Текст книги "Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости"

3

Между одой Гаврилы Державина «На рождение в севере порфирородного отрока»:

 
Гении к нему слетали
В светлом облаке с небес;
Каждый Гений с колыбели
Дар рожденному принес…
 

и злой эпиграммой Александра Пушкина:

 
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда…
 

– целая эпоха, вся загадочная жизнь коронованного отцеубийцы…

Александр I и Александровская эпоха.

Что тут поставить на первое место по степени влияния друг на друга? Пожалуй, впервые, начиная с правления Петра I, затрудняешься ответить на этот вопрос однозначно. Петр I сам определял свое время. Бесцеремонно разрушая все обычаи и установления Святой Руси, он решительно приступил к строительству нового государства.

Сменившая петровское время эпоха дворцовых переворотов стала утверждением принципов построенной Петром I рабовладельческой империи, в которой рабовладельцы неизбежно подчиняли своему влиянию государя, и монархия в результате превращалась в «деспотизм, ограниченный удавкою».

Идеального состояния эта империя достигла при Екатерине II, ибо Екатерина II могла оставаться на троне, только исполняя требования крепостников-вольтерьянцев. Когда A.C. Пушкин говорил, что «развратная государыня развратила и свое государство», он, вероятно, это тоже имел в виду…

Интересы дворян, превратившихся в замкнутую касту рабовладельцев, начали определять не только внутреннюю, но и внешнюю политику.

Мы уже говорили, что заговорщиков подтолкнул к убийству императора Павла его разрыв с Англией, нанесший серьезный экономический ущерб русским помещикам. Иных причин у России для вражды с Наполеоном не было… И потребовалось поражение под Аустерлицем, прежде чем Александр решился развернуть эту губительную для русских национальных интересов политику и попытаться, подобно убитому им отцу, «съесть европейский пирог» вместе с Наполеоном.

Сближение это Александру I давалось трудно.

Практически весь «интимный» комитет активно противодействовал ему, не гнушаясь при этом прямым предательством. Известно, например, что идеолог комитета Фридрих Цезарь Лагарп, будучи послан к Наполеону с посланием Александра I, письмо так и не передал, «найдя, что Наполеон действует уже не в том направлении, какое видел он (Лагарп. – Н. К.) в его делах ранее».

Письмо, которое многое могло переменить в русской и европейской истории, «благородный» республиканец возвратил через тридцать лет уже Николаю I.

Сохранились записи двенадцатилетнего Александра, сделанные под диктовку этого самого Лагарпа…

«В продолжение всего этого времени, – записывал тогда в своем дневнике наследник русского престола, – я не научился ничему не по недостатку в способностях, а потому что я беспечен, ленив и не забочусь быть лучшим»…

Диктовки эти – вполне в духе педагогики, поощряемой Екатериной IL Цель их, как и остальных педагогических новаций, заключалась не в исправлении недостатков характера, а в изображении такого исправления. Покорно и бездумно записывал двенадцатилетний Александр под масонскую диктовку Лагарпа унылые фразы, дескать, в шесть лет он не успел ничего и его «придется снова учить азбуке. Если проживу 60 лет, то, может быть, научусь тому, что другие знают в 10».

Когда Александр писал свою диктовку, он и не подозревал, насколько пророческими окажутся эти роковые слова, насколько точно очертят они не только всю его жизнь, но даже и посмертную судьбу…

Он не мог знать тогда, что в двадцать три года ему придется встать во главе организованного на английские деньги заговора рабовладельцев, и это с его молчаливого согласия будет убит отец – император Павел…

Не знал…

Как не знал и того, что подкупленные англичанами рабовладельцы в тот роковой вечер 11 марта 1801 года накинут удавку и на его, Александра, шею, и даже блистательная победа над Наполеоном не позволит ему высвободиться из страшной петли.

Ведь после завершения Отечественной войны Александр I совершит, быть может, еще большее предательство, нежели в ночь на 12 марта 1801 года. Он снова отдаст в руки трусоватых дворян-рабовладельцев свой народ, который и одержал победу в Отечественной войне, который спас и Отечество, и Царя…

Думал ли об этом император? Наверняка думал! С каждым годом все мучительнее, все больнее терзали его угрызения совести! Известно, что в последние годы жизни он полюбил монастыри, полюбил церковные службы.

И все нестерпимей становилась возникшая еще в детстве раздвоенность, и, наконец, когда она стала совсем непереносимой, в ночь на 1 сентября 1825 года, император уехал в далекий Таганрог, чтобы внезапно умереть там или – роковая загадка! – превратиться в загадочного Федора Кузьмича[65]65
  Святой праведный Феодор Томский, Сибирский. Преставился 20 января 1864 года. Канонизирован Русской православной церковью.


[Закрыть] и под этим именем начать новую жизнь, чтобы научиться думать и чувствовать так, как должен думать и чувствовать человек в десять лет…

В 1789 году будущий директор Швейцарской Республики Фридрих Цезарь Лагарп, насмешливо кривя губы, диктовал будущему русскому императору, что если тот проживет до 60 лет, то, может быть, научится тому, что другие знают в 10.

В 1825 году, когда фельдъегерские тройки мчали в Петербург тело, названное телом русского императора Александра I, самому Александру, ставшему Федором Кузьмичом, оставалось до шестидесяти как раз одно десятилетие…

Еще до ухода-смерти, 15 ноября 1825 года, окружающим императора Александра людям был явлен зловещий, жутковатый образ…

Когда император исповедался и причастился перед смертью, смотреть на него стало страшно. Плешивая голова императора сделалась вдруг, будто вылепленной из воска, а за ушами зашевелились черные волосы пиявок…

Генерал-адъютант П.М. Волконский, прозванный за педантизм и твердость характера «каменным князем», утверждал, что поставить пиявок после исповеди и причастия Александра уговорил священник. С крестом в руках он встал тогда на колени перед постелью императора. Делал это священник, выполняя просьбу докторов и императрицы, но сам факт от этого не меняется – это по его молитвам, словно из преисподней, выглянул лик императора с шевелящимися вокруг головы пиявками-змеями…

Скореу всего, превращение императора Александра I в старца Федора Кузьмича – только легенда…

Но легенда эта рождена не в досужих сплетнях, а в том мистическом единении монарха и народа, которое так реально, так величественно, так победительно проявилось в 1812 году, в том единстве, которое было предано Александром I после войны…

Таким же мистически непостижимым образом легенда о бегстве императора от одинаково враждебных и ему, и его народу рабовладельцев в народную глубь облеклась в реальную плоть и начала свое независимое ни от каких доводов историков бытие…

4

В своих письмах Екатерина II засвидетельствовала на весь белый свет, что ее третий внук «рыцарь Николай» уже на восьмой день от роду начал есть кашу[66]66
  «Се Chevalier la a ete batise hier par Son Frere aine et par Sa Soeur ainee en mon nom! – писала Екатерина князю A.M. Голицыну – Он родился ростом четырнадцати вершков, в седьмой день от рождения принуждены были уже кормить его кашею потому, что непрестанно просил кушать, а кушает две чашки в день, он головою от рождения поворачивает как большой человек, а голос у него такой громкий и сильный, что удивиться должно, услыша его».


[Закрыть]…

Факт этот интересен еще и тем, что через пятьдесят девять лет, 18 февраля 1855 года, распространился слух, будто, отравившись кашей, скоропостижно скончался русский император Николай I.

Другие утверждали, что император отравился сам, переживая за очередные неудачи в Крымской войне.

Обе версии не соответствуют действительности, однако некое образное истолкование этот слух имеет…

Увы…

Императору Николаю I, взошедшему на престол после событий 14 декабря 1825 года, все свое правление приходилось «расхлебывать декабристскую кашу», заваренную старшими венценосными братьями – Александром и Константином, и не этой ли кашей и отравился он?

Впрочем, конечно же, каша была заварена раньше, и все XVIII столетие настаивалась, доходила на огне дворцовых переворотов, и такой и была подана на стол сыновьям императора Павла…

Мы знаем, что в послевоенные годы император Александр I обратился к более традиционным для России духовным ценностям, чем вызвал ожесточенную критику в свой адрес со стороны аристократии, и, по сути, сам подал сигнал для начала подготовки новых заговоров и переворотов.

Что мог этому противопоставить Александр I? Монолитная армия дворян-рабовладельцев противостояла ему, и надеяться императору было не на кого. Когда его спросили, почему он медлит с реформами, Александр I ответил: «Неким взять!».

И не об этом ли и размышлял Александр I, когда ему доложили о существовании мощного оппозиционного заговора, выразившегося в создании Северного, Южного и Славянского тайных обществ?

Мы знаем сейчас, что для подобных мыслей основания действительно имелись. Практически все участники будущего выступления на Сенатской площади выросли и возмужали в Александровскую эпоху, еще в предвоенное время, проникнутое смутным предощущением реформ, масонской мистикой.

Такое впечатление, что первым делом император в силу неистребимого лукавства своего характера подумал тогда: а не те ли это люди, которыми можно взять, которых он ждет, чтобы выразить мысль, которая так мучила и его, и всю страну…

– Вы знаете, что я сам разделял и поддерживал эти иллюзии, – сказал он, выслушав доклад. – Не мне их карать.

Тем не менее в последний год жизни Александр I распорядился провести широкое дознание, во время которого он и скончался в Таганроге 19 ноября 1825 года…

И еще задолго до этого, летом 1823 года, «томимый предчувствием близкой кончины», Александр I поручил митрополиту Филарету составить манифест о назначении престолонаследником великого князя Николая Павловича.

Манифест был запечатан в конверт, на котором император собственноручно сделал надпись: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть московскому епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору в Успенском соборе прежде всякого другого действия».

Решение, которое принял император, историк А.Е. Пресняков назвал государственно-правовым парадоксом, который можно назвать политической бестактностью.

«В состоянии моральной депрессии, в каком он доживал последние года, – пишет А.Е. Пресняков, – Александр готов был откладывать крупные и требовавшие решимости действия до времени, когда не ему придется их совершать. Так в деле будущих декабристов, так в деле о престолонаследии».

Однако упреки Александра I в политической бестактности не вполне правомерны. Что бы ни объявил император, исполнять это должны были бы те же люди, которые не захотели исполнить его ясно и четко выраженную волю – не предпринимать всякого действия прежде вскрытия оставленного им пакета.

Возможно, если бы об отречении Константина от прав на наследие престола было объявлено заранее, смена императоров прошла бы спокойнее, но, может быть, и наоборот. Те темные силы, что препятствовали Николаю I занять престол, могли бы подготовить к наступающему междуцарствию еще более страшные подарки…

Некоторые историки утверждают, будто из-за того, что Александр I не объявил Николая I своим наследником, тот не был как следует подготовлен к должности императора. Это уже полный абсурд. В императорской семье, и сам Николай Павлович тоже, знали о запечатанном в конверт манифесте, и никто не мешал готовить будущего Николая I в императоры, никто не мешал ему самому готовиться к предстоящему правлению.

Но есть еще и другое соображение, позволяющее предположить, что, может быть, потому и не был Николай Павлович публично объявлен наследником престола, что Александр I хотел подготовить его к предстоящему служению, так как не смог подготовиться сам.

Тот же А.Е. Пресняков совершенно справедливо отмечает, что «вращаясь в военно-служебной (он командовал гвардейской дивизией и управлял военно-инженерной частью. – Н. К.) и придворно-служилой среде, в так называемом „высшем“ обществе, Николай хорошо его знал со всей его пустотой и распущенностью, дрязгами и интригами. Он находил потом, что время, затраченное на толкотню в дворцовых передних и секретарских дежурных комнатах, не было потеряно: оно послужило „драгоценной практикой для познания людей и лиц“, и он тут „многое видел, многое понял, многих узнал – ив редком ошибся“. В салонах этой среды творилось то, что тогда в Петербурге считалось общественным мнением; это было мнение высшего дворянства и бюрократии, – и Николай знал ему цену».

Сам Александр I такого знания не получил, и все двадцать пять лет царствования страдал от этого. Практически все ошибки его царствования, так или иначе, но были связаны с этим недостатком в его подготовке.

О какой же тогда политической бестактности или трусости Александра I может идти речь, если, воспользовавшись случаем, он дал будущему императору возможность пожить почти наравне со своими подданными, чтобы лучше узнать их.

Скажем сразу, что этот «педагогический» эксперимент удался на славу. Николай I узнал то высшее общество рабовладельцев, которое уже давно разделяло народ с его монархом, монарха с его народом.

«К этому обществу, – пишет А.Е. Пресняков, – у него было не больше симпатии и уважения, чем у Павла или Александра. Дворянство и для него, прежде всего, – служилая среда, которую он стремится дисциплинировать и удержать в положении покорного орудия власти… Слишком остры противоречия русской жизни в эпоху разложения крепостного хозяйства и роста торгово-промышленных интересов страны, чтобы Николай мог твердо стоять в положении „дворянского царя“».

Но все это было впереди, а в конце лета 1825 года, когда император Александр I объявил, что отправляется в Таганрог на всю зиму, князь Голицын, наводивший порядок в бумагах императора, спросил, как быть с актом о престолонаследии…

– Положимся на Бога, – сказал Александр I. – Он устроит все лучше нас, слабых смертных.

5

Известие о кончине императора пришло в Варшаву к цесаревичу Константину Павловичу 25 ноября вечером, а в Санкт-Петербурге еще и на следующий день молились о выздоровлении Александра I…

Тем не менее в царском дворце прошло тогда совещание, на котором обсуждалось, кто должен занять престол в случае смерти государя. Верховодил на этом совещании военный генерал-губернатор Петербурга, граф М.А. Милорадович.

В принципе, все было ясно.

По указу Павла, выпущенному в 1797 году, права на престол принадлежали Константину. Однако Константин был женат вторым браком на польской дворянке, и поэтому в силу указа Александра I от 1820 года, по которому наследник престола должен быть женат на особе из владетельного дома, прав на престол лишался, и наследником престола становился Николай.

Однако военный генерал-губернатор Петербурга, граф М.А. Милорадович заявил, что поскольку всенародного отречения Константина от престола не было, гвардия присягу Николаю не принесет.

Михаилу Андреевичу Милорадовичу предложили познакомиться с распоряжениями императора (там было и отречение Константина), но он ответил, что корона для него священна, и прежде чем читать бумаги, надобно исполнить свой долг.

М.А. Милорадович вел себя во время совещания весьма смело.

– У кого 60 000 штыков в кармане, тот может смело говорить! – пояснил он и добавил, что великий князь Николай никак не может надеяться наследовать брату своему Александру I, ибо законы империи не дозволяют располагать престолом по завещанию. К тому же завещание Александра I известно только некоторым лицам, а в народе, как и отречение Константина, оно не ведомо… Если бы Александр I хотел, чтобы Николай наследовал престол, он должен был обнародовать свою волю и согласие с нею Константина еще при жизни. А теперь поздно… Теперь ни народ, ни войско не поймут отречения и припишут все измене, тем более что ни государя самого, ни наследника нет в столице. Гвардия откажется в таких обстоятельствах принести присягу Николаю…

Командующий гвардией А.Л. Воинов и командующий гвардейской пехотой генерал К.И. Бистром поддержали М.А. Милорадовича.

И вот на следующий день, 27 ноября, когда во время молебствия за здравие Александра I в Зимний дворец пришло сообщение о кончине императора, Николай вынужден был подписать присяжный лист.

«Великий князь поднял руку; задыхаясь от рыданий, дрожащим голосом повторял он за священником слова присяги; но когда надобно было произнести слова: государю императору Константину Павловичу, дрожащий голос сделался твердым и громким; все величие этой чудной минуты выразилось в его мужественном, решительном звуке», – вспоминал об этой присяге в Дворцовой церкви В.А. Жуковский.

То ли Василий Андреевич не знал, что Николай Павлович приносит присягу брату Константину под прямым давлением Михаила Андреевича Милорадовича, угрожавшего поднять всю гвардию, то ли слишком хорошо знал это…

С необыкновенной силой и точностью запечатлел он один из самых драматичных моментов русской истории, когда законный наследник престола, подчиняясь обстоятельствам, ради того, чтобы не допустить кровавой драмы, жертвует своим правом на престол.

М.А. Милорадович

Точно так же поступил в свое время сын равноапостольного князя Владимира святой князь мученик Борис, который тоже пожертвовал великокняжеским столом, чтобы предотвратить гражданскую войну… Забегая вперед, скажем, что, как и тогда князю Борису, Николаю не удалось предотвратить пролития крови, но это не его вина…

Следом за Николаем в обход существующего порядка Константину присягнула гвардия. Однако недолгим было торжество генерал-губернатора Милорадовича, устроившего это беззаконие.

Уже 3 декабря великий князь Михаил Павлович привез из Варшавы письма Константина Павловича, который подтверждал свой отказ от прав на престол.

Такого еще не бывало в истории дома Романовых…

Рассказывают, что Николай, когда пришло это известие, почти на целый час покинул сановников. Но когда снова вышел к ним, даже в походке, в движениях произошли перемены. Это был уже не юноша, а император, принявший на себя ответственность за державу!

9 декабря Николай сам набросал текст, объясняющий запутанную ситуацию престолонаследия, и поручил Н.М. Карамзину написать на этой основе манифест о восшествии на престол.

Между прочим, в тот же день члены Тайного общества выбрали будущего «диктатора» – князя Сергея Петровича Трубецкого.

А через день (в Таганроге в тот день наконец перевезли тело императора Александра I из дворца в собор Александровского монастыря) A.A. Аракчеев сообщил Николаю, что в гвардии готовится заговор с целью осуществления государственного переворота.

– Я еще не государь ваш, но должен поступать уже как государь… – сказал Николай.

12 декабря он вручил М.А. Милорадовичу список заговорщиков и поручил арестовать их, однако Михаил Андреевич выкинул этот список в корзину.

Роль М.А. Милорадовича в декабрьских событиях 1825 года смутна и непонятна. Считается, что он отстаивал интересы Константина Павловича и потому и противодействовал Николаю. Но если так, то почему он продолжал загонять ситуацию в тупик и тогда, когда определенно стало известно об отречении Константина?

Еще более странным становится поведение военного генерал-губернатора, когда выясняется, что Михаил Андреевич был связан с декабристом Александром Якубовичем, а генерал Карл Иванович Бистром, активно поддерживавший М.А. Милорадовича, – с декабристом Евгением Оболенским.

Интересно, что вечером 12 декабря Николай I получил письмо подпоручика Якова Ростовцева. Подпоручик предупреждал о заговоре и о том, что смертельно опасно и для самого Николая I, и для всего государства принимать в этой ситуации престол.

Считается, что Яков Ростовцев сделал донос.

Однако донос этот был странным. Ни одной фамилии подпоручик не назвал, он только предупреждал Николая I.

Поскольку потом, в ходе следствия, выяснилось, что подпоручик действовал с санкции К.Ф. Рылеева, письмо это следует считать не доносом, а попыткой запугать человека, которому завтра предстоит стать императором…

Подтверждает эту мысль и то, что письмо подпоручика было подано в пакете, который принес адъютант генерала Карла Ивановича Бистрома.

Угроза, исходящая то ли от декабристов, то ли от Милорадовича-Бистрома, Николая I не запугала.

«Воля Божия и приговор братний надо мной совершается! (Курсив мой. – Н. К.) 14-го числа я буду государь или мертв… – написал он в тот вечер в письме генерал-адъютанту П.М. Волконскому. – Да будет воля Божия!»

Весь день 13 декабря прошел в приготовлениях к переприсяге…

– Неизвестно, что ожидает нас, – сказал Николай I своей супруге перед сном. – Обещай мне проявить мужество и, если придется умереть, – умереть с честью.

О чем он думал, что вспоминал в ту ночь?

Может быть, вспомнилась ему калитка малого сада в Павловске… Голые ветки деревьев… Он, Николай, бежит по аллее навстречу отцу, и тот обнимает его.

– Поздравляю, Николаша, с новым полком, – говорит он. – Я тебя перевел из Конной гвардии в Измайловский полк в обмен с братом[67]67
  В 1799 году вернувшийся из итальянского похода великий князь Константин был переведен в Конную гвардию.


[Закрыть]…

Было тогда будущему императору три с небольшим года, и с тех пор зеленый с золотыми петлицами мундир с нашитыми на него звездами Андрея Первозванного и святого Иоанна Иерусалимского навсегда стал его мундиром…

А может быть он вспоминал свежеиспеченный хлеб, который, чтобы спастись от сырости, клали на подоконники в Михайловском замке? Ковер в кабинете отца, на котором они с братом Михаилом играли по утрам?

14 декабря 1825 года император Николай I встал около шести часов.

«Молитесь Богу за меня, дорогая и добрая Мария! – написал он в то раннее утро своей сестре, герцогине Саксен-Веймарской. – Пожалейте несчастного брата – жертву воли Божией и двух своих братьев! Я удалял от себя эту чашу, пока мог, я молил о том провидение, и я исполнил то, что мое сердце и мой долг мне повелевали. Константин, мой государь, отверг присягу, которую я и вся Россия ему принесли… Наш ангел должен быть доволен – воля его исполнена, как ни тяжела, как ни ужасна она для меня»…

Николай запечатывал письмо, когда вошел Бенкендорф.

– Сегодня вечером, быть может, нас обоих не будет более на свете… – сказал ему Николай I. – Но, по крайней мере, мы умрем, исполнив наш долг.

Около семи часов явился командующий Гвардейским корпусом генерал А.Л. Воинов. Николай I вышел в залу, где собрались генералы гвардии и полковые командиры. Он зачитал завещание Александра I и отречение Константина.

Затем А.Л. Воинов вручил командирам циркуляр: «Его императорское величество высочайше повелеть изволил г.г. генералам и полковым командирам по учинении присяги на верность и подданство его величеству отправиться первым в старейшие полки своих дивизий и бригад, вторым – к своим полкам. По принесении знамен и штандартов и по отдании им чести сделать вторично на караул, и старейшему притом или кто из старших внятно читает, прочесть вслух письмо его императорского высочества государя цесаревича великого князя Константина Павловича к его императорскому величеству Николаю Павловичу и манифест его императорского величества (которые присланы будут); после чего взять на плечо, сделать на молитву и привести полки к присяге, тогда, сделав вторично на караул, опустить знамена и штандарты, а полки распустить».

К восьми часам закончилось принесение присяги в Сенате и Синоде.

В восемь часов тридцать минут присягнула Конная гвардия.

К девяти часам присягнул 1-й Преображенский батальон, размещенный рядом с дворцом.

Первый сбой произошел в казармах Московского полка.

Там будущим насельникам Шлиссельбургской крепости Михаилу Бестужеву и его брату Александру, выдававшему себя за адъютанта императора Константина, удалось обмануть солдат.

– Ребята, все обман! – говорили они солдатам. – Нас заставляют присягать насильно! Государь Константин Павлович не отказался от престола, а его задержали на дороге!

Кажется, никогда еще дворянская подлость по отношению к простому русскому народу не приобретала столь яркого и полного воплощения, как утром 14 (26) декабря 1825 года.

Братья Бестужевы, а с ними был и князь Дмитрий Щепин-Ростовский, чтобы вывести на Сенатскую площадь солдат Московского полка, пошли на откровенный подлог!

700 московцев с заряженными ружьями двинулись к Сенату и выстроились здесь в каре, возле памятника Петру I, чтобы защитить закованного в цепи государя, которому они присягали.

Подобно картежным шулерам, подменяющим карты, братья Бестужевы подменили стремление простых русских солдат остаться верными присяге и своему государю бунтом против законного государя.

Самое поразительное, что ни тогда, ни после подавления восстания эти герои не задумывались о подлости совершенного тогда обмана. Не задумываются об этом апологеты декабризма и сейчас.

Любопытно сопоставить поведение самого Михаила Бестужева во время обмана и погубления солдат Московского полка с его же воспоминаниями о пребывании в Алексеевском равелине.

– Кто подле меня сидит? – спросил Бестужев у прислуживающего ему низенького солдатика «с выражением на лице неизъяснимой доброты».

– Бестужев, – ответил солдатик.

– А подле него и далее?

– Одоевский и Рылеев.

– Не можешь ли ты отнести записки к брату?

– Пожалуй можно. Но за это нашего брата гоняют сквозь строй…

«Я содрогнулся преступной мысли… Что за бесценный русский народ!.. Я готов был упасть на колени перед таким нравственным величием одного из ничтожных существ русского доброго элемента, даже не развращенного тюремным воспитанием… Как высоко стоял… этот необразованный солдатик, который в простой фразе „пожалуй можно“ совместил все учение Христа. Я не решился воспользоваться добротою, бескорыстною в полном смысле, потому что я ничем не мог заплатить ему за услугу, когда он рисковал, может быть, жизнью. Когда привезли поляков, они его не пощадили… Пойманный, он был жестоко наказан и умер в госпитале»[68]68
  Декабристы. М., 1987. Т. 2. С. 152–153.


[Закрыть].

Разумеется, можно иронизировать над этим восхищением «нравственным величием одного из ничтожных существ русского доброго элемента» человека, который всего несколько дней назад, спекулируя на верности солдат принесенной ими присяге, поднимал роты Московского полка на восстание, прекрасно зная, какой ценой придется солдатам заплатить за это.

И можно тут вспомнить и поручика Сергея Никифоровича Марина, который скомандовал «Смирно!» гренадерам из императорского караула и продержал их под ружьем неподвижными, пока заговорщики убивали императора Павла.

И все же ирония едва ли оправдана тут.

Да, декабристы, поднимая солдат на восстание, бессовестно обманывали их.

Да, все они принадлежали к сословию рабовладельцев и, хотя и возлюбили свободу, другого языка, кроме кнута и лжи, для разговора с «ничтожными существами русского доброго элемента» не знали.

Но после восстания, когда началось следствие, благодаря воистину спасительным беседам с императором очень многие декабристы начали понимать, на край какой пропасти поставили они 14 (26) декабря 1825 года страну и самих себя.

Прозрение было мучительно трудным, но – воспоминания Михаила Бестужева свидетельство этому! – оно происходило…

Впрочем, об этом разговор еще впереди, а пока вернемся на Сенатскую площадь, где московцы с заряженными ружьями выстроились в каре возле памятника Петру I.

Если до сих пор такие генералы, как М.А. Милорадович и К.И. Бистрем, действовали практически заодно с бунтовщиками, то после избиения генералов в Московском полку они испугались. По свойственной им авантюристической жилке генералы собирались поиграть в любимую гвардейскую игру под названием «дворцовый переворот», а вместо этого начиналась революция!

В одиннадцать часов уцелевший при избиении генералов в Московском полку начальник штаба Гвардейского корпуса генерал-майор А.И. Нейдгард доложил Николаю I, что «Московский полк в полном восстании».

Николай I немедленно приказал генералу Апраксину выводить на Сенатскую площадь кавалергардов, а сам повел навстречу мятежникам батальон верных присяге преображенцев.

Некоторые историки называют этот поступок государя безумной отвагой. Отваги тут действительно было много, а безумия – никакого.

Николай I спасал династию и империю.

И только так он и мог спасти ее, потому что никаких других военных команд в ту минуту у него не было. Не было и командиров, которым бы мог он доверить этот единственный в тот момент верный присяге батальон…

А вот поведение инициатора этих событий, генерала М.А. Милорадовича, действительно можно назвать безумным. Увидев, во что вылилась его игра в дворцовый переворот, Михаил Александрович азартно попытался отыграть ситуацию назад и тем самым спасти свою карьеру.

Он бросился было к конногвардейцам, но те не спешили умирать за царя, хотя и присягнули ему. Милорадович, вскочив на коня, поскакал на Сенатскую площадь в сопровождении лишь своего адъютанта.

В двенадцать часов он прорвался сквозь толпу к выстроившимся в каре мятежникам и начал уговаривать солдат прекратить мятеж, поскольку они обмануты. Опасаясь, что уговоры Милорадовича подействуют на солдат, декабрист П.Г. Каховский выстрелил в генерал-губернатора.

Так оборвалась жизнь генерала.

Впрочем, существует версия, что уговаривал Михаил Александрович не солдат, а офицеров, неправильно исполнявших его указания, но это только версия. Это направление следствия по делу декабристов было прекращено самим Николаем I…

Через полчаса после выстрела Каховского на Сенатскую площадь подошли эскадроны Конной гвардии. Николай I приказал выстроить их у Адмиралтейства.

Какое-то время войска стояли друг против друга, не предпринимая никаких действий.

Подходили верные части к Николаю I.

Подходило пополнение и к бунтовщикам. Без пятнадцати час примкнула к ним рота лейб-гренадер Александра Сутгофа. Еще через час под предводительством Николая Бестужева вышел на площадь Гвардейский экипаж – 1100 матросов.

Однако верных частей было больше.

Подошел на Сенатскую площадь Измайловский полк, и мятежники были окружены. Через полчаса к восставшим, взяв крест, направился митрополит Петербургский Серафим.

– Воины, успокойтесь! – сказал владыка. – Вы против Бога и Церкви выступили…

Появление владыки произвело большое впечатление на солдат, но офицеры-заговорщики помешали ему завершить дело миром.

– Какой ты митрополит? – с вольтерианским бесстрашием начали кричать они. – Константин в оковах! А ты изменник! Не верим тебе!

Как вспоминал А.Е. Розен, люди, шедшие с площади, просили продержаться еще часок…

Еще часок – это до наступления темноты.

Темноту ждали. Офицеры-бунтовщики – с надеждой. В темноте, обманывая солдат, они поднимали восстание.

Темнота помогла бы им и теперь…

Темноты и опасался император. После депутации великого князя Михаила Павловича к восставшим он приказал рассеять мятежников картечью.

Было пять часов вечера. Уже сгущались петербургские сумерки. Наступал вечер первого дня тридцатилетнего царствования императора Николая I.

Первую ложку заваренной для него каши ему удалось разжевать.

6

Уже на первых допросах декабристов выяснилось, что в подготовку восстания были вовлечены высшие чины империи.