Текст книги "Разыскания в области русской литературы ХХ века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 1: Время символизма"

К ЛИТЕРАТУРНОЙ ИСТОРИИ 1910 ГОДА

1910 год во многом стал рубежным для русской литературы, особенно литературы русского модернизма. Это известно достаточно хорошо. Но вот что именно следует учитывать в качестве определяющих событий – это решает для себя каждый аналитик, обращающийся к актуальности такого времени. И если мы зададимся вопросом, что, собственно говоря, принес 1910 год русской литературе, то убедимся, что среди самых разнообразных его свершений довольно легко увидеть ряд событий, укладывающихся в отчетливо выраженную линию, где не так уж сложно увидеть причинно-следственные связи. Поскольку новейшая «Летопись литературных событий» до него еще не дошла, воспользуемся старой, опубликованной еще в 1972 г.12931293
  Летопись литературных событий 1908–1917 годы // Русская литература конца XIX – начала XX в.: 1908–1917. М., 1972. С. 444–474.


[Закрыть], и перечислим их. В январе появились «О прекрасной ясности» и «Первая книга рассказов» М. Кузмина, Л. Толстой дал свою известную оценку стихам Игоря-Северянина. В феврале умерла В.Ф. Коммиссаржевская. В марте и апреле Вяч. Иванов выступает с докладами в московском Обществе свободной эстетики и в петербургском Обществе ревнителей художественного слова, о чем мы еще будем говорить подробнее, выходит первая книга стихов М. Волошина и сборник «Студия импрессионистов». В апреле появляются «Кипарисовый ларец» Анненского и «Жемчуга» Гумилева. В мае – второе «Собрание стихов» З. Гиппиус, «Символизм» Белого и первый «Садок судей». В июне «Заветы символизма» Иванова и «О современном состоянии русского символизма» Блока публикуются в «Аполлоне», после чего следует значительная дискуссия, о которой см. ниже. В июле выходят «Луг зеленый» Белого и «Русские символисты» Эллиса. В августе ничего значительного с точки зрения нашего интереса не отмечено. С сентября Брюсов начинает заведовать литературным отделом «Русской мысли». В октябре появляется «Вечерний альбом» Цветаевой. В конце октября и в ноябре – уход и смерть Льва Толстого. В декабре выходят «За синими реками» Алексея Толстого (более ранний первый том «Сочинений» не является для нас существенным).

Что сюда не попало? Смерть Врубеля 1 апреля. Окончательное прекращение «Весов» и «Золотого руна», которые формально завершили издание двенадцатыми номерами за 1909 год, но фактически «Весы» закончились в марте12941294
  См.: Азадовский К.М., Максимов Д.Е. Брюсов и «Весы» // Литературное наследство. М., 1976. Т. 85: Валерий Брюсов. С. 313.


[Закрыть], а «Руно» – в конце июня12951295
  Датируется на основании писем Г.Э. Тастевена к Г.И. Чулкову: в открытке со штемпелем 15 июня 1909 г. он писал: «№ “Руна” выходит на этой неделе. Он уже окончательно напечатан» (РГБ. Ф. 371. Карт. 4. Ед. хр. 69. Л. 27), а в отправленной через месяц, 14 июля, спрашивал: «и как Вам кажется последний номер “Золотого Руна”?» (Там же. Л. 28).


[Закрыть]. Исчезновение «с земного плана», как говорили оккультисты, А.Р. Минцловой, многие годы серьезно влиявшей на русскую литературу12961296
  Последнее из известных ее писем – к М.И. Сизову, датировано вечером 18 августа (Серков А.И. Предисловие // Киселев Н.П. Из истории русского розенкрейцерства. СПб., 2005. С. 31–33).


[Закрыть]. Ну и некоторые другие события, которые представляются нам значительными для литературной истории этого года.

Но на самом деле, как то обычно и бывает в истории литературы, события, принявшие лавинообразный характер именно в 1910 году, имели свои корни в относительно недавнем времени. Нам представляется, что исходным пунктом, от которого имеет смысл вести литературную генеалогию 1910 года, является конец 1907-го.

17 октября этого года умерла жена Вяч. Иванова, писательница Л.Д. Зиновьева-Аннибал, что сильнейшим образом воздействовало не только на его личную жизнь, но и на весь строй литературных планов. По возвращении в Петербург и состоявшихся там 25 октября похорон, 1 ноября М.А. Кузмин записал в дневнике: «Зашел к Вяч<еславу> Ив<ановичу>, там эта баба Минцлова водворилась»12971297
  Кузмин М. Дневник 1905–1907. СПб., 2000. С. 420.


[Закрыть]. Именно с ней (а также с В.К. Шварсалон и Ал. Н. Чеботаревской) Иванов в начале 20-х чисел ноября поехал в Москву выполнять одно из решений, принятых вместе с покойной женой. Его падчерица записывала: «Числа 26 мы поехали в Москву. Вячеслава приглашал редактором в “Золотое Руно” Рябушинский, они с Мамой тогда долго думали и решили, что нужно принять это приглашение – согласиться, т.к. нужно принять журнал, который можно направлять, пока нет своего журнала»12981298
  Богомолов Н.А. Вячеслав Иванов в 1903–1907 годах: Документальные хроники. М., 2009. С. 272.


[Закрыть]. 26 ноября тут названо явно по ошибке: Иванов был в Москве не позже 20-го12991299
  См. письмо Е.К. Герцык к В.С. Гриневич от 22 ноября (Сестры Герцык. Письма. СПб.; М., 2002. С. 98).


[Закрыть]. Существенно, что все эти дни к нему постоянно приходила Минцлова и, видимо, наставляла в неотложных делах. Результатом переговоров явился написанный 23 ноября «меморандум», составленный Ивановым, согласно которому он получал практически полную редакторскую власть в журнале13001300
  ИРЛИ. Ф. 607. № 384; ИРЛИ. Ф. 94 (В.Н. Княжнин). № 70. Карандашная копия с пометой: «Из наследства А.Н. Чеботаревской. Вяч. Иванов». Фрагменты (по копии) приведены: Лавров А.В. Русские символисты. М., 2007. С. 479.


[Закрыть]. Однако в конце концов Рябушинский властью делиться не пожелал, что было изложено в дневнике М.А. Волошина:

Когда, после утверждения всех условий с Рябушинским, Вячесл<ав>, узнав об редакцион<ном> анонсе без его ведома, пришел к Ряб<ушинскому> заявить о неконституционности его поведения, Рябушинский так был изумлен, что в тот же вечер собрался у него консилиум врачей, которые ему посоветовали отправиться в кругосветное плавание. Он сказал Вячеславу, что в этом случае он на шесть месяцев прекратит функционирование «Золотого Руна».

– Я ведь трачу на него тысячи. Я хочу получать удовольствие за свои деньги. Я шутя бываю в редакции. Это меня развлекает.

Вячеслав ответил ему, что в таком случае он упустит единственный случай иметь его редактором. Иначе же он оснует свой собственный журнал. За час до отъезда в Петерб<ург> Вячесл<ав> снова был в «Золотом Руне», и дело разошлось окончательно13011301
  Волошин М. Собр. соч. М., 2006. Т. 7, кн. 1. С. 289–290.


[Закрыть].

Таким образом, идею стать единовластным редактором большого журнала Иванов отбросил, но напряженные искания идейного плана у него только ширились. Плодом этих исканий явился дважды прочитанный в Москве в марте 1908 года доклад «Символизм и религиозное творчество», из которого выросла принципиальнейшая статья «Две стихии в современном символизме», опубликованная в третьем-четвертом и пятом номерах «Золотого руна»13021302
  1 апреля секретарь «Золотого руна» Г.Э. Тастевен писал Г.И. Чулкову: «Только что видел Вячеслава Иванова и условился, что его статья пойдет в “Руне” в № 3» (РГБ. Ф. 371. Карт. 4. Ед. хр. 69. Л. 21). В конце апреля номер 3–4 еще не был отпечатан.


[Закрыть], о мистических контекстах которой уже достаточно подробно написано Г.В. Обатниным13031303
  Обатнин Г. Иванов-мистик: Оккультные мотивы в поэзии и прозе Вячеслава Иванова (1907–1919). М., 2000. С. 35–55.


[Закрыть]. Ею Иванов начал путь, приведший в конце концов его к ситуации 1910 года.

Следующий момент, на котором следует остановиться, – весна 1909 г. и то, что за ней последовало. Первоначально события, нас интересующие, выглядели не слишком важными. Судя по всему, в марте (точная дата, к сожалению, неизвестна13041304
  Первая точно известная нам дата – 14 апреля, когда состоялось 4-е занятие «Академии стиха» (см.: Гаспаров М.Л. Лекции Вяч. Иванова в Поэтической Академии 1909 г. // Новое литературное обозрение. 1993. № 10. С. 90–91). За следующий месяц прошло 4 занятия, так что, по всей видимости, они проходили раз в неделю, и тогда следует полагать, что началась работа «Академии» в середине или в 20-х числа марта.


[Закрыть]) Вяч. Иванов начинает читать для молодых поэтов лекции по теории стиха, которые вспоминавший об этом Вл. Пяст именовал «Про-Академией», а более поздние исследователи предпочитали называть просто Академией Стиха. Тогда же С.К. Маковский начинает еще очень нерешительные переговоры о создании давно мечтавшегося сугубо «петербургского» модернистского журнала. В августе эти переговоры приобретают уже вполне конкретный характер: 5 августа, после второго редакционного собрания, начинается приглашение сотрудников. В августе же москвич Э.К. Метнер получает от Ядвиги Фридрих и ее родных деньги на учреждение издательства, названного «Мусагет», которое явно претендовало на то, чтобы занять место слабеющего «Скорпиона» (в скобках отметим, что его активные участники, прежде всего Андрей Белый и Эллис, уговаривали Метнера в первую очередь организовать журнал). Однако, по справедливому наблюдению исследователя, «не меньше значило устное слово “мусагетинцев”, звучавшее в разных аудиториях и прежде всего в редакции издательства на Пречистенском бульваре»13051305
  Безродный М.В. Издательство «Мусагет» // Книжное дело в России в XIX – начале XX века. СПб., 2004. Вып. 12. С. 53.


[Закрыть]. Связующим звеном между этими двумя предприятиями оказывается А.Р. Минцлова, которая, с одной стороны, продолжает систематически общаться с Ивановым, все более и более активно обещая ему неведомые откровения, а с другой стороны – становится ближайшим наблюдателем, а отчасти и деятелем рождающегося «Мусагета»13061306
  Подробнее см.: Богомолов Н.А. Русская литература начала ХХ века и оккультизм. М., 1999. С. 91–97.


[Закрыть]. В воспоминаниях Андрея Белого рассказывается о том, как она превращала издательство в экзотерический круг эзотерического братства, во главе которого должны стоять Белый и Иванов (или Иванов и Белый), а посредником между ними и «иными учителями» должна была стать она сама. Однако этот «мистический треугольник» просуществовал недолго: к весне 1910 года Белый вообще перестает верить в «сказки Минцловой», да и отношения Иванова с нею значительно ослабевают.

Видимо, в этот момент (самый конец 1909 и начало 1910 года) в сознании как Белого, так и Иванова на передний план выходят литературные проблемы, где Минцлова была им плохим помощником. Иванов руководит созданным осенью Обществом ревнителей художественного слова, в который формализовалась Академия Стиха, и обдумывает обобщающую работу, способную создать глобальную концепцию символизма, отталкивающуюся, конечно, от великих источников, но ориентированную на современное состояние русского его извода.

Белый же работает над статьями, составившими книгу «Символизм» (вышла в конце апреля 191013071307
  Отметим разночтение с ранее приведенными данными «Летописи».


[Закрыть]), и собирает книгу «Луг зеленый» (вышла в конце июля 1910), что также обращает его к теоретическим проблемам как символизма, так и литературы вообще. А в апреле 1910 г. он открывает «ритмический кружок», в котором принимают участие преимущественно молодые поэты, где выступает в качестве мэтра. Как кажется, одновременное обращение к глубокому теоретическому осмыслению символизма и к учительской деятельности, основанной на изучении формальных особенностей художественной речи, прежде всего стихотворной, является далеко не случайной и впоследствии откликнется в реальности существования постсимволистских кружков – «Цеха поэтов», возникшего осенью 1911 г., и «Молодого Мусагета», где Б. Пастернак читал первый свой публичный доклад «Символизм и бессмертие» (1912).

Практически на самом рубеже 1909 и 1910 годов, 30 ноября умирает Иннокентий Анненский. Сама по себе эта смерть была не слишком замечена литературной общественностью, но для 1910 года она оказалась важна по крайней мере в двух отношениях. Про выход в свет «Кипарисового ларца» мы уже сказали, но не отметили двух вещей. Первая – статья Вяч. Иванова «О поэзии Иннокентия Анненского», в которой не просто подводятся итоги творчества покойного поэта. Иванов определяет Анненского как одного из принципиальных противников того типа символизма, к которому принадлежит он сам. Названный здесь «ассоциативным», этот тип символизма осмысляется как чисто интеллектуальная забава, создание ребуса и его разгадка читателями, и тем самым низводится до степени низшего искусства. Характерно, что такая характеристика пришла к Иванову из доклада самого же Анненского «Поэтические формы современной чувствительности», где чрезвычайно схожая формула была применена к Брюсову: «Брюсов видит в них <словах. – А.Ч.> ряды загадок. Он ищет шифра. Он хочет создать универсальную колоду карт»13081308
  Цитируем по комментарию А.И. Червякова в кн.: Анненский И.Ф. Письма: В 2 т. СПб., 2009. Т. 2. 1906–1909. С. 410.


[Закрыть], причем карты эти воспринимаются отчасти как крапленые. Известно, что Иванов обиделся на этот доклад Анненского13091309
  См. цитаты, приведенные в названном выше издании писем Анненского.


[Закрыть], а теперь еще и отомстил посмертно. Такой жестокий расчет со своим недавним соратником по «Аполлону» был ему, видимо, необходим не только в очевидных теоретических целях, но и для целей весьма практических: ему необходимо было убедить возможных «еретиков», первым среди которых был, вероятно, Гумилев – ученик Анненского, только что одобренный Ивановым.

Второе соображение, связанное со смертью Анненского и появлением в свет «Кипарисового ларца», более или менее известно. В «Записных книжках» Ахматовой находим отчетливое воспоминание: «…я прочла (в брюлловском зале Русского музея) корректуру “Кипарисового ларца” <…> и что-то поняла в поэзии»13101310
  Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). М.; Torino, 1996. С. 82.


[Закрыть]. В.А. Черных очень правдоподобно датирует это событие концом февраля13111311
  Черных В. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой 1889–1966. М., 2016. С. 61.


[Закрыть]. В апреле она венчается с Гумилевым, а в середине июня впервые читает стихи на Башне, с чего начинается долгая история выяснения того, как же Иванов отнесся к ее ранним стихам. В свете только что сказанного логично будет предположить, что ахматовское воспоминание: «Вячеслав Иванов, когда я в первый раз прочла стихи в Ак<адемии> стиха, сказал, что я говорю недосказанное Анненским, возвращаю те драгоценно<сти>, кот<орые> он унес с собой»13121312
  Записные книжки Анны Ахматовой. С. 93.


[Закрыть], – на деле вовсе не было похвалой. Понятна и запись о чтениях стихов Иванову: «…Вяч<еслав> очень равнодушно и [иронично] насмешливо [сказал] произнес: “Какой густой романтизм!” Я тогда до конца не поняла его иронии. <…> О том, как он tête à tête плакал над стихами, потом выводил в “салон” и там ругал довольно едко, я так давно рассказыва<ю>, что скучно записывать»13131313
  Там же. С. 616.


[Закрыть]. Ахматова относит все это к сфере проявления личных свойств Иванова, тогда как нам представляется, что он таким образом осуществлял свою программу литературного наставничества, так в полной мере и не реализовавшуюся.

Итак, мы в ходе изложения дошли до начала 1910 года, где несомненно главным событием стал доклад Вяч. Иванова, в печатном виде названный «Заветы символизма», и его обсуждения – сперва в московском Обществе свободной эстетики, а затем в течение трех заседаний в петербургском Обществе ревнителей художественного слова. Напомним довольно известный факт: акмеистический манифест Гумилева, статья «Наследие символизма и акмеизм», так называлась в тексте журнала13141314
  Аполлон. 1913, № 1. С. 42.


[Закрыть], но в оглавлении значилось: «Заветы символизма и акмеизм»13151315
  Там же. С. 80. Кажется, впервые в печати отметил это еще Брюсов в статье «Новые течения в русской поэзии. Акмеизм» (Русская мысль. 1913. № 4). Ср.: Записные книжки Анны Ахматовой. С. 611.


[Закрыть]. Довольно очевидно, хотя систематически и не разобрано, что в своей критике символизма Гумилев опирался прежде всего на «Заветы символизма», которые он слушал еще в виде доклада и даже выступал в обсуждении. И не случайно Ахматова в заметке «Коротко о себе» (очень коротко!) писала: «В 1910 году явно обозначился кризис символизма, и начинающие поэты уже не примыкали к этому течению. Одни шли в футуризм, другие – в акмеизм»13161316
  Ахматова Анна. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 267.


[Закрыть]. И в другом месте, в воспоминаниях о Модильяни: «”А далеко на севере”… в России умерли Лев Толстой, Врубель, Вера Комиссаржевская, символисты объявили себя в состоянии кризиса, и Александр Блок пророчествовал:

 
О, если б знали, дети, вы
Холод и мрак грядущих дней…»13171317
  Там же. С. 230. В черновике к этому была добавлена еще одна ссылка на Блока: «Когда великий Китай двинется на нас…» (Записные книжки Анны Ахматовой. С. 442).


[Закрыть]
 

Вряд ли это случайно. Очень похоже, что она здесь опирается на предисловие Блока к «Возмездию»: «1910 год – это смерть Коммиссаржевской, смерть Врубеля и смерть Толстого. <…> Далее, 1910 год – это кризис символизма, о котором тогда очень много писали и говорили, как в лагере символистов, так и в противоположном. В этом году явственно дали о себе знать направления, которые встали во враждебную позицию и к символизму, и друг к другу: акмеизм, эгофутуризм и первые начатки футуризма»13181318
  Блок А. Полн. собр. соч.: В 20 т. М., 1999. Т. 5. С. 48.


[Закрыть]. При этом Ахматова, конечно, не могла не заметить блоковской ошибки, поскольку уж она-то хорошо знала, что «в десятом году Гумилев был еще правоверным символистом»13191319
  Записные книжки Анны Ахматовой. С. 82.


[Закрыть] и никакого акмеизма еще в помине не было. Стало быть, солидаризуясь с Блоком в остальном, она подтверждает неслучайность его выбора ключевых событий года.

Мы обратимся к одному из них – к произнесенному Ивановым докладу. К сожалению, мы не обладаем именно этой, устной версией13201320
  Краткое изложение ее см. в ст.: Пяст В. Нечто о каноне // Труды и дни. 1912. № 1. С. 29–31.


[Закрыть], но зато у нас есть возможность проследить, как менялся его текст на пути к журнальной редакции (интересующий нас фрагмент здесь полностью совпадает и с текстом, помещенным в сборнике «Борозды и межи»). Напомним, что Иванов говорит: «…обобщающее изучение легко различает два последовательных момента, характеристика которых позволяет взаимно противоположить их, как тезу и антитезу, и постулировать третий, синтетический момент <…> Пафос первого момента составляло внезапно раскрывшееся художнику познание, что не тесен, плосок и скуден, не вымерен и не исчислен мир, что много в нем, о чем вчерашним мудрецам и не снилось, что есть ходы и прорывы в его тайну из лабиринта души человеческой, только бы – первым глашатаям казалось, будто все этим сказано! – научился человек дерзать и “быть как солнце”, забыв внушенное ему различие между дозволенным и недозволенным, – что мир волшебен и человек свободен». На смену этому приходит «религиозно-нравственное испытание “антитезы”», заключающееся в том, что, с одной стороны, «символизм не хотел и не мог быть “только искусством”», а в наибольшей степени это выразилось в идеях мистического анархизма и в религиозном действии Мережковского и Александра Добролюбова.

Здесь Иванов ставит вопрос: «Что же предстояло тем, которые остались художниками?» – и так на него отвечает (цитируем нижний слой автографа): «Легче и посильнее было выйти из заклятого круга “антитезы” отречением от навыка заоблачных полетов – капитуляцией перед наличною “данностью”. Этот процесс закономерно приводит к натурализму, который, на границах романтизма, обычно окрашивается бытоописательным <так!> юмором, а в области собственно “поэзии” – к “прекрасной ясности” шлифовального и ювелирного мастерства, с любовью возводящего “в перл создания” все, что ни есть “красивого” в этом, по всей вероятности, литературнейшем из всех столь подозрительных на вид миров. Названное ремесло обещает у нас приятный расцвет; и столь живое в эти дни изучение формального поэтического канона, несомненно, послужит ему на пользу»13211321
  ИРЛИ. Ф. 607. № 136. Л. 28–29. Отметим также, что немного выше, где в окончательном варианте речь идет только о Л. Андрееве, первоначально в один ряд с ним был поставлен еще и И. Рукавишников, что добавляло дополнительной пежоративный оттенок в характеристику первого.


[Закрыть]. В окончательном варианте ушли слова о «прекрасной ясности» и о «столь подозрительных на вид» мирах, зато были вписаны слова, ослабляющие жесткость заключения о «заоблачных полетах» и натурализме. К тому же был добавлен специальный осудительный параграф о «парнассизме», который должен быть снять остроту атаки на «прекрасную ясность».

Тем самым в окончательном, печатном варианте Иванов снижает явно прозвучавший в его словах пафос обличения бесплодных порываний от земли, явственно проявляющегося в современной литературе натурализма (с которым в крайних вариантах Иванов был знаком еще с осени 1905 года, когда на «Башне» читался знаменитый впоследствии рассказ Анатолия Каменского «Четыре») – и прямо названной по имени «прекрасной ясности».

Это последнее словосочетание цитирует название известной статьи М. Кузмина, которая появилась в первом за 1910 г. номере «Аполлона», статьи, во многом внушенной самим Ивановым13221322
  Подробнее см.: Богомолов Н.А., Малмстад Дж.Э. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. СПб., 2007. С. 245–257.


[Закрыть]. Таким образом Иванов довольно очевидно (по крайней мере, для узкого круга посвященных) сам же и конструировал не существующую в сегодняшней поэтической реальности символизма тенденцию, закрепленную в опубликованной декларации. Не существующую – поскольку статья Кузмина была специально посвящена прозе и только прозе, название союза писателей-кларистов было подброшено самим Ивановым и к реальности не имело никакого отношения, а утверждением «формального поэтического канона» занимался отнюдь не Кузмин, а тот же Иванов в Академии Стиха.

Далее в развитие действия вмешиваются уже не только литературные силы, но и личные. В мае происходит эпистолярная дискуссия между Эллисом и Вяч. Ивановым, в которой первый обвиняет корреспондента буквально в смертных грехах: «То, что Вы написали о Гумилеве <…>, я посовестился бы написать о Р. Вагнере. <…> Нельзя, по-моему, быть литератором и рыцарем Христа», и далее: «…когда все дело в великой и беспощадной борьбе за рыцарство, когда Вы термины последнего применяете к Гумилеву, к<ото>рый Венеру смешивает с Мадонной, я заявляю, что Вы – неблагородны до конца. <…> Нельзя игриво шутить священными и последними вещами, а весь Вы – только игра»13231323
  Письма от 14 и 17 мая 1910 (датированы по почтовым штемпелям) цит. по: Богомолов Н.А. От Пушкина до Кибирова: Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 92, 95.


[Закрыть]. Трудно, однако, отделаться от впечатления, что Эллис этой ссорой отводил от себя скандал, который должен был разыграться, когда вышла его книга «Русские символисты» (напомним, в июле). Она была посвящена трем поэтам: Бальмонту, Брюсову и Белому, а Иванов, который имел немало оснований считать себя нисколько им не уступающим, был обойден практически полностью. Мало того, он должен был бы почувствовать себя оскорбленным вдвойне, если бы своевременно прочитал начало книги, где явно делаются отсылки к его идеям (осмысляемым как фиксирующие наступивший кризис символизма, о чем сам Иванов не говорил), и ее заключение, где Эллис почти повторяет слова из своих писем о лике Мадонны и о необходимости рыцарственного служения ему – в чем, повторимся, он решительно отказывал Иванову. Эксплуатируя ивановскую же логику и терминологию, Эллис фактически выбрасывает его за пределы сколько-нибудь значительных поэтов и мыслителей, связанных с русским символизмом.

В августе М. Кузмин, живший в то время на Башне Иванова, пишет рассказ «Высокое искусство», где очевидным образом настаивает на том, что прокламируемое Ивановым большое искусство нежизнеспособно для тех, кто идет по пути, который мог бы быть предопределен «кларизмом». Действительно, Иванов пишет: «В терминах эстетики, связь свободного соподчинения значит: “большой стиль”. Родовые, наследственные формы “большого стиля” в поэзии – эпопея, трагедия, мистерия: три формы одной трагической сущности. Если символическая трагедия окажется возможной, это будет значить, что “антитеза” преодолена: эпопея – отрицательное утверждение личности, чрез отречение от личного, и положительное – соборного начала; трагедия – ее воскресение. Трагедия всегда реализм, всегда миф. Мистерия – упразднение символа, как подобия, и мифа, как отраженного, увенчание и торжество чрез прохождение вратами смерти; мистерия – победа над смертью, положительное утверждение личности, ее действия; восстановление символа, как воплощенной реальности, и мифа, как осуществленного “Fiat” – “Да будет!…”»13241324
  Иванов Вячеслав. Собр. соч. Т. II. С. 601–602.


[Закрыть].

Герой рассказа Кузмина, изменяя своему дарованию, начинает писать нечто в духе «высокого искусства», т.е. собирается реализовать программу, заданную Ивановым как высший и заключительный пункт развития русского символизма. Оборачивается это полной неудачей и в результате – самоубийством (конечно, речь идет только о грубой схеме, сам рассказ сложнее). Таким образом Кузмин, как нам кажется, с полной определенностью отрекается от возможности использовать его искусство как оправдание «реалистического символизма».

О других откликах на прошедшую дискуссию уже написано немало, потому мы не будем о них специально говорить. Однако остается вопрос: почему сам Иванов не пожелал отстаивать свою позицию, как намеревался, о чем писал Брюсову в декабре? Судя по всему, причин здесь может быть несколько, но из возможных назовем две. Первая относится к личной жизни Иванова: во время летнего пребывания во Флоренции и Риме, в тех самых городах и буквально на тех же самых местах, где происходило в 1894–1895 гг. его сближение с Лидией Шварсалон, вскоре ставшей его второй женой, он обретал свою третью супругу – «Ее дочь», завещанную ему матерью. С августа по ноябрь он был в отъезде, поглощенный как научными разысканиям и в Немецком Археологическом институте, так и собственными интимными переживаниями.

Второе предположение относится к числу чисто гипотетических, однако же не вовсе невероятных. Уже достаточно давно и хорошо известно, что в Италии Иванов должен был встретиться с А.Р. Минцловой, которая, в свою очередь, обещала ввести его в круг неких неведомых наставников, обитающих неподалеку от Ассизи. Еще в ноябре 1909 г. она писала:

Как огненные гвозди, вонзились в душу мою Ваши слова, великие и священные, перед которыми я преклоняюсь до земли – – – Это сопричастие Ваше здесь умиранию Их во Христе – там, далеко, в Ассизи – является для меня чем-то невыразимо потрясающим, этому нет слов.... <…> Вячеслав, благословение их лежит на Вас, несомненное и последнее <…> У них это на неизмеримых высотах, недоступных сейчас – – – у Вас это является вторым великим кругом, центром Р.К. <…> После рождения мистического (тому назад два года скоро) – – жизнь духовная Ваша шла своим, совсем особым путем и направлениями – – – Но теперь наступила для Вас стадия величайшего подъема – мистическая смерть, за которой должно последовать воскресение (I.S.S.R.)13251325
  РГБ. Ф. 109. Карт. 31. Ед. хр. 2. Л. 20-21.


[Закрыть].

И в конце июля по старому стилю, 11 августа по новому, она писала ему из Судака в Рим:

В начале сентября (русского) я Вам телеграфирую в Рим, poste restante – из Ассизи и попрошу Вас приехать в Ассизи, чтобы присутствовать вместе со мной в это время <…> Но первые шаги среди “Них” Вы должны сделать со мной, так же, как и Вы, в свою очередь, когда-нибудь тоже должны привести, ввести ученика своего – – В случае крайней необходимости можно передать ученику письмо с печатью – но ведь мы с Вами перед отъездом моим в Судак решили, что мы съедемся в Ассизи – и с тех пор я не получала ничего от Вас <…> В Соборе, в Ассизи, не будет теперь бывать никто из Них, т.к. я это сказала (кроме Вас) А. Белому и еще кому-то, очевидно..... потому что об этом говорят в Москве, и за это я должна буду очень много ответить13261326
  Там же. Ед. хр. 6. Л. 33 об.–34 об.


[Закрыть].

Прямого ответа на то, кто эти «Они», в ее письмах нет, но вполне очевидно, что это кто-то вроде «великих посвященных», если воспользоваться названием популярной и хорошо знакомой Иванову книги Э. Шюре.

В Италию, как мы уже имели возможность сказать, Минцлова не приехала, и даже, если допустить, что все-таки приехала, то с Ивановым не встретилась. И ему скорее всего было не до нее, и Вера Константиновна вряд ли была готова его отпустить под власть той, кого с давних пор не любила. Таким образом, оккультная миссия Иванова оказалась невыполненной, а ее провал должен был заставить его внести коррективы в план, зашифрованный в «Заветах символизма».

Следующая его статья о символизме появилась лишь в 1912 году и была озаглавлена гораздо скромнее: «Мысли о символизме».

В п е р в ы е: L’anno 1910 in Russia / A cura di Duccio Colombo e Caterina Graziadei. Salerno, 2012. P. 51–62. / Collana di «Europa Orientalis» / A cura di Mario Capaldo e Antonella d’Amelia