с ветром перебирало грязными листьями, играло тучами и обдавало едкими брызгами из луж. Когда бледное лицо города накрыл серой вуалью ранний осенний вечер, она наконец-то пошла домой, почти с радостью, продрогшая насквозь и голодная.

Горячий душ подарил короткие минуты блаженства. Жаль, нельзя прямо в махровом халате устроиться на диванчике и выпить кружку бульона. Родители не поймут. Пришлось переодеться в приличный домашний костюм и спуститься к ужину. Слава богу, отец был озабочен какими-то рабочими проблемами и не приставал с дурацкими расспросами.

После ужина Софья долго сидела перед компьютером и не решалась открыть блог Димы. Рядом лежал раскрытый альбом, поблескивали визитки. Чему она больше обрадуется? Если открытка сработала или наоборот? Она набрала в грудь побольше воздуха и набрала знакомый адрес. Когда она прочла последнюю запись Димы, ей стало трудно дышать. Сказать, что она была удивлена, – ничего не сказать.

Что все это значит?

Сработала открытка или он сделал это сам?

А Семен… как же она в нем ошибалась!

И самое главное – родная нота – то глубинное, неповторимое, взрывоопасное и одновременно нежнейшее в мире чувство, которое она так редко испытывала рядом с людьми раньше и все чаще ощущала теперь – с Магриным, с Надеждой Петровной, – оно звучало в сообщении Димы в полный голос. И даже не столько в самом сообщении, сколько в том, что еще было в этой записи. Потому что было в нем удивительное и неповторимое. Такое, что она сразу забыла про мокрый и скользкий сегодняшний день. Она утонула в потоке комментариев – от восхищенных до рассерженных – и поспешно свернула страницу.

Нет, ну какие же они противные – эти подростки! Скажи Семен сразу, в чем дело, и Софья не мучилась бы так долго, и не мокла бы сегодня целый день под дождем, и, может быть, сделала бы совсем другую открытку. Надо было поверить своему первому впечатлению, ведь сначала он ей понравился! Но как можно доверять подростку, который хочет помешать собственному брату устроиться на отличную работу?

И все-таки сработала открытка или нет?

Софья взяла голубую визитку. Тихо, на цыпочках, спустилась на кухню, забрала форму со льдом, которую специально положила в морозилку еще вчера. Она вынимала кубик за кубиком, катала их по визитке, пока лед не таял. Странно, но карточка не размокала, оставалась твердой. Семен выходить на контакт не хотел.

Софья водила ледяным кубиком взад и вперед, а думала почему-то о близняшках-операторах Валечке и Олечке. Может быть, потому, что думать о Семене и Диме не было сил.

Отношения между сестрами всегда казались ей натянутыми, она ловила струнки недовольства друг другом и мелочного раздражения. Олечка всегда жаловалась, что с Валечкой совсем никакой жизни нет – все время заставляет то работать, то учиться, то полы мыть и не пускает в ночные клубы. Кажется, что разница в возрасте между ними составляла не восемь минут, а восемь лет. Софья была единственным ребенком в семье и думала, что братья и сестры, тем более двойняшки, должны быть самыми близкими друг другу людьми, как муж с женой, или даже еще ближе. Подсознательно она искала волну нежной привязанности, родственного тепла, но все время ловила лишь гнетущую рябь взаимного недовольства и ссоры. Она не понимала, почему Валя шпыняет свою сестренку, такую непосредственную и живую, зачем загоняет ее в унылые рамки работы и учебы? Но теперь, после того как она так ошиблась в Семене, ей вдруг захотелось присмотреться к сестрам поближе. Что, если она чувствует только внешнюю, поверхностную сторону? И если это касается не только Валечки и Олечки? Софья словно нащупала новую дверь в иное измерение – то, где можно чувствовать тоньше и проникать глубже. Она пока не видела ее и не могла открыть, только ощущала пальцами шероховатое дерево и холодную металлическую ручку, но ей было любопытно, так любопытно, что даже захотелось пойти завтра на работу.

Софья вздрогнула – ледяная визитка наконец-то отозвалась.

– Привет. Чего хотела? – услышала она, едва прояснилось перед глазами.

Вид у Семена был недовольный, похоже, она отвлекла его от чего-то интересного. Телевизор ничего не показывал, голубые стены освещал тусклый и неровный свет, барная стойка слегка подтаяла. Визитка откликается на настроение своего владельца.

– Хотела напомнить насчет своей открытки на обмен, – ответила она.

– Какой обмен? Мы же договорились, обмен будет, когда твоя открытка сработает. А она не понадобилась.

– Откуда ты знаешь? Может, это как раз она и сработала?

– И чем ты это докажешь?

Софья молчала.

– И потом, мы же договорились, что он должен облажаться. А он сам отказался от этой работы. Понимаешь, сам!

Софья помотала головой.

– Он читал открытку. Он читал ее перед тем, как зайти в офис. Я видела своими глазами.

– Ну хорошо. И что в ней было? – Пацан сложил руки на груди и задрал подбородок.

– Феллини. Я сделала рекламную листовку, под ретроспективу Феллини. Найди ее, она все еще должна быть у Димы, в кармане плаща.

– Я имел в виду, как именно она работает, твоя открытка?

Софья молчала. Она и сама не знала. В конце концов ответила вопросом на вопрос:

– А ты сам всегда знаешь, как работают твои открытки?

Семен молча покрутил пальцем у виска. Выходит, даже в мире скрапбукеров Софья – странная личность.

– Почему ты мне сразу все не рассказал про брата?

– Я профессионал. Я не спрашиваю у людей, зачем им открытки. Надеялся, что ты тоже кое-что уже понимаешь в этом, – он саркастически усмехнулся. – Нет, все-таки из девчонок редко получаются хорошие скрапбукеры.

– Значит, ты не сделаешь для меня открытку?

– Нет, конечно, – он ухмыльнулся.

– Жалко, что нельзя прокрутить этот день назад и посмотреть, что бы произошло, не отдай я Диме свою открытку, – она сказала это вслух самой себе, а потом обратилась к Семену: – Ты помогаешь ему открытками? То, что он делает, – это настоящее чудо, тут не обошлось без Меркабура, я его прямо-таки чувствую.

– Как же! Он принципиальный, никакого скрапа не признает, да и не нужен он ему. У него талант. Мы с ним вообще парни талантливые.

– Ты точно совсем не хочешь мне помочь? – последний раз спросила она на всякий случай.

Спросила и тут же мысленно себя обругала. Ну и зачем? Тон вышел дурацкий, будто она что-то выпрашивает у подростка. Впервые в жизни она пожалела, что у нее совсем нет отцовских качеств. Уж он бы на ее месте управился с пацаном одним только взглядом.

– Сорри, мне тебе предложить нечего, – ответил Семен. – Обмен мне пока не нужен, если что, я тебя сам найду. У тебя визитка есть?

– Пока нет.

– Ладно, некогда мне. Пока, счастливо оставаться!

В короткий миг, когда картинка перед глазами подернулась рябью, как телевизор, у которого отключили антенну, где-то на грани между мирами она услышала смутно знакомую мелодию. Успела подумать: откуда это? Что-то совсем недавнее и приятное. И тут же забыла о ней, потому что над визиткой тети Шуры поднимался из крохотной чашечки горячий пар. Что там у тетки, как сработала открытка? Софья вытащила из кармана кусок хлеба, раскрошила.

Если бы кто-то заглянул в мансарду несколько мгновений спустя, то увидел бы девушку, которая с мечтательным видом водит пальцем по маленькой карточке. А если бы кто-то развернул окно браузера в ее компьютере, то прочел бы запись в блоге Димы:

«Я сегодня шел по прекрасным офисным коридорам, с первоклассным евроремонтом и смотрел на красивых людей: мужчины в дорогих костюмах, элегантные девушки на тонких каблуках и со стильными бэйджиками на белоснежных блузках. Я увидел себя в зеркале, начищенные ботинки и выглаженные брюки, лоснящуюся физиономию и безукоризненную благожелательную улыбку и подумал – а кто это там, по ту сторону стекла, весь такой чистый и красивый?

Потом я пришел к секретарше большого босса. Она сидела в идеальной приемной, ни пылинки, ни соринки, и на столе у нее в вазе стоял аккуратный тюльпан такого же цвета, как помада на ее губах. Она спросила мою фамилию, посмотрела в компьютер, улыбнулась и попросила подождать десять минут. Я сел на гладкий кожаный диван и принялся смотреть на папки, разложенные у нее столе. Верхняя называлась: „На подпись“.

Звонил телефон, и секретарь отвечала механическим голосом. Заходили люди, отдавали ей бумаги, она клала их в папку, и люди говорили ей: „Спасибо“. Я представил, как вечером они будут забирать свои бумаги и смотреть: подписано или нет? А утром принесут ей новые листки. Это похоже на колесо или карусель. День за днем, бумага за бумагой, подпись за подписью.

И через каких-нибудь полчаса мою судьбу тоже решит подпись.

И я стану игрушечной фигуркой в карусели, подшипником в колесе, в прекрасном сверкающем колесе из стекла и стали, безупречном и бесшумном, адски красивом колесе.

Я всегда буду такой чистый и красивый и не смогу больше сделать ни одной безобразной куклы. Мои руки перестанут меня слушаться.

Мне стало страшно.

Тогда я встал и ушел.

Я убежал оттуда, как трусливый школьник с экзамена.

А потом, как ребенок, прыгал по лужам, и это было клево.

Да, друзья, я делаю кукол из папье-маше. Идиотское занятие для чувака вроде меня, правда?

Вот они, здесь, под катом. Можете меня отфрендить».

Первый комментарий был от человека с ником «Despot»:

«Я ж говорил, что эта работа – не для тебя».

В следующем кто-то написал:

«Ваши „безобразные“ куклы запали мне в душу. Вам нельзя бросать это дело».

За первыми двумя следовали сотни других комментариев.

* * *

Инга смеялась. Смех начинался где-то в пятках, поднимался вверх по ногам, пробирался по спине и охватывал все тело, заставляя его мелко дрожать. Из глаз брызнули слезы, а она все никак не могла остановиться, хохотала и хохотала, пока ее окончательно не закрутило.

Она висела на канате, опутанная сложной системой карабинов. До заветного срока осталось два дня, а она болтается на веревке в парке приключений и ржет как испуганная лошадь.

Кристофоро Коломбо, ну что она вообще тут делает? Еще пара-тройка таких «экстримов», и у нее просто-напросто съедет крыша. И тогда будет наплевать и на квартиру, и на открытки, и даже на пропавших родителей. От этой мысли Инга внезапно протрезвела. Поросенок-то был или нет? К ней уже бежал инструктор в куртке цвета хаки с логотипом парка «Адвентура».

С первым шагом в пропасть она попала в другую реальность. Инга отчетливо помнила тот не по-осеннему солнечный день, когда она стояла на перилах моста, а под ней была бездна. То есть на самом-то деле внизу текла река. Только осенью вода бывает такой чистой и прозрачной, что с высоты видны большие камни на дне и опоры моста до самого их основания. Но когда надо сделать шаг вниз, то понимаешь, что это именно бездна.

– Давай, не стой! Еще минуту простоишь и уже не сможешь прыгнуть.

Она набрала полную грудь воздуха и шагнула. И тут же желудок подкатился к горлу, а время остановилось. Мгновение она прожила без единой мысли, где-то за пределами ума и тела. Земля поменялась местами с небом. Где-то в облаках плывет река, а в голове звенит пустота – повелительница времени и пространства. Вверх-вниз, вверх-вниз, раскачивается под ногами прозрачная вода, будто Инга уселась на гигантские качели. «Я прыгнула!» – вдруг поняла она. И тут же радость затопила все тело, до самых кончиков пальцев, родился-вырвался из груди крик, а на глазах выступили слезы. И закрутились в голове слова, одни только русские, все итальянские как корова языком слизнула. А потом несколько долгих минут казалось, что не существует на свете ничего, кроме всепоглощающей радости.

И с того самого шага мир вокруг неуловимо изменился. Потом, дома, прислушиваясь к пению тети Марты из-за стены, Инга пыталась понять – что в ней есть теперь такого нового, благодаря чему она сможет делать настоящие скрап-открытки?

Ответа не было. Она перебирала цветную бумагу, что-то вырезала, получалось симпатично, но жизни в ее открытках было не больше, чем в дохлых мухах. Инга расстраивалась, бросала все, бегала по дому, пыталась отдраить плиту после готовки каши тетей Мартой, проветривала квартиру в бесплодной надежде избавиться от вездесущего запаха одеколона Артура Германовича. Снова садилась за стол, и опять ничего не получалось. Инга держала в руках лиловую открытку с нежными розами (ух, здорово получилась!), но она была пустая, безжизненная, как бетонная опора моста. Стоп! Ее вдруг осенило. Раньше она не понимала, как можно отличить живую открытку от мертвой. А теперь точно знает. Но как? Она открыла запертый на ключ ящик стола, достала заветные карточки. Провела пальцем по золотым часам и ощутила легкое дуновение ветерка. Он бежал вверх по руке, а вслед за ним – колючие мурашки, даже гусиная кожа выступила. Инга вздрогнула, отложила открытку, взяла другую – с Розой. И снова побежал по пальцам легкий ветерок. Ей стало не по себе. Она вытащила за хвостик маленькое перышко из подушки, поднесла к открытке, но перо не шелохнулось. А ветерок играл мурашками, насмехался над ней. И тут только она поняла: у нее получилось. Она сделала не просто шаг в пропасть, она сделала шаг к скрапбукингу. Что-то проснулось внутри нее, и теперь она чувствует ветерок. А значит, сможет стать скрапбукером! Что, если ей не хватило экстрима?

Прыгать второй раз Инга посчитала бессмысленным. Она долго перебирала журналы и газеты, копалась в Интернете, звонила по объявлениям в газете. Сразу отметала все, где требовались дни или недели на подготовку, – скалолазание, прыжки с парашютом, дайвинг, походы в горы и пещеры. В конце концов, остановилась на углях.

Тренинг (а именно так это называлось в объявлении) начинался долго и скучно. Инга чувствовала себя участницей дурацкого спектакля. На сырой поляне люди всех возможных возрастов и калибров – от бодрой старушки в смешных коротких брюках до тощей девицы в разноцветных татуировках – хороводом бродили вокруг костра и повторяли белиберду, которую Инга никак не могла запомнить. Разобрала только одно слово – «агни».

– Вы должны довериться стихии Огня! – упорно повторял инструктор, бодрый дяденька в тоненьких очках, с бородой и в спортивном костюме.

Инге с некоторым натягом удалось доверить себя толстой резинке во время прыжка с моста. Она бы доверилась хорошему человеку, но огню? От пламени шел жар, и ее стало подташнивать, закружилась голова. Наконец, мутный хоровод закончился, дрова прогорели, осталась дорожка тлеющих углей, ярко-алых в наступивших сумерках.

Первой после инструктора по углям пошла старушка. Она переставляла ноги медленно, немного неуклюже, как будто шла по песку, и улыбалась. В конце показала всем ступни – сухие, старческие, но без малейших следов ожога. Вслед за ней на угли театрально шагнула татуированная девица, но тут же взвизгнула и перешла на бег. Спустя пару секунд она уже опустила ноги в заранее приготовленный таз с водой и переминалась в нем с ноги на ногу.

– Вы должны расслабиться. Огню нужно доверять, – талдычил одно и то же инструктор.

Настала очередь Инги.

Она сняла кроссовки, носки и встала у края огненного пятна. Земля отдавала накопленное тепло, от углей шел жар. Она подняла ногу, потрогала пальцем крайний уголек, отдернула ногу – горячо ведь!

– Доверься ему! – зашипел ей прямо в ухо инструктор и снова повторил свою белиберду.

Инга отмахнулась от него. Внутри нее что-то происходило. Что-то снова неуловимо менялось, она прислушивалась к себе, и внутренний голос шептал: «Я могу прыгнуть с моста. Могу ли я ходить по углям? Могу? Я – могу?!»

– Быстрее давай, а то угли прогорят! – выкрикнул кто-то из группы.

– Не можешь, лучше отойди! – подхватил другой.

– Тссс, – сказал инструктор. – Не мешайте, проявите терпение. У нее получится, я верю.

Нельзя встать босиком на раскаленные угли и не обжечься. Еще час назад Инга была в этом убеждена. Да, но ведь и оживающих открыток, в которые можно провалиться, как в сон, тоже не бывает! Реальность распадалась на части, отказывалась состыковываться. Голова совсем поплыла. «Интересно, если я пройду по углям, значит, скрапбукером уж точно могу стать?» – эта мысль выплыла спасительным кругом и потащила за собой. Инга зажмурилась и сделала шаг вперед, потом еще один. В ступнях покалывали огоньки, но она не ощущала боли. Она шла и шла вперед, и с каждым шагом что-то сдвигалось внутри нее, так неотвратимо, что вдруг захотелось вернуться на два дня назад, когда она еще стояла на мосту, и никогда не делать первого шага в пропасть.

Инга пришла в себя, только когда обнаружила, что обнимается со старушкой в коротких брюках. И снова, как после прыжка, все тело заполнила невообразимая радость и легкость. Даже спину захотелось пощупать – не растут ли крылья?

– Теперь ты понимаешь? – спросил инструктор.

– Что? – удивилась Инга.

– То, чего ты хочешь, на самом деле ближе, чем ты думаешь.

Всю дорогу обратно она думала: что-то снова сдвинулось внутри, но что? Она сделала шаг в сторону от неверия, попала прямо на горячие угли и не обожглась. Значит, сдвинулась вера? Или весь мир вокруг съехал с катушек, раз такое происходит с ней? В стопах все еще таился жар, поднимался по ногам, наполнял тело изнутри, и хотелось искренне поверить: то, чего она хочет, на самом деле ближе, чем она думает. Но можно ли превратить тепло в веру? И, самое главное, будет ли от этого толк?

Дома тетя Марта не удосужилась поздороваться, только молча покосилась на племянницу – чувствует что-то, старая калоша. Весь вечер в доме было подозрительно тихо, даже Павлуша молча чистил перышки. Инга снова садилась за стол, но открытки по-прежнему не поддавались. И все так же щекотал прохладный ветерок пальцы, когда она брала в руки настоящие скрапбукерские карточки. Теперь она ощущала поток и в тяжелых бронзовых ножницах. Ветерок бежал по выпуклым крохотным бабочкам, поднимался по руке, спину мурашками охватывала дрожь, но поток не слушался, не хотел втекать в ее жалкие поделки.

Самой сильной была мамина открытка из Ниццы, у Инги начинало ломить руки и ноги. Она отличалась от всех, эта открытка, только непонятно, чем именно. Время поджимало – до встречи с Магриным осталось два дня, два коротких дня. Инга уже продвинулась далеко, но сколько же ей еще предстоит пройти! Как будто она посадила в землю зернышко и каждый день его поливает, росток только-только показался из земли, а ей уже сегодня нужны плоды. Сейчас все только в ее руках, в прямом и переносном смысле слова.

«Скрапбукером невозможно стать за два месяца», – кажется, так сказал Магрин. Кристофоро Коломбо, почему она решила, что у нее получится? Наверное, потому, что другого выхода нет. Остается только делать шаг за шагом, снова и снова, в этой новой непонятной реальности, где плывет голова и едет крыша. Поросенок-то был или не был?

И на кой черт вообще ее занесло в этот парк с пионерскими развлечениями? Слово «экстрим» в рекламе привлекло? Она успела залезть на скалу, прокатиться на тарзанке и вот теперь висела на канате. Вообще-то она почти разобралась с системой карабинов, но когда под ногами с хрюканьем промчался поросенок, розовый в ярко-зеленую крапинку, ее пробил смех. Она смеялась и смеялась, никак не могла остановиться и, в конце концов, совершенно перестала понимать, где находится и что с ней происходит.

– Ну как вам поросенок? – спросил инструктор, распутывая Ингу. – Правда шокирует?

– Вы что, хотите сказать, что он тут специально бегает?

– Ага, это новая идея шефа. У нас тут еще есть собака в фиолетовую полоску и пара розовых кошек. У нас же парк приключений! Мы стараемся гостей удивлять. Вы не беспокойтесь, животные не страдают, краска специальная, такой и на людях рисовать можно.

Он подтолкнул висящую Ингу, она ухватилась за карабин и поехала дальше. Мир вокруг ускорялся, проезжали внизу кусты и дорожки, все еще кружилась голова, и она вдруг поняла: эта реальность другая, но еще не та, что ей нужна. Магрин хотел, чтобы она рискнула жизнью, и она рискнула. «А у вас что, есть что-то еще?» – отпечатался в памяти его насмешливый голос.

Надо сделать шаг дальше. Надо найти такую ситуацию, где она будет рисковать не только жизнью, но и чем-то еще. Чем-то, что ей дорого. Поставить себя за грань, которую она никогда бы не смогла перешагнуть прежде. Сделать то, что она может сделать только ради самых близких на свете и дорогих ей людей.

Она доехала до конечной опоры, отстегнулась и пошла к выходу. Инструкторы уговаривали ее пройти полосу препятствий до конца, но она отмахнулась, слишком много надо было успеть сделать. Да и зачем ей теперь эти детские игры? У нее здесь даже дух ни разу не захватило, разве можно это сравнить с шагом в пропасть или в огонь? Теперь надо готовиться к завтрашнему дню, использовать последний шанс.

Мир вокруг сошел с ума, сдвинулся с привычной точки опоры. Инга так притерпелась к этой мысли, что не удивлялась никаким странностям. На ближайшем вещевом рынке она нашла лавочку с карнавальными костюмами (неужели уже готовятся к Новому году?) и купила золотое платье феи, почти такое же, как внутри открытки с шариками. Золотистые колготки и туфли с огромными золотыми пряжками нашлись в ассортименте вьетнамских палаток. «Оцен курасиво», – говорил продавец и поднимал вверх большой палец. С париком пришлось поломать голову. В конце концов она выбрала обычный блондинистый парик и обрызгала его из баллончика золотистым лаком. Волосы немного слиплись, но искрились в солнечных лучах, и впрямь как у сказочной героини. Последний атрибут, которого не было в открытке, но который позарез был нужен ей в реальности, – маленький золотой ридикюль с длинной ручкой, чтобы изящно повесить через плечо, – пришлось купить в дорогом магазине.

За этими хлопотами первая половина дня прошла мгновенно, сжавшись по ощущениям до четверти часа. Только так, в режиме ускоренной съемки, чтобы не осталось ни одного крохотного промежутка между принятым решением и действиями, чтобы нельзя было задуматься и в ужасе остановиться в последний момент.

Инга соврала тете Марте, что идет на костюмированную вечеринку, и влезла в «волшебное» платье. Тетка в эти дни была удивительно молчалива, как будто язык проглотила. Рыжий Тараканище приходил поздно и сразу ложился спать. Все обитатели квартиры затаились, словно ждали: выйдет у Инги что-нибудь или нет? Тетка достала театральный грим из старых запасов – потрепанные баночки и коробки из пожелтевшей бумаги бог знает какого года выпуска. Кисточка щекотала щеки, на них ложился ровный золотой слой, а внутри у Инги все дрожало. «Слезу из меня можно вышибить только дубинкой», – повторяла она себе и часто-часто моргала, чтобы не потек грим. А если ее кто-нибудь узнает? И сможет ли она сама смотреть на себя в зеркало после такой выходки? И потом, эти уличные попрошайки, музыканты и прочие – у них там, наверное, все места поделены и своя иерархия, надо отдавать дань какой-нибудь «крыше» или что-то в этом роде. Опять же милиция может ею заинтересоваться. Под ложечкой противно засосало.

Инга надела длинный плащ и, несмотря на теплый осенний вечер, натянула на самый лоб капюшон. Она одним махом спустилась по коротенькой лестнице и выскочила на улицу. У подъезда уже ждало такси. Водитель болтал по телефону и не обратил внимания на ее золотистое лицо. Инга вжалась в сиденье и мечтала, чтобы эта поездка никогда не кончилась. Ей хотелось попасть в аварию или застрять в огромной пробке, только бы не выходить из машины. Но пустые в воскресный вечер улицы стремительно пролетали мимо, и вот уже она расплачивается и хлопает дверцей. Перед ней снова Большая Торговая, такая же, как внутри открытки, только все вокруг – настоящее. Стереть бы сейчас грань, провалиться туда, откуда можно в любой момент вернуться в свою уютную, безопасную комнату.

Она долго выбирала место. В начале улицы выстроились рядами вдоль тротуаров художники и картины. Мелькали перед глазами кошечки и собачки, райские закаты и яркие геометрические абстракции, портреты и шаржи. Дальше пестрели сувенирные палатки, а ближе к концу улицы, там, где она делалась шире и перетекала в площадь неправильной формы, выступали уличные артисты. В этот теплый вечер, один из последних перед долгой скучной зимой, пешеходную улицу насквозь заполнил народ, лился мощным потоком, растекался по палаткам и кучковался там, где разыгрывались маленькие спектакли. Да, пожалуй, сегодня местечко надо поискать. Толпа на площади была особенно плотной, Ингу толкали локтями, задевали сумками, и каждый раз она мучительно вздрагивала, и внутри у нее звенело, будто вся она была сделана из множества чувствительных колокольчиков. Они дребезжали вразнобой, разламывали изнутри тело, и каждый новый шаг вперед давался с трудом: хотелось бежать отсюда подальше, забыть про все и смириться с тем, что она никогда больше не увидит родителей.