Текст книги "Цветы лазоревые. Юмористические рассказы"

Две души

Предпраздничная толкотня и давка в рынке. Мальчишки, стоя на порогах лавок, так и звенят звонкими голосами, выкрикивая названия товаров. Приказчики в лавках орудуют влучшую. То и дело слышится треск отрываемого куска ситцу, звяканье на счетах и возглас: «Хорошо, извольте… только уж для вас». Хозяева тоже на порогах лавок. Они сами стоят молча, не зазывают покупателей, но то и дело командуют мальчишками:

– Зевай! Зевай! Чего в носу заковырял? Дома хлев-то вычистишь.

И снова раздается мальчишечья трель:

– Ситцы, канифасы, холсты, полотна, миткаль! Пожалуйте! Здесь покупали.

– Поддай пару! – шепчет хозяин.

– Земляк! Вам чего требуется? Пожалуйте… Все ваши у нас покупают.

Слова эти относятся к новому романовскому полушубку. Он в шапке из кошачьего меха и в валенках.

– Не ярись, не ярись… Сам продаю… – отвечает мальчишке полушубок и, остановясь перед хозяином, спрашивает: – Сами хозяева будете?

– Сам. А что надо? – скашивает тот на него глаза.

– Да вот со мной две души есть… Два паренька… Не требуется ли в науку?

– Нет, брат, этого товару нынче хоть отбавляй. Пруды прудить можно.

Полушубок схватил за шивороты двух сопутствующих ему мальчишек в рваных заплатанных армячишках с большого роста и поставил перед хозяином.

– Кланяйтесь, идолы! – крикнул он им. – Кланяйтесь, просите, чтобы взял в науку… Возьми большенького-то паренька, – обратился он к хозяину. – Парень матерый, крепкий… Он тебе заслужит. А я в какую хочешь кабалу его отдам… хоть на шесть лет. Парень – овца… Одно слово – безответный.

– Свои, что ли?

– Нет, чужие… Земляки… В деревне две души навязали… «Сдай ты, – говорит, – их куда ни на есть с глаз долой…» Бедность-то их уж очень одолела. Насилу на железную дорогу, на проезд собрали. Вот этого, меньшенького-то, матка вся как есть продалась и к дьячку ребят пестовать из-за хлеба пошла, только бы паренек где ни на есть в Питере пристроен был.

– Какие будете? – угрюмо и лаконически спросил хозяин.

– Тверские… Корчевского уезда.

– А мы калязинские…

– Ну, вот видишь… Стало быть, земляки. Порадей христианским душам.

– Не требуется… Три звонка у меня для порога есть, и довольно. Третьего-то даже гнать хочу, чтоб даром хлеб не ел. Взять – взял, а не по нынешней торговле. Торговля нынче – кислота. Вот только к празднику-то порасцвело, а то в лавках-то было так, что хоть чертям в свайку играть, так и то впору.

– Возьми, земляк, большенького… Он те заслужит. Мелкого-то я и не предлагаю. А вот этот в пастухах в деревне жил, парень вострый. Кланяйтесь, черти, в ноги хозяину! – крикнул полушубок мальчишкам.

Те повалились в ноги.

– Не надо, не надо… Все равно не возьму… – махал руками хозяин.

Мальчишки встали и стояли без шапок. Полушубок передвинул шапку с затылка на лоб и задумчиво чесал в волосах.

– Куда ж я с ними?.. – пробормотал он. – Вот незадача-то! Почитай, весь рынок обошел – никому не надо. Накрывайтесь, одры вы этакие! Что без шапок стоите? Застудитесь, так еще тогда в больницу вас тащи на извозчике да траться… И так уж денег-то на вас, дьяволов, извел достаточно.

– Охота тоже брать на себя обузу. Другой бы и внимания не обратил… – отвечал хозяин.

– Да ведь жалко, милый человек… Вот этот, старшенький-то, пока служил в пастухах – питался, а зиму заголодал. Кусочки-то нынче по деревням тоже не больно-то подают. Все нуждаются. Ну, матка евонная и говорит: «Скот, – говорит, – у нас по деревне попадал, так, может, на весну-то и пастуха не потребуется. Свези ты, – говорит, – его, Андрей Михайлыч, в Питер, да сдай кому ни на есть в науку». Я было и руками, и ногами… Да земляки упросили. Ну и взял. Бедность… Вон энтого-то парнишки мать по миру побирается, отца зверь на господской охоте задрал.

– Посылай обратно в деревню… Откуда привез, туда и посылай.

– На какие шиши послать-то, милый ты человек? Ведь на свои мне надо… А из каких доходов? Сами люди служащие.

– Чем занимаетесь?

– При дровяном дворе жили, да вот на побывку ездили. Возьми покрупнее-то паренька. Ослобони меня хоть от одной души.

– Говорю, что не требуется. Толкнись к сапожникам, к столярам… Может быть, те возьмут?

– Пробовал уж я. Даром-то нигде не берут. Везде деньги просят за науку. Ах, чтоб вам вдоль и поперек!.. Чтобы вас волки съели! Вот пожалел христианских душ, думал, что сбуду, а они на шею сели.

– Сродственников-то ни у кого из них здесь, в Питере, нет? – спросил хозяин.

– Вот у этого, у большенького, говорят, дядя в кузнецах был, да в больнице помер; а у этого, у паршивенького-то, сестра в шлюхах живет, да где ее разыщешь! – отвечал полушубок. – Вот попробовать разве к переплетчикам толкнуться? У тех не был.

– Толкнись с большеньким-то на фабрику… Берут там поденно при машинах стоять. Конечно, оно у дикого деревенского ребятенка с непривычки может руку оторвать, да ведь тебе плевать, чужой он.

– А где он пристанище-то будет иметь?

– Четвертак в день будет доставать, так и пристанище найдется. Мало нешто постоялых-то дворов?

– И то сходить на фабрику! Ну, крупного я сбуду – а мелкого-то куда? Комедьянтам бы даже отдал в науку, только бы взяли – вот как он мне надоел. Говорят, комедьянты ребятишек в науку берут.

– Пустое дело. Ведь там кости выламывать начнут. Нет, уж лучше пусть побирается по миру, а комедьянского греха ты на душу не бери, не стоит.

– Да ведь нынче за милостыню-то сейчас поймают.

– А тебе какая забота? Поймают – в нищенский комитет, а там по этапу на родину… Тебе же лучше, по крайности у тебя руки развязаны.

– Возьми, землячок, хоть большенького-то? – еще раз попробовал полушубок.

– Говорю, своих сгонять хочу.

– Ну, прощенья просим. Извини, что пообеспокоил. Пойду потолкаюсь еще малость по рынку, порасспрошаю… А не найду добрых людей, так уж не знаю, что и делать. Ведь каждый из них, анафема, на шесть копеек в день хлеба съедает. А я человек не при деле, безместный, самому в люди поступать надо. Кланяйтесь, черти, да пойдемте дальше! – крикнул полушубок.

Мальчишки сняли шапки. Хозяин откинул полу шубы, полез в карман брюк, вынул оттуда четыре медных пятака и дал по два каждому из мальчишек, прибавив:

– Поминайте за здравие Митрофана и Василису.

Полушубок и мальчишки поплелись далее.

Приехал учиться

– Так вы от отца Иоакима? – спросил купец.

– От отца Иоакима. Я племянник его. В письме отец Иоаким пишет все обстоятельно… – отвечал молодой человек легким баском.

– Так-то оно так, а все-таки… – в раздумье бормотал купец.

Он держал в руке письмо и исподлобья посматривал на сидящего перед ним на кончике стула белокурого с длинными волосами молодого человека в черном грубого сукна сюртуке, застегнутом на все пуговицы, и без воротничков рубашки на шее.

– Анфиса! Налей-ка ему чаю… Пусть с дороги попьет… – сказал купец после некоторого раздумья своей жене, помещавшейся около самовара.

Та налила стакан и подала молодому человеку.

– Так вы, стало быть, тоже из поповичей? – спросил купец.

– Я сын дьячка из села Скоробогатова, с погоста Иоанна Предтечи. Отец мой доводился братом жене отца Иоакима. Ныне он волею судеб скончался… – дал ответ молодой человек.

– В семинарии курс кончили?

– В семинарии.

– И теперь в светское ведомство хотите?

– В светское; хочу продолжать учиться. Приехал поступить или в университет на естественный факультет, или в медицинскую академию.

– Это чтобы лягушек резать, покойников потрошить и смертные шкилеты разбирать? Напрасно. Ни к чему хорошему не поведет.

– Делать нечего. Решился уж.

– Мало ли что – решился! Как решился, так и отдумать можно это решение. Странно, как отец Иоаким тебе позволяет? Старец обстоятельный.

– Он сначала отговаривал, а потом благословил.

– Благословил через силу, а ты уж и рад. Отчего же ты по поповской дороге идти не хочешь?

– Не чувствую в себе призвания.

– Стыдись говорить. Вот срамники-то ноне завелись!

– Грехи! – вздохнула купчиха и сложила на груди руки.

– И как это только вы сюда на голод едете – вот что удивительно! – продолжал купец. – Много ли денег-то с собой привез?

– Теперь я обладатель капитала в два рубля и тридцать копеек. Думаю уроками заняться.

– Шиш с маслом – уроками… Кто тебя, такого косматого, ребятишкам в учителя возьмет? От таких всякий сторонится.

– Как-нибудь пробьюсь, а там, как поступлю в университет или в академию, буду о стипендии хлопотать.

– Ты гриву-то остриги прежде – вот что ты сделай, тогда я дам тебе пристанище на недельку, как просит отец Иоаким. А раньше ни-ни… Сегодня же остригись и сходи в баню. Я человек обстоятельный.

– Если вы желаете, я готов. Мне только недельку у вас пожить, чтобы осмотреться. А то я в чужом городе…

– Паспорт-то в порядке ли?

– В порядке. Вот он.

– Клади сюда на стол. И чего это тебя в студенты сует! Лучше уж бы в чиновники или в актеры, что ли…

– Мне дядя и то предлагал место помощника письмоводителя у нашего станового пристава.

– Ну и что ж ты?..

– Не могу. Алчу науки.

– За хвост бы да палкой тебя дядя-то, так не алкал бы насчет глупостев. Ну что хорошего студентом быть? Ты смотри одеяло не вздумай себе на плечи накидывать да в таком виде по улицам ходить. Пока у меня живешь – не смей.

– Это вы, верно, насчет пледа? – спросил молодой человек. – У меня пледа и в заводе нет.

– Ну, то-то. А волосья-то, как напьешься чаю, то сходи в цирюльню и остриги. Длинные волосья, коли они при духовной одежде, – они внушают уважение, а коли они при светском житии на мужском поле – то омерзение. А идеи у тебя есть?

– Какие идеи?

– Да всякие. Уж кто в студенты норовит, у того всегда и идеи в голове, и всякая пакость в воображении. Ты вот что… Ты коли у меня хочешь жить, то выбрось все это из головы.

– Что выбросить-то? Я вас не понимаю.

– Да идеи-то. Вот чтобы по постам постную пищу отвергать и все этакое… У нас не токмо что по постам, но и по средам и пятницам…

– О, насчет этого не беспокойтесь! Я из духовного звания и к постной пище привык…

– Из духовного звания еще хуже, коли кто от этого звания отщепился. Это у тебя в котомке-то что? – указал купец.

– Книги-с.

– Светские?

– Светские.

– Сожги. С этим я тебе у себя жить не позволю.

– Да у меня все книги дозволенные, цензурованные.

– Ну, пусть он их на чердак вынесет. Может быть, и в самом деле книги безопасные… – сказала купцу купчиха. – Сонник у вас есть?

– Нет, сонника нет, сударыня.

– Жаль… А я давно имею воображение, чтоб почитать сонник.

– Пей чай-то… Хочешь еще? – спросил купец.

– Больше не могу. Благодарю.

– Ну, иди стригись, а потом в баню… Вернешься – положу тебя спать в молодцовской с приказчиками. Да смотри…

– Помилуйте, я самый кроткий человек.

– Иди, иди стричься-то. Баня у нас на углу. Там и острижешься.

Молодой человек поклонился и вышел из комнаты.

Справка

В присутственное место входит жирный краснолицый купец в лисьей шубе нараспашку и отряхивает с нее снег.

– Раздеться надо… Снимите шубу… Раздеться!.. – кричат ему хором сторожа у вешалок.

Купец переминается с ноги на ногу и пощипывает реденькую бородку.

– Да я на минутку только… – говорит он.

– И на минутку в одежде нельзя… Все равно раздеться надо.

– Ну ладно… Бери шубу.

– Сюда, сюда пожалуйте… Здесь около печки… Лучше высохнет! – кричит первый сторож.

– Что печка! Шубу стряхнуть нужно да на просторном месте повесить… – говорит второй сторож. – Давайте сюда!

– Вот у меня много просторного места. У меня больше. Сюда пожалуйте!.. У него не вешайте… Там господа чиновники вешают… – заявляет третий.

Четвертый сторож без слов стаскивает с купца шубу.

– Номерочек? – спрашивает купец.

– Не нужно номерочка… Облик знакомый… Да и шуба заметная… Пусть так висит, без номерочка. Вот где она висеть будет, на самом видном месте.

Сторож вешает шубу, хлопает по ней рукой и говорит купцу:

– Идите без опаски… цела будет…

Купец поднимается по лестнице во второй этаж.

– Вы к кому? – встречается на лестнице курьер, сбегающий вниз.

– Да вот тут справочку… справочку бы надо.

– Справочку? Да уж теперь поздно. Почитай, что никого и в канцелярии нет. Надо бы пораньше… У нас по субботам всегда рано уходят.

– А может быть, на счастье, кто-нибудь и есть.

– Да вам кого видеть-то надо?

– Да ведь кто ж его знает, у кого это дело…

Из дверей выглядывает усатая физиономия в вицмундире и кричит:

– Кирилов! Генерал зовет!

Курьер бросается снова наверх… Перед купцом дверь с надписью: «Вход посторонним лицам воспрещается». Купец чешет затылок и не решается, войти или не войти. По лестнице бежит элегантная бородка в вицмундире. В руках у него бумаги.

– Вы чего тут? Вам кого?

– Да вот тут справочку…

– Справки в канцелярии… Это этажом выше. А здесь кабинет генерала. Да теперь навряд справку получите – все завтракать ушли.

На лестнице появляется третий вицмундир, в бакенбардах, и кричит бородке:

– Петр Михайлыч! Вы куда?

– К генералу с докладом.

– Подождет. Вернитесь… Вы обещали мне дамский билет в маскарад. Я хочу сейчас его Берте с курьером послать – она ждет.

– Я вам потом, после…

– Нельзя после. Я сейчас курьера отправляю.

Элегантная бородка вернулась и бежит наверх за бакенбардами. Купец поднимается за ними следом наверх.

Бородка и бакенбарды юркают в дверь и захлопывают ее. Купец хочет войти и видит опять на дверях надпись: «Вход посторонним лицам воспрещается».

– Оказия! Куда же тут идти? – рассуждает купец, вынимает из кармана платок, отирает пот со лба, озирается во все стороны и, видя коридор, входит в него.

На ясеневом диване сидит сторож.

– Здесь канцелярия? – спрашивает купец сторожа.

– А вам в какое отделение?

– Да кто ж его знает! Мне справку…

– Рано пришли; у нас теперь чиновники завтракать уходят.

– Да вернутся все-таки от завтрака-то?

– Это кто как… Иные и не вернутся. Вам кого? И от кого справку-то хотите?

– Да вот и сам не знаю… Надо спросить. Можно сюда войти? – указал купец на дверь.

– Можно-то можно, но лучше доложить… Вы скажите, кому доложить, я и доложу.

– Да коли я никого не знаю…

– А коли не знаете, то незачем и идти. Так у нас нельзя. Надо знать.

Купец лезет в карман и дает сторожу двугривенный.

– Можно? – кивает он на дверь. – Я спрошу у кого-нибудь, а там укажут.

– Ну, ступайте, ступайте…

Купец входит в дверь и видит несколько чиновников, сидящих за столами. Он подходит к первому столу и видит красноносого человека, переписывающего бумагу. Купец останавливается и крякает. Чиновник не поднимает головы. Купец вздыхает и произносит:

– Справку бы мне…

Чиновник перестает писать, затыкает перо за ухо, принимается рассматривать черновик и молчит. Купец переминается с ноги на ногу. Пауза.

– Ваше благородие… Где бы можно мне получить справочку?

– Погодите… Видите, что я занят. Какое нетерпение!

Опять пауза. Купец вынимает из кармана какую-то бумагу.

– Василий Васильевич! Нет ли у вас ножичка подскоблить? – спрашивает чиновник другого чиновника, обращаясь на другой стол.

– У меня нет. Спросите у Никифорова.

Чиновник поднялся с места и хочет уходить.

– Ваше благородие… – напоминает о себе купец.

– Ну что у вас там?

– Да вот, изволите видеть, получили мы от вас бумагу…

– Какую бумагу? Покажите! – отвечает чиновник и берет бумагу. – Эта бумага не от нас. Это другого отделения.

– Где бы, ваше благородие, справиться?

– Дверь рядом… – на ходу дает ответ чиновник, бежит за пробегающим мимо него другим чиновником и кричит: – Иван Иваныч! Иван Иваныч! Нет ли у вас какой-нибудь газеты?

Купец удаляется снова в коридор.

– Не здесь… – говорит он сторожу. – Сказали, что дверь рядом… В другом отделении.

– Ну вот… Я говорил вам, что надо отделение знать.

Купец хочет войти в «дверь рядом» и видит на двери опять надпись: «Вход посторонним лицам воспрещается».

– Нет… верно, не сюда… – бормочет он. – Здесь надпись, что запрещается.

– Идите, идите… Это у нас так, зря написано. Все ходят.

Купец входит. Опять анфилада комнат. У стола сидит геморроидального вида чиновник и читает «Новое время».

– Справочку бы мне… – начинает купец.

– Обождите немного… – бормочет чиновник, не отрываясь от газеты.

Купец глубоко вздыхает.

– Михаил Иваныч! – кричит чиновник другому чиновнику, сидящему за другим столом. – Вообразите! Ведь я статьи-то этой в «Новом времени» не нахожу.

– Да вот она, вот, на третьей странице…

Чиновник вскакивает с места, бежит к чиновнику, читающему газету, и указывает на статью.

– Я бы попросил насчет справочки… – говорит снова купец и крякает.

– Насчет какой справочки? Что там у вас? Покажите…

Чиновники берут бумагу и смотрят.

– Это в следующей комнате, – отвечают они, отдавая бумагу.

Купец направляется в следующую комнату. Навстречу ему бежит чиновник с портфелем.

– Вот я тут насчет одной справочки… – останавливает его купец.

– Какой такой справочки? Покажите… Нет, это не у меня.

– Куда обратиться? Скажите, пожалуйста.

– Ах, боже мой! Видите, я ухожу. Спросите там у кого-нибудь.

Купец подходит к столу, за которым сидит чиновник со Станиславом на шее.

– Не у вас ли можно эту справочку получить?

– Справочку? Покажите бумагу… Нет, это не у нас… Это у Свистулькина. Спросите господина Свистулькина в следующей комнате.

– Свистулькин сейчас ушел, – откликается с другого стола мрачный брюнет с черными бакенбардами.

– А скоро они вернутся? – задает вопрос купец.

– Нет, он совсем ушел. Да вы сейчас с ним разговаривали, так чего ж вы?..

– Это что с портфелем-то?

– Ну да, с портфелем…

– Как же он мне сказал сейчас, что это не у него.

– Да просто не разглядел хорошенько. Человек торопится, а вы к нему пристаете…

Купец щиплет бороду и качает головой.

– Незадача, – произносит он. – А у других справиться нельзя?

– Почем же другие-то знают? Зайдите в другой раз.

– Грехи, грехи! – шепчет купец и направляется обратно в коридор.

Картины продают

Очень солидный господин с бакенбардами в проседь и с золотым пенсне на носу позвонился у дверей квартиры одного из домов близ церкви Михаила Архангела в Коломне. Ему отворила молоденькая и хорошенькая горничная в розовом ситцевом платье и белом передничке.

– В газетах было публиковано, что здесь продаются дешево пять картин известных мастеров, – сказал солидный господин.

– Продаются-с… – отвечала горничная.

– Можно их видеть?

– Право, я, не знаю… Кажется, нельзя…

– То есть как нельзя? Разве они проданы?

– Нет, они не проданы, но вот видите ли… Барышня их не могут показать…

– Не могут? Так зачем же они публикуют в газетах! Помилуйте, я с Васильевского острова… ехал-ехал, разыскивал-разыскивал и вдруг…

Горничная покраснела и потупилась.

– Вот видите ли… – продолжала она. – Барышня поручили сначала продавать эти картины дворнику, но дворник взял и стащил одну картину в кабак. Барышня узнали, велели выкупить из кабака и опять картины к себе взяли, но сами они не могут их показывать.

– Стало быть, ваша барыня нездорова?

– Нет, они и здоровы, а все-таки не могут.

– Тогда покажите вы.

– И я не могу… Что вы… Помилуйте… Да разве можно девушке? Нет, нет, ни за что на свете! – захихикала горничная.

Солидный господин разинул рот от удивления.

– Решительно ничего не понимаю, – сказал он, разводя руками. – Скажите, что же это, какие-нибудь особенные картины, что ли?

Горничная потупилась.

– Не то чтобы особенные, – отвечала она, – а на них… Я, право, не знаю, как вам сказать… На них дамы нарисованы, и эти дамы совсем без ничего.

– Обнаженные?

– Да-с… Вот как в банях… В адамовом мундире… Все наружи у них.

Горничная еще раз захихикала и закрыла лицо рукавом.

– Однако же вы их все-таки хотите продать? – спросил солидный господин.

– Как же не хотеть… Барышня даже очень хотят. Они дешево их продадут, только купите.

– Но как же их купить-то, милая, не посмотревши? Ну посудите сами.

– Действительно, не посмотревши нельзя купить.

Через плохо притворенную дверь из гостиной в прихожую послышался старческий кашель, и женский голос спросил:

– Груша! Что там у тебя?

– Да вот, барышня, господин пришел картины покупать и просит их посмотреть, – отвечала горничная.

Дверь отворилась, и показалась фигура тощей и желтой, как лимон, старухи в беличьей накидке шерстью вверх. Лицо старухи было изборождено морщинами, пробор на голове в волосах представлял из себя целую крупную лысину. На руках она держала щенка.

– Вот и сами барышня… – указала на старуху горничная.

Старуха смерила солидного господина взором с ног до головы и спросила:

– Вы приехали картины купить? Очень рада. Пожалуйте в гостиную.

– Да, сударыня, но, прежде чем купить их, надо посмотреть.

– Посмотреть… Гм… Вот видите ли… Продать-то мы с сестрой готовы их с удовольствием, а показать… Вот показать-то мы их и не можем. Это, видите ли, такие картины… Но вы, бога ради, не подумайте, чтобы это были наши картины… Мы и теперь-то не знаем, как их у себя держать!.. Я и сестра – мы барышни, мы девицы, настоящие девицы… И нам даже очень совестно… Но эти картины очень дорогие и достались нам по наследству от братца… А наш братец, упокой Господи его в селениях праведных, был мужчина, не тем будь помянут, ох какой!.. Ну да Христос с ним. Зачем будем мы его прах тревожить! Так купите картины-то, – прибавила старуха. – Их пять картин.

– Не посмотревши, сударыня, я никак не могу купить.

– А мы их показать не можем.

– В таком случае не можете ли вы поручить кому-нибудь из мужчин показать мне эти картины?

– Ах, что вы! Мы живем без мужчин, – вспыхнула старушка. – Мы девицы… У нас никого нет мужчин. Наш папенька был заслуженный генерал, и живем мы тихо, скромно, благообразно.

– В таком случае не может ли ваша горничная вынести их мне как-нибудь закрытыми салфеткой, что ли?

– Ах, нет, нет! Мы разврата в своем доме не потерпим!

– Да ведь вы велите ей их вынести мне под покрышкой. Наконец, смотреть я их буду один… – пробовал убедить солидный господин. – Смотреть картины я буду один, посмотрю их, а потом вы мне скажете цену, а я и буду с вами торговаться.

– Да что вы, что вы! Какими же глазами я тогда на вас-то смотреть буду, батюшка, ежели вы эти картины посмотрите? Что вы! Помилуйте! Да мне тогда на вас и не взглянуть. Я девица, я благородная девица, дворянка.

– Ну через горничную вы мне цену скажете, и я буду с горничной торговаться.

– И горничную я развращать не хочу. Она девушка молоденькая, поручена мне своей матерью-старухой. Что вы, что вы, батюшка!

– Ну уж тогда я не знаю, как нам и быть, сударыня, – развел руками покупатель. – Не придумаете ли вы каких-нибудь других комбинаций?

– Других? Да какие же другие-то?.. – бормотала старушка. – Право, уж не знаю… А картины нам очень хочется продать, потому – такие картины, на которых срамницы написаны, нам, девицам, и держать-то у себя неприлично. Погодите немножко, вот я сейчас у старшей сестрицы спрошу. Она выйти-то сама не может, ногами страдает и вот уже пятую неделю с постели не поднимается. Машенька! Тут господин картины пришел покупать.

Старушка зашлепала туфлями и удалилась в смежную комнату. Послышалось шушуканье двух старческих голосов. Горничная осталась с покупателем.

– Я бы и показала вам, господин, эти картинки, – шепнула она, лукаво улыбаясь, – да барышень наших боюсь. Разумеется, девушке нехорошо смотреть при мужчинах, потому – там женское оголение обозначено, но я отвернулась бы в это время и зажмурилась. Там только оголение и никаких других пакостев.

Старушка опять появилась в гостиной.

– Вот видите ли, – начала она, – вам придется приехать сюда завтра. Эти картины мы передадим соседской горничной Даше, а она их отдаст кучеру своих господ, а кучер уж и покажет их вам у себя в сарае.

– Делать нечего, надо и на это согласиться, – сказал покупатель. – А торговаться уж мне к вам прийти?

– Что вы, что вы! – замахала руками старушка. – Да я на вас после того, как вы картины посмотрите, и взглянуть буду не в состоянии. Мы сделаем ярлычки с ценами и налепим на картины. Желаете вы за них эти деньги заплатить, так берите картины, а деньги принесите и передайте нашей горничной Груше. Вот ей… А она нам. Только уж вы, пожалуйста, с ней не разговаривайте, а просто передайте молча. Передайте, да и уходите с богом. Тебе, Груша, будет не очень стыдно?

– Я, барышня, как-нибудь зажмурюсь, – отвечала горничная.

– Ну вот, вот… Так зажмурьтесь, сударь, уж и вы, когда деньги передавать будете… Пожалуйста… Уж я на вас в надежде, что вы это сделаете. Вы человек такой солидный, а не вертопрах какой-нибудь.

– Постараюсь, сударыня. Мое почтение… – сказал покупатель. – Так до завтра?

– До завтра. Прощайте… Груша! Запри за ними дверь.

– Вы уж, пожалуйста, ценою-то не дорожитесь.

– Нет-нет-нет… Нам бы только с рук сбыть эти картины. Будьте здоровы. Завтра кучер вам покажет. Проводи, Груша! Да и теперь с ними не разговаривай. Нечего тебе, молоденькой девушке, с мужчинами разговаривать.

Солидный господин поклонился и отретировался в прихожую.