Текст книги "В летаргию и обратно"

25 сентября: День, когда до меня дошло

Мы до сих пор на даче с Y. Отец уехал, оставив нас самих, а заодно и ленивое настроение.

Полночь.

Я лежу и думаю.

Это лето выдалось особым. Я вдруг совершенно отчетливо ответила себе на одно из самых главных своих терзаний – «режиссер ли я собственной жизни или массовка навязанного мне сценария?». Пусть не тридцать два, но сознательных лет двадцать я все время жила с напряжением внутри. Страшно себя снедала, жалела, накручивала до предела и ругала за скромные достижения, а то и впадала в депрессивный коматоз. Не то чтобы моя жизнь была вовсе уж бессмысленным разбитым корытом – нет. Ведь были же у меня за эти двадцать лет какие-то мечты и мечтишки, цели и цельки, свершения и свершеньица. Однако дело не в них. Меня, скорее, преследовало постоянное ощущение неправильности, потерянности в извечной гонке, упускания чего-то важного, чуждости жизни, которой я живу, самообмана и затягивания «жизни настоящей».

И вдруг до меня дошло: ощущение проживания «своей (или не своей) жизни» – исключительно у меня внутри.

«Своей» жизнью, а не навязанной, можно жить даже, пожалуй, на необитаемом острове. Или в Антарктиде. В чужой враждебной корпорации, городе или стране. Среди равнодушных или жестоких людей. В алкогольном или наркотическом угаре. На жизненном дне. Парализованным в инвалидном кресле.

То есть совершенно не важно – где.

И почти неважно – с кем.

Неважно, если мозг при этом бодр, активен, смотрит вперед и ищет выход. Если душа не молчит и жаждет перемен. Если верить, что в определенный момент переломить эту ситуацию совершенно в моих силах. Возможно, подождать немного, затихнуть, чтобы набраться сил, но потом все равно – в путь, зная: в моих силах!

Да, буду падать. На подстеленную солому, колени или в бездну. («Какая бездна, ты что? Ты так пишешь, как будто меня с тобой нет. Как будто я – пустое место, – обиженно грохочет за спиной Y, бросивший взгляд на эти строки. – Как тебе не стыдно, голубка моя хмуроликая…» – Он театрально закатывает глаза и идет на кухню, где начинает усиленно хлопать в ладоши – ловить вечерних комаров.)

Да – падать. На подстеленную солому, колени или в бездну. Опять разочаровываться, хандрить, переосмысливать. Искать.

А найдя, вновь очаровываться, копить энергию, воскресать.

Для того, чтобы снова в путь!

Уж это точно мне по силам!..

А раз так, то просто не может быть не моей жизни, не моего сценария. Не может!

Пятница, 19 октября

Дверь слегка поскрипывает. Нехотя, тяжело, отворяется – скрип-скрип-скрип – зависает напряженно в пространстве, словно натянутая пружина, а затем медленно и грузно с таким же скрипом ползет назад. Она громоздка и тяжеловесна, как и полагается бронированной двери. Но ей никогда не бывает одиноко. С ней в паре всегда попискивает еще одна дверь, старая, легкая и тонкая, в облупленной белой краске с хитрой и замысловатой старинной рукоятью, работающей через раз, а потому небрежно затянутой тряпьем.

Старая и новая двери составляют единый ансамбль, они так же неотделимы друг от друга, как луна и звезды, Ромео и Джульетта, борщ и сало.

Сегодня двери первыми впустили хозяйку – Киру. Она бросает розы в раковину, быстро сбрасывает с себя пальто и кепку, машинально взъерошивает свои напомаженные торчащие волосенки, включает электрический чайник и начинает разбирать пузатые пакеты. Колбасная нарезка – одна, вторая, третья; сыр первый сорт, сыр другой сорт, сыр редкий сорт; бруски красной рыбы, оливки и маслины, багет и масло. Коньяк, вино красное, белое и шампанское, соки и минеральная вода.

Кира энергично сдвигает гробы за ширму, забрасывает их образцами венков, оградками и прочей ритуальной утварью, смахивает листки, ручки, папки и пыль с осиротевших столов, составляет их вместе, чтобы получился длинный стол, и разверзает над ним скатерть. Вскоре посередине большого стола уже стоит ваза с розами, а комнату заполоняет десятилетиями неунывающий голос Фрэнка Синатры:

 
«I've got you under my skin, I've got you deep in the heart of me…»
 

Двери между тем снова скрипят. Перед тем как не спеша приотвориться, позади них что-то стучится, слышится какая-то возня, доносятся голоса, один мужской, второй звонкий детский; пыжится обезвреженная старая ручка. Затем облупленная дверь энергично распахивается и сквозь нее вваливается сначала довольное разрумяненное личико Егорки, вслед за ним, возвышаясь, входит возбужденный и не менее довольный Роман.

Гвардия спешит Кире на помощь.

Егорка с разбегу врезается ей в колено, неуклюже обхватывает его своими цепкими ручонками, пытаясь устоять на ногах, и заливается серебристым смехом. Через пару секунд подходит Роман, обнимает Киру за плечи и целует-куда-попадет.

– Давай помогу.

Кира просит освободить балкон от лишних завалов, чтобы при желании все могли на него выходить дышать воздухом, а затем вместе с Егором развесить по офису фонарики – для праздничной обстановки. И зажечь свечи.

Она говорит все это, а руки ее быстро и ловко работают: разрезают багет, смазывают маслом, накрывают сыром или колбасой, фигурно раскладывают по тарелкам маслины, остатки сыров и рыбу.

Раздается звонок.

– А вот и новая подмога, – говорит Роман и идет открывать.

На пороге стоят Алла и Влад и демонстративно протягивают коробки конфет, апельсины, яблоки, виноград. Прямо перед ними на полу стоят два огромных торта.

– Чую, знатно погуляем же мы сегодня, ой знатно!.. – вместо приветствия говорит Алла и впархивает в комнату через открытые двери. За ней следом входит Влад.

Мы с Y приходим последними, и Кира на нас шутливо ворчит:

– Ну наконец-то!.. А то мы уже заждались помидоров, огурцов к столу и живого повода для нашей вечеринки!

Пока остальные заняты кто чем, я не могу найти себе места. То раскладываю сыр вместе с Кирой, то мою апельсины с Аллой, то торчу с парнями на балконе. Они пыхтят сигаретами и травят анекдоты, но я не могу уловить, когда смеяться, – мои мысли заняты другим.

Я сегодня совершенно бесполезна.

Поэтому возвращаюсь в комнату, придвигаю к себе килограммовую упаковку, забытую в углу, и начинаю распаковывать серую оберточную бумагу. Освобождаю из нее первый том. Винного цвета обложка; ниже фамилии автора и названия – яркая иллюстрация: рассвет над горным озером, где небо, вода и каменные исполины становятся единым целым, гармоничным, насыщенным, вечно меняющимся и подлаживающимся друг к другу. Пурпурные отблески расцвечивают огненно-горящий небосвод, живая голубизна просыпающегося неба контрастирует с горами, которые разрывают в клочья остатки ночи, и все это стократ усиливается отражением на глади воды. Я надеюсь, зрелищно и для этой книги символично. Ее главная иллюстрация стала нашим коллегиальным решением – несколько вечеров подряд Y и я обсуждали, спорили и перебирали варианты.

Перед тем как раскрыть книгу, я чувствую внутренний трепет – это мой первый роман!..

«Если вам говорят, что в жизни все сложно, не верьте. Все – не сложнее, чем было до или будет после, но точно гораздо увлекательнее» – так начинается моя первая в жизни аннотация, пусть и написана она не совсем стандартным сухим языком. Это постарался Y, за что я ему очень благодарна.

Я громко принюхиваюсь. Люблю, как пахнут свежая бумага и типографская краска, и этот пьянящий аромат я различаю даже сейчас в острых запахах колбасы, рыбы и цитрусовых. А как хрустят еще девственные не заломленные страницы! Легкое опьянение от предвкушения чтения всегда было сравнимо для меня с глотком старого изысканного вина.

Я склоняюсь над второй стопкой, запакованной в рыжеватую бумагу, тоже аккуратно ее надрываю и заглядываю внутрь.

– Рви, не стесняйся, – доносится до меня голос Влада. Он уже вернулся с балкона, внеся за собой в комнату прохладный шлейф вечера и легкие ноты табака, улыбается и раскладывает салфетки вокруг тарелок. – Вытаскивай на свет божий. Это создание уже народилось, так что – вперед.

Томик скромнее по объему и строже в отделке, но не менее приятный. Эпохальный томик, собственно говоря, ведь именно он – мой первый заказ на писательский труд, который помог втиснуть аморфное «может быть, когда-нибудь» в четкие временные границы «надо – к концу лета». Пока я работала, Влад не тревожил меня, лишь изредка звонил и интересовался, нужна ли от него какая-нибудь помощь. Для меня же это было признаком доверия и еще больше подстегивало к работе.

– А теперь попрошу минуточку внимания, – стучит вилкой по бокалу Y, когда все уже готово, бокалы наполнены, бутерброды разложены, ноздри щекочут аппетитные ароматы, и повисает торжественно-напряженная тишина. – Как вы знаете, мы все здесь сегодня собрались, чтобы отметить знаменательнейшее событие: рождение новой молодой звезды на литературной горизонте нашего города, страны, возможно, Европы и даже мира – такой же звезды, как ваш покорный слуга.

Y иронизирует и веселится, об этом говорит весь его вид – сияющие глаза и лысина с испариной, несколько театральная манишка, легкое пританцовывание на месте, пока он произносит тост, драматические паузы между словами и даже непривычный перстень на правом мизинце. Он намеренно говорит высокопарно, и его речь то и дело прерывается сдавленными смешками.

– Так вот, господа. Считаю особой честью выпить это прекрасное шампанское, которое я обычно не пью, но на которое сегодня готов согласиться, – за девушку, которую считаю невероятно талантливой. Хочу пожелать тебе, дорогая, жирной музы, всевидящего ока писателя и темпераментного пера, и чтобы каждый из вышеперечисленного служил тебе верой и правдой многие лета!..

– Поздравляем!.. Поздравляем!.. Поздравляем!..

Шесть возбужденных голосов, потом сразу всплеск рук и веселое улюлюканье. Я чувствую, что заливаюсь краской от кончиков ушей до самых пяток. Это приятно и немножко неудобно – столько внимания к моей персоне для меня редкость.

А еще через час голоса, смех и топот в комнате стоят несмолкаемым гулом. Синатру сменили Пиаф, «Модерн Токинг» и Верка Сердючка. Блестят глаза, бокалы и торшеры. Пляшут ноги, стулья и столы. Трещат двери, паркет и алкоголь в мозгах. Хохочут лица, зеркала и гробы за ширмой.

Кутерьма!..

В общей суете не замечаю, как возле меня вырастает Кира.

– Ну что? Как н-настроение, дорогая? Довольна?…

– Да, Кирушка, спасибо тебе за все.

– Угу… Ладно. Ты – молодец.

Кира замолкает, потом кладет руку мне на плечо, склоняется близко и шепчет:

– Да пошла ты…

– ?…

– Да – пошла ты.

Она замолкает, точно решаясь на что-то, и продолжает:

– Везет тебе все-таки. Ну почему тебе всегда везет?… И г-горбатиться бросила, и книги пишет, и… главное!.. – и мужика отхватила приличного. И богат, и красавец, и звезда. И личность, что н-немаловажно, интересная, да?… Не то что мой Роман, серость, а не жених, сплошная с-серость. Ну не везуха ли тебе, а?… Почему так все, скажи мне?… Почему одним все, а другим ничего?…

Я не знаю, что ответить. Знаю только одно: что бы сейчас ни сказала, все будет не так.

– Чего м-молчишь, Ланка?… Хотя и правильно, что молчишь, что тут сказать?… Что мое несчастье, этот Рома, надоел уже, з-зазывая замуж?… Что я по ночам думаю: почему ничего толкового в моей жизни нет?… Ничего и никого. А у т-тебя все это есть… Аж зло б-берет…

Но вот Роман усиливает зажигательное «Ха-ра-шо! Все будет ха-ра-шо! Все будет харашо-о-о, я это знаю, знаю!» и Кира больше на меня не смотрит. Наоборот, резко отскакивает, как от чумной, и пускается в пляс. К ней присоединяются Алла, Влад, и даже Y начинает активно подпрыгивать, направляясь в центр танцевального круга.

Вскоре Роман, как главный диджей вечера, ставит уже медленную мелодию и объявляет белый танец. Мы кружимся в парах; у меня кружится голова от вина и сказанного только что Кирой; пляшет перед глазами комната и отчего-то не к месту лезут воспоминания тысячелетней давности: я и Виктор в «Докере», где-то в глубине сидит все та же Кира, и все это спрятано за туманом сигаретного дыма и туманом в моей мечущейся голове. Именно в тот вечер я в последний раз прилично напилась.

– А теперь, дорогие друзья, попрошу минутку внимания!.. – кричит Роман и выключает музыку. – Настал черед второй части Марлезонского балета!..

Тишина мгновенно останавливает все пары.

Роман же подходит к комоду, роется где-то в его глубине, затем что-то прячет в карман. Заметно, что он немного побледнел, и даже выпитый коньяк не может это скрыть.

Кира смотрит на него вопросительно – наверное, этого в программе предусмотрено не было. Она закусывает губу и, чтобы занять чем-то руки, начинает нервно теребить свою застывшую шевелюру.

– Дорогая моя, – Роман вдруг оказывается посередине комнаты прямо возле Киры. Он стоит на одном колене, в руках у него открытая маленькая коробочка. В ней под светом торшеров и десятка свечей великолепными бликами играет кольцо.

У Киры кривится рот и дрожит подбородок.

У меня на глаза наворачиваются слезы.

Справа доносится всхлип Аллы.

– Дорогая моя, – повторяет Роман, стоя на колене. – Я много раз тебе говорил, что никогда не подозревал, что можно так близко впустить в себя посторонних, казалось бы, людей… Я же давно знаю, что мы с тобой семья… А ты знаешь?… Для меня ты – моя половина, а Егор – мой сын. Я… я… – Роман сбился и покраснел. Но все равно момент особенный. – Я хочу, чтобы так было всегда. Вы все-таки станете моей семьей?… Ты выйдешь за меня замуж?… – наконец очень смущенно добавляет он.

Кира смеется, потом рыдает и закрывает лицо руками. К ней из соседнего кабинета уже несется Егорка и кричит:

– Мамоцька!.. мама! Мацька, не пуачь, мам! Я тут – не пуачь, Егока тут!..

Он с ревом врезается в Киру, вскарабкивается по ней, и вот уже его голова поравнялась с головой Киры. Мелкие ручонки уцепились за ее шею.

– Ну не пуачь, мамоцька… Ты не должна пуакать, нет…

С колена поднимается слегка оторопевший Роман и закрывает Киру и Егора своими раскрытыми руками и спиной от наших взглядов. Они все втроем всхлипывают. Потом слышится легкое причмокивание, и вот уже Егор начинает поочередно чмокать щеки и лоб Киры и Романа и постукивать по головам обоих своими легкими детскими кулачками.

– …Да… В-выйду, – всхлипывая, наконец выдыхает Кира.

Растерявшись вначале, теперь все (кроме меня) обрушиваются на трио дружным хлопаньем. Я закрываю лицо руками.

Алла кричит:

– Поздравляю! Поздравляю, дорогие!

И бросается ко все еще не размыкающим объятия Романе, Кире и Егору.

За ней хочу бежать и я, только не к Кире с Романом, а на балкон – глотнуть свежего воздуха, но меня вдруг за руку хватает чья-то настойчивая рука. Я порывисто оборачиваюсь: Y. Он удерживает меня и притягивает к себе.

Вскоре к Алле подходит Влад, обнимает за плечи и аккуратно уводит в сторону.

– Ну вот, господа, все только начинается! – кричит Y, подходит к колонке и включает Сердючку на полную мощность.

Вечеринка продолжается.

Над киевским небосводом между тем блестит огромная луна, ее свет разгоняет облака и пожирает ближайшие звезды. Она главенствует в этом ночном октябрьском небе, от яркого диска невозможно отвести взгляд. За свое существование, от начала времен, луна наверняка уже видела миллионы вечеров, похожих и не похожих на наш. Миллионы, если ни миллиарды.

Я отчего-то вдруг думаю, что каждый романтик всегда был и остается убежден: именно его вечер среди этого миллиарда – самый особенный.

При оформлении книги использовалась картина автора «Девушка под зонтом».