Текст книги "Окаянные девяностые"

– Позвольте с вами не согласиться, Юрий Петрович! – возразил Аффнер. – Вспомните наших Кириленко и Рябова, до Политбюро дошли, куда уж выше, и оба слетели. И с вами после ГКЧП, извините, не лучше обошлись. А вы гимн системе поете.

– А вот систему ты, Эдуард, не трогай, и меня с ними не равняй! Молод еще! – вспыхнул Новоселов. – Рябов, так тот вылетел из ЦК по собственной дури. Приехал в Верхнюю Салду вручать звезду Героя Огаркову и орден комбинату, там и погорел. А погорел на языке.

– Это как же?

– А вот так! После торжественного собрания в узком кругу напился как свинья и давай Брежнева анекдотами поливать. Ладно бы только его, так нет, замахнулся на систему – партию, и получил. До Москвы не успел доехать, а его как пробку с бутылки вышибли из ЦК.

– С Рябовым понятно, но вас-то такого дальновидного как угораздило вместе с Горбачевым впереди перестройки бежать?

Извините, тогда среди наших свердловских гуляло: по России мчится тройка – Миша, Юра, перестройка.

Новоселов яростно сверкнул глазами, но сдержался. Аффнер понял, что хватил через край и засуетился у холодильника. В кабинете запахло осенним лесом. Ядреные, один к одному маринованные опята появились на столе, вслед за ними возникла дежурная бутылка водки. Он разлил ее по рюмкам, пододвинул к Новоселову и с комсомольским пафосом предложил:

– Юрий Петрович, предлагаю тост за наше боевое прошлое и за наше благополучное будущее!

Промолчав, Новоселов одним махом выпил, зачерпнул полную ложку грибов и отправил в рот. Выпитая рюмка водки не смягчила горечи слов бывшего подчиненного. Заговорила обида, налив себе вторую рюмку водки, Новоселов выпил и, покачав головой, с укоризной заметил:

– Вот ты, Эдуард, сказал: Миша, Юра, перестройка! А ведь ни хрена не знаешь, что у нас наверху творилось.

– Извините, Юрий Петрович, с языка проклятого слетело, каюсь, – повинился Аффнер.

– Я, Эдуард, между прочим, одним из первых раскусил Горбачева и потом пошел против него! Засранец! Иуда! Предал партию и нас, тех, кто с ним начинал перестройку! – гнев и ненависть душили Новоселова. – Флюгер! Трепло! Слушал только самого себя и Райку с Рейганом!

– А мы, наивные, внизу всему верили, уши развесили, в рот Горбачеву заглядывали и не заметили, как страна развалилась, – поддакивал Аффнер.

– Да что с вас, райкомовских, было взять, это мы наверху все просрали. Позволили демократическому отребью, как тараном долбить Ельциным по партии, а потом все и посыпалось.

– Тяжелое было время, – согласился Аффнер и поспешил смягчить тон разговора. – Но, слава Богу, оно позади, впереди есть просветы и хорошие перспективы.

– Э-э, Эдуард, не спеши обольщаться. Сейчас наступило такое время, что расслабляться никак нельзя, а то конкуренты затопчут и с голым задом останешься, – предостерег Новоселов и напомнил: – За примерами далеко ходить не надо. Взять того же Салмыкова, казался непотопляемым, а сгорел на сущей ерунде – вагоне.

– М-да, жаль мужика. Я ему говорил, выжди, Коля, все обойдется. Ну, месяц, другой потрясут воздух, потреплют нервы, а потом все уляжется. Нет, не послушал.

– Все, забудь про Салмыкова и Раздольнова, на них далеко не уедешь! Надо нарабатывать новые связи.

– Юрий Петрович, может не стоит? Раздольнов бизнесмен от Бога.

Новоселов не спешил с ответом, прошелся по кабинету и, прокашлявшись, сказал:

– Эдуард, я тебя прекрасно понимаю, Раздольнов делает для тебя деньги даже из воздуха. Но это было вчера, а сегодня он нам гиря на шею.

– Извините, Юрий Петрович, но у него есть наработанные каналы и серьезные партнеры за границей. Если их…

– Слушай меня, Эдуард, и не перебивай! Ты что, не понял, все эти раздольновы, багины и харламовы – расходный материал. Пусть себе на здоровье режут и взрывают друг дружку, незачем им мешать.

– Как так, Юрий Петрович? Вы меня извините, но хотим мы того или нет, а сегодня они реальная сила и не только в криминальном мире. Я вижу, кто ходит ко мне, а кто и повыше. Они могут и нас убрать.

– Эдик, вот только не надо нагонять страха. Они ходят туда, куда мы им позволяем и то до поры до времени. Запомни, эти плебеи никогда не сядут за наш стол, но послужат нам. Ты же не хочешь, чтобы взбунтовавшаяся чернь сожгла твою дачу?

– Этого еще не хватало! Только сейчас для себя начали жить!

– Вот именно, жить! А жить надо с умом. Народ, сам видишь, злой как собака.

– Не то слово, того и гляди, за вилы возьмется.

– А чтобы не взялся, ему надо подкинуть кость.

– Вы имеете в виду раздольновых, багиных и харламовых?

– В правильном направлении мыслишь, Эдуард. Они – самая что ни на есть подходящая кость для народа. Вот пусть и грызут друг дружку, а мы тем временем без лишнего шума приберем к рукам нефть, газ, фабрики и пароходы!

– Ох, и далеко же вы смотрите, Юрий Петрович! Как говорится: век живи, век учись.

– А ты как хотел, Эдик, стратегия должна быть в каждом важном деле. Ну да ладно, хватит об этом, ты ведь не начинающий инструктор райкома, вон уже куда взлетел, скоро меня обойдешь.

– Ну что вы, Юрий Петрович, мне у вас еще учиться и учиться.

У Новоселова зарделись щеки, в уголках глаз оттаяли льдинки, и он ворчливо заметил:

– Эдик, не прибедняйся.

– Клянусь! Чистую правду говорю, Юрий Петрович!

– Ладно, а как ты посмотришь на то, если продолжить разговор у тебя на даче, уж больно ее нахваливали, – предложил Новоселов.

– А что, очень даже хорошая мысль, вот только отдам последние распоряжения, – согласился Аффнер и потянулся к телефону.

Не дожидаясь окончания рабочего дня, он и Новоселов выехали на загородную дачу. Там, за высоким забором, вдали от чужих глаз, в тишине заповедного соснового бора они выстраивали новые бизнес-комбинации. В них уже не было места ни Раздольнову, ни Багину.

Газета «Сыщик».

Тревожная хроника.

«…В субботу, в городе Верхняя Салда, на улице Восточная, в собственном гараже был обнаружен труп мастера транспортного одела металлургического объединения, со следами пыток. По данному факту Верхнесалдинским РОВД возбуждено уголовное дело».

Глава 9

Внаучно-исследовательском институте ВМФ третий час продолжалось собрание по выборам нового руководства в полутемном конференц-зале; старые лампочки перегорели, а новые не поставили, так как институтская касса была пуста. Лица оппонентов напоминали маски из фильмов ужасов знаменитого британского и американского кинорежиссера, продюсера и сценариста Альфреда Хичкока. В пылу страсти доктора и кандидаты наук, забыв о приличиях, уличали друг друга в научном плагиате и с пеной у рта доказывали свое право на директорское кресло. Лишь несколько человек относились отстраненно ко всему происходящему.

В их числе был кандидат технических наук Моисей Финкель. Все происходящее ему казалось мышиной возней. Пошедшая прахом так и не защищенная докторская диссертация, зарплата завлаба, превращавшаяся в жалкие гроши галопирующей инфляцией, будили в нем глухую ненависть к начальникам, коллегам и к самой, как представлялось Финкелю, никчемной жизни в России. В мыслях он уже жил в совершенно ином мире – США, который так ярко и привлекательно описывала в своих письмах Марина Орел. Решительный шаг на пути к нему Финкель сделал 28 сентября 1993 года в Москве, в американском посольстве. Из того многообещающего разговора с Джоном Саттером цепкая память ученого выхватывала ключевые фразы: «Моисей, жизнь в Америке не столь легка, как может показаться. Для того, чтобы обеспечить свою семью и достойную старость, вам уже сегодня необходимо активно поработать».

Что именно стояло за обтекаемыми фразами американца, Финкель догадывался, но не решался признаться самому себе. Собрание в институте положило конец последним сомнениям. Домой он возвращался с твердой мыслью: «Здесь делать больше нечего! Бежать, бежать из этого бардака! Но не с пустыми руками. Там, в Америке у тебя, Моисей, будет на что жить – на известные тебе секреты. Джон недвусмысленно намекал тебе на них».

От этой мысли спину Финкеля обдавало леденящим холодком, и перед глазами возникло суровое лицо контрразведчика особиста Страхова. Накануне, во время встречи с сотрудниками лаборатории, тот пугал их страшными карами за разглашение секретной информации. В ту ночь Финкель плохо спал, ему снились кошмары. С наступлением дня они прекратились, как и утренний туман, а полупустой, голодно клокочущий холодильник и жалкая мелочь, дребезжащая в карманах поношенного пальто, прибавили Финкелю смелости, и он решил: «Надо рисковать, Моисей! Это твой единственный шанс обеспечить достойную жизнь себе и семье! Твои страхи напрасны. Прошло три месяца с того дня, как ты был в посольстве, а режимщики и контрразведчики до сих пор молчат. Значит, они проморгали тебя. Да им сейчас не до того, как бы самих не погнали в шею».

И основания для такого вывода у Финкеля имелись. В те годы российская контрразведка, как и сама страна, переживала окаянные времена. Ее сотрясали одна за другой ельцинские «реформы», разрушавшие систему государственной безопасности и выдавливавшие из ее пожидевших рядов одного за другим профессионалов. Казалось, что она умерла навсегда. Бывшие непримиримые враги – кадровые сотрудники ЦРУ расхаживали по коридорам Кремля и Дома Правительства России, как у себя в Вашингтоне. На Лубянку они опасались совать свой наглый, любопытный нос и пока с расстояния просвечивали, прощупывали ее электронными щупальцами.

Но в России, как оказалось, может умереть название спецслужбы, но не она сама. В декабре 1991 года, после крушения СССР, кануло в прошлое грозное название КГБ, но не само КГБ. Пришедшие ему на смену МБВД России, МБ России и неблагозвучное ФСК России являлись лишь вывесками, которые навешивала на контрразведку вороватая и беспринципная власть, но она не смогла изменить ее сути и внутреннего содержания.

Несмотря на все потуги президента Ельцина и его продажного окружения, сделать контрразведку своей прислужницей им не удалось. Ее сотрудники, наперекор всему и всем, боролись за сохранение государства. В этой отчаянной борьбе они каждый раз натыкались на ту самую власть, цинично продававшую страну оптом и в розницу как «своим», так и международным проходимцам. И когда рука контрразведки дотягивалась до очередного высокопоставленного казнокрада, власть била не только по ней, но и по голове. Безжалостная кремлевская коса скашивала на корню верхушку отечественной спецслужбы и тех, кто узнавал о ее темных делишках. Но новые назначенцы власти – директора, их замы и помы, оказались бессильны перед духом государственности, пропитавшим до мозга костей сотрудников контрразведки и саму систему. Рано или поздно она меняла и перерождала под себя тех назначенцев Кремля, у которых еще оставалась хоть капля совести.

В октябре 1993 года, когда в стране разразился очередной, спровоцированный самой властью политический кризис, министр безопасности, генерал армии Виктор Баранников выступил против нее и перешел на сторону оппозиции – защитников Белого дома. Бывший милицейский генерал, в недавнем прошлом входивший в ближайшее окружение президента Ельцина и один из самых активных участников «подавления «путча» ГКЧП», Баранников был уже не в силах терпеть неприкрытого разворовывания страны, восстал и был изгнан…

Сменивший его на этом посту кадровый чекист Николай Ковалев оказался более терпеливым и дальновидным. Он не стал ворошить грязное белье «Семьи», а принялся исподволь подбираться к откровенному жулью – «Семибанкирщине» и ее злому гению – БАБу – Борису Абрамовичу Березовскому, и одновременно возрождал контрразведку. Сделать это было непросто. Россия, брошенная в стихию дикого рынка, напоминала собой корабль без руля и парусов, плывущий по воле волн и ветров, дувших из властных кабинетов «вашингтонского обкома». В этих условиях люди выживали, кто как мог, торговали не только тем, что плохо лежит, но, загнанные в угол беспросветной нуждой, и собой.

Кандидат наук Финкель на панель и к хирургу не пошел, стало жалко себя, своих органов и, просчитав все риски, решил приторговывать секретами. Тем более, их сбор не составлял большого труда, они валялись у него под ногами. Запершись в своем кабинете, он тайком делал выписки из технических описаний гидроакустических систем подводной лодки, журналов наблюдений за ходом проводимых опытно-исследовательских экспериментов. Во время выездов на полигоны и базы атомных подводных лодок выведывал у коллег и военных моряков секретные сведения о новинках в боевом управлении и применении ракетно-торпедного вооружения.

Прошло почти четыре месяца с того дня, когда у Финкеля состоялся разговор с Саттером. За это время в памяти и шифрованных записях «предателя на месте» накопилось много материала. Внутренний выбор для себя он сделал тем промозглым сентябрьским днем 1993 года в посольстве США в Москве, согласившись с предложением американского разведчика «помочь разобраться в угрозе миру, что нес бывший советский атомный подводный монстр». По расчетам Финкеля, собранных им сведений хватало не на одну сотню тысяч долларов. Он готов был торговаться с Саттером, но тот хранил молчание.

Наступил февраль 1994 года. Финкель рвался на встречу с американцем, а тот, будто забыл о нем. В ЦРУ намеренно держали паузу и наблюдали за тем, как поведут себя будущий агент и российская контрразведка. Терпение у Финкеля лопнуло, и он направил письмо Марине Орел.

В нем будущий американский агент писал: «…в известном тебе месте мне передали твое письмо. Встретили доброжелательно. Обещали помочь в решении моих вопросов. Взамен высказали небольшую просьбу. Она связана с определенными трудностями и вызывает у меня опасения. Но меня заверили, что дальше этого не пойдет. Я кое-что сделал и готов к встрече. Передай мою благодарность твоему патрону за его участие в моих делах».

Орел не заставила себя ждать. В телефонном разговоре с Финкелем она, как обычно, поинтересовалась положением в семье, подготовкой к поездке к сыну в Бельгию и просила сообщить о дате прибытия. Финкелю ответить было нечего. Саттер по-прежнему хранил молчание. Всезнающая Орел утешила и заверила Финкеля, что «…проблема должна разрешиться в ближайшее время», и дала понять – они вскоре встретятся. По странному стечению обстоятельств у нее также намечалась командировка в Бельгию.

Финкель не придал этому значения и торопил встречу с ней и сыном. В этом стремлении им двигала не только отеческая любовь к своему чаду, но и банальный меркантильный интерес. Он провел не одну ночь за расчетами, но не математического характера, и пришел к заключению: «… за помощь в выяснении степени угрозы миру и всему прогрессивному человечеству от российского атомного подводного монстра Саттер должен был заплатить ему не менее 500 тысяч долларов». Собранные секреты жгли карман Финкеля, но не душу, в ней была пустота.

Он рвался на встречу с американцем. В январе 1994 года последнее препятствие на пути к ней было преодолено. Финкелю удалось правдами и неправдами, через связи в руководстве НИИ добиться понижения формы допуска к секретным сведениям. Как результат, с него, как носителя государственной тайны, сняли все ограничения для выезда за границу. К середине февраля он, оформив загранпаспорт, сидел на чемоданах и ждал условного сигнала от Саттера.

А тот все тянул время, и тому были объективные причины – смена руководителя резидентуры ЦРУ в Москве. В декабре 1993 года резидента Дэвида Ролфа заменил Джеймс Моррис. Он входил в новую должность и потому, перестраховываясь, оттягивал решение о вербовке Финкеля. Здесь уже у самого Саттера иссякло терпение, и он решился на принципиальный разговор с Моррисом. Проведенный им анализ записей телефонных переговоров Финкеля с Орел, копий их писем, а также донесений агента «Друг», приобщенных к досье на будущего американского агента «Хэла Рубинштейна», не оставлял сомнений в том, что пора переходить к решительным действиям. Многоходовая, длившаяся более двух лет комбинация по втягиванию Финкеля в вербовочную ситуацию подошла к своему логическому завершению. Подтверждением тому являлись фразы, прозвучавшие в его последнем телефонном разговоре с Мариной Орел: «…я кое-что уже сделал и готов к встрече. Передай мою благодарность твоему патрону за участие в моих делах».

Между строк Саттер читал: Финкель выполнил первое задание – собрал секретную информацию по вопросам, озвученным ему во время беседы 28 сентября 1993 года в посольстве США в Москве. Посчитав, что затяжка с привлечением Финкеля к сотрудничеству с ЦРУ может привести к срыву самой вербовки, он отправился на доклад к Моррису.

Резидент был один и находился в хорошем расположении духа. На совещании в Лэнгли директор ЦРУ отметил положительную динамику в работе посольской резидентуры в Москве и личный вклад Морриса. Ряд разведывательных материалов, добытых ее агентами, был доложен президенту США.

– Хеллоу, Джон! – приветливо поздоровался Моррис и шутливо отметил: – Ты сияешь, как новый цент. Я так понимаю, есть хорошие новости?

– Да, сэр! – подтвердил Саттер.

– О’кей, я внимательно слушаю, – подобрался Моррис и кивнул на кресло.

Саттер занял место за столом заседаний, достал из досье на Финкеля запись его последнего телефонного разговора с Орел и приступил к докладу.

– Сэр, анализ собранных на «Хэла Рубинштейна» материалов и результаты выполнения им проверочного задания, отработанного на встрече 28 сентября 1993 года, дают основания полагать, что к настоящему времени сложились все условия для его вербовки. Предложения по ее проведению мною подготовлены. Если вы располагаете…

– Погоди, погоди, Джон, с вербовкой и предложениями! – остановил его Моррис и спросил: – Ты уверен, что за спиной Финкеля не стоит русская контрразведка? В последнее время она все чаще показывает свои зубы.

– Да, сэр! – решительно заявил Саттер.

– И какие для этого есть основания?

– Секретные сведения, которые Финкель сообщил мне в беседе 28 сентября.

– Аргумент весомый, но недостаточный, – не принял его Моррис и сослался на мнение военных. – Наши яйцеголовые из министерства обороны оценили их, как малозначительные.

– Сэр, я не утверждаю, что они представляют для нас большой интерес. Финкель умен и хитер, чтобы вываливать все, что знает. Он с самого начала пытался затеять со мной торг.

– И все-таки, Джон, мы не должны исключать того, что русская контрразведка через Финкеля пытается втянуть нас в свою игру.

– Безусловно, такой вариант я допускаю, но не в случае с Финкелем.

– Это почему же? – допытывался Моррис.

– Проведенный мною анализ переписки и телефонных разговоров с Орел, а также сообщений агента Друг, говорит: Финкель спит и видит себя где угодно, но только не в России. Как говорят сами русские: ему в России все осточертело.

– Извини, Джон, но этого все-таки мало, чтобы выходить на вербовку. Есть ли другие, более весомые аргументы в пользу его сотрудничества с нами?

– Да, сэр! Последнее донесение агента «Друг»! – продолжал стоять на своем Саттер.

– И что он сообщает?

– «Друг» обнаружил в личном компьютере Финкеля перечень совершенно секретных сведений. Уже за одно только это русские могут посадить его в тюрьму.

– О, это уже весомый аргумент!

– Также я могу с полным основанием утверждать, что Финкель фактически выполнил мое задание!

– Даже так? Очень интересно! – оживился Моррис. – И чем этот довод подтверждается?

– Вот, пожалуйста, ознакомьтесь! – предложил Саттер достал из досье на «Хэла Рубинштейна» донесение агента «Друг» и положил на стол.

Резидент пробежался взглядом по рукописному подлиннику донесения агента и затем обратился к его английскому переводу. «Друг» обстоятельно описывал обстановку и атмосферу в доме Финкелей. Она, с его слов, была нервозной. Причиной тому являлись проволочки в оформлении выезда на постоянное жительство в США для жены и отсутствие ответа из бельгийского посольства в Москве на запрос самого Финкеля о поездке к сыну. На этой части донесения агента Моррис не стал задерживать внимания и остановился на той, где излагалось содержимое личного компьютера Финкеля. В ней приводился перечень сведений, относящихся к различным техническим системам атомной подводной лодки типа «Акула», ряд из них был выделен голубым цветом. Для Морриса, ранее не работавшего по тематике военного подводного атомного флота, все это было китайской грамотой, и он обратился к Саттеру.

– Джон, извини, но мне трудно дать оценку техническим параметрам, приведенным в донесении «Друга».

– Предварительно я могу сказать, они представляют для нас значительный интерес. Окончательное заключение могут дать только технические специалисты из Пентагона.

– А что означают твои подчеркивания?

– Это и есть самое важное в донесении «Друга»! Приведенный им перечень сведений и представляет ответ на мои вопросы, заданные Финкелю в личной беседе 28 сентября.

– О, это действительно серьезная заявка на сотрудничество с нами!

– Несомненно, сэр! Фактически Финкель приступил к выполнению задания! Надо форсировать вербовку, пока он не дал задний ход!

– О’кей, Джон! – согласился Моррис и распорядился: – Проработай предложения для доклада в Лэнгли. Два дня, надеюсь, тебе достаточно?

– Вполне, они почти готовы.

– Основное внимание удели вопросам безопасности «Хэла Рубинштейна». Русская контрразведка не должна пронюхать о нем!

– Сэр, я предварительно проработал алгоритм этой миссии! Можете ознакомиться, – Саттер представил проект плана вербовки Финкеля.

Моррис, вооружившись авторучкой, внимательно вчитывался в каждый пункт предложений и по ходу делал пометки. Судя по тому, что их было немного, план вербовки Финкеля его устраивал. В нем были учтены как организационно-технические условия ее проведения, так и психологические аспекты. Саттер, исходя из особенностей личности Финкеля – жадности и расчетливости, умело обыграл их в тактике предстоящей вербовочной беседы.

– О’кей, Джон, хорошая работа! – отметил Моррис и признал. – С этим хоть сейчас можно выходить на Лэнгли!

Щеки Саттера порозовели от похвалы, и, поблагодарив, он поинтересовался:

– Сэр, я так понимаю, вы выдаете согласие на то, чтобы я приступил к практическому выполнению миссии?

– В принципе, да. Не думаю, что Лэнгли будет против твоего плана вербовки, – подтвердил Моррис и уточнил, – в какой степени о содержания миссии будут осведомлены Бест и Кроукер?

– Только в технической части. Кроукер обеспечит оборудование номера отеля, где состоятся мои встречи с Финкелем, средствами видео-аудиозаписи. Бест займется вопросами безопасности.

– А почему местом встречи выбран отель Кайзерхоф?

– Там у Беста имеются хорошие оперативные позиции, они обеспечат надежную безопасность. Кроме того, мне уже приходилось работать в том отеле.

– В таком случае, Джон, действуй! – одобрил выбор места вербовки Моррис и поинтересовался: – А почему в плане не нашел четкого отражения способ закрепления сотрудничества с Финкелем?

– Сэр, я сделал это специально. Вы же знаете эти чугунные задницы в Лэнгли, они вымотают все нервы, почему выбрали тот, а не иной способ закрепления вербовки. Поэтому я указал: он будет определен в зависимости от реакции Финкеля на предложение о сотрудничестве.

– Возможно, ты прав, Джон. И все-таки, как тебе видится закрепление вербовки? Ты же понимаешь, какой будет реакция Лэнгли, если Финкель, получив деньги, ляжет на дно?

– Скорее это будет не реакция, а эрекция, – хмыкнул Саттер.

Моррис улыбнулся и в тон ему сказал:

– Если до этого дойдет, то нас, в лучшем случае, отправят в какой-нибудь Гондурас.

– Зато для разведки настоящий рай! За 100 долларов можно купить 100 агентов!

– Купить то можно, но кому они нужны. А если серьезно, как будет закреплена вербовка?

– После того как Финкель сообщит информацию, дам ему под расписку в качестве задатка часть гонорара.

– Логично, но со второй выплатой не спеши. Пусть сначала наши яйцеголовые проверят материал. Но одной расписки будет недостаточно, надо его привязать к нам как можно крепче.

– Согласен, поэтому предлагаю подкрепить ее совместным фото. Оно завяжет на Финкеле мертвый узел.

– О’кей, Джон, оставь досье. Я изучу и доложу Директору наши предложения по Финкелю, – распорядился Моррис.

Саттер поднялся на выход. Проводив его взглядом, Моррис отключил все телефоны и сел за изучение материалов.

Работа по Финкелю впечатляла. За два с лишним года изучения резидентурой было сделано все возможное и невозможное, чтобы он не смог выпутаться из липкой шпионской паутины. То, что Финкель мог стать одним из самых перспективных источников информации в такой важной и чувствительной для национальных интересов США сфере, как обороноспособность, подтверждалось техническими специалистами из Пентагона и аналитиками ЦРУ. Проанализировав полученные от него данные, они пришли к выводу: Финкель не аферист, обладает высоким научным потенциалом и может быть осведомлен о важных секретах русского подводного флота. Флота, который, наряду с ракетными войсками, составлял основу ядерной мощи России и представлял главную угрозу для США.

Опытный разведчик Моррис, прошедший аппаратную школу в штаб-квартире ЦРУ, быстро оценил не только потенциал будущего агента «Хэла Рубинштейна», но и увидел собственную блестящую перспективу. Вербовка Финкеля могла стать важной ступенькой в дальнейшей служебной карьере. Вдохновленный такой перспективой, резидент не стал ждать предложений от Саттера, на одном дыхании набросал докладную и отправил в адрес Директора ЦРУ. На четвертые сутки из Лэнгли поступил ответ-шифровка. Она предоставляла Моррису карт-бланш в операции по привлечению Финкеля к сотрудничеству с американской разведкой.

Будущий шпион, ничего не подозревая об этих коварных планах ЦРУ, жил только одним желанием – поскорее вырваться из России. В первых числах марта ему, наконец, была открыта виза на выезд в Бельгию. Для 57-летнего сотрудника, проработавшего всю сознательную жизнь в сверхзакрытом военном НИИ, еще недавно шарахавшегося от иностранцев, как черт от ладана, произошедшее представлялось каким-то чудом. От радости у Финкеля закружилась голова, он забыл позвонить Саттеру и сообщить условной фразой о своей поездке в Брюссель.

5 марта Финкель вылетел из аэропорта «Пулково» в Бельгию. В Антверпене его встретил сын. После долгих месяцев разлуки им было что обсудить, но темы своих особых отношений с «американским другом» Финкель не стал касаться. Новая жизнь с ломящимися от изобилия прилавками супермаркетов, стерильная чистота номера и вежливая до приторности прислуга ошеломили его. Изголодавшийся на советском дефиците, Финкель отдался ей без остатка.

В тот же день, 5 марта рейсом № 061 американской авиакомпании «Delta Airlines» из московского международного аэропорта Шереметьево-2, по маршруту Москва – Франкфурт – Вашингтон отправился в путь Саттер. В ЦРУ основательно готовились к предстоящей встрече с будущим ценным агентом, и потому Саттеру пришлось провести несколько дней в Лэнгли, а затем в Пентагоне. Вместе с техническими специалистами он занимался подготовкой подробного опросника по военно-морской тематике, чтобы при встрече с Финкелем «прокачать» его по всему перечню вопросов.

Тем временем Финкель безоглядно предавался искушениям западной жизни, и если вспоминал о Саттере, то недобрым словом. Такого бардака в американской разведке он не ожидал, на все его вызовы телефон «друга Джона» не отвечал. В круговороте событий и впечатлений незаметно подходил срок окончания визы, а вместе с ним таяла надежда Финкеля заполучить заветные 500 тысяч долларов. Он уже начал паковать чемоданы, когда ранним утром в его номере раздался телефонный звонок.

На календаре было 15 марта. Неизвестный представился «хорошим знакомым Марины» и передал от нее «большой привет». Голоса самой Марины Финкель так и не услышал, ее, якобы, задержали в США «непредвиденные обстоятельства». От внимания проницательного «хорошего знакомого Марины» не ускользнул холодок в тоне гостя из России и, чтобы растопить его, он предложил: «…обсудить, но не по телефону некоторые деловые вопросы, представляющие взаимный интерес и, в частности, о будущем трудоустройстве в США». Финкель оживился и согласился на встречу в 10:00 у входа в ресторан «Макдоналдс», находившийся поблизости от отеля, на улице «De Keyser lei».

В 9:55 Финкель был на месте. Искать «приятеля Марины Орел» ему не пришлось, им оказался не кто иной, как сам Джон Саттер. После дежурного обмена любезностями американец предложил пройти в отель «Кайзерхоф» и там «спокойно поговорить». Финкель принял предложение и поднялся в номер, не подозревая, что помещение было оборудовано скрытой звуко-видеозаписывающей аппаратурой. На столе его ожидал роскошный завтрак. Изголодавшийся на советском дефиците, Финкель метал за обе щеки, при этом не забывал о главном, утолив голод, взял быка за рога и намекнул «другу Джону», что в Бельгию приехал не с пустыми руками.

Такой деловой подход внушал оптимизм. Саттер не стал ходить вокруг да около и уточнил:

– Вы имеете в виду наши договоренности, достигнутые на встрече 28 сентября в Москве?

– Да, Джон, я пошел даже дальше в их исполнении, – сделал многозначительный намек Финкель и выдержал паузу.

«Ах ты, старый еврей, цену себе набиваешь! Шалишь, со мной такой номер не пройдет!» – оценил этот ход Саттер и продолжил игру.

– О’кей, Моисей, в вас я не ошибся. Наше сотрудничество обещает быть плодотворным.

– Я тоже рассчитываю, что мои знания послужат Америке, – закинул очередную удочку Финкель.

– Безусловно, Моисей! С вашим опытом и научным багажом вас с руками и ногами возьмет и Боинг и Локхид, – подыграл ему Саттер.

– Извините, Джон, но у меня на этот счет есть некоторые опасения.

– И какие же?

– Видите ли, в конце 1990 года и потом в феврале 1993 года я через Марину Орел направлял в различные американские университеты заявочные листы на предмет моего будущего трудоустройства, но так и не получил ответов.

– О, Моисей, эти опасения не имеют под собой почвы. Ваши запросы, как видите, попали по нужному адресу, – с улыбкой произнес Саттер и возвратился к началу разговора. – И о каких материалах идет речь?

– О, они уникальны и не имеют цены.

– В нашем мире, Моисей, все имеет свою цену.

– Безусловно, Джон. По самым скромным моим подсчетам они стоят не менее 500 тысяч долларов, – заикнулся Финкель.

У Саттера брови поползли на лоб. Подобного аппетита, пусть и у изголодавшегося советского кандидата технических наук, он никак не ожидал. Финкель понял, что слишком задрал цену, и отыграл назад.

– Но не меньше 400 тысяч, это уж точно. И учтите, Джон, в отличие от вас, я смертельно рискую.