Текст книги "Странствующая труппа"

XXXIV

Прошел первый день Рождества, и потянулись святки. Первый день Рождества Котомцевы и Даша провели у Подседовых с утра до ночи, явившись прямо из церкви, сейчас после ранней обедни, для разговения. В этот день у Подседовых не было ни обеда, ни ужина, но стол с самыми разнообразными мясными яствами и закусками стоял накрытым до ночи. Старуха Подседова то и дело указывала Котомцевым и Даше на стол и упрашивала покушать то ветчины, то телятины, то гуся, то поросенка. В дом являлось множество всяких христославов и поздравителей. Христославы были с бумажными звездами и без звезд, мальчики и взрослые, помимо местного духовенства и приходских певчих. Все это пило и ело, а христославы, кроме того, оделялись и деньгами. Мальчишек приходило несколько партий, приходили рабочие и приказчики с лепного двора, приходили местные молодые парни из мещан по пяти – по шести человек, приходили девушки, приходили рабочие гончарного завода… Дом неумолкаемо оглашался песнопением «Христос рождается» и «Дева днесь». Христославов и поздравителей было так много, что около полудня старуха Подседова объявила мужу, что она уже третье ведро водки начинает, хотя всем подносили только по стаканчику. Старик Подседов, видимо, гордился этим и, подвыпив, сказал Котомцеву:

– Видишь, как меня почитают здесь, а вы еще хотели театр устроить.

– Позвольте, да что ж тут такого конфузного? – попробовал возразить Котомцев.

– Конфузного ничего, но у вас свои понятия, а у нас свои. Глаза колоть станут, будут говорить: «Вот девушку в дом берет, а сродственников ее в театре представлять допущает». Вам ничего, а мне неловко.

На святках, по вечерам, опять незваные посетители. Начали являться ряженые. Все это, по большей части, в вывороченных шерстью вверх тулупах или мужчины, переодетые женщинами, а женщины – мужчинами, в уродских масках, с гармониями или гитарами. Ряженые топтались, плясали, притоптывали, угощались водкой, орехами и пряниками, но, главным образом, интересовались посмотреть невесту, которая уже каждый вечер присутствовала около жениха.

На второй день Рождества, после обеда, Миша просил Дашу с ее сестрой кататься по улицам Гусятникова и дал им хорошие сани, покрытые ковром. Катающихся на улицах было много. Все это в праздничных одеждах, в пестрых платках. Даша с сестрой ехали в одних санях, а сам Миша в других, беговых, вместе с Котомцевым, сам правил лошадью и обгонял их.

– Вот наши гусятниковские удовольствия, а театров наше серое невежество не знает, – говорил Миша Котомцеву. – У кого своей лошади и санок нет – сегодня за санки-то с лошадью по три рубля платят, чтоб час-два покататься, а в театр за рубль и помелом не загонишь. Не чувствуют…

А днем на святках шли приготовления к свадьбе. Еще все что-то шили, примеряли, переделывали. Прибыла наконец песцовая шуба, крытая синим бархатом, заказанная для Даши в Москве. Ее выложили в гостиной на столе и вместе с другим приданым, вместе с бельем, перевязанным в стопочках по полудюжинам, показывали гусятниковским мещанским девушкам, специально являвшимся в дом, чтобы посмотреть приданое невесты.

Наступил новый год. Новый год у Подседовых не встречали, а после ужина в десять часов тотчас же разошлись по своим апартаментам, но Миша Подседов явился во флигель к Котомцевым с двумя бутылками шипучки и, дождавшись полуночи, поздравил невесту и Котомцевых с Новым годом.

– У нас дома насчет Нового года серое невежество, а мы уж давайте по цивилизации Новый год справим, – говорил он невесте и ее родне.

После Нового года по Гусятникову и окрестностям были разосланы пригласительные балеты на свадьбу. Свадьба была назначена через день после Крещения. На свадьбу сына звали родители. Текст билетов начинался так: «Иван Филиппович и Мавра Алексеевна Подседовы покорнейше просят пожаловать на бракосочетание их любезного сына Михаила Ивановича с девицею Дарьей Ивановной» и т. д.

– Иллюминация в день свадьбы будет-с – вот как мы будем праздновать, – рассказывал Миша Даше. – Весь забор и ворота шкаликами уберем, а у дома звезда. Триста шкаликов заказал. А потом бенгальский огонь аптекарь наш делает.

Но Даша была как-то безучастна ко всем этим приготовлениям. Ее они мало радовали. Миша заметил это и спросил о причине. Даша помедлила, горько улыбнулась и отвечала:

– Свободы своей, Мишенька, жалко. О театре тоскую. Ведь уж теперь я вижу, что насчет театра никогда, никогда…

– Свобода будет-с… Ей-ей, будет… – заговорил Миша.

– Какая свобода… Свобода пить, есть – да. Да и то… И потечет наша жизнь монотонно, монотонно, как сегодня, так и завтра.

– Что вы, что вы! В Краснопузырск будем ездить. Ведь там у нас лесная заготовка. Летом в Москву поедем. Напишет нам Анатолий Евграфыч, где он будет играть с Татьяной Ивановной, – мы и к ним повидаться поедем. А в Москве по всем театрам, по всем увеселительным местам… Вволю выгуляемся. Помилуйте, неужто же я допущу, чтобы вам скучать? Да и насчет актерства… Приедем к Анатолию Евграфовичу на свиданье, так кто вам запретит сыграть два-три спектаклика, ежели шито-крыто будет? Кто узнает? Играйте себе с Богом…

– Ах, Миша, Миша! Все это легко говорится, да не так легко делается! – вздохнула Даша и прибавила: – Нет, уж свободе конец, игре на сцене – аминь.

– Ну вот, ей-ей же, все устрою! – воскликнул Миша. – Да и здесь… Даю вам слово, коли вы очень заскучаете, то я и на папеньку с маменькой не посмотрю. Сейчас лесничиху и нотариуса летом за бока – и давайте спектакль любительский ставить и играть.

– Да ведь это ссориться надо.

– А я разве из-за вас с родителями не ссорился? Кто из-за вас из-под родительского крова сбежал? Не тужите – обстряпаем так, что все малина будет.

Дня за два до Крещения приехал Суслов из Краснопузырска. Он приехал вместе с купцом Курносовым. Суслов был в новой хорьковой шубе.

– Вот дела-то на святках труппа делала! – рассказывал он Котомцевым про Краснопузырск. – Акробаты через день представления давали, и каждый раз зало битком… Мне шубу поднесли купцы вместо букета. Вот, на, полюбуйся. Шуба двести пятьдесят рублей.

– Вижу, вижу… Комики не горят, не тонут, – отвечал Котомцев.

– Еще бы тонуть! Зачем тонуть, коли дураков на свете много! Ты думаешь, что я только пел у акробатов и рассказывал. Я и драматическое… Дилетанта пятого яруса отмахивал. Довольно. Не пойду больше к акробатам. Все взял, что можно. У меня во Псков ангажемент. Я списался. Там оперетка… Туда и поеду Менелая и губернатора из «Периколлы» играть. Фрак себе новый сшил для свадьбы-то Дарьи Ивановны – вот как у нас! В новом фраке буду у вас шаферствовать, милушка чудесная моя, – обратился Суслов к Даше и три раза чмокнул ее ручки. – Розу-то для шафера в петличку приготовите ли?

– Будут розы, будут. Всем шаферам розы заказаны, – сказал Миша. – Такие розы, что бык забодает. А невесте букет живых цветов из заводской оранжереи братьев Подлипаловых. Все будет на отличку.

Накануне свадьбы, по настоянию Мавры Алексеевны, топили баню для невесты и для жениха и справляли девичник и мальчишник. Сначала мылся Миша со своими приятелями, с Сусловым и Курносовым. В баню втащили целую корзину вина. На каменку поддавали пивом. После жениха отправилась в баню Даша с какими-то знакомыми Подседовым девушками. Девушки встречали Дашу в бане торжественно, били в медные тазы, пели песни.

После бани весь дом Подседовых был пьян или полупьян.

XXXV

Наконец настал день свадьбы Даши. Тревожно она спала ночь накануне, не без тревоги в сердце проснулась она и поутру.

«Что-то будет! Что-то будет! Сегодня к вечеру я уж буду женой Михаила Подседова. Сыто, обильно, богато вокруг, но тина, тина и тина повсюду. Выдержу ли я эту тину? Свыкнусь ли я с ней? – думала она. – Какая страшная монотонная жизнь предстоит! Сегодня как вчера, завтра как сегодня – и так каждый день, каждый день, пока будут живы старики Подседовы. Уж и теперь-то, когда я невестой, жизнь до невозможности скучна, а что потом-то будет! Теперь, покуда есть сестра при мне, есть с кем по душе слово перемолвить, а уедет сестра, и что тогда? Бесконечные разговоры о еде со старухой – ничего больше. „Ты бы, милушка, съела, ты бы, милушка, выпила“, – передразнила она мысленно старуху Подседову и горько улыбнулась. – Добрые люди Мишины старики, ласковые, но ведь они ласковы ко мне, только покуда я не вылезаю из их тины, покуда я делаю то, что у них заведено и положено. А попробуй-ка я вводить что-нибудь новое в доме или не согласиться с их порядками – как они тогда поднимут голос!»

И вспомнился Даше еще вчерашний случай, когда она вздумала протестовать против бани с купеческими свадебными порядками и просила девушек не петь песни и не бить в тазы, о, как строго прикрикнула на нее будущая свекровь!

– Нельзя, милушка, нельзя… У нас уж такие порядки! В купеческий дом родней входишь, так должна и купеческие порядки соблюдать, – сказала она ей. – Что же это за свадебная баня, ежели без пенья и веселья. Ведь мы невесту в свой дом принимаем, а не покойницу хороним.

И Даше пришлось согласиться и исполнять все купеческие обычаи, сопряженные со свадебной баней. Полупьяные женщины лезли к ней со стаканами и рюмками вина и пива и заставляли ее выпить, а будущая свекровь уговаривала:

– Ну, выпей же, душечка, выпей. Потешь девушек. От рюмки тебя не разорвет, а это уж такой порядок. Зачем их обижать?

Она не прекословила и выпила. Женщины начали ее пивом и медом поливать.

«И это теперь, покуда я еще невеста, а что тогда, когда женой Миши буду? Помоги мне, Господи!» – сказала она мысленно и, встав перед темным старинным образом с серебряным венчиком вокруг лика, начала креститься.

Помолившись, она вышла в комнату сестры и зятя, которые уже сидели за самоваром, и принялась пить чай, но только что обмакнула в чашку кусок булки, как вошла старуха Подседова. Поздоровавшись с Котомцевыми и радушно поцеловав Дашу, она вдруг воскликнула:

– Да никак ты, милушка, чай пьешь и булку ешь! Ну, что ты наделала! Ай-ай-ай! Не подобает, голубушка, невесте до венца кушать, ничего не подобает. И я-то, дура полосатая, тебя вчера не предупредила! Да ведь думала, что ты хоть про эти-то порядки слышала. Ах, как нехорошо! Вот нехорошо-то! Ну, что мы теперь будем делать? – разводила она руками и, обратясь к Котомцевым, прибавила: – А вы, господа, постарше ее все-таки, а сидите и ничего ей не скажете. Брось, ангельчик, не ешь. Нехорошо, – сказала она Даше.

– Да я еще и не ела, а только обмакнула кусочек в чашку, – отвечала Даша и скрепя сердце отставила от себя чашку с обмакнутой в нее булкой.

– Поздороваться к тебе, ангельчик, пришла и узнать, ладно ли у тебя все, – продолжала старуха. – Да вот принесла тебе золотой. Будешь к венцу одеваться, так положи золотой-то в правый сапог. Так следует, так по порядку следует.

И она подала Даше полуимпериал. Даша улыбнулась и отвечала:

– Хорошо. Положу.

– Ну, то-то. А вы, старшие, понаблюдите, чтоб все было в порядке, – опять обратилась к Котомцевым старуха. – Сегодня она до венца с Мишей не увидится, так, кроме вас, уж некому будет ей сказать.

– Да разве Миша сегодня не зайдет ко мне? – спросила Даша. – Он обещал зайти.

– Голубушка, да разве это можно! В день свадьбы жених до венца не должен с невестой видеться, а ежели он сказал, что зайдет к тебе, то это сдуру. Не пустим мы его, ни за что не пустим. Так вот в два часа дня мы пришлем двое саней с дружкой жениха и с мальчиком-образником, а вы уже к тому времени будьте готовы, чтоб ехать в церковь. Девушек, которые тебе, Дашенька, помогут одеваться, я сейчас же после обеда пришлю к тебе, а обедать сегодня будем пораньше.

– Да не надо мне девушек, не надо, – сказала Даша.

– Да нельзя, милушка. Как же тебе быть без подруг и поезжан? Ведь уж это непорядок. Ну, прощайте. Дружка наш, сын головы, хоть и молодой вьюноша, а дружкой уж много раз бывал, стало быть, порядки наши, купеческие, знает и расскажет вам, что надо делать. Ну, прощайте, прощайте… – закончила старуха и вышла из комнаты.

– Так я и буду из-за ее купеческих порядков голодом сегодня сидеть! – проговорила по уходе старухи Даша и, придвинув к себе чашку с булкой, принялась есть.

– Назвалась груздем, так уж полезай в кузов, – заметила ей на это сестра и улыбнулась.

– Вот это-то мне и горько, вот это-то мне и обидно, что я должна быть груздем.

У Даши затряслась губа, и она слезливо заморгала глазами.

– Любишь кататься, люби и саночки возить, – прибавила сестра.

– Зачем ты ее раздражаешь? Зачем ты ее поддразниваешь? – остановил жену Котомцев, тронув за руку, но Даша тотчас же перебила его.

– А кто меня заставил в этих санях кататься? Кто меня уговаривал выходить замуж за Мишу? Не ты ли сама приставала с ножом к горлу! – воскликнула Даша, не выдержала и разрыдалась.

Сестра и Котомцев стали ее утешать, подали ей стакан воды, но она долго не могла уняться.

В полдень пришли девушки, какие-то дальние родственницы Подседовых, те самые, которые вчера встречали Дашу в бане пением и звоном в тазы, и принесли от жениха подвенечное платье, сорочку, всю в прошивках и кружевах, и белые полусапожки. Они уже были одеты в парадные платья, чтобы прямо ехать в церковь на венчание. Вместе с девушками налезли в комнаты какие-то грязные бабы со двора, пришла приказчица-соседка с ребятишками. Бабы столпились у дверей и с любопытством смотрели на Дашу, на подвенечное платье.

Девушки и жена приказчика повели Дашу в ее комнату одеваться к венцу.

– Сынишка ведь мой маленький с вами, Дарья Ивановна, образником к венцу поедет, – говорила жена приказчика. – Теперь его взяли к хозяевам и обряжают там в новую рубашку, а дружка жениха приедет с санями и привезет его.

Даша начала одеваться. Сестра ее присутствовала тут же. Жена приказчика говорила Даше:

– Поплачь, душечка Дарья Ивановна, поплачь, повой… Следует по девичьей жизни поплакать, а то словно и не невеста. Ведь с девичьей жизнью, с девичьей волюшкой расстаешься.

Слова эти очень понравились Даше. Они были сказаны таким добродушным, таким искренним тоном. Даша взглянула на нее, улыбнулась и отвечала:

– Да я уж раньше много плакала, до вас плакала. Видишь, глаза мокрые.

– Разве уж что раньше плакала, а то по порядку следовало бы. Ну, да вот сестрица с зятем образом будут благословлять к венцу, так уж тогда поплачешь.

Около часу дня пришел Суслов. Он был во фраке и белом галстухе, полупьян, принес в кармане пальто початую бутылку мадеры и кричал:

– Где невеста? Верный Личарда ее пришел! Пусть своего Личарду розой украшает.

Суслова сопровождал купец Курносов. Он говорил Котомцеву:

– Думал-думал, с чьей стороны мне поезжаным гостем ехать – с жениховой или с невестиной, и порешил, что с невестиной. Принимайте восьмипудового купца.

– Прошу покорно. Желанный гость будете, – кланялся ему Котомцев.

XXXVI

Венчание, как стояло в пригласительных билетах, было назначено в два часа дня. В половине второго Даша была уже одета и вполне готова, чтобы ехать к венцу, но дружка жениха – сын головы Вася Мелетьев – приехал с санями за невестой только в третьем часу. Невеста и окружавшие ее женщины уж испугались – не случилось ли чего с женихом, вследствие такого запоздания, но Вася Мелетьев, улыбнувшись, отвечал:

– Нарочно медлили для парада. Пусть гости ждут в церкви.

С дружкой приехали во двор четверо саней. Возницы были в синих кафтанах, из пазух у них торчали концы красных бумажных платков. Сбруя и дуги у лошадей были убраны цветными лентами, сами сани покрыты коврами, лошади позвякивали бубенчиками. Одни сани – для невесты – были парные, остальные в одиночку.

– Платки – подарок от невесты… – заявил дружка. – Но я уж кучерам заранее раздал. Где ваш шафер, Дарья Ивановна? Вот ему роза.

– Здесь… – откликнулся Суслов. – Давай сюда.

– А мне нельзя ли уж хоть елку за борт сюртука заткнуть? – шутил купец Курносов.

Вася Мелетьев был во фраке, в белом галстухе, с вышитой гладью грудью сорочки, в лаковых сапогах.

– Можно отправлять невесту? – спрашивали Котомцевы Васю Мелетьева.

– Повремените еще немножко. Параду будет больше.

– Но ведь в церкви же жених и гости ждут.

– Пускай ждут. Дочку у кожевника Крутогорова выдавали замуж, так гостей три часа в церкви проморили.

Вася Мелетьев приехал за невестой не один. С ним была молодая дама, племянница стариков Подседовых и двоюродная сестра Миши – лавочница в ярком светло зеленом платье с кружевами и в зеленой же накидке, опушенной белыми перьями, был мальчик-образник, сынишка приказчицы, в красной шелковой рубашке с золотым поясом и в стучащих новых сапогах.

– Василий Никитич… Не будем задерживать… Пора ехать… – сказал Котомцев Мелетьеву.

Тот взглянул на часы и отвечал:

– Ну ладно. Благословляйте невесту образом.

Котомцев взял в руки образ в массивной серебряной ризе – подарок Миши Подседова, а Котомцева – хлеб с врезанной в него серебряной солонкой, и стали рядом. Котомцева была в синем бархатном платье, несколько уже потертом, в том, в котором она обыкновенно играла Марию Стюарт. Даша подошла к ним и опустилась на колени. В белом шелковом платье и в тюлевом вуале с флердоранжем она была очень эффектна. Толпа баб в комнате усилилась. Девушки-поезжане заплакали, Даша не выдержала чужих слез и сама разрыдалась.

– Повойте, девушки! Повойте хорошенько! – командовала им поезжаная дама. – В голос надо! Повойте в голос!

И девушки завыли.

Благословение кончилось. Сестра и зять поцеловали Дашу, и Вася Мелетьев стал накидывать на невесту новую песцовую ротонду, крытую бархатом, выписанную из Москвы. Несколько девушек подскочили к ней и стали ее посыпать из горшка ржаным зерном и хмелем.

– Садись, душенька, садись на стул. Дружка наденет тебе теплые сапоги, – опять командовала поезжаная дама.

– Зачем? Я сама… – отвечала Даша.

– Нельзя… Порядок…

Дашу повели садиться в сани. Весь двор был запружен любопытствующим народом. В сенях и на крыльце пришлось даже расталкивать народ и отгонять его. Впереди Даши шел мальчик-образник с образом в руках. Рядом с Дашей шла поезжаная дама.

– Креститесь, Дашенька, креститесь на каждом пороге.

Наконец все уселись в сани. Разместились так. Даша села рядом с поезжаной дамой, а у ног их поместился образник с образом. Во вторые сани сели Вася Мелетьев и шафер Даши Суслов, в третьи – муж и жена Котомцевы, а в четвертые – четыре девушки, цепляясь друг за дружку. Двум места не хватило, но их захватил Курносов, приехавший в своих санях.

– Выезжай на Посадскую улицу, сверни на Мещанскую, потом по Пустой опять в Посадскую до ратуши и уж оттуда прямо в церковь! – приказывал дружка возницам. – Да не рысить! Лошадей сдерживать и трусцой…

– Вы хотите в объезд? – спросил Мелетьева Котомцев.

– Так следует для парада. Кружить будем, а то церковь очень близко.

Лошади выезжали со двора шагом среди толпы народа. Даша несколько раз услыхала из толпы слово «актерка». Поезжаная дама сидела с ней рядом и шептала:

– В воротах крестись, душечка, на повороте крестись, на перекрестке крестись.

До церкви от дома было рукой подать, но свадебный поезд, кружа по улицам, ехал добрые полчаса. За ворота из домов везде выскакивали мужчины и женщины и смотрели, как везут невесту Подседова.

Вот и церковь. У церкви и на паперти опять толпа. Дружка жениха первый выскочил из саней и бросился в церковь. Когда Даша в сопровождении поезжаной дамы, Суслова, зятя, сестры и девушек вошла в церковь, на клиросе раздалось пение концерта, исполняемое учениками местной школы под управлением учителя. Два полицейских служителя с приставом во главе шли впереди и раздвигали народ. И здесь из толпы два раза донеслось до нее слово: «актерка». Посреди церкви, в огороженном решеткой пространстве, стояли приглашенные гости. Вот Вася Мелетьев подошел к Даше, взял ее за руку и подвел к Мише Подседову, стоявшему уже перед аналоем.

Венчание кончилось, кончился и молебен. Начались поздравления. Перед Дашей замелькали лесничий, лесничиха, мировой судья, начальник станции, доктор, Курносов, Подковкин, хозяин той гостиницы в Гусятникове, где когда-то вместе с труппой жила Даша, нотариус, голова, пристав и, наконец, купец-суровщик Глоталов. Глоталов поздравил их, наклонился к Мише Подседову и произнес свою любимую поговорку:

– Садил ли редьку-то сегодня? Ну, да ужо за обедом посадим, – прибавил он.

От венца Даша уже ехала с Мишей Подседовым. Миша пожимал ей руку и говорил, затая дыхание:

– Сижу рядом с вами, голубка моя сизая, чувствую, что в великом счастии я, но самому просто не верится, что все это так случилось. Ангел небесный! Будешь ли ты любить своего Мишу? – шепотом прибавил он.

– Буду, буду, если не очень станешь стеснять мою свободу, – тихо отвечала Даша, в свою очередь пожав ему руку.

– Да разве я?.. Да когда же я?.. Ах, Господи!.. Вот разве что иногда папенька с маменькой… Но нет, Дашенька, вы не бойтесь. Обойдется – все будет малина.

У Подседовых пир великий длился до глубокой ночи. Обед стряпали повара из трактира Подседова, Подковкина и на сладкое подали желе с живой птицей. Лишь только невеста тронула желе ложкой, из него вылетел воробей и залетал по комнате, к немалому восторгу гостей. Тостов во время обеда было великое множество. Гости кричали «ура», били в тарелки вилками и ножами, подходили к новобрачным, чокались и говорили слово «горько». Новобрачные должны были подсластить – и Даше до полусотни раз пришлось во время обеда поцеловаться с Мишей. Она пробовала отказываться, но сидевшая с ней рядом старуха Подседова с каким-то испугом всякий раз говорила ей:

– Нельзя, милушка Дашенька, нельзя… Такой уж порядок. Ты слушайся.

После обеда были танцы под рояль. На рояле играл гусятниковский часовых дел мастер и тапер Кац, некогда заменявший собой во время спектаклей в гусятниковском театре-заводе оркестр.

В конце бала Суслов и купцы Курносов и Глоталов, сильно подвыпившие, плясали вприсядку.