Текст книги "Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости"

Утром 1 марта 1881 года, когда император стоял в дворцовой церкви у обедни – была Неделя Торжества Православия – Николай Иванович Кибальчич передал жестяные коробки с «гремучим студнем» четырем бомбометателям – Игнатию Иоахимовичу Гриневицкому, Тимофею Михайловичу Михайлову, Николаю Ивановичу Рысакову и Емельянову…

После обеда был назначен смотр войск в Манеже, но графу М.Т. Лорис-Меликову и княгине Юрьевской[80]80
  После смерти императрицы Александр II оформил морганатический брак с Екатериной Михайловной Долгорукой, получившей титул княгини Юрьевской.


[Закрыть] удалось отговорить императора от этой поездки. Полиция располагала сведениями о предстоящем покушении на его жизнь.

Княгиня Юрьевская

Однако тут во дворце появилась Александра Иосифовна – жена Великого князя Константина Николаевича. Она рассказала, что на запланированном смотре ее младший сын Дмитрий должен быть представлен дяде-императору в качестве ординарца. Воспользовавшись просьбой великой княгини, император распорядился готовить развод войск. В 12 часов 45 минут экипаж был подан к подъезду. В час дня государь въехал в Манеж. Многие запомнили, что он был несколько бледен. Произведя смотр и приняв рапорт ординарцев, император поехал в Михайловский дворец (здание Русского музея) к кузине, великой княгине Екатерине. За чаем говорили о предстоящем утверждении Советом министров проекта реформ.

В четверть третьего государь снова был в карете. Ему предстоял последний путь.

Можно было проехать по Малой Садовой улице, а потом свернуть на Невский проспект и выехать к Зимнему дворцу. Можно было, проехав Инженерную улицу, повернуть на Екатерининский канал…

На углу Невского проспекта и Малой Садовой императора ожидала мина, составленная из черного динамита и бутыли с запалом из капсюля с гремучей ртутью и шашки пироксилина, пропитанных нитроглицерином…

Запал был соединен с проводами, которые в нужный момент должны были быть соединены с гальванической батареей. На первом этаже было арендовано помещение, откуда вели подкоп под проезжую часть.

– Тою же дорогою – домой! – сказал государь лейб-кучеру Ф. Сергееву, садясь в коляску.

Коляска, укрепленная изнутри стальными листами для защиты от пуль, окруженная шестью конными казаками лейб-гвардии Терского казачьего эскадрона, покатила по Инженерной улице.

Государь не поехал на мину, заложенную на Малой Садовой, но и на выбранном пути его поджидали бомбометатели.

Следом за царем ехал в санях полицмейстер полковник А.И. Дворжицкий, за ним – начальник стражи…

На углу Инженерной улицы император поздоровался с караулом от 8-го флотского экипажа, возвращавшегося с развода. Это видела стоящая на другой стороне канала Софья Львовна Перовская, дочка бывшего губернатора Санкт-Петербурга, потомка графа Алексея Кирилловича Разумовского. Она взмахнула белым платочком, подавая сигнал бомбистам, вставшим вдоль набережной со смертоносными снарядами.

От угла Инженерной до Театрального моста всего пятьсот метров набережной – узкого, затрудняющего маневры кареты проезда…

Случайный прохожий, военфельдшер В. Горохов, показал на следствии, что неизвестный мужчина, маленького роста, в осеннем драповом пальто и шапке из меха выдры (это был восемнадцатилетний Николай Иванович Рысаков), который, не оборачиваясь по сторонам, медленно шел по набережной, едва только карета царя поравнялась с ним, швырнул вдогонку ей свой сверток.

Раздался взрыв, карету приподняло над землей, и все заволокло густым облаком белого дыма.

Потом, когда осматривали место этого взрыва, оказалось, что на набережной образовалась воронка около метра в диаметре и двадцати сантиметров глубиной. В яме нашли золотой браслет с женским медальоном.

В момент взрыва погиб мальчик-разносчик Николай Захаров. Осколком мины ему пробило висок. Сильно пострадал и казак конвоя А. Малеичев, он получил шесть ран и скончался, как только его доставили в госпиталь.

Сам Рысаков попытался убежать, но рабочий, скалывавший лед на набережной, бросил ему свой лом под ноги, Рысаков споткнулся, и тут его настигли городовой В. Несговоров и военфельдшер В. Горохов.

– Скажите отцу, что меня схватили! – крикнул Рысаков, подавая сигнал подельникам.

8

То, что происходило далее, трудно поддается объяснению.

Государь, хотя в карете и были выбиты все стекла, а нижние части филенок кузова отделились, обнажив пружины сидений, почти не пострадал.

Перекрестившись, он подошел к восемнадцатилетнему Рысакову и внимательно оглядел его.

– Хорош! – сказал он. – Что тебе нужно от меня, безбожник?

Рысаков молчал.

– Ваше Величество, вы не ранены? – обеспокоено спросил начальник конвоя П.Т. Кулебякин.

– Слава Богу, нет… – ответил император.

– Слава Богу?! – зло улыбаясь, сказал Рысаков. – Смотрите, не ошиблись ли[81]81
  В дальнейшем Н.И. Рысаков не только даст исчерпывающие признательные показания, но и предложит полиции свои услуги в качестве провокатора.


[Закрыть]…

Царь, не слушая его, наклонился над лежавшим в огромной луже крови умиравшим Николаем Захаровым. Перекрестив мальчика, он медленно пошел вдоль ограды набережной в сторону Театрального мостика…

За ним двинулся обер-полицмейстер А.И. Дворжицкий.

В этот момент Игнатий Иоахимович Гриневицкий, что стоял, прислонясь к решетке, ограждавшей канал, бросил под ноги императора вторую бомбу. Вновь прогремел взрыв, на высоте человеческого роста образовался клубящийся шар дыма, вверх взметнулся столб из снега.

Когда дым рассеялся, по свидетельству очевидцев, «место происшествия напоминало собой поле боя: более двадцати человек, истекая кровью, лежали на мостовой. Некоторые пытались ползти, другие выкарабкивались из-под лежавших на них тел. На снегу краснели пятна крови, валялись куски человеческих тел. Слышались крики и стоны»…

Государь, полулежал, опираясь руками о землю, спиной – о решетку набережной. Ноги его были обнажены. Левая стопа была практически полностью отделена. Из многочисленных ран, заливая снег, струилась кровь. Напротив монарха лежал его убийца[82]82
  Игнатий Иоахимович Гриневицкий умер в госпитале в десять с половиной часов вечера 1 марта.


[Закрыть].

«Вдруг, среди дыма и снежного тумана, – вспоминал Дворжицкий, – я услышал слабый голос Его величества: „Помоги!“. Его величество полусидел-полулежал, облокотившись на правую руку. Предполагая, что государь только тяжко ранен, я приподнял его с земли и тут с ужасом увидел, что обе ноги Его величества совершенно раздроблены и кровь из них сильно струилась».

В этот момент к государю пробился брат Михаил и опустился возле него на колени.

Александра II положили в сани А.И. Дворжицкого…

Считается, что укладывать раненого императора в сани помогал Емельянов. Он зажимал под мышкой портфель, в котором находилась третья бомба.

– Жив ли наследник? – спросил император, когда пришел в сознание.

Получив утвердительный ответ, он хотел перекреститься, но не смог донести руку до лба.

– Холодно, холодно… – тихо проговорил он.

– Саша, узнаешь ли меня? – наклонившись над братом, спросил великий князь Михаил.

– Да… пожалуйста, скорее домой… отвезите во дворец… я хочу… там умереть… Прикройте меня платком.

Сани, окруженные конными казаками, помчались в Зимний дворец.

Пока везли государя по Миллионной улице, в санях скопилось столько крови, что ее пришлось потом выливать из саней.

Когда к раненому подоспел дежурный врач Зимнего дворца Ф.Ф. Маркус, император был совсем плох. На бледном лице, обрызганном кровью, выделялось несколько повреждений, зрачки слабо реагировали на свет, челюсти были судорожно сжаты.

Страшно были обезображены ноги…

Вскоре прибыли лейб-медики С.П. Боткин, взявший на себя руководство реанимацией, и Ф.С. Цыцурин, а также хирург, профессор Е.И. Богдановский. Однако все было тщетно. Княгиня Е.М. Юрьевская растирала виски императора эфиром, давала вдыхать кислород и нашатырный спирт…

Была предпринята попытка ампутации левой голени.

С.П. Боткин констатировал отсутствие пульса и сказал наследнику, что надежды нет и смерть наступит через несколько минут.

Воспользовавшись минутным возвращением сознания, протоиереи Бажанов и Рождественский причастили умиравшего. Зазвучали слова молитвы на исход души.

Вскоре дыхание стало прерывистым, зрачки перестали реагировать на свет. Боткин, державший руку царя, медленно опустил ее.

– Государь император скончался… – сказал он.

Дворцовые часы показывали половину четвертого.

За происходившим тихо наблюдал мальчик в матросской курточке. Это был сын цесаревича Николай, которому предстояло стать последним императором России…

Государственный штандарт медленно опустился с флагштока Зимнего дворца в 15 часов 35 минут.

Над городом загудели колокола.

9

«Я вошла в комнату, где он лежал на низенькой железной кровати, – вспоминала А. Яковлева. – Она стояла посреди комнаты по диагонали изголовьем к окнам. Под головой у него были две подушки: верхняя была та, на которой он постоянно спал, – красного сафьяна, набитая сеном и покрытая белой наволочкой. Ноги были покрыты шинелью, руки сложены так, что левая лежала на правой. Такой же образок – складень, который был у покойной императрицы, лежал на его груди. Лицо, лоб, в особенности над глазом, кончик носа и щеки были изранены, т. е. покрыты мелкими подкожными кровяными пятнышками, а также руки, особенно правая. В ногах стояло духовенство в светлых ризах, читали Евангелие. Множество военных толпилось в стороне. Художник писал портрет с усопшего»…

На мундире императора в гробу не было наград.

Он сам просил об этом.

– Когда я появлюсь перед Всевышним, – говорил он, – я не хочу иметь вида цирковой обезьяны… Говорят, что в юности будущему императору цыганка предсказала по картам, как он умрет. Предсказание это и сбылось в точности 1 марта 1881 года.

Александр II на смертном одре

Словно из восемнадцатого века, был списан роман императора с юной княжной Екатериной Михайловной Долгорукой…

Легенда утверждает, что еще в середине XVII века была предсказана преждевременная смерть тем Романовым, которые женятся на представительницах княжеского рода Долгоруковых.

Петр II и Александр II попытались проверить это предсказание.

Петр II собирался жениться на Екатерине Алексеевне Долгорукой, но простудился на водосвятии и умер в ночь на 19 января 1730 года, в тот самый день, на который и была назначена свадьба.

Александр II женился на Екатерине Михайловне Долгорукой. После того как был оформлен морганатический брак, он прожил примерно столько, сколько прожил Петр II после обручения с княжной.

И еще одно совпадение…

Александр II был убит у Михайловского замка ровно через 80 лет после гибели в Михайловском замке своего деда Павла I…

1 марта 1881 года солдат принес палец, который он нашел на месте взрыва… Доктора признали его сходство с мизинцем императора. Палец положили в уксус и отнесли княгине Юрьевской.

Увидев мизинец, княгиня упала без чувств…

Глава шестая
ШЛИССЕЛЬБУРГСКИЕ КАЗНИ

Это самое сильное и неприятное наказание.

Резолюция Александра III

Александр III – в этом его жизнь повторяет историю Петра Великого – не должен был наследовать престол.

Он был вторым сыном императора Александра II…

Но старший брат умер в апреле 1865 года, и Александр стал наследником.

Говорят, что, умирая, брат сказал Александру: «Оставляю тебе тяжелые обязанности, славный трон, отца, мать и невесту, которая облегчит тебе это бремя».

И, действительно, после смерти старшего брата Александру Александровичу пришлось жениться на принцессе Дагмаре, ставшей в замужестве императрицей Марией Федоровной.

Мы приводим эту подробность из жизни Русского императорского дома, чтобы показать, насколько несвободным даже в личной жизни стал теперь наследник престола, он не мог уже жить сам для себя.

Вспомните, как поступил в подобной ситуации Петр Великий…

Утвердившись на троне, он немедленно бросил свою жену, сосватанную ему матерью.

Совсем другое дело Александр III.

«Нет… – говорил он своему наставнику Н.П. Гроту. – Я уже вижу, что на излечение брата нет надежды… Все придворные странно переменили свое обращение со мною и начали за мной ухаживать…»

В этих словах при всем желании не услышать ни радости, ни восторга перед открывающимися возможностями абсолютного, не ограниченного ничем властителя гигантской страны.

Только печаль и скорбь.

Александр III

«Как завидуешь людям, которые могут жить в глуши и приносить истинную пользу и быть далеко от всех мерзостей городской жизни и в особенности петербургской, – писал Александр III к К.К. Победоносцеву. – Я уверен, что на Руси немало подобных людей, но об них не слышим, а работают они в глуши тихо, без фраз и хвастовства».

«Ваше Величество! – словно бы отвечая на то письмо, напишет К.П. Победоносцев императору в страшные мартовские дни 1881 года. – Один только и есть верный, прямой путь – встать на ноги и начать, не засыпая ни на минуту, борьбу, самую святую, какая только бывала в России».

Александр III услышал совет своего наставника.

«Государь сразу дал понять, что его заботой будет не весь земной шар, даже не Европа, а Россия паче всего… – скажет его биограф, – русские реальные жизненные интересы – вот начало и конец иностранной политики нашего государя».

1

12 марта 1881 года «Народная воля» предъявила Александру III ультиматум.

Предварительным ответом народовольцам можно считать решение Государственного совета, отвергшего еще 8 марта Конституцию, подготовленную М.Т. Лорис-Меликовым, а окончательный ответ прозвучал 30 марта при оглашении приговора Особого присутствия Правительствующего Сената по делу о злодейском покушении 1 марта.

Николай Иванович Рысаков, Андрей Иванович Желябов, Софья Львовна Перовская, Тимофей Михайлович Михайлов и Геся Мироновна Гельфман лишались всех прав состояния и должны были быть подвергнуты смертной казни через повешение.

Исполнение приговора над Гесей Гельфман отложили ввиду ее беременности, а остальных осужденных повесили 3 (15) апреля 1881 года на Семеновском плацу.

29 апреля Александр III подписал составленный К.К. Победоносцевым Манифест «О призыве всех верных подданных к служению верою и правдою Его Императорскому Величеству и Государству, к искоренению гнусной крамолы, позорящей землю русскую, к утверждению веры и нравственности, доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действии учреждений России», которым и начиналось его правление, ставшее единственным в истории России царствованием, целиком прошедшим в мире, единственным правлением Романовых, когда Россия действительно жила прежде всего для самой себя…

К.К. Победоносцев

Тогда же, в самом начале своего царствования, Александр III определил и судьбу Шлиссельбурга, приказав, «существующие в С.-Петербургской крепости учреждения для содержания политических арестантов упразднить, озаботившись приспособлением для этой цели помещений в Шлиссельбургской крепости, как наиболее соответствующей по своему положению такому назначению».

Жандармский генерал П.В. Оржевский обследовал тогда Шлиссельбургскую крепость и признал ее «совершенно обособленным убежищем».

Было составлено три проекта тюрьмы «самого строгого одиночного заключения». По одному из них предлагалось перестроить старую государственную тюрьму для содержания в ней десяти человек. Стоимость перестройки исчислялась в 14 000 рублей. По другому проекту следовало надстроить одноэтажное здание старой тюрьмы и расширить тюремное помещение до 20 одиночных камер. Стоить это должно было 30 000 рублей.

Правительство, однако, не стало скупиться на своих революционеров. Решено было и старую тюрьму перестроить, и возвести новое двухэтажное здание на 40 заключенных. Выделено на это было 150 000 рублей.

2

Строил Новую тюрьму генерал-майор Генрих Станиславович Войницкий, построивший до этого Военную тюрьму одиночного заключения Морского ведомства в Санкт-Петербурге[83]83
  Г. С. Войницкий был большим специалистом по отоплению и вентиляции помещений и написал большую работу на эту тему Кстати сказать, сконструированная Войницким система отопления была установлена в Зимнем дворце.


[Закрыть].

Уже в ноябре 1882 года Г.С. Войницкий сообщил об окончании перестройки старой тюрьмы на десять узников и здания для размещения жандармов.

Тогда же было воздвигнуто три здания вне внутренней ограды. Одно – для смотрителя и его помощника, а также для канцелярии, другое – для кордегардии и кухни для заключенных и служителей, а третье – для проживания жандармов.

2 сентября 1883 года Г.С. Войницкий доложил в Департамент полиции об окончании постройки тюрьмы и всех служебных зданий при ней. Через полтора месяца особая комиссия приняла постройку, признав ее «вполне удовлетворительной».

В Новой тюрьме было 40 одиночных камер: 19 – в первом этаже и 21 – во втором. Вдоль камер верхнего этажа шли висячие железные галереи, между галереями была натянута веревочная сетка, которую впоследствии заменили проволочной, чтобы во время вывода на прогулку узник не мог покончить с собой. Однако заселять Новую тюрьму не спешили[84]84
  В это время формировался жандармский корпус новой тюрьмы. В Шлиссельбургской крепости был установлен повышенный оклад, но вместе с тем предъявлялись и значительно повышенные требования для занятия жандармских должностей, и поэтому к отбору охранников относились предельно ответственно. Из Алексеевского равелина Петропавловской крепости в Шлиссельбургскую крепость был переведен смотритель Алексеевского равелина Соколов и еще четыре жандарма, но в основном унтер-офицеров набирали в конкурсном порядке из жандармских управлений не только Петербурга и Москвы, но и Вильно, Ковно, Гродно, Могилева, Одессы, Твери. В штат тюрьмы Шлиссельбургской крепости были включены по жандармскому управлению 47 человек. В штат пешей жандармской команды – 98 человек. Назначенные на службу в Шлиссельбургскую крепость жандармы во главе с полковником К.К. Покрошинским прибыли в крепость 11 июля 1884 года.


[Закрыть], и только 24 июля 1884 года, товарищ министра внутренних дел генерал П.В. Оржевский приказал коменданту С.-Петербургской крепости перевести содержащихся в Алексеевском равелине и Трубецком бастионе ссыльно-каторжных государственных преступников в государственную тюрьму в упраздненной Шлиссельбургской крепости.

Новая тюрьма

«Возложив на коменданта С.-Петербургского жандармского дивизиона полковника Стаховича перевозку из крепости в Шлиссельбургскую тюрьму подлежащих заключению в оной ссыльно-каторжных, – было сказано в этом секретном распоряжении, – я имею честь покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство сделать распоряжение выдать полковнику Стаховичу содержащихся ссыльно-каторжных:

1) Михаила Фроленко,

2) Григория Исаева,

3) Айзика Арончика,

4) Николая Морозова,

5) Петра Поливанова,

6) Михаила Тригони,

7) Михаила Попова,

8) Николая Щедрина,

9) Мейера Геллиса,

10) Савелия Златопольского,

11) Михаила Грачевского,

12) Юрия Богдановича,

13) Александра Буцевича,

14) Егора Минакова,

15) Ипполита Мышкина

– и содержащихся в Трубецком бастионе:

16) Дмитрия Буцинского,

17) Людвига Кобылянского,

18) Владимира Малавского,

19) Федора Юрковского,

20) Александра Долгушина,

21) Михаила Клименко

– и вместе с тем не отказать в Вашем, милостивый государь, благосклонном содействии вышеозначенному штаб-офицеру по всем вопросам, связанным с исполнением возложенного на него поручения».

Член Исполкома «Народной воли» Михаил Николаевич Тригони вспоминал, что «после обеда 3 августа 1884 года в одной из отдаленных камер послышались звуки кузнечного молота. Дверь захлопнулась, и те же звуки послышались в следующей камере. По порядку камеры продолжали открываться и закрываться. Всех нас заковали в ножные кандалы… После полуночи начали перевозить нас в карете к пристани, где стояла особо приспособленная баржа. В трюме этой баржи по обоим бортам были устроены из теса очень маленькие помещения, между каждым помещением был сделан промежуток, с целью предупредить сношения между нами. Около каждого помещения, у двери, в которой было сделано маленькое и единственное окошечко, стояли с обнаженными шашками жандармы и не спускали с заключенных глаз».

В четыре часа утра раздался свисток на буксире – баржа дернулась и медленно двинулась вверх по Неве.

3

В принципе, камеры в Новой тюрьме Шлиссельбурга – три с половиной метра в длину и два с половиной в ширину! – были достаточно просторными и вполне – в каждой имелся водопроводный кран и ватерклозет – благоустроенными, но одновременно с этим их выкрасили – черные полы и свинцовые стены – так, чтобы подавить волю заключенного и как бы замедлить время заточения.

Добивали заключенных матовые стекла на окнах, из-за которых в камерах стояли вечные сумерки. Только через десять лет, как свидетельствовал член военной организации «Народной воли» Михаил Юльевич Ашенбреннер, вставили прозрачные стекла, и узники «увидели, наконец, луну и звездное небо».

На прогулку арестантов выводили на двадцать минут в день. Остальное время, которое тянулось невыносимо медленно, они проводили в камере, где имелся лишь железный столик и табурет. Железную откидную кровать утром поднимали в вертикальное положение, и в таком виде под замком она оставалась весь день.

Ненамного легче было и ночью.

Судя по воспоминаниям, мешали спать негромкие поначалу звуки с трудом сдерживаемого плача, а потом, когда страдалец не выдерживал, рыдания во всю силу острожной тоски.

И так каждую ночь.

Но особенно угнетала заключенных шлиссельбургская тишина…

Тюремная камера

Первым не выдержал Михаил Филимонович Клименко. На «процессе 17-ти» в марте 1883 года он был приговорен к смертной казни, но казнь заменили вечным заключением, и в августе 1884 года его перевели из Трубецкого бастиона в Шлиссельбургскую крепость.

Здесь Михаил Филимонович и покончил с собой.

«Сего числа в 7 часов утра, – доносил 5 октября 1884 года начальник Шлиссельбургского жандармского управления полковник К.К. Покрошинский, – ссыльно-каторжный государственный преступник Михаил Клименко, содержащийся в Шлиссельбургской тюрьме, в камере 26, лишил себя жизни, повесившись на вентиляторе, помещенном с левой стороны при входе в камеру, над ватерклозетом, причем вместо веревки употребил подкладку от кушака халата, и хотя ему немедленно была оказана медицинская помощь, но таковая оказалась безуспешной, так как арестант был уже мертв… Труп Клименко сего же числа в 7 часов вечера погребен на особо отведенном полицией месте около кладбища близ гор. Шлиссельбурга».

Самоубийство Михаила Филимоновича Клименко имело те последствия, что дверцы вентиляторов в камерах были сняты, а углы во всех камерах справа и слева от входа – единственное место, где узник мог оставаться вне поля зрения жандармов, заглядывавших в камеру через «глазок»! – заложены кирпичом.

Следующей жертвой Шлиссельбурга стал Егор Иванович Минаков, автор известной народовольческой песни:

 
Прощай, несчастный мой народ!
Прощайте, добрые друзья!
Мой час настал, палач уж ждет,
Уже колышется петля…
 
 
Умру спокойно, твердо я,
С горячей верою в груди,
Что жизни светлая заря
Блеснет народу впереди…
 

Хотя Егор Иванович и имел немалый для своих тридцати лет – за его плечами было два года Карийской каторги и полтора года Петропавловской крепости – острожный опыт, но вечного шлиссельбургского заточения он не вынес.

Читать в Шлиссельбурге разрешали только Библию, и Минаков уже через десять дней потребовал от администрации книг недуховного содержания и разрешения курить табак.

В.Ф. Фигнер

Ему было отказано, и он объявил голодовку, а на седьмые сутки, когда в камере появился тюремный врач Заркевич, Минаков ударил его, за что и был отдан под суд.

7 сентября 1884 года Минакова приговорили к расстрелу. Ему предложили подписать прошение о помиловании, но он отказался, не желая «колодой гнить, упавшей в ил», и был казнен на большом дворе цитадели.

Это была первая казнь в Шлиссельбургской крепости.

Егора Ивановича Минакова расстреляли 21 сентября 1884 года, а две с половиной недели спустя, 10 октября 1884 года, словно сверяясь с текстом песни Минакова:

 
И если прежде не вполне
Тебе на пользу я служил –
Прости, народ, теперь ты мне:
Тебя я искренне любил.
Прости, прости!.. Петля уж жмет,
В глазах темно, хладеет кровь…
Ура! Да здравствует народ,
Свобода, разум и любовь!
 

– у крепостной стены, обращенной к Ладожскому озеру, повесили членов военной организации «Народной воли» офицеров Александра Павловича Штромберга и Николая Михайловича Рогачева, привезенных в Шлиссельбург вместе с остальными участниками «процесса 14-ти».

4

На «процессе 14-ти», по которому проходили А.П. Штромберг и Н.М. Рогачев, к смертной казни была приговорена и Вера Николаевна Фигнер, но смертную казнь ей заменили «каторгой без срока» и привезли в Шлиссельбургскую крепость.

В Шлиссельбурге Вера Николаевна пробыла в одиночном заключении двадцать два года и оставила подробные воспоминания о «потусторонней жизни» здесь. Это едва ли не самое лучшее описание Новой тюрьмы, где все было сделано, чтобы убить бодрость и свести к минимуму темп жизни.

Тюремный коридор

«Жизнь среди мертвенной тишины, той тишины, к которой вечно прислушиваешься и которую слышишь; тишины, которая мало-помалу завладевает тобой, обволакивает тебя, проникает во все поры твоего тела, в твой ум, в твою душу, – вспоминала В.Ф. Фигнер. – Какая она жуткая в своем безмолвии, какая она страшная в своем беззвучии и в своих нечаянных перерывах.

Постепенно среди нее к тебе прокрадывается ощущение близости какой-то тайны: все становится необычайным, загадочным, как в лунную ночь в одиночестве, в тени безмолвного леса. Все таинственно, все непонятно. Среди этой тишины реальное становится смутным и нереальным, а воображаемое кажется реальным. Все перепутывается, все смешивается. День, длинный, серый, утомительный в своей праздности, похож на сон без сновидений… А ночью видишь сны, такие яркие, такие жгучие, что надо убеждать себя, что это – одна греза… И так живешь, что сон кажется жизнью, а жизнь – сновидением.

А звуки! эти проклятые звуки, которые вдруг нежданно-негаданно ворвутся, напугают и исчезнут… Где-то раздается шипенье, точно большая змея лезет из-под пола, чтоб обвить тебя холодными, скользкими кольцами…

Но ведь это только вода шипит где-то внизу, в водопроводе.

Чудятся люди, замурованные в каменные мешки… Звучит тихий-тихий, подавленный стон… и кажется, что это человек задыхается под грудою камней…

О нет! ведь это только маленький, совсем маленький, сухонький кашель больного туберкулезом.

Звякнет ли где посуда, опустится где-нибудь металлическая ножка койки – воображение рисует цепи, кандалы, которыми стучат связанные люди.

Что же тут реально? Что тут есть, и чего нет? Тихо, тихо, как в могиле, и вдруг легкий шорох у двери – это заглянул жандарм в стеклышко двери и прикрыл его задвижкой. И оттуда словно протянута проволока электрической батареи. Провода на минуту коснулись твоего тела, и по нему бежит разряд и ударяет в руки, в ноги… мелкие иглы вонзаются в концы пальцев, и все тело, глупое, неразумное тело, вздрогнув с силою раз, дрожит мелкой дрожью томительно и долго… Оно боится чего-то, и сердце сжимается и не хочет лежать смирно.

А ночью сны! Эти безумные сны!

Видишь бегство, преследование, жандармов, перестрелку… арест.

Видишь – ведут кого-то на казнь… Толпа возбужденная, гневная; красные лица, искаженные злобой…

Но чаще всего видишь пытку».

5

Может быть, эти же сны снились в Шлиссельбургской крепости и народовольцу Ипполиту Никитичу Мышкину, который вернувшись в Россию, переоделся жандармским офицером и с поддельными документами отправился к вилюйскому исправнику освобождать Н.Г. Чернышевского.

«Я считаю себя обязанным сделать последнее заявление, – бесстрашно говорил Мышкин на „процессе 193-х“. – Теперь я вижу, что у нас нет публичности, нет гласности, нет не только возможности располагать всем фактическим материалом, которым располагает противная сторона, но даже возможности выяснить истинный характер дела, и где же? В стенах зала суда! Теперь я вижу, что товарищи мои были правы, заранее отказавшись от всяких объяснений на суде, потому что были убеждены в том, что здесь, в зале суда, не может раздаваться правдивая речь, что за каждое откровенное слово здесь зажимают рот подсудимому. Теперь я имею полное право сказать, что это не суд, а пустая комедия… или… нечто худшее, более отвратительное, позорное, более позорное[85]85
  Заминка в речи И.Н. Мышкина была вызвана тем, что жандармы зажимали ему рот и пытались насильно вытащить из зала суда, но Мышкин сумел-таки прокричать до конца начатую фразу


[Закрыть]… Более позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества!»

Мышкина осудили, и он сидел в Белгородской, Ново-Борисоглебской, Харьковской и Мценской тюрьмах, побывал на Карийской каторге, перенес заключение в Петропавловской крепости, но в Шлиссельбурге выдержал всего четыре с небольшим месяца.

25 декабря 1884 года в 7 часов вечера Ипполит Никитич бросил медную тарелку в лицо тюремному смотрителю Соколову.

Мышкина судили за нанесение «оскорбления действием начальствующему лицу» и 26 января в 8 часов утра казнили на большом дворе цитадели.

Последние дни жизни Ипполит Никитич Мышкин провел в одиночной камере Старой тюрьмы.

«26 января… – нацарапал он здесь, на крышке стола, – я, Мышкин, казнен».

Следом за Ипполитом Никитичем Мышкиным в первые годы шлиссельбургского заточения умерли Владимир Евгениевич Малавский, Александр Викентьевич Буцевич, Людвиг Александрович Кобылянский, Айзик Борисович Арончик, Мейер Янкелевич Геллис, Григорий Прокофьевич Исаев, Игнатий Кириллович Иванов, Дмитрий Тимофеевич Буцинский, Александр Васильевич Долгушин, Савелий Соломонович Златопольский…

Всего с 1884 по 1906 год в Новой и Старой тюрьмах отбывали заключение 68 человек, из них 15 были казнены, 15 умерли от болезней, восемь сошли с ума, трое покончили с собой.

«Если я не сошел с ума во время своего долгого одиночного заточения, то причиной этого были мои разносторонние научные интересы… – вспоминал Николай Александрович Морозов, просидевший в Шлиссельбурге 21 год. – Но вы представьте себе положение тех, у кого не было в жизни никаких других целей, кроме революционных. Попав в одиночное заточение, они догорали тут, как зажженные свечи, как умерли Юрий Богданович, Варынский, Буцевич; другие кончали жизнь самоубийством, как Тихонович, Софья Гинсбург или Грачевский, сжегший себя живым, облив свою койку керосином из лампы и бросившись на нее после того, как зажег этот костер фитилем. А из тех, которые не умерли таким образом, многие сошли с ума, впадали в буйное помешательство, кричали дикими голосами, били кулаками в свои железные двери, выходившие в один и тот же широкий тюремный коридор, с каждой стороны по 20 камер в два этажа, причем верхний этаж был отделен от нижнего только узким балкончиком.

Всякий их крик и вой разносился гулом по всем 40 камерам, каждый их удар кулаком в железную дверь вызывал резонанс во всех остальных и отзывался невыносимой болью в сердцах остальных заключенных.

И вот, если б какая-нибудь девушка-энтузиастка, представлявшая Шлиссельбургскую крепость только по некоторым вышедшим описаниям, попала тогда в нее, то… около 9–10 часов утра она с ужасом услышала бы очередной жутко безумный рев сошедшего с ума Щедрина, воображавшего себя то медведем, то другим диким зверем и кричавшего всевозможными звериными голосами (хотя в перерывы он считал себя императором всероссийским), что продолжалось нередко с полчаса и иногда сопровождалось битьем кулаками в гулкую дверь. Затем наступила бы гробовая тишина, после которой через несколько часов она услышала бы очередное жутко безумное пенье сошедшего с ума Конашевича-Сагайдачного, начинающееся словами:

 
Красавица, доверься мне,
Я научу тебя свободной быть!
 

А после этого обязательного вступления последовали бы еще два-три куплета эротического содержания, и песня эта, собственного сочинения безумного певца, повторялась бы все снова и снова таким гулким, убеждающим кого-то голосом, что чувствовалось, как будто эта красавица стоит лично перед ним и отвечает на его пенье. Мороз пробегал по коже, и волосы шевелились на голове от этого пенья даже и у того из нас, кто слышал его каждый день в продолжение многих лет.