Текст книги "Цветы лазоревые. Юмористические рассказы"

При оценке

I

Три члена комиссии по оценке торговых и промышленных заведений для взимания полуторапроцентного сбора в доход города с цены найма заведений подъехали к воротам дома, вышли из саней и позвонились в колокольчик, около которого была надпись «К дворнику». Прошло с минуту, но дворник не появлялся. Члены повторили звонок. Дворника нет. Члены принялись дергать за ручку звонка усиленно. Из ворот вышел мастеровой в накинутом на голову рваном полушубке и с пустым полуштофом в руках.

– Ты дворник, что ли?

– Нет, я в кабак за водкой… Сидели-сидели да похмелиться вздумали.

– Где же дворник?

– Да надо полагать, в дворницкой дрыхнет. Вчера они праздничные были. Престол по деревне справляли. Ну, сегодня-то и отсыпаются.

– Да мы так звоним, что мертвого разбудить можно.

– Ах, вы насчет звонка! Так звонок еще третеводнясь околоточный оборвал. Страх какой горячий… Вам кого надо-то? Не повитуху ли?

– Да дворника надо. Зачем нам повитуха!

– Ну так вот ступайте за тот флигелек налево. Там и дворницкая. А в дворницкой не найдете, так он у капитанской кухарки сидит. Она сегодня именинница. А капитан вот в сереньком флигелечке во втором этаже существует… – рассказывал мастеровой.

Но члены комиссии его не слушали и направились во двор. Двор был большой и застроенный несколькими деревянными флигелями. На дворе было чисто. Протоптанные в снегу дорожки были даже песком посыпаны. Вот и дворницкая. Члены комиссии отворили дверь, обитую рогожей.

– Дворник!

– Ау… здесь… Что там стряслось? – откликнулся мужик, лежавший на грязной койке.

– Ты дворник будешь?

– Нет, земляк ихний… Дворник у кухарки в гостях.

– Иди и позови его. Скажи: члены городской комиссии требуют.

Мужик, кряхтя, поднялся с койки.

– Вам чего надо-то? Дворника теперь неча тревожить. Он на именинах. А вам ежели что, то баба евонная все расскажет. Вон она насупротив в прачечной белье стирает.

– Нам дворника нужно, а не бабу.

– Да ведь баба тутошная. Она все знает. Она второй год во дворе.

– Иди и разыщи дворника нам. А рассуждать тебе нечего… Мы должностные лица. Видишь…

Один из членов комиссии распахнул шубу и показал серебряную цепь на груди.

– Виноват, ваше превосходительство… Простите… Мы люди темные…

Мужик бросился искать шапку, но, не нашедши ее, махнул рукой и сказал:

– А ну ее к лешему под тулуп! Сейчас… Господа мировые будете?

– Оценочная комиссия.

– Как-с? – переспросил мужик.

– Скажи, что комиссия его требует. Да живо поворачивайся!

– Одна нога здесь, другая там… В момент предоставлю. Комиссия?

– Да, комиссия.

Мужик побежал во флигель и тотчас же вернулся с дворником. Дворник выскочил, поспешно надевая в рукава полушубок, и тотчас же снял с головы шапку перед членами комиссии.

– Пожалуйте-с… – заговорил он. – Очень рады… Все в порядке… Третьего дня еще по приказу господина околоточного четыре воза вывезли и по ведру купороса туда вылили. Теперь у нас запаху – ни боже мой… Вот здесь за углом-с… Собачки не бойтесь, не тронет. Она ласковая…

– Постой… Да ты нас куда?.. – остановились члены.

– Да уж знаем-с… Пожалуйте, господа комиссия… Давно ждем.

– Да ты нас на помойную яму ведешь, а мы – оценочная комиссия! Нам хозяина видеть нужно.

– И хозяина позовем. Будьте покойны… Он подойдет, а вы тем временем помойную яму посмотрите и выгреба… Викулка! Беги сейчас за хозяином! – обратился дворник к земляку. – Скажи: комиссия, мол, ямы пришла осматривать.

– Что ты дурака-то ломаешь! Тебе толком говорят, что мы не санитарная комиссия, а оценочная.

– Господи! Понимаем-с… Были уж у нас такие, в цепях, и нашли в беспорядке… Ну а теперь – порядок первый сорт. Даже на манер апельсина пахнет, а не то что либо там вонь или мерзость…

– Хозяина сюда!

– Идут-с… Вон они из подъезда вышли. Вот-с, ваше высокоблагородие, когда что в беспорядке – вы ходите и нюхаете, а коли у нас порядок заведен и запах на манер как бы духами – вы и понюхать не хотите.

– Не рассуждай, а молчи…

Подошел хозяин, молодой человек купеческой складки в тулупчике на выхухолевом меху.

– Очень приятно-с… – заговорил он, раскланиваясь. – Давно ждем… Пожалуйте-с…

– Вы от имени матушки извозный промысел производите? – спросили члены.

– Да-с… Матушка – хозяйка… А я сын ейный и имею доверенность. У нас ведь ломовой извоз-с… И все это я желаю к весне бросить, потому – сам я человек либеральный и имею такое мечтание, чтобы ресторант открыть и при нем кафешантан с женским пением. Ломовой извоз не по моему образованию и не по современным чувствам цивилизации…

– Так вот-с… Позвольте осмотреть ваше заведение и сделать оценку…

– Сделайте одолжение… Надеюсь, что оцените по заслугам… Я человек передовой, и у меня нет этих старых порядков, чтобы помойные ямы не чистить. Папашенька покойник, как человек прежнего закала, действительно, не любил этой чистоты, но я всякую санитарную дезинфекцию даже обожаю… Пожалуйте… Вот помойная, а вот и выгреба… Дворник! Подними люк!

– Позвольте… Куда же вы нас привели?.. Нам извозчичий двор надо осмотреть… – заговорили члены.

– Сначала помойные ямы извольте понюхать, а потом и на двор пойдем.

– Да нам ям не нужно… Нам двор нужно…

– Нет, уж извольте освидетельствовать и узнать наш либерализм насчет этого предмета. А двор у нас чище зала в благородном собрании.

– Да поймите вы, что мы не санитарная комиссия, а оценочная. Мы не ямы пришли осматривать, а помещение двора оценивать.

– Не санитарная? – спохватился молодой человек. – Скажите на милость! А я вас за санитарную принял… Очень жаль… Я хотел перед вами свой современный либерализм о цивилизации на помойные ямы доказать. Вы люди интеллигентные, и я человек интеллигентный, а потому оченно приятно было бы свои культурные понятия… Так, стало быть, вы из Кредитки оценщики?

– Мы комиссия для взимания полуторапроцентного сбора.

– Понял-с, понял-с… И здесь мы отсталых взглядов не придерживаемся. Пожалуйте… В этих смыслах мы тоже не консерваторы, а держимся либеральных чувств. Вот двор-с… Теперь лошади в разъезде…

Начался осмотр двора и конюшен.

II

Оценочная комиссия для взимания полуторапроцентного сбора в доход города только что осмотрела торговое заведение домовладельца, помещающееся в его же собственном доме. Сосчитаны окна помещения на улицу, окна на двор, написана ведомость. Три члена комиссии поговорили между собой вполголоса и определили стоимость помещения.

– Кто же, однако, подпишет оценку? – спросил приказчика один из членов. – Ведь мы уведомили владельца повесткой, чтобы он ждал нас в назначенный час или бы назначил от себя доверенное лицо. Есть какое-нибудь доверенное лицо?

– Помилуйте, да нешто у них могут быть доверенные лица? Они и себе-то подчас не верят… – отвечал приказчик. – Невероятнее их и человека нет.

– Ну, тогда должен сам быть дома.

– Да они дома-с… Только у себя на квартире. Они над магазином живут.

– Тогда пошлите за ним… Скажите, что оценочная комиссия просит.

– Зови не зови – все равно не могут.

– Что же он, болен?

– Не то чтобы больны, а не совсем в порядке… – уклончиво говорил приказчик. – Уж в это время они никуда не ходят… Супруга их не пускают.

– То есть как это не в порядке? – допытывался член комиссии.

– К делу не пригодны. Умственность не та.

– В уме повихнулся, что ли?

– Нет-с, как возможно!.. В этих смыслах они в порядке… А только временно… В запитии легком…

– Ах, вот в чем дело? Что же он, буен?

– Боже избави! У них такая нравственность, что чем хмельнее, тем ласковее.

– Да оценку-то он подписать все-таки в состоянии?

– Сколько угодно. А только они при этом дуплеты разные делают на манер цирка.

– Ну, тогда проводите нас к нему на квартиру. При нас дуплетов делать не будет. Ведь можно к нему теперь?..

– Можно-то можно, а только…

– Нам только чтобы оценку подписал. Подпишет – и ничего нам больше от него не надо.

– Не советовал бы, господа члены… – сказал приказчик.

– Да ведь сами же говорите, что он чем пьянее, тем тише.

– Так-то оно так, а только воображение у них большое…

– Тогда пошлите ему оценочный лист, и пусть он подпишет.

– Послать, так не возвратят листа из-за своей нравственности.

– Как же это он так… Мы предупреждаем за два дня повесткой, а он именно в назначенное-то время и запил.

– С неприятностев. Как получили повестку – так и запили.

– Он запоем?..

– Да уж теперь дней на десять.

Члены переговорили и решили идти на квартиру к домовладельцу.

– Дворник! Проводи нас… – сказали они стоящему у дверей мужику.

– Пожалуйте-с.

Вышли из магазина и стали взбираться по лестнице. Дворник подвел к дверям и обернулся.

– Принять они, ваши высокоблагородия, вас примут, потому – они в запитии всякому постороннему человеку рады, а только никакого толка вы от них не добьетесь, – сказал он.

– Звони…

Раздался звонок. Двери отворила кухарка.

– Хозяина можно видеть?

– А вам в каких смыслах? Ежели насчет делов, то нельзя… А ежели вы выпить…

– Скажи, Марья, хозяйке, что, мол, оценочная комиссия пришла и хозяина ей нужно видеть, – сказал дворник.

– Кто? – переспросила кухарка.

– Комиссия. Ей, мол, по самому нужнейшему делу требуется.

– А коли женщина – то прямо и гони по шее. Из-за женщины-то он и гульбу начал. Привез вчера из трактира мамзель, на манер чтобы детям в учительницы нанимать, а хозяйка прогнала ее. Он в характер вошел, да и…

– Ты языком-то зубья не околачивай, а скажи хозяйке, что, мол, господа начальники приехали и желают хозяина видеть… – перебил кухарку дворник.

– Про мужчинов я скажу, а насчет женщины – прямо по шее… Так и сама сказала: как ежели женский человек – без разговору вон.

– Где тебе, дуре, женщина пригрезилась? Где она? Иди и скажи, что начальство из городской думы.

В прихожую выглянула хозяйка в кацавейке и с подвязанной скулой.

– Чего ты квартиру-то студишь, дурища полосатая! – крикнула она на кухарку.

– Да вот трое баринов хозяина спрашивают.

– Нет у нас дома хозяина… Пусть на будущей неделе зайдут.

– Мы, сударыня, члены оценочной комиссии.

– Да коли нет его дома, то откуда же я его возьму?

– Нам сейчас сказали, что он дома. Мы по делу.

– Ну так что ж, что дома? Дома, да не годится… – сказала хозяйка.

– Пусть только он оценку магазина подпишет. Ведь мы за два дня уведомляли его повесткой, чтобы дожидался нас сегодня от трех часов до четырех.

– А вот ежели бы вы повестками не уведомляли, так дело-то чище бы было. А то вот с повестки-то этой все у нас и беспокойство произошло. Человек через свою нравственность растерзался внутренно, ну и загулял.

– Да он у вас в лежку, что ли?

– Кабы в лежку-то, то я и руками, и ногами перекрестилась бы…

– Да оценку-то он все-таки может подписать? Нам только подпись его…

– А что ежели насчет подписи, то он вам такую подпись даст, что и не узнаете, пером ли это написано или слон брюхом по бумаге ползал.

Из комнат в это время раздался бас, читающий нараспев: «Благоденственное и мирное житие, здравие и спасение… хозяину сего дома…»

– Изволите видеть, какая у нас теперь оценка идет. Спервоначала начали с господином регентом цирк играть и половую щетку взаместо баланса себе на зуб ставить, а теперь на манер как бы молебен служат. Еще кабы вы поутру потрафили…

Члены комиссии стали ретироваться.

– Странно это для нас… Ведь мы назначили день и час… Мог бы он должностных-то лиц дождаться… – говорили они.

– Да зайдите, пожалуй, к нему… Посмотрите, каков он, – сказала хозяйка. – Ежели вы с ним выпить не прочь, то он ласков и даже очень рад будет, а уж ежели пить не будете, то без скандала не выпустит.

– Нет, уж зачем же… Тогда мы сейчас вручим новую повестку на завтра.

– Что вы! Что вы! И завтра нельзя… Он у нас дней на семь… Нет, уж вы лучше на будущей неделе.

– Сударыня, мы торопимся с оценками. Вытрезвите его как-нибудь к завтраму. Всего только ведь на один час…

– Эх, господа, господа… Легко сказать… – колебалась хозяйка. – Тогда уж вы вот как… Потрафьте завтра часам к восьми утра, что ли.

Члены комиссии начали спускаться с лестницы.

III

Три члена оценочной комиссии по взиманию полуторапроцентного сбора с торговых и промышленных заведений в доход города позвонились в колокольчик у входных дверей квартиры домовладелицы, вдовы купчихи Теребеньевой. Им отворила худая, маленькая старушонка, повязанная платком.

– Хозяйка дома у себя? Доложите, что оценочная комиссия…

– Отобедали, батюшки, отобедали… – отвечала она.

– Нам хозяйку дома, бабушка, нужно видеть.

– Помянули, родные, помянули… Блинками помянули… Сейчас же после обедни и помянули… Как возможно без этого в годовой день кончины! Хозяин ведь он был.

– Нам хозяйку дома видеть нужно! – крикнул один из пришедших над самым ухом старухи. – Доложи ей, бабушка, что оценочная комиссия, мол, пришла.

– Был, был… И Родивон Михайлыч был… Брату родному, да не быть!.. И он блинками помянул. А теперь уж не взыщите… Все разъехались… Сама спит… Все угощение кончено.

Члены комиссии переглянулись.

– Что с ней делать? Ничего не слышит. Разденемся и войдем в комнаты. Авось кого-нибудь и другого увидим… – сказали они и начали снимать шубы.

На сюртуках у членов комиссии были надеты широкие серебряные цепи через шею – знак принадлежности к городской исполнительной комиссии. Старуха как увидала цепи, так и шарахнулась в сторону.

– Святители! Мировые к нам пришли! – всплеснула она руками и побежала в кухню. – Мировые… Хозяйского сына, верно, судить… Ну… доплясался, голубчик!.. Вот оно куда, пьянство-то, человека доводит… – слышалось в кухне. – Анисим Максимыч… Вставай скорей!.. – будила она кого-то в кухне…

– Ну тя в болото! Отстань… – раздался хриплый голос в кухне, находящейся рядом с прихожей.

– Как «отстань»? Хозяйского сына, – а он «отстань»!.. Ты ведь приказчик-то.

В ответ последовал храп.

– Почтенные! Выйдите кто-нибудь… – говорили в прихожей члены комиссии.

Из кухни заглянула в прихожую шустрая на вид бабенка в платке, проговорила:

– Господи, спаси нас и помилуй от такой напасти! – и скрылась.

Члены заглянули в кухню. Старушонка теребила за ногу валявшегося на койке мужика в розовой ситцевой рубахе. Тот отлягивался. Шустрая бабенка стояла, прислонившись к стене.

– И сюда даже идут… Боже милостивый!.. Владычица!.. – перекрестилась она и выскочила в выходную дверь на лестницу.

– Послушай, милая: нам хозяйку видеть нужно… Купчиху Теребеньеву! – во все горло крикнул один из членов комиссии, обращаясь к старухе.

– Да ушел, милые, хозяйский-то сын… Ушел… – отвечала она. – Хоть икону снять, так ушел. Как разогнал всех гостей, так и ушел… Известно, пьяный человек… Что ему?.. Сидит где-нибудь в трактире.

– Не хозяйского сына, а хозяйку! Хозяйку.

– Да вот и то бужу приказчика, чтобы он разыскал его, да не встает, так что ж с ним поделаешь! Вишь, как напоминался здорово.

Трое членов начали будить мужика. Тот ругался, но наконец открыл глаза.

– С нами крестная сила! Трое мировых… – проговорил он, перекрестился и сел на койку. – Виноват, ваше высокоблагородие.

– Не мировые мы, а члены комиссии.

– Господи! В чем я виновен? Помилуйте… Неужто я… – бормотал мужик, вставая.

– Да не тебя надо, а хозяйку… Хозяйку нам позови.

– Марфа Игнатьевна… Беги за хозяйкой… Буди ее… – засуетился мужик и стал надевать кафтан.

Старуха стояла, выпуча глаза.

– Буди скорей хозяйку, ведьма глухая! Скажи: мировые приехали!.. – крикнул на нее мужик. – Не слышит, ничего не слышит… Вот хоть ты убей ее.

– Да не мировые мы, а члены комиссии.

– Это то есть что же такое будет? Вы кого судить-то?

– Не судить мы, а оценить помещение вашего извозчичьего двора… Разбуди хоть ты хозяйку. Оценка должна быть произведена при ней.

– А вот сейчас… Где у нас Матрена? Матрена! – крикнул мужик. – Бабушка! Где у нас Матрена? – спросил он старуху и тотчас же махнул рукой. – Ох, глухой тетерев! Ничего не слышит.

– Сейчас какая-то бабенка, испугавшись нас, на лестницу убежала.

– Делать нечего, надо самому идти будить, – сказал мужик. – Не знаю только, достучусь ли к ней. В спаленке у ней деньги хранятся, ну, так она – как спать, так сейчас и запирается на ключ. Пожалуйте в гостиную, а я сейчас…

– Блинков-то заупокойных подать, что ли? Десяточка два осталось еще. Поди, даже и не остыли еще, в печке-то стоявши… – шамкала старуха вслед уходящим. – Винца можно спроворить…

Мужик привел членов комиссии в гостиную. На окнах стояли недопитые бутылки с вином и водкой.

– Изволите видеть, у нас сегодня умерший день хозяина, два года как они изволили приять кончину праведную, – ну, по сему предмету были сродственники и поминали блинами. Дело поминальное, так само собой, выпили лишнее… Уж вы извините. Извольте присесть, а я сейчас…

Мужик ушел в другую комнату. Послышался стук в дверь.

– Степанида Наумовна! А Степанида Наумовна! Хозяюшка! Вставайте и выходите… Господа вас спрашивают! – кричал мужик.

Ответа никакого.

– Степанида Наумовна! Их благородия господа судейские пришли! – продолжал он. – Это я, приказчик… Выгляньте на минуточку… Я хоть на ушко кой-что шепну. Скорей, скорей, матушка! А то засудить могут.

Послышалось:

– Что такое? Какие такие? – и наконец возглас: – Ах ты господи!

– Утритесь скорей мокреньким полотенчиком, матушка, да и выходите, – говорил мужик. – Скорей, скорей только.

– Владычица! – взвизгивал женский голос. – Матрена! Где мое гродетуровое платье? Куда я платок-то задевала? Говоришь, при цепях?

– Трое, при цепях…

– Страшные?

– Что вы кричите-то! Ведь они слышат, они в гостиной.

– Сын-то дома ли?

– Как набунтовал, так убег в трактир.

– Пошли скорей работников за ним. Пусть хоть свяжут, да приведут. Не отвечать же мне за него. Ах, мерзавец, мерзавец! Вот оно до чего, буйство-то, доводит.

Через пять минут в гостиную выплыла толстая и пожилая купчиха в темном шелковом платье и в ковровом платке на плечах и остановилась посреди комнаты.

– О господи! Трое… – проговорила она. – Святители, помилуйте! – перекрестилась она.

– Оценочная комиссия… – отрекомендовался один из членов. – На основании постановлений городской думы…

– Позвольте, ваши высокие превосходительства, лучше я уж сама вам все по порядку расскажу, – перебила купчиха. – Его, мерзавца, сейчас к вам приведут из трактира, и можете вы что хотите с ним делать, но все-таки кому же и знать все, как не матери. Действительно, сын мой – человек пьянственный и буйственный, это точно…

– Сударыня, мы не затем сюда пришли… Мы имеем предписание.

– Знаю-с… Знаю-с даже, кто на него и нажаловался.

– Нам помещение вашего извозчичьего двора надо оценить…

– Во-первых, это не на дворе и было, а здесь-с, вот в этой комнате. Сидим… Только что поели кутьи и принялись за блины, – сегодня ведь у меня умершая память моего покойника…

– Выслушайте нас, сударыня… – упрашивали члены.

– Хорошо-с… Но дайте прежде мне рассказать. Вы винца, ваши превосходительства, не желаете ли?

– Нам оценку, сударыня…

– Сейчас-с… Я сына моего не оправдываю. Сын был хотя и выпивши, но он все время сидел смирно, пока Прохор Данилыч его по загривку не тронули. Он хоть и ругался из-за родителя нашего, но сидел смирно, а когда Прохор Данилов его хватил – ну, и он его хватил. Ежели он его до крови, то ведь и сын теперь в синяках весь…

– Это, сударыня, к делу не идет. Что вы нам рассказываете! Сядьте и выслушайте.

– Нас прежде выслушайте. Я мать… Я не к тому, чтобы его не наказывать…

– Сударыня, мы не для наказания пришли, а для оценки двора.

– Судите, как хотите, но нужна правильность.

– Это совсем не наше дело.

– А вот приведут его сейчас, так увидите, как избитого судить.

– Поймите вы, что мы не судить, мы не судьи…

– А кто же вы будете?

– Оценщики. Помещение вашего двора оценить пришли.

– Оценщики!.. – протянула купчиха. – А цепи-то судейские как же?..

– Это не судейские цепи, а городской исполнительной комиссии.

– Комиссии? Так что же мне Онисим-то наврал… А я-то дура…

– Будьте столь добры, покажите нам помещение ваших конюшен и сараев. Нам нужно оценить их.

– Господи! А мне-то Онисим… Ну, погодите, я сейчас шубенку накину.

Купчиха отправилась одеваться.

– Вот водевиль-то разыгрался! – проговорил один из членов.

Два другие члена покачали головами и рассмеялись.

IV

Двое коротеньких человечков и один длинный подъехали на извозчиках к воротам деревянного дома на одной из окраин столицы и позвонили в колокольчик. Залаяли собаки на дворе. В окнах надворного флигеля, как раз против ворот, показались какие-то лица, прильнувшие к стеклам. За ворота вышла растрепанная баба в мужских сапогах.

– Кого вам? – спросила она.

– Нам дворника надо. Позови сюда дворника… – заговорили хором приехавшие.

– Дворника? – протянула баба. – Да дворник-то у нас, голубчики, в кабаке. Второй день сидьмя сидит там… Загулял и сидит. Вам что надо-то? Я кума евонная. Я все могу…

– Ведь это дом мещанина Подстегина?

– Да, да, Подстегина…

– Сам домовладелец содержит в этом доме какое-нибудь торговое заведение?

– Нет, голубчики, никакого у нас здесь нет заведения. Вот туда подальше, на углу улицы, есть заведение. «Карс» прозывается… И орган есть, и бильярта эта самая…

– Да мы не про трактир… чем здешний хозяин дома занимается?

– Занимается, что грех таить, занимается. Третий день вином занимается. Так вот из трактира и не выходит. Сидит там и пьет… – отвечала добродушно баба.

– Тьфу ты, пропасть! – плюнул один из коротеньких человечков. – Да ремесло-то у него какое? Торгует он, что ли?

– Золото делает, голубчики, золото. Вот тут у него на дворе и мастерская.

– Мастерская сусального золота? Веди в мастерскую да уведоми хозяина, что, мол, городская оценочная комиссия пришла.

– Как тут уведомить, милые, коли он пьянее вина в трактире сидит! Как получил третьего дня повестку откуда-то, что его ценить будут, – испугался, с этого самого и запил. Вы к хозяйке пожалуйте. Хозяйка дома. В баню она у нас ходила, а теперь дома… – говорила баба, ведя приехавших по двору. – И хозяйка-то у нас с той самой повестки перепугавшись, так перепугавшись, что даже живот у ней оборвался с перепугу. Вот сегодня в баню править ходила.

– Чего ж тут пугаться? Повестку эту мы прислали, а мы члены оценочной комиссии. Поди и скажи хозяйке, что, мол, члены оценочной комиссии… – говорили приехавшие.

– От кого вы? Как барыню-то звать? – спросила баба. – Комисева?..

– От себя мы, от себя… что за вздор городишь! Никакой у нас барыни нет.

– А вы сейчас сказали фамилию.

– Не рассуждай и веди к хозяйке.

– Вот сюда пожалуйте!..

Баба распахнула дверь. Приехавшие члены комиссии сняли с себя шубы и очутились в черных сюртуках с широкими серебряными цепями на шее – знак принадлежности к составу исполнительной комиссии. Баба как увидала цепи, так и отшатнулась от членов комиссии.

– Господи, спаси и помилуй! Трое мировых!.. – воскликнула она и перекрестилась. – Степанида Карповна! Иди, матка, сюда! Мировые хозяина судить пришли.

– Ох-ох-ох! Опять живот оборвался! – застонал женский голос в другой комнате.

Члены комиссии переглянулись между собой, и один из них крикнул:

– Успокойтесь, сударыня! Баба врет. Мы вовсе не мировые судьи и не судить вашего супруга пришли, а оценить стоимость помещения вашей мастерской, где выделывается сусальное золото. Мы оценочная комиссия.

– Батюшки, ослобоните… – продолжался стон. – Я сырая, больная женщина. У меня уж и так от этой комиссии живот оборвавшись. Отцы мои…

– Сударыня! Мы ведь повесткой уведомили, что придем в назначенный день и час, и просили быть хозяина дома.

В прихожую из комнаты заглянули ребятишки, увидали цепи на членах комиссии и заревели.

– Тятьку брать пришли… Мне тятьку жалко, – всхлипывал детский голос.

Члены комиссии шептались в прихожей. На цепи их смотрела, выпуча глаза, кухарка, крестилась и шептала:

– Господи! Спаси и помилуй всякого от такой напасти… Ах, хозяин, хозяин! Доплясался ты, голубчик.

– Однако кто же нам покажет мастерскую и подпишет согласие на нашу оценку помещения мастерской? – проговорил один из членов.

– Сударыня! Выйдите к нам на минуточку! Нас нечего бояться. Мы ничего ни вам, ни вашему супругу не сделаем, – прибавил другой член.

– Ох, не могу, не могу! Ноги словно тунбы, и поясница к земле тянет… – продолжал стонать в другой комнате голос.

– Вот оказия-то! – пожимали плечами члены. – Что тут делать?

– А вы, ваши превосходительства, к сыну женатому толкнитесь, – сказала кухарка. – Сын женатый старшенький вон в том флигельке живет.

– Веди нас к сыну женатому.

Опять надели шубы и вышли на двор. На дворе уже стояло все население двора, выбежавшее из квартир. Тут были мастеровые с ремешками на головах, какая-то женщина с подвязанной скулой, мужчина в халате, с трубкой и в фуражке с красным околышком. Навстречу членам комиссии шел молодой человек в барашковой чуйке и в барашковой шапке.

– Господа комиссия? – спросил он, поклонившись.

– Точно так. Нам нужно оценить помещение мастерской господина Подстегина.

– А я сын евонный старший. Тятенька наш теперь по своему малодушеству ослабши и не могут с вами разговаривать, а взаместо его я могу. Пожалуйте, вот ихняя мастерская… Тут у них рабочие золото сусальное плющат. Наше же воображение такое, что вся эта оценка – пустой коленкор и больше ничего. Дом мой, я за женой его взял и теперича, будучи сыном ихним почтительным, само собой, дешево за помещение с оных беру. Пожа луйте-с. Мастерская в двух комнатах, и я с тятеньки две красненькие в год беру за всю эту прокламацию, – рассказывал молодой Подстегин и ввел членов в мастерскую.

– Сколько вы с отца вашего берете? – спросили члены.

– Две красненькие, а нынче думаю даже взять две синенькие.

– Что-то вы уж очень дешевите помещение.

– Помилуйте, да нешто можно с родителя дороже взять. Ведь они меня родили. Надо по-божески.

– Так-то оно так… Вы можете сколько угодно с отца вашего брать, даже даром ему отдать помещение, но мы из-за ваших родственных отношений обязаны свою оценку помещения сделать. Мы сделаем оценку, а отец ваш по этой оценке будет с будущего года полтора процента налога платить.

– Скоро уж, кажется, налог-то мы и с кошкиных хвостов будем платить… – проговорил молодой человек. – Грабежи-то ноне на каждом шагу…

– Это к делу не идет, и мы попросим вас так не выражаться.

Члены комиссии сняли с себя шубы. Молодой человек, увидав серебряные цепи, проговорил:

– Виноват, ваши высокородия, я в шутку…

Помещение мастерской состояло из двух комнат.

Члены пошептались между собой и сказали:

– Помещение мы оцениваем по четыреста рублей в год. Имеете вы доверенность на подписание, что согласны с оценкой?

– Нет, не имею-с… Да и невозможно на такое дело согласиться.

– В таком случае доставьте нам возможность видеть вашего отца.

– Пожалуйте в угловой трактир. Тятенька теперь там существуют. Видеть его теперь можно, это точно, но только вы никакого толку от них не добьетесь. У них третий день уже в головизну пары вступили.

– Но ведь мы уведомили его повесткой, чтобы он был готов нас принять.

– Он и то готов, только в других смыслах. С повестки-то они и чертить начали.

– Оценку в четыреста рублей мы постановляем, – сказал один из членов. – Пусть ваш родитель явится в управу подписать ее.

– Разве на аркане потянете, так придет, – отвечал молодой человек. – Уж у них такое телодвижение бывает, коли ежели они загулявши, что их раньше как в две недели в умственность не приведешь.

– Пусть тогда вам даст доверенность.

– Поленом ежели с ним воевать, так и то доверенности не добьешься.

Члены комиссии опять пошептались.

– Дайте, пожалуйста, чернильницу и перо. Мы сейчас составим постановление комиссии.

– Извольте… Сейчас… Дозвольте только опрос сделать… Сколько им придется сбору-то этого самого платить, ежели помещение вы оцениваете в четыреста рублей?

– Шесть рублей в год, полтора процента.

– О, в таком случае пожалуйте мне оценку: я сам ее подпишу, сам и шесть рублей платить буду. Шесть рублей в год – наплевать! О шести рублях и разговаривать не стоит. А я думал так, что и не ведь какую срывку придется давать.

Члены комиссии начали составлять на бланке оценку.