Текст книги "Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости"

Обид на притеснения охраны Николай II в своих дневниковых записях не высказывает. Вернее, не позволяет себе высказывать.

Только 8 июня, когда солдаты отберут детскую винтовку Алексея, которой тот играл на острове, Николай II возмущенно запишет: «Хороши офицеры, которые не осмелились отказать нижним чинам».

И снова страницы дневника заполняют прогулки, тихие летние вечера, катание на лодке, работа в парке.

В мае, когда потеплело, начал работать в огороде, занимался с Алексеем географией, историей, катался на лодке и велосипеде, по вечерам читал детям вслух книги на английском и французском языках. 25 мая начал читать вслух «Графа Монте-Кристо».

Чтение романа затянулось на целый месяц.

Счастливые семейные вечера в гостиной царскосельского дворца…

И никто из внимавших рассказу о приключениях заточенного на острове графа не знал, что уже скоро им всем предстоит отправиться в долгий и страшный путь.

Никто не знал, что всем им остается жить ровно один год…

«26-го июня. День стоял великолепный. Наш хороший комендант полковник Кобылинский попросил меня не давать руки офицерам при посторонних и не здороваться со стрелками. До этого было несколько случаев, что они не отвечали. Занимался с Алексеем географией. Спилили громадную ель недалеко от решетки за оранжереями. Стрелки сами пожелали помочь нам в работе. Вечером окончил чтение „Le Counte de Monte-Christo“.

28-го июня. Вчера был взят нами Галич и 3000 пленных и около 30 орудий. Слава Богу! Погода стояла серая и теплая, с ветром. После прогулки имел урок истории с Алексеем. Работали там же; спилили три ели. От чая до обеда читал.

11-го июля. Утром погулял с Алексеем. По возвращении к себе узнал о приезде Керенского. В разговоре он упомянул о вероятном отъезде нашем на юг, ввиду близости Царского Села к неспокойной столице.

12-го июля. День был ветреный и холодный – 10° только. Погулял со всеми дочерьми. Днем работали там же. Распилили четыре дерева. Все мы думали и говорили о предстоящей поездке; странным кажется отъезд отсюда после 4-месячного затворничества!

13-го июля. За последние дни нехорошие сведения идут с юго-западного фронта. После нашего наступления у Галича, многие части, насквозь зараженные подлым пораженческим учением, не только отказались идти вперед, но в некоторых местах отошли в тыл даже не под давлением противника. Пользуясь этим благоприятным для себя обстоятельством, германцы и австрийцы даже небольшими силами произвели прорыв в южной Галиции, что может заставить весь юго-западный фронт отойти на восток.

Просто позор и отчаяние! Сегодня, наконец, объявление Временным Правительством, что на театре военных действий вводится смертная казнь против лиц, изобличенных в государственной измене. Лишь бы принятие этой меры не явилось запоздалым.

День простоял серый, теплый. Работали там же по сторонам просеки. Срубили три и распилили два поваленных дерева. Потихоньку начинаю прибирать вещи и книги».

Что еще удивляет в этом дневнике? Железная самодисциплина, предельная строгость к себе, мужество и бесстрашие производили удивительные вещи.

В дневниках нет ни рефлексии, ни каких либо сожалений. Николай II живет каждый день, как и положено жить христианину, готовым, что этот день будет последним для него. Разумеется, он не думал об этом, вернее, не позволял себе думать. Каждый день встречал он с радостью, и жил этот день с тем предельным наслаждением, которое не омрачается никакими пустыми и несущественными хлопотами о суетных проблемах…

«28-го июля. Чудесный день; погуляли с удовольствием. После завтрака узнали от гр. Бенкендорфа, что нас отправляют не в Крым, а в один из дальних губернских городов в трех или четырех днях пути на восток! Но куда именно, не говорят, даже комендант не знает. А мы-то все так рассчитывали на долгое пребывание в Ливадии! Срубили и свалили огромную ель на просеке у дорожки. Прошел короткий теплый дождь…»

9

Нынешних исследователей не устраивают лживые и увертливые разъяснения А.Ф. Керенского по поводу выбора Тобольска, и многие из них склоняются к мысли, что первый русский город в Сибири был выбран Временным правительством в силу своей, так сказать, каторжной отмеченности. Три с лишним века шли в Сибирь через Тобольск ссыльные и каторжники.

И хотя всю глубину астрально-медвежьего замысла о судьбе царской семьи это объяснение, разумеется, не исчерпывает, однако, несомненно, что оно ближе к истине, чем невнятное бормотание Александра Федоровича.

Говорят, что человечество потеряло в лице Александр Федоровича Керенского великого актера.

Мы бы добавили, что и великого режиссера тоже.

Когда то ли в «Малой Медведице», то ли в более вышестоящем масонском органе, решение о высылке царской семьи в Тобольск было утверждено, Александр Федорович, позабыв про все государственные дела, сразу же взялся за эту постановку.

«31-го июля. Последний день нашего пребывания в Царском Селе, – записал тогда в дневнике Николай II. – Погода стояла чудная. Днем работали на том же месте; срубили три дерева и распилили вчерашние. После обеда ждали назначения часа отъезда, который все время откладывался. Неожиданно приехал Керенский и объявил, что Миша скоро явится. Действительно, около 10¹/₂ милый Миша вошел в сопровождении Керенского и караульного начальника. Очень приятно было встретиться, но разговаривать при посторонних было неудобно»…

Ну конечно, неудобно!

Но это так и было задумано Александром Федоровичем!!!

«Я присутствовал при последнем свидании Государя с Михаилом Александровичем в ночь отъезда из Царского, – вспоминал он. – Встреча братьев состоялась около полуночи в кабинете царя. Оба казались очень взволнованными. Тягостные воспоминания о недавнем прошлом, видимо, удручали обоих. Довольно долго они молчали, а затем возник какой-то случайный, малозначащий разговор, столь обычный для такого рода кратких встреч. „Как Алиса?“ – спросил Великий князь. Они стояли друг перед другом, не в силах сосредоточиться на чем-либо, время от времени хватаясь за руку другого или за пуговицу мундира».

Мизансцена замечательна и по выбору, и по расстановке фигур…

В одном помещении, на одной сценической площадке, сошлись и бывший император Николай II, и его брат, который мог бы стать императором Михаилом II и, конечно, сам Александр Федорович, глава нынешней России, человек, которого его поклонники прозвали Александром IV.

Так сказать, вот она, сама история…

И какое точное исполнение.

Братья императоры «не в силах сосредоточиться на чем-либо», время от времени бестолково хватают друг друга за руки или за пуговицы мундира, а он, Керенский, подлинный глава государства, благородно отошел в сторону к окну и задумчиво смотрит на темный сад, размышляя о судьбе России…

Воистину, мизансцена – это язык режиссера, действительно, это средство наиболее полного раскрытия образного содержания и способ достижения художественного впечатления…

– Могу ли я видеть детей? – несколько нарушая режиссерский замысел, обратился к Керенскому Великий князь.

– К сожалению, я вынужден вам отказать, – хладнокровно ответил Керенский. – Не в моей власти продлить долее вашу встречу[166]166
  Керенский А.Ф. Указ. изд. С. 236.


[Закрыть].

Учитывая, что несколько дней назад А.Ф. Керенский сменил князя Георгия Евгеньевича Львова на посту министра-председателя, сохранив при этом пост военного и морского министра, ответ его предполагал какие-то ответные реплики со стороны братьев Романовых, но они не стали ни упрашивать Александра Федоровича, ни негодовать.

«Они начали прощаться, – завершая описание этой мизансцены, напишет Керенский в мемуарах. – Кто мог подумать, что это была их последняя встреча».

И как тут не вспомнить поэму «Хорошо» Владимира Маяковского:

 
Царям
дворец
построил Растрелли.
Цари рождались,
жили,
старели.
Дворец
не думал
о вертлявом постреле,
не гадал,
что в кровати,
царицам вверенной,
раскинется
какой-то
присяжный поверенный.
От орлов,
от власти,
одеял и кружевца
голова
присяжного поверенного
кружится…
 

Очень точно тут насчет «вертлявого пострела» сказано.

Незадолго до этого у Александра Федоровича состоялся разговор и с самим Николаем II.

«После определения даты отъезда я объяснил Николаю II создавшееся положение и сказал, чтобы он готовился к длительному путешествию. Я ему не сообщил, куда ему предстоит ехать, и лишь посоветовал, чтобы он и его семья взяли с собой как можно больше теплой одежды. Николай II выслушал меня очень внимательно, и когда я сказал, что все эти меры принимаются ради блага его семьи, и просто постарался приободрить его, он посмотрел мне в глаза и произнес: „Я ни в малейшей степени не обеспокоен. Мы верим вам. Если вы говорите, что это необходимо, значит так оно и есть“. И повторил: „Мы верим вам“»[167]167
  Керенский А.Ф. Указ. изд. С. 235.


[Закрыть].

Сам Керенский привел этот разговор, как свидетельство доверительности своих отношений с императором. В его пересказе Николай II, которого он отправляет вместе с семьей на смерть, как бы заискивает перед ним, но это его, «вертлявого пострела», пересказ.

Тут вообще не о доверительности со стороны государя идет речь и тем более не о заискивании, а о гораздо большем.

Слова Николая II звучат, как отзвук евангельских слов Спасителя, обращенных к Иуде: «Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее. Но никто из возлежащих не понял, к чему Он это сказал ему. А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: „купи, что нам нужно к празднику“, или чтобы дал что-нибудь нищим»[168]168
  Евангелие от Иоанна. Гл. 13. Ст. 27–29.


[Закрыть].

После отъезда великого князя Михаила пропал и Керенский.

«Когда он уехал, стрелки из состава караула начали таскать наш багаж в круглую залу. Там же сидели Бенкендорфы, фрейлины, девушки и люди. Мы ходили взад и вперед, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что и моторы, и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда. Извод получился колоссальный! Алексею хотелось спать; он то ложился, то вставал. Несколько раз происходила фальшивая тревога, надевали пальто, выходили на балкон и снова возвращались в залы. Совсем рассвело. Выпили чаю, и, наконец, в пять часов появился Керенский и сказал, что можно ехать. Сели в наши два мотора и поехали к Александровской станции. Вошли в поезд у переезда. Какая-то кавалерийская часть скакала за нами от самого парка».

Было 5 часов утра 14 августа, когда подали поезда.

Поезд бывшего царя – еще одна находка режиссера Керенского! – шел под японским флагом.

На спальном вагоне, где четыре купе занимала семья, красовалась надпись: «Японская миссия Красного Креста».

Напомнить бывшему императору проигранную им Русско-японскую войну – это Александр Федорович неплохо придумал. Из-за этого и управление Россией можно было отложить почти на целые сутки.

Но и тут Александр Федорович не покинул узников, обеспечивая свое «джентльменское» сопровождение до конца.

Поезд подали не к перрону, а на переезд, на «пятый запасной путь», где подъем на ступеньки вагона был затруднен.

Первой в вагон по указанию Керенского отправили императрицу.

Александра Федоровна

Александра Федоровна – никто не помогал ей! – с трудом влезла на неудобную подножку вагона и всей тяжестью тела повалилась на площадку, в тамбуре.

Вот тут-то Керенский, словно только и ждал этого, подскочил к упавшей женщине, помог ей подняться, и повел в купе.

Там он поцеловал императрице руку и сказал:

– До свиданья, Ваше Величество! Как видите, я предпочитаю придерживаться в обращении с вами старого титула.

Но увы, увы…

Александра Федоровна вообще с трудом улавливала тонкости русского языка, а сейчас, когда она так унизительно упала животом на пол в грязном тамбуре, она и вообще не понимала, о чем говорит человек, которого ей так хотелось повесить на дереве в Царскосельском парке.

Керенский, видимо, понял, что его тонкая ирония не доходит до этой грубой женщины, и поспешил покинуть купе.

Он сделал здесь, кажется, все, что было поручено.

Пора было браться теперь за Россию.

Наконец поезд тронулся в путь.

«Красив был восход солнца, при котором мы тронулись в путь на Петроград и по соединительной ветке вышли на Северную железнодорожную линию», – записал Николай II в дневнике.

Стучали колеса.

Оставив в стороне Шлиссельбург, поезд шел к городу, которому назначено было стать Шлиссельбургом для царской семьи.

Глава четвертая
ТОБОЛЬСКАЯ СТРАНИЦА ШЛИССЕЛЬБУРГА

Да и не спаслись они: их утопили не в воде, а в душных камерах Шлиссельбургской тюрьмы.

B. C. Панкратов

Пошли нам, Господи, терпенье

В годину буйных мрачных дней

Сносить народное гоненье

И пытки наших палачей.

Сергей Бехтеев

В середине августа в Москве проходило Государственное совещание, на котором присутствовало две с половиной тысячи делегатов, и в том числе 488 депутатов Государственной думы всех четырех созывов.

Председательствовал на совещании и произносил программную речь, конечно же, министр-председатель Временного правительства Александр Федорович Керенский.

С горечью говорил он о падении производительности в промышленной и заводской работе, об открытом отказе «многоимущих и многим владеющих» поддерживать государство великими жертвами имущества и достояния своего, о расхищении «национальных богатств и орудий защиты и творчества», об опустошении государственной казны и финансовом кризисе.

А недоверие к власти? А неумение творчески работать?! А отсутствие восторга и наслаждения от подчинения своих личных желаний и партийных интересов железному закону государственного уклада и государственной необходимости?!!

– Почему, – патетически вопрошал Александр Федорович, – свободные русские граждане черпают для себя вдохновение и великий восторг творчества только в разрушении, только в новой критике, только в стремлении каждую творческую попытку превратить в средство нового разрушения и в средство нового распыления России?!

Далее Керенский заявил, что теперь власть намерена восстановить в стране порядок «со всей силою принудительного аппарата государственной власти!».

И он сошел под аплодисменты с трибуны.

Впрочем, для нашего повествования важно другое…

Именно на Государственном совещании в Москве и присмотрел Александр Федорович кандидатуру на должность полномочного представителя Временного правительства и комиссара по охране бывшего царя Николая Александровича Романова и его семейства.

Этим человеком оказался Василий Семенович Панкратов.

1

В шестнадцать лет, будучи слесарем, Василий Семенович Панкратов сблизился с народовольцами.

В восемнадцать совершил убийство.

В двадцать лет ранил при аресте жандарма и был приговорен к смертной казни, замененной 20 годами каторги – по году каторги за каждый год прожитой жизни.

20 декабря 1884 года его привезли в Шлиссельбург, где он занялся сочинением стихов:

 
В борьбе кровавой пораженье
Вы роковое понесли,
Но с поля битвы в заточенье
Вы твердой поступью вошли.
 

«То, что он таким молодым кончил свою бытие, возбуждало во мне сострадание и жалость, – вспоминала Вера Николаевна Фигнер, которая оказалась его соседкой и вместе с ним училась искусству тюремного перестукивания. – Я была старше его на двенадцать лет, и мне казалось, что человеку со свежими силами должно быть значительно труднее, чем мне. Это определило мое нежное, без малого материнское касательство к его личности… Как зачастую случается при заочном знакомстве, он представлялся мне круглолицым юношей с чуть-чуть пробивающимся пушком на румяных щеках, шатеном с серыми, добрыми глазами и мягким славянским носом. На деле же он был смуглым брюнетом с черными, как смоль, волосами, с черными пронзительными глазами и крупным прямым носом – „истинный цыган“, как он сам отзывался о своей наружности».

По амнистии 1896 года в связи с коронацией Николая II срок каторги Василию Семеновичу Панкратову сократили на одну треть, и 9 марта 1898 года его освободили из крепости и отправили в Вилюйск.

В 1903 году Панкратов стал эсером, вошел в ЦК, и во время беспорядков 1905 года руководил боевой организацией центральной области. В 1907 году он вновь был арестован и выслан на пять лет в Якутск, где устроился в экспедицию геолога Вадима Николаевича Зверева, занимавшуюся изучением геологического строения долины реки Алдан, и к активной революционной работе вернулся только в феврале 1917 года.

В.С. Панкратов

Увидев Василия Семеновича на Государственном совещании, Александр Федорович Керенский, видимо, почувствовал прилив вдохновения, о котором он говорил в своей речи, великий восторг творчества охватил его.

Керенский понял вдруг, что этот человек, еще в своей народовольческой юности отсидевший четырнадцать лет в Шлиссельбургской крепости, уже одним своим именем придаст заточению царской семьи в Тобольске тот шлиссельбургский оттенок, которого не хватало для полноты картины.

Возможно, при этом учитывал Александр Федорович еще и то обстоятельство, что летом 1917 года имя Панкратова было на слуху…

5 (18) июля он вместе с бывшим депутатом 2-й Государственной думы от большевиков Григорием Алексеевичем Алексинским опубликовал в газете «Живое слово» статью «Ленин, Ганецкий и Ко – шпионы!», в которой были изложены предоставленные министром юстиции П.Н. Переверзевым факты о связи большевиков с немцами.

Статья вызвала оглушительный общественный резонанс.

П.Н. Переверзев вынужден был 6 июля 1917 года подать в отставку с поста министра юстиции и генерал-прокурора, но тем не менее против большевиков Владимира Ульянова (Ленина), Овсея-Герша Апфельбаума (Григория Зиновьева), Александры Коллонтай, Мечислава Козловского, Евгении Суменсон, Израиля Гельфанда (Александра Парвуса), Якова Фюрстенберга (Кубы Ганецкого), мичмана Федора Ильина (Раскольникова), прапорщиков Семашко и Рошаля было открыто уголовное преследование.

Назначить инициатора этого преследования комиссаром, ответственным за содержание в Тобольске под арестом царской семьи, конечно же, можно было только в приливе вдохновения.

Сам Василий Семенович сначала категорически отказался от предложения Керенского. Как он утверждал сам, ему не хотелось расставаться с любимым, только что начатым делом по культурно-просветительной части в Петроградском гарнизоне.

«Лекции, собеседования в Финляндском полку по естественной истории, доклады в Литовском и других производили оздоровляющее действие на солдат. Мне же эта работа доставляла истинное наслаждение и убеждала меня в том, что только такой работой можно поднимать развитие солдат. Повторяю, тяжело было отрываться от такой работы и менять ее на комиссарство в Тобольске»…

Сомнения Панкратова развеяла «бабушка русской революции» Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская.

– Поезжай, коли Александр Федорович просит! – сказала она. – Кому же еще ехать? Это, Василий Семенович, твоя обязанность перед всей страной, перед Учредительным собранием.

– Еду, Екатерина Константиновна, как в темный лес: ни отряд, ни офицеры – никто меня не знает, и я их – тоже.

– У тебя своя голова на плечах, свой разум! – сказала «бабушка». – Поезжай, и больше ничего.

2

Когда после Московского совещания Панкратьев явился к Керенскому, чтобы получить все необходимые бумаги и инструкции, тот ошарашил его вопросом:

– Вы еще не уехали?!

– Как же мне ехать, когда ни бумаг, ни инструкций мне не выдали? – возразил Панкратов.

– Не дали? – удивился Керенский. – Их вам выдадут. Уезжайте немедленно. Я сделаю сейчас распоряжение. Зайдите к секретарю сейчас же. Обо всем остальном получите сведения от Макарова и поезжайте, пожалуйста, скорей поезжайте!

Прошло еще несколько дней хлопот, и наконец Панкратову был вручено удостоверение комиссара и инструкция.

«Временное Правительство. Г. Петроград.

21 августа 1917 г.

Инструкция комиссару по охране бывшего царя Николая Александровича Романова, его супруги и его семейства, находящихся в г. Тобольске, Василию Семеновичу Панкратову.

1. Комиссар по охране бывшего царя и прочих членов его семьи является полномочным представителем Временного Правительства во всем том, что относится к его компетенции.

2. Комиссар имеет право устанавливать порядок охраны бывшего царя и его семейства, поскольку это допускается инструкцией, данной по сему предмету Временным Правительством.

3. Комиссар имеет право делать указания лицам, которым вверена охрана бывшего царя и его семейства, по поводу порядка охраны, ставить им на вид отступления от установленного порядка и, в случае серьезного нарушения ими правил охранения, устранять их от исполнения обязанностей по охране, донося о том немедленно Временному Правительству в лице министра председателя.

4. В случае нарушения чинами воинского караула своих обязанностей, комиссар извещает об этом коменданта помещений, занятых бывшей царской семьей, на предмет принятия мер к недопущению в дальнейшем нарушений правил караульной службы. Вели комиссар получит сообщение по поводу нарушения чинами воинской гарнизонной службы по караулу гор. Тобольска, он сообщает об этом соответствующему начальству чинов караула на тот же предмет.

5. Комиссар имеет право поверки караулов как помещений, занятых царем и его семейством, так и в г. Тобольске. Обо всех серьезных нарушениях караульной службы, в случае их повторения, он немедленно доносит Временному Правительству в лице министра председателя и сообщает командующему войсками Омского военного округа.

6. Комиссару принадлежит право удалять из помещений, занятых бывшей царской семьей, лиц свиты и прислуги, находящихся в настоящее время в этих помещениях.

7. Право просмотра переписки, адресованной членам бывшей царской семьи, а также и отправляемой ими, принадлежит исключительно комиссару. Задержанная переписка направляется им министру-председателю.

8. Комиссар по соглашению с местными властями устанавливает порядок надзора и регистрацию лиц, прибывающих в гор. Тобольск и отъезжающих.

9. Комиссар два раза в неделю телеграммами посылает министру председателю срочные донесения, а также извещает о всех экстренных обстоятельствах.

10. Всем гражданским и воинским властям надлежит оказывать комиссару всяческое содействие, а комиссару в экстренных случаях предлагается принимать все меры, кои он найдет нужными.

11. Один экземпляр этой инструкции находится у министра председателя, а другой выдается под расписку комиссару.

Министр председатель (подпись Керенского)».

С этой инструкцией и отправился Василий Семенович в дальнюю дорогу.

3

Считается, что первые полтора месяца тобольского заключения были лучшими для царской семьи в ее заключении, хотя слово «лучшие» залетело в этот текст из двадцатых годов, когда, зная о екатеринбургской трагедии, с нею и сравнивали тобольские месяцы.

Но если день за днем проследить скорбный путь, перехватывает дыхание от тех неисчислимых страданий, которые пришлось перенести государю и всей семье и в самом Тобольске, и на пути к нему.

Скорбен был этот путь.

Николая II отправили в ссылку не потому, что он совершил какое-то государственное преступление, а потому что был помазанником Божиим, и это в глазах Временного правительства или масонской ложи, в которой состояли члены его, и было самым тягчайшим преступлением. И не только сам император оказывался виновным тут, но и его жена, но и его дети. Все они должны были отвечать неведомо перед кем.

И угнетали не только тяготы дороги, не только строгий и унизительный присмотр, угнетала неизвестность.

Легко вообразить, что чувствовал государь, когда, забывая, что это не они едут, а из везут, дети невзначай обращались к нему с вопросами, касающимся дальнейшей дороги… Что он мог ответить, если сам не знал, что будет с ними дальше?

Трудно тут не затосковать, не захандрить, но у Николая II рядом была семья, на него смотрели дети, которых ему надо было вести за собою по еще неведомому, но такому немыслимо трудному пути, и он не позволял себе расслабиться.

Даже в дневнике ощущается эта удивительная собранность.

«Плавание по реке Туре… – записывает он. – У Алике, Алексея и у меня по одной каюте без удобств, все дочери вместе в пятиместной, свита рядом в коридоре; дальше к носу хорошая столовая и маленькая каюта с пианино. II класс под нами, а все стрелки 1-го полка, бывшие с нами в поезде, сзади внизу. Целый день ходили наверху, наслаждаясь воздухом. Погода была серая, но тихая и теплая. Впереди идет пароход министерства путей сообщения, а сзади другой пароход со стрелками 2-го и 4-го стрелковых полков и с остальным багажом. Останавливались два раза для нагрузки дровами. К ночи стало холодно»…

Г.Е. Распутин

Но были на этом скорбном пути и утешения от Господа…

5 августа, перед обедом, навстречу «Руси» – так назывался пароход, на котором ехала царская семья – выплыло село Покровское.

– Здесь жил наш дорогой Григорий Ефимович, – проговорила, комкая в руках носовой платок, Александра Федоровна. – Мир праху его, Божьего человека. Царство ему небесное!

Государь внимательно разглядывал выбежавшие на берег Туры избы.

Говорят, что император перед самым объявлением войны посылал Григорию Распутину в Тюмень телеграмму, спрашивая его совета.

Почти сразу же пришел ответ: «Крепись, войны не объявляй. Плохо будет тебе и Алеше»[169]169
  Об этой телеграмме, как о «факте положительно известном» ему «как бывшему главе власти» Керенский говорил следователю H.A. Соколову на допросе 14–20 августа в Париже.


[Закрыть].

Что думал, что чувствовал Николай II, вспоминая об этом предостережении и вглядываясь в проплывающий мимо «Руси» дом старца?

– Здесь, в этой реке, он ловил рыбу, – все повторяла Александра Федоровна. – Вы помните, он присылал нам свежую рыбу в Царское Село?

Ночью государь спал плохо, проснулся, когда уже вышли в Тобол.

«Река шире, и берега выше. Утро было свежее, а днем стало совсем тепло, когда солнце показалось. Забыл упомянуть, что вчера перед обедом проходили мимо села Покровского, – родина Григория»…

Эта оговорка не о забывчивости Николая II свидетельствует, а о том, что мысль о предопределенности «встречи» со старцем Григорием на последнем пути, была додумана и осознана государем.

Но, как и заведено в его «Дневнике», об этом, сокровенном – ни слова…

«Целый день ходили и сидели на палубе», – завершает ссыльный пассажир «Руси» запись за 6 августа 1917 года.

Как отметил H.A. Соколов, в Тобольске «жизнь сразу вошла в спокойное, ровное русло»[170]170
  Соколов H.A. Указ. изд., с. 42.


[Закрыть]. В 8 часов 45 минут подавался утренний чай. Государь пил его в своем кабинете с дочерью Ольгой. После чая занимался у себя, затем обыкновенно пилил дрова во дворе.

Та осень в Тобольске удалась на славу…

«16 августа. Отличный теплый день. Теперь каждое утро я пью чай со всеми детьми. Провели час времени в так называемом садике и большую часть дня на балконе, который весь день согревается солнцем. До чая провозились в садике, два часа на качелях и с костром».

И 17 августа ночь была лунная, а утро – серое и холодное, и только около часа вышло солнце, и снова настал отличный день. И в воскресенье вечер был теплый и лунный, а 23 августа, хотя и прошел теплый ливень, но день простоял превосходный…

Все это из «Дневника».

Прекрасен Божий мир! Николай II принимал эти осенние радости, как Божие утешение, но приходящие из Петрограда новости жаркой волною стыда и позора смывали покой тобольской осени.

24 августа приехал врач Владимир Николаевич Деревенко и привез вести, что Рига оставлена, и русская армия отступила далеко на северо-восток.

«Теплая погода с сильным восточным ветром… – привычно записывает Николай II 25 августа, но тут уже срывается: – Прогулки в садике делаются невероятно скучными; здесь чувство сидения взаперти гораздо сильнее, нежели было в Царском Селе»…

1 сентября в Тобольске появилось новое начальство.

«Прибыл новый комиссар от Временного Правительства Панкратов и поселился в свитском доме с помощником своим, каким-то растрепанным прапорщиком, – записал в этот день Николай II. – На вид – рабочий или бедный учитель. Он будет цензором нашей переписки. День стоял холодный и дождливый».

«Бедный учитель», который будет осуществлять контроль за перепиской царской семьи… Николай II никак не оценивает этот факт, но уже в самой констатации его – боль и горечь очередного унижения.

Конечно же, царь знал о том, что Василий Семенович Панкратов сидел в Шлиссельбургской крепости и, хотя он вышел по амнистии по случаю коронации Николая II, Шлиссельбург не мог не сказаться на будущих отношениях.

Разумеется, Николай II и не ждал от Керенского и его правительства какого-то снисхождения к себе, но была еще и семья, и она уж точно перед такими, как Панкратов, не виновата была ни в чем…

Скоро Василий Семенович самолично явился к государю.

После знакомства и обмена ничего не значащими вопросами – Панкратову запомнилось, что бывший царь все время улыбался! – объявил:

– Я желал бы познакомиться с вашей семьей!

Реплика эта не придумана, она взята из воспоминаний «С царем в Тобольске» B. C. Панкратова, и хотелось бы вдуматься, какое впечатление она произвела на государя.

Повторю, что юридическое положение государя и его семьи было очень и очень неопределенным. Если 7 марта 1917 года арест Николая II и Александры Федоровны увязывался с началом работы Следственной комиссии, то уже в июне, когда Следственная комиссия завершила работу, не найдя никаких поводов для обвинения императора и его супруги, содержание царской семьи под стражей объяснялось как мера по обеспечению их безопасности.

При всей натянутости этого объяснения форма соблюдалась. Семья находилась в строгой изоляции, но при этом пользовалась определенным иммунитетом, как будто она была свободной. Вторжение в нее насильственным путем исключалось.

Панкратов, объявляя в приказном тоне, что он желал бы познакомиться с семьей, привносит в нечеткую обстановку неузаконенного домашнего ареста холодок распорядка Шлиссельбургской тюрьмы.

Дальше вернемся в воспоминания самого B.C. Панкратова.

«– Пожалуйста… Извините, я сейчас… – ответил бывший царь, выходя из кабинета, оставив меня одного на несколько минут. Потом вернулся и сказал:

– Пожалуйста, господин комиссар.

Вхожу в большой зал и с ужасом вижу такую картину: вся семья выстроилась в стройную шеренгу, руки по швам. Ближе всего к входу Александра Федоровна, рядом с ней Алексей, затем княжны.

Что это? Демонстрация? – мелькнуло у меня в голове. Но тотчас же прогнал эту мысль и стал здороваться».

Интересно тут, что Василий Семенович отгоняет от себя мелькнувшую в голове мысль. Он не пытался даже осознать, что это действительно был протест против его бестактного требования!

Как вспоминал начальник охраны полковник Е.С. Кобылинский, Панкратов в тот же день вручил ему бумагу за подписью Керенского, в коей говорилось, что он, Кобылинский, поступает в полное подчинение Панкратова и должен исполнять то, что он будет приказывать.

4

Начало комиссарства Василия Семеновича было ознаменовано тем, что 4 сентября залило ватерклозеты.

«Великолепный летний день. Много были на воздухе. Последние дни принесли большую неприятность в смысле отсутствия канализации. Нижний WC заливался мерзостями из верхних WC, поэтому пришлось прекратить посещение сих мест и воздерживаться от ванн; все от того, что выгребные ямы малы и, что никто не желал их чистить. Заставил Е.С. Боткина привлечь на это внимание комиссара Панкратова, который пришел в некий ужас от здешних порядков».