Текст книги "Цветы лазоревые. Юмористические рассказы"

Безденежье

Утро 1 марта. Геннадий Львович Листофанов, сановитый старик с крупной лысиной, ходил из угла в угол по коврам своего кабинета и порывисто затягивался папиросой. Чело его было мрачно и задумчиво, брови нахмурены. Одет он был в домашний архалук из персидской материи. На большом письменном столе, заваленном бумагами, стоял недопитый стакан чаю на серебряном подносе. Листофанов время от времени подходил к столу и прихлебывал чай. При последнем глотке он закусил нижнюю губу, покрутил головой, отдулся и сказал:

– Скверно… как ни кинь, все скверно.

Он сел к письменному столу, выдвинул оттуда ящик, вынул из него тощую пачку кредитных билетов, пересчитал их и с досадой бросил на стол.

– Гувернантке и камердинеру – и то не хватит… Лучше уж никому…

Заглянул камердинер, молодой человек.

– За купцом Подмываемым послано? – спросил Листофанов камердинера.

– Кучер сейчас поехал-с.

– А жид?

– Жид еще не приходили. Там Сергей. Он вас видеть желает.

– Пусть войдет.

Вошел пожилой лакей во фраке и только что хотел что-то сказать, как Листофанов перебил его и произнес:

– Знаю… Но сегодня не могу. Сам еще не получал.

– Обещали первого числа… – сказал лакей. – Позвольте хоть половину.

– Четверти не могу. Подожди, все отдам. За мной не пропадет.

– Помилуйте, да ведь уж я пятый месяц не вижу от вас ни копейки… У меня другое место на примете есть, где будут аккуратно платить.

– Ну и уходи.

– Как же я без расчета-то уйду?

– Ну, живи… никто тебя не гонит! Я тобой доволен.

– Без жалованья жить нельзя-с…

– Ты живешь с жалованьем. Наконец, доходы… уж, кажется, тебе предоставлено все.

– Где же все-то-с? За карты получает камердинер Иван.

– А освещение, а отопление? Керосин, свечи… Ты все закупаешь. Неужели тебе купцы не дают?

– За что же давать-то, коли все в долг! Помилуйте… Ведь это там лакею нажива может быть, где на наличный. А мы то и дело лавки меняем. Задолжаем – и в другую.

– Ну, не груби… Иван также не получал от меня за четыре месяца, однако живет и не жалуется.

– Иван из-за горничной Саши живет. Будто вы не изволите знать, ваше превосходительство… Кабы не было между них любовной эманцифации – давно бы плюнул.

– Как ты смеешь такие слова?.. Пошел вон!

– Коли так, то я к мировому… – пробормотал лакей, уходя.

– Иван! Поди сюда… – крикнул Листофанов камердинера. – Повару ты дал десять рублей? – спросил он его.

– Давал-с, но он не взял.

– То есть как – не взял?

– Так, не взял-с… Безобразные слова говорит. «Это, – говорит, – насмешка. Триста шестьдесят рублей, – говорит, – долгу, а они десять рублей в уплату»…

– Свинья! Совсем свинья! Обкрадывает меня каждый день и никакого снисхождения к господину, когда у него безденежье. Давай сюда десять рублей обратно.

– Дозвольте уж мне их себе оставить. Верьте совести, деньги до зарезу нужны. Ведь я четыре месяца от вас ни копейки…

– Ну, уж тебе грех жаловаться. Ты дерешь с живого и с мертвого. Никто из подрячиков не уходит от меня, не дав тебе что-нибудь.

– Из-за этого только и служим… Повар-то здесь. Он вас видеть желает. Там у него какое-то препятствие.

– О господи! Вот наказание-то! Зови.

Вошел повар и поклонился.

– Воля ваша-с, а вы мне хоть половину денег позвольте. Обещали первого числа, – проговорил он, – и вот сегодня первое.

– Мало ли, что обещал! Думал, буду при деньгах – и обманулся. Погоди, я вот жду одного человека… Он приедет, я переговорю, и тогда…

– Мне стряпать не в чем… Я до такой неприятности никогда и не доживал. Я все по хорошим местам жил.

– То есть как это: стряпать не в чем! Какая такая неприятность?

– Медник посуды не отдает. Отдал ему лудить, а он: «Покуда, – говорит, – за лужение денег не заплатите, по тех пор и посуду не отдам».

– Да как он смеет, мерзавец!

– За целый год ему не плачено. Всякому деньги нужны.

– Зачем же ты отдавал лудить?

– Помилуйте, да ведь без полуды в медной посуде невозможно. Я мог вас отравить.

– Еврей этот самый-с… – доложил камердинер.

– Ну, пошел вон! Мне нужно принять одного человека, – сказал Листофанов повару.

– Сделайте же какой-нибудь конец. Ведь уж и в мясной не верят, и в зеленной, и в курятной… Ведь уж в пятницу на Масленой званые блины-то мы бог весть как справили.

– После, после… Вот тебе пять рублей на сегодня, на обед.

Повар скрылся. Вошел юркий еврейчик в очках и с бриллиантовыми запонками на рубашке.

– Садитесь… Прошу покорно… – бросился к нему Листофанов и протянул руку: – Самуил Самуилович, кажется?

– Исаак Давыдыч… – отвечал еврей с заметным акцентом.

Листофанов сел против еврея.

– Ведь я сегодня по векселю-то уплатить не могу. Нельзя ли переписать на другой срок? – спросил он и похлопал еврея по плечу.

– Нет. Это нельзя… Это… Это… Это невозможно… Четвертый раз… Мне деньги надо… Я не могу… – отвечал еврей.

– Ну вот! Деньги! Велики ли деньги – шестьсот рублей! А капитал-то все растет да растет. Ведь я с процентами… Ну, мало вам два процента в месяц – возьмите три, только перепишите.

Еврей поднялся с места.

– Нет, нет, это никак не можно… Я в протест… – заговорил он.

– Да ведь от протеста-то капитал не увеличится.

– Я в суд.

– И после суда получите только с казенными процентами. А я вам предлагаю три копейки в месяц. Ну будьте добренькими, – заискивающе сказал Листофанов.

– Ох, нет. Ежели обеспечение?

– Хотите женин бланк?

– Фуй!

Еврей отрицательно потряс головой и стал уходить.

– Куда же вы?

– На нотариус, – отвечал он и скрылся за портьерой.

– И здесь не выгорело! Проклятый жидишка! – произнес с сердцем Листофанов, сел в кресло и отер крупные капли пота со лба.

– Анна Павловна просят позволения войти, – сказал камердинер.

– И эта! Вот наказание-то! – воскликнул Листофанов. – Но не могу же я ее так принять… Дай мне сюртук…

Листофанов сбросил с себя архалук и надел сюртук.

– Войдите, войдите, Анна Павловна, – сказал он и распахнул портьеру.

Вошла молоденькая девушка, гувернантка дочерей Листофанова.

– Знаю, знаю, о чем вы будете говорить… – забормотал Листофанов. – Прошу покорно присесть… Вот все, что могу в уплату долга.

Листофанов подал ей три синенькие.

– Мне надо весеннее пальто шить, – заговорила девушка. – Могу ли я на пятнадцать рублей…

– Полноте, Анна Павловна, еще целый месяц в меховом проходите. Смотрите, какие холода стоят.

– Я и платьями обносилась. Мне на сапоги надо. Ведь я полгода не видала от вас ни копейки.

– Что ж вы поделаете, ангел мой, ежели я сам на бобах? Погодите, вот я рассчитываю на одного человека…

– Купец этот самый, – доложил камердинер.

– Емельян Прохоров? Зови… Вот он, этот человек, на которого я рассчитываю, – сказал Листофанов гувернантке. – Идите к детям и верьте, что ваше не пропадет.

Раздался скрип ярко начищенных сапог, и на пороге показалась расчесанная рыжеватая борода в длиннополом сюртуке.

– А, Емельян Прохорыч! Ну, вот спасибо, что приехал. Садись. Чайку?.. Иван! Принеси нам чаю.

Купец отдувался, смазал себя ладонью по лицу и бороде и сел.

– Дровяной подряд за тобой. Даю тебе честное слово… – хлопнул его по плечу Листофанов и прибавил:

– Но сделай за это и мне услугу. Мне нужно тысячу рублей денег на короткий срок. Я вексель дам… Не бойся. Жена бланк поставит.

Купец так вздохнул, как будто бы только сейчас втащил огромный камень на гору.

– Так можешь ты мне дать тысячу рублей? – спросил Листофанов.

– Да ведь уж за подряд дадено.

– Я в долг, понимаешь ли ты, в долг прошу.

– Денег-то у нас не завалило и даже так, что хоть карманы выворотить.

– Что за глупости! Как у тебя может денег не быть!

– А вот хоть обшарьте.

– Кто же держит при себе деньги!

– Да и в банке-то шиш с маслом. Еще вчера две тысячи по векселю отдал.

– А от подряда-то сколько наживешь!

– Да ведь швырковые дрова за трехполенные не примете.

– Этого, разумеется, нельзя. Но вот… Даю тебе слово.

Листофанов растопырил пальцы правой руки и приложил их к глазам, показывая, как он будет смотреть сквозь пальцы.

– Так-то оно так, – вздохнул купец и прибавил:

– Сотельная бумажка завалящаяся в кармане есть.

– Что мне сто рублей! Со ста рублями мне и не пошевельнуться.

– Ну, парочку сотельных…

– Да ведь я на вексель прошу.

– Что вексель? Вексель – тьфу!

– Да как ты смеешь такие слова! – вскинулся на него Листофанов, но спохватился и, улыбнувшись, жалобно заговорил: – Стыдись, стыдись так говорить…

– Да вы без векселя двести возьмите. Так уж мы и будем знать…

Листофанов прошелся по кабинету и потер лысину.

– Ну, давай хоть двести… – сказал он.

Купец положил на стол две радужные и спросил:

– Больше ничего-с?

– Больше ничего. Ступай… – отвечал Листофанов, не оборачиваясь и смотря в окно на улицу.

– Прощенья просим-с.

– И тут сорвалось! – пробормотал Листофанов. – Одна надежда – на выигрыш двухсот тысяч сегодня на заложенные билеты. Хоть бы уж пятьсот рублей выиграть! – воскликнул он.

В банке

В государственном банке происходит выдача процентов по принятым на хранение процентным бумагам. Публики довольно много. Кто пишет объявление о выдаче ему процентов, кто дожидается, пока контролер выкрикнет его фамилию и вручит расчетный лист, по которому можно получить из кассы проценты. Женщины преобладают, и пожилые в особенности. Мужчин меньше.

Вот шныряет от стола к столу черный, как жук, франтик с капулистым начесом на лбу, с усами, закрученными в шпильки. Он в пенсне, в меховом пальто нараспашку и в синем галстуке. Физиономия вывесочная. Такие подчас встречаются на вывесках магазинов готового платья. Брюнет два раза брал от артельщика бланк на истребование процентов, два раза садился к столу, что-то писал на бланке, но вместо подачи этого бланка банковскому чиновнику, незаметным манером прятал его в карман и опять начинал бродить от стола к столу, стрелял глазами в сидящих дам, пробовал заговаривать с ними. Вот и сейчас поместился около полной расфранченной дамы в бархатной ротонде с лисьим чернобурым воротником и в шляпке, к которой было прикреплено чучело попугая с длинным фазаньим хвостом. Брюнет небрежно зевнул и пристально посмотрел на даму. Та потупилась.

– Ужасно, как медленно… – сказал он. – Вот я здесь с самого утра и все не могу дождаться результата.

– Я тоже с двенадцати часов, – отвечала дама. – Сказали: через час, а вот уже теперь скоро два.

– Я в одиннадцать подал заявление. Приятно иметь капитал, но и хлопот много. Вот у кого ничего нет, тот и от дежурства этого избавлен, – проговорил брюнет. – Вообразите, я сегодня даже и не завтракал, – прибавил он. – Право… Я всегда довольно плотно завтракаю у «Бореля» или в «Медведе», а сегодня лишен. А еще говорят, что капиталисты живут без забот и лишений!

– А для женщины-то каково! Вы вот все это знаете, все понимаете и не боитесь, что вас надуют, а каково нашей-то сестре! – сказала дама. – Иной раз по ночам не спишь… Все думаешь – верно ли это, правильно ли, не подменили ли тебе билеты, не подсунули ли вместо билетов-то так, какие-нибудь разрисованные бумажки. Вот пока жив был покойник…

– А вы вдова?

– Да, я вдова. Муж у меня имел кирпичный завод и лесной двор.

– Тогда нужно довериться какому-нибудь верному человеку и слушаться его.

– Да… Но где нынче верные-то?.. То и дело слышишь, что такую-то надули, такую-то обманули, у такой-то вексель выманили. Ужасно!

– Как не быть верным людям… Верные люди есть. Да вот у меня был верный человек управляющим. Ни забот, ни хлопот за его спиной я не знал, а состояние у меня немаленькое… Я прожигал жизнь и получал от него деньги на прожигание жизни. Но вот теперь он умер, и по милости этого несчастия – я сам… У вас в каких бумагах деньги?

– Есть восточные, есть облигации городского кредитного…

– Напрасно… Что они приносят? Пустяки… Держите лучше в этих… как их?.. Я всегда их покупаю… Отличные бумаги…

Брюнет замялся.

– Какие же это такие? – спросила дама.

– Ах, боже мой! Вот память-то! На языке так и вертится… Сейчас вспомню.

– Закладные листы банков…

– Да… Вот они… – отвечал брюнет. – Что может быть вернее? А ведь я против ваших бумаг на три процента больше получаю.

Дама широко открыла глаза.

– То есть как же на три?.. Всего на один процент… Я пять, а вы шесть…

– Да, да… То есть на один процент… – подхватил брюнет. – Я, знаете, так расстроен сегодня, что все перепутываю. А все из-за управляющего. И угораздило его, мерзавца, умереть именно тогда, когда надо получать проценты. Вам сегодня много получить придется?

– Мне с сорока тысяч…

– Ну, мне гораздо больше. У меня три квитанции и каждая по тридцати…

К брюнету подошел сзади блондинчик в дорогой шинели с бобрами и тронул его по плечу.

– Ты какими судьбами сегодня здесь? – спросил блондин.

Брюнет испуганно отскочил с места.

– Что за странный вопрос!.. Ты сам знаешь, зачем в банк ходят, – заговорил он и тихо прибавил: – Молчи, пожалуйста… Поди сюда… Отойдем немножко к сторонке… Ну, здравствуй… Как здоров?

– Зачем ты здесь-то? – допытывался блондин. – Или тоже за процентами?

– Да, за процентами… – улыбнулся брюнет. – Только, пожалуйста, говори тише… Ну с какой стати во все горло…

– Я не во все горло, а мне просто интересно знать, что ты здесь делаешь… Капиталов, как мне известно, у тебя никаких…

– Пожалуйста, тише… Ну что ты орешь во все горло! – упрашивал брюнет. – Кому это интересно знать?.. Ну, пришел… Эка важность… Пришел.

– Ты, верно, с кем-нибудь здесь?

– Что за расспросы! Один, как есть один.

– Однако какие же ты здесь делаешь операции, ежели у тебя нет денег, да и никогда не было. Или, может быть, кто-нибудь поручил тебе?..

– Умоляю тебя, оставь… Здесь меня знают, здесь ко мне пригляделись… Ну зачем ты портишь весь мой фасон состоятельного человека? Я всегда хожу в банк, когда выдают здесь проценты… Все думают здесь, что я капиталист, а ты…

– Ты-то капиталист?

– Вася! Бога ради… Оставь… Брось… Поговорим о чем-нибудь другом.

Брюнет совсем растерялся. Блондин оскалил неровные зубы и тихо смеялся на него.

– Ну, я буду говорить тихо, – сказал он. – А ты только ответь мне, что ты здесь делаешь и зачем ходишь.

– Вот видишь ли, – начал брюнет. – Я пристроиться хочу. Пора уж, Вася.

– То есть как это пристроиться? – удивленно спросил блондин.

– Очень просто. Здесь во время получения процентов бывает так много богатых вдов и богатых сирот.

– Невест ищешь, что ли? Жениться хочешь?

– Жениться или там как-нибудь иначе… но я здесь знакомлюсь с богатыми женщинами. Они тоже думают, что я капиталист. Вот видишь, например, эту чернобровую даму с подвязанной щекой. Ведь у ней здесь лежит вклад на двести двадцать тысяч. Я сам видел, как она и объявление писала о выдаче ей процентов.

– Ну, теперь понимаю, – проговорил блондин. – А я пришел сюда проводить тетку и вижу тебя… Думаю: у этого человека гроша нет за душой, и вдруг он…

– Ради самого бога, не кричи. Что за манера кричать!

– Ну хорошо. Только сомневаюсь я, чтобы тебе здесь что-нибудь очистилось. Тут бабы прожженные.

– Очищалось уж.

– То есть как это? Ведь ты ищешь случая познакомиться и жениться…

– Да… Но иногда бывает достаточно только познакомиться.

– Не понимаю…

– Мало ли есть блажных богатых вдов… А я, слава богу, не без наружности. Помнишь мой бриллиантовый перстень?..

– Ты ведь говорил, что нашел его.

– Именно нашел, но благодаря тому, что познакомился здесь с вдовой одного статского советника.

– И утащил у ней перстень?

– Не утащил, а сама подарила. И перстень подарила, и…

– Что же ты на ней не женился?

– Что за расспросы! Да не пришлось… Здесь, брат, есть такие капитальные вдовы, что, понимаешь, разговариваешь с ними, а у самого даже дыхание в зобу спирается. Да вот, например, вдова интенданта Бесстыдного… Муж ее воровал еще в Крымскую кампанию и умер. Так ее состояние определяется в четыреста тысяч. Положим, она старуха, но…

– Эта? – указал блондин.

– Что ты пальцами-то в нее тычешь! – прошептал брюнет. – Нехорошо. И зачем ты пришел сюда? Только для того, чтобы конфузить меня.

Мимо брюнета прошмыгнула с расчетным листом расфранченная дама, та самая, с которой он разговаривал до прихода блондина, и сказала ему:

– Вас, кажется, вызывали. Ваш расчетный лист готов.

– Благодарю вас… Я сейчас… Я только вот с приятелем… – расшаркался перед ней брюнет и кивнул ей вслед. – Вот тоже кусок любопытный и невредный, – сказал он.

– Однако мне надо тетку мою искать, – проговорил блондин.

– Постой, погоди… – остановил его брюнет. – Нет ли у тебя пяти рублей? На днях отдам.

– Капиталист и просишь пять рублей!

– Тише… Ну что за глумление! Дай, пожалуйста, пять рублей.

– Да ведь уж за тобой и так двадцать шесть рублей.

– Ну, дай еще пять рублей. Дай для ровного счета. Тогда уж будет аккурат тридцать один рубль. Чего ты боишься-то? Я отдам.

Блондин дал.

– Ну, мерси. До свидания… – сказал брюнет и побежал по направлению к решетке кассира, где стояла расфранченная дама в бархатной ротонде с лисьим чернобурым воротником.

Почетный член приюта

Сытый рысак подкатил к подъезду N-ского приюта широкие купеческие сани под медвежьей полостью. Из саней вышел краснолицый бородатый пожилой человек в ильковой шубе и бобровой шапке и покачнулся.

– На поминках-то тебя угощали? – обратился он к кучеру.

Язык его заметно заплетался.

– Кухмистерские официанты выносили… Благодарю покорно… – отвечал кучер.

– Ну, то-то… Я люблю так, что коли ежели я сам, то чтоб и люди… Постой тут у подъезда, пока я приют облевизирую.

– Вы недолго изволите? А то бы я коня ковром прикрыл…

– Прикрывай… А коли я и тут, то и тебе велю выслать стаканчик.

– Много вам благодарен, Ефрем Галактионыч.

Швейцар между тем распахнул дверь подъезда и кланялся. Бородатый человек вошел в подъезд и сбросил с себя шубу.

– Давненько не изволили бывать у нас, Ефрем Галактионыч… – сказал швейцар.

– А ты заскучал, Гусар Калегвардыч? И то, брат, с поминок… Кабы не поминки поблизости – ау! Когда к вам сюда сберешься!.. Построены-то вы больно далече, Калегвард Гусарыч… В какой гвардии служил?

– В лейб-гвардии Семеновском полку лямку тер, Ефрем Галактионыч.

– Давай сюда гребенку вихры причесать, а то – начальство и в растрепанном виде… не модель!

Бородатый человек стоял перед зеркалом. Швейцар подал гребенку.

– Звонить прикажете? – спросил он.

– Цыц!.. Не сметь… Я без звонка… В каких теперь смыслах занятия?

– Первый урок после обеда… Пожалуйте… Начальница сейчас в классы пошли.

– Я первым делом к эконому… У него, брат, рябиновая хороша.

Бородатый человек начал подниматься по лестнице. Его увидали сторожа. Все засуетилось, забегало. «Член приехали! Ефрем Галактионыч приехали!» – послышались голоса. Когда бородатый человек поднялся на верхнюю площадку лестницы, там уже стояла начальница, полная дама в синем шерстяном платье, вся в кружевцах и в вышивочках.

– Пожалуйте, пожалуйте, дорогой гость… – говорила она.

– Вас облевизировать приехал, Еликонида Петровна. В порядке ли…

– Очень рада… Милости просим… У нас, как и всегда, все в порядке.

– Ну, уж там рады или не рады, а был тут у кухмистера на поминках, так дай, думаю, заодно уж и в приют для обозрения заеду. Здравствуйте… Здоровы ли? Весело ли прыгаете?

– Какое уж наше здоровье… Столько хлопот, столько хлопот!.. Верите ли, замучили… Ведь целое министерство на руках.

– Бог труды любит. Прежде всего на Него уповайте, все будет прекрасно и сторицею вам воздастся… – проговорил бородатый человек, потрясая руку начальницы приюта, и указал на потолок: – Он за всех за нас… Свекольный нос у вас здоров ли?

– Какой свекольный нос? Это вы про кого? – спросила начальница.

– А про нашего эконома. Ведь у него нос, как свекла. Кошке показать, так за говядину примет. А все от того, что рябиновая у него хороша.

– Да, любит он у нас иногда… Вот в том-то его и порок, а то прекрасный мужчина.

– Никакого порока нет… Главное, чтоб леригиозность была, а посмотрите, как он к храму-то Божию рачителен… По воскресеньям за обедней сам Апостола… За всенощной в субботу кафизму…

– Не угодно ли вам, Ефрем Галактионыч, прежде всего ко мне в квартирку на перепутье пожаловать, а уж потом и по классам… – предложила начальница.

– На перепутье-то я думал к свекольному носу… Больно уж у него рябиновая-то хороша.

– Что вы! Вы меня обижаете… А я вас сливяночкой думала… Отец Григорий заходит и пьет, так не нахвалится. Уж вы не обходите сирую вдовицу. Я начальница, а эконом – низший чин. Прошу покорно…

– К вам-то я думал напоследях, на загладку, чтоб лаком покрыть…

– Нет, нет, я вас ни за что не пущу прежде к эконому… Ко мне, ко мне… – заговорила начальница и взяла бородатого человека под руку.

– Да там нос свекольный, мне нос свекольный любопытно… – кобенился тот.

– Ни за что на свете! Начальница всегда имеет больше прав на уважение, а эконома я сама позову к себе вам для компании.

– В таком разе ведите уж прямо в класс, а к вам по прошествии всего этого. Какая у вас теперь наука происходит?

– В младшем классе – Закон Божий, а в старшем – география.

– Вот Закон я пуще всего обожаю. Там иерей?

– Да, отец Григорий.

– Здоров ли он сердцем?

– Слава богу. Матушка у него прихварывала. По вечерам сбираемся и по одной сороковой в винтик…

– Не люблю я по сороковой… Канитель… Восьмушка – вот это игра.

– У нас домашняя, ежедневная… Все свои, так кого же обыгрывать!

Начальница отворила дверь в класс, бородатый человек вошел. На кафедре сидел священник и что-то рассказывал девочкам. Те поднялись с мест. Встал и священник.

– Многоуважаемому и досточтимому Ефрему Галактионычу! – заговорил он, подходя к бородатому человеку, и протянул ему руки.

Тот подставил пригоршни. Священник осенил пригоршни крестным знамением и троекратно расцеловался с бородатым человеком.

– Редкий гость. Недоумеваем даже, откуда нам сия благодать!

– На поминках был здесь поблизости.

– Кого хоронили?

– Ермолая Никитича Хребтова… Хрусталем и фаянсом торговал.

– Знаю, знаю… Умер разве? Скажите на милость! А какой крепкий человек был… Царство небесное… Да, косит ныне неумолимая-то…

– Духовенства страсть что было. Архиерей, два архимандрита… На поминальном обеде море разливное… Блины со свежей икрой, стерлядину – во какую подавали! Лещи – страшно смотреть.

– Жалко, жалко… Хороший был человек, – сказал священник и прибавил: – А вот вдова-то не соблаговолила меня позвать. Ну-с, а мы вот тут о столпотворении Вавилонском рассказываем. Прошу садиться…

Бородатый человек сел.

– Лучше уж пусть что-нибудь о Ноевом потопе расскажут, – сказал он. – Люблю я о Ноевом потопе.

– О Ноевом потопе? Можно и о Ноевом потопе… – отвечал священник и поводил глазами по ученицам, обдумывая, кого заставить рассказывать. – Иванова вторая! Расскажи нам о Ноевом потопе.

Худенькая девочка забормотала о том, как сорок дней шел дождь и моря и реки вышли из берегов.

– «И взял чистых по паре»… – начал бородатый человек, остановив девочку. – Какие же это такие чистые твари и какие нечистые? Кот с кошкой, к примеру, чистые или нечистые? – спросил он.

– Ну, этого-то мы не проходили, – сказал священник. – Я не объяснял… Что тут…

– Нет, я к тому, что вот кот – такая мелкопитающаяся, что он мышей ртом ловит, стало быть, у него рот нечистый; а шерсть у него чистая, из-за чего он и в храм Божий допускается… Так вот в каких смыслах кошачья тварь…

– А вырастут большие, так сами узнают. Ведь мы здесь кратко…

Бородатый человек молчал.

– А перемену сделать можно? Желательно, чтобы они сейчас молитву пропели? – задал он вопрос и кивнул на девочек.

– Для почетного члена все можно… – отвечала с улыбкой начальница.

Девочки пропели молитву.

– Люблю… – покрутил головой бородатый человек. – Леригиозность прежде всего на свете…

– Да… – прибавил священник. – Только верой и дышим.

– Ну, как вам, Ефрем Галактионыч?.. – спросила начальница, напрашиваясь на комплимент.

– Чудесно… Тверды… Одно только я заметил: носы у них не в порядке… Сопят… Насморк, что ли…

– Не знаю… Кажется, все здоровы.

– Нет, сопят. Ну да ладно… Послезавтра я пришлю каждой по носовому платку из лавки. Есть у меня там позалежалый товар.

– Вот и отлично… А мы попечительнице рапорт напишем о вашем пожертвовании. Ефрем Галактионыч! Пожалуйте уж ко мне на перепутьице-то… – приглашала начальница бородатого человека.

– Тогда уж зовите и отца Григория…

– Отец Григорий… Кончайте класс и ко мне… Вот с Ефремом Галактионычем чайку откушать.

– С наслаждением… Чай и без благовремения не вредит, – поклонился священник. – Вот, досточтимый Ефрем Галактионыч, травка-то…

– Не больно-то я ее уважаю, – отвечал бородатый человек. – Ежели еще с прилагательным, так туда-сюда… да и то один стаканчик… А я больше насчет другого товару… Еликонида Петровна! Так вы уж пошлите и за свекольным носом. Без этого мужика и беседа не беседа… – прибавил он.

– Всенепременно… всенепременно… – отвечала та.

– Вы это про эконома?.. – сказал священник. – Две страсти у него: часы читать и свиней откармливать. Такие шесть боровов нынче у него к Пасхе готовятся, что даже, верите ли, глядеть противно… Слоны, а не боровы…

Класс был кончен.

– Пожалуйте, Ефрем Галактионыч, пожалуйте… – приглашала начальница.

Бородатого человека повели в квартиру начальницы.

– Ах да… Еликонида Петровна, матушка, вышлите-ка вы моему кучеру стаканчик водки, чтобы ему поповаднее у подъезда стоять было… – вспомнил бородатый человек.