Текст книги "Нагие и мёртвые"

Крофт хотел не докладывать об этом Хирну как можно дольше и даже надеялся, что этого вообще не придется делать. Сейчас он опять почувствовал нервный зуд во всем теле. За всем этим скрывалась тщательно вынашиваемая Крофтом идея. Он говорил, уставившись взглядом в землю, а когда кончил, повернулся в сторону часового на вершине холма, прямо перед ним.

– Смотри в оба, Вайман! – крикнул он негромко. – Неужели тебе не хватило времени выспаться?

Все это показалось Хирну подозрительным.

– Мне кажется маловероятным, чтобы они ушли с перевала, – пробормотал он.

– Да. – Крофт открыл маленькую банку ветчины с яйцами и аккуратно отправлял ложкой ее содержимое в рот. – Возможно. – Он снова уставился на свои ноги. – Может, нам следует попытаться пройти через горы, лейтенант?

Хирн устремил взгляд на вершину Анаки. «Да, сейчас она выглядит привлекательно, – подумал он. – Наверное, можно было бы это сделать». Он решительно покачал головой.

– Это невозможно.

Было бы безумием вести солдат в горы, не зная даже, смогут ли они спуститься с другой стороны.

Крофт невозмутимо посмотрел на Хирна. Его худое лицо стало теперь еще более изможденным, линии квадратного подбородка – еще более подчеркнутыми. Он выглядел усталым. У него была с собой бритва, но он не брился этим утром, и от этого его лицо, казалось, стало меньше.

– Это вполне возможно, лейтенант. Я рассматривал гору со вчерашнего утра и обнаружил проход между скалами приблизительно в пяти милях к востоку от перевала. Если выступить немедленно, то через день мы сможем взобраться на эту чертяку.

На лице Крофта было такое же выражение, как тогда, когда они рассматривали гору в бинокль. Хирн снова покачал головой.

– Попытаемся лучше пройти через перевал, – сказал он.

Разумеется, они были единственные, кто хотел попытаться пройти через юры.

Крофта охватило смешанное чувство удовлетворения и страха.

Дело было решено.

– Хорошо, – сказал он, твердо сжав губы. Он встал и сделал знак солдатам подойти к нему. – Мы пойдем через перевал, – сказал он им.

Солдаты глухо зароптали.

– Прекратить шум! Это приказ. Добавлю к этому: сегодня надо быть как можно более внимательными.

На удивленный взгляд Мартинеса Крофт ответил лишь неопределенным пожатием плеч.

– А какой в этом прок, если нам придется пробивать дорогу через проклятых японцев? – спросил Галлахер.

– Не скули, Галлахер. – Крофт осмотрел всех по очереди. – Выступаем через пять минут, так что поторапливайтесь.

Хирн поднял руку.

– Постойте, я хочу вам сказать кое-что. Ночью мы посылали Мартинеса разведать перевал, и он установил, что путь открыт. Можно надеяться, что он и сейчас открыт. – Солдаты смотрели недоверчиво. – Я обещаю вам одно, – продолжал Хирн, – если мы наткнемся на что-нибудь, на любую засаду, любого японца, то немедленно повернем обратно и вернемся на побережье. Ясно всем?

– Да, – ответили некоторые.

– Хорошо, тогда давайте готовиться.

Через несколько минут они выступили. Хирн уложил свой рюкзак и взвалил его на плечи. Теперь он был на семь пайков легче, чем в начале пути, и это чувствовалось. Начавшее пригревать солнце бодрило и радовало. Когда они выходили из лощины, он чувствовал себя хорошо; настал новый день, нельзя было не надеяться на лучшее. Уныние и решения предшествующей ночи казались уже не имеющими значения. Он радовался, что обстоятельства складывались так, а не иначе.

Разумеется, он пошел впереди колонны...

Спустя полчаса лейтенант Хирн был убит – пуля пробила ему грудь.

Он спокойно стоял во весь рост на выступе скалы, которая была обращена в сторону первой рощи, и уже собирался подать знак следовать за ним, когда японский пулемет открыл огонь. Хирн опрокинулся назад, в хущу собравшихся у уступа скалы солдат взвода.

Потрясение было сильным. Несколько секунд люди стояли как окаменевшие. Потом они столпились под защитой скалы, укрывая голову руками. Над ними свистели пули из японских винтовок и цулемета.

Крофт опомнился первым. Он просунул винтовку в щель между скалами и стал быстро стрелять по роще, прислушиваясь к глухим звукам падающих стреляных гильз. За ним пришли в себя находившиеся рядом с ним Ред и Полак. Привстав, они тоже открыли огонь.

Крофт чувствовал глубокое удовлетворение и легкость во всем теле.

– Давайте, давайте, отстреливайтесь! – кричал он.

Его ум работал быстро. В роще было всего несколько человек, наверное меньше отделения, иначе они ждали бы, пока весь взвод не выйдет полностью на открытое пространство. Японцы просто хотели отпугнуть их. Итак, все в порядке. Он не собирается торчать здесь. Крофт бросил взгляд на лейтенанта. Хирн лежал на спине, кровь струйкой текла из раны, заливая лицо и тело медленно, но неотвратимо.

Крофт вновь почувствовал облегчение. Он более не испытывал замешательства, не задумывался, прежде чем отдать приказ.

Перестрелка продолжалась несколько минут, но вот винтовки и пулемет в роще замолкли. Крофт снова укрылся за скалой. Ошалевшие солдаты спешили отползти от уступа скалы.

– Отставить! – крикнул Крофт. – Будем выбираться организованно. Галлахер, Рот, вы остаетесь здесь со мной, будем вести огонь. Остальные собирайтесь вокруг того бугра. Мартинес, ты поведешь их. – Крофт указал на возвышение, находившееся сзади. – Добравшись туда, вы откроете по роще огонь, а мы отойдем и присоединимся к вам. – Привстав на мгновение, он сделал несколько выстрелов из новой обоймы и, когда японский пулемет открыл ответный огонь, вновь бросился в укрытие. – Все в порядке, теперь – вперед!

Солдаты уползли. Через несколько минут Крофт услышал, что отступившие открыли огонь.

– Пошли, – прошептал он Галлахеру и Роту.

Они двинулись и первые пятьдесят футов ползли на животе, а затем побежали. Проползая мимо Хирна, Рот мельком взглянул на него и на мгновение почувствовал слабость в ногах. Он тяжело вздохнул, у него потемнело в глазах, закружилась голова, но, преодолев приступ слабости, он снова пополз, потом побежал.

– Ужасно! – пробормотал он.

Крофт присоединился к остальным за холмом.

– Все в порядке, теперь бросок. Будем продвигаться прямо вперед вплотную к скалам. Мы никого не собираемся поджидать.

Он возглавил колонну, и все быстро двинулись в путь, сначала перебежками несколько сот ярдов, потом перешли на шаг, а потом снова рысцой. За час они преодолели пять миль по холмистой местности и высокой траве, нигде не останавливаясь, нигде не замедляя своего движения ради отставших.

Рот уже забыл о Хирне, как, впрочем, и другие. Потрясение от второго столкновения с засадой притупилось под действием их лихорадочного отступления. Они ни о чем не думали, хотя в них накапливался протест, у всех тяжело вздымалась грудь, дрожали руки и ноги. Когда Крофт скомандовал остановпться, люди повалились на землю как мешки с песком, даже не беспокоясь о возможном преследовании их японцами. Если бы в этот момент их атаковали, они, вероятно, остались бы лежать в том же состоянии оцепенения.

Один Крофт продолжал стоять. Он говорил медленно, его грудь тяжело вздымалась, но речь была отчетливой.

– Отдохнем немного. – Он смотрел на солдат пренебрежительно, заметив тупость, с какой они слушали его. – Раз вы все так быстро выдохлись, я буду нести охрану сам.

Большинство едва ли слышало его, а кто и слышал, был не в состоянии уловить смысла его слов. Люди лежали в изнеможении.

Медленно они начали приходить в себя, дыхание становилось ровнее, в ногах вновь появилась сила. Однако засада и бросок опустошили всех. Утреннее солнце поднялось уже довольно высоко, стало невыносимо жарко, и солдаты изнемогали от зноя. Лежа на животе и положив голову на руки, они чувствовали, как с лица падают капли пота. Пока восстанавливались силы, мысль о смерти лейтенанта приходила им в голову лишь на одно-два мгновения. Она была слишком внезапна и как-то слишком отдалена, чтобы вызвать какие-то сильные эмоции. Сейчас, когда его больше не было, они с трудом представляли, что когда-то он был во взводе.

Вайман подполз к Реду и улегся подле пего. Лениво выдергивая один стебелек травы за другим, он совал их в рот, надкусывал и слегка разжевывал.

– Забавно все это, – сказал он наконец.

Было приятно лежать здесь, зная, что через час они будут возвращаться. Ощущение страха, испытанное во время засады, на время отступило.

– Да, – пробормотал Ред.

Лейтенант... Ред вспомнил хмурый взгляд Хирна, когда отказался от его предложения стать капралом. Мысленно он словно скользил по тонкому льду, и у него было смутное, угнетающее чувство, будто перед ним что-то непреодолимое и вместе с тем неизбежное.

– Лейтенант был хорошим парнем! – выпалил неожиданно Вайман.

Эти слова поразили Реда. Впервые он соединил в одно целое несколько своих стычек с Хирном и то, что осталось от него, – окровавленный труп.

– Хорошим парнем? – повторил он с сомнением, ощутив где-то в глубине души страх. – Среди этих офицеров нет ни одного, кто заслуживал бы чего-нибудь другого, кроме проклятия! – выругался он. От прилива гнева его натруженные руки и ноги свела нервная судорога.

– Ну, я не знаю, всякие бывают... – мягко возразил Вайман.

Он все пытался как-то соединить в одно голос лейтенанта и цвет его крови.

– Мне жалко даже плевка для лучшего из них! – яростно сказал Минетта. Он знал, что о покойнике плохо не говорят, и его смущало, что он нарушает это правило, но все же продолжал: – Я не боюсь говорить о том, что думаю. Все они подлецы. – Большие глаза Минетты под высоким лбом блестели от возбуждения. – Если для того, чтобы нам повернуть назад, потребовалась его смерть, то я на такую сделку согласен. – Им ничего не стоило послать его с нами в разведку, но с кем он мог воевать-то? А-а... – Он прикурил сигарету и осторожно затянулся, так как дым раздражающе действовал на его желудок.

– Кто говорит, что мы возвращаемся? – спросил Полак.

– Сам лейтенант сказал, – ответил Вайман.

– Да, лейтенант, – задумчиво произнес Ред и перевернулся на живот.

– Хочешь поспорим, что мы не возвращаемся? – продолжал Полак, ковыряя в носу.

Было что-то запутанное во всем этом деле, чертовски запутанное. Этот Крофт... Ну и парень!. Голова!.. Как раз такой и нужен, настоящий бандюга.

– А-а, – неопределенно высказался Вайман. На мгновение он вспомнил о девушке, которая перестала писать ему письма. Сейчас его не интересовало даже, жива она или нет. Какое это имеет значение? Он посмотрел на вершину горы и помолился про себя за возвращение назад. «Сказал ли что-нибудь Крофт об этом?» – подумал он.

Словно в ответ на его вопрос появился Крофт, возвратившийся со сторожевого поста.

– Ну, пора, ребята, давайте трогаться.

– Мы возвращаемся, сержант? – спросил Взимав.

– Прекрати болтовню, Вайман. Мы попытаемся пройти через горы. – Послышалось приглушенное ворчание недовольных и возмущенных солдат. – Кто-нибудь из вас хочет высказаться по этому поводу? – гневно спросил Крофт.

– Почему бы, Крофт, нам не возвратиться? – спросил Ред.

– А потому, что не за этим нас послали. – Крофт чувствовал, как его охватывает ярость. Теперь ему ничто и никто не помешает.

У него появилось желание вскинуть винтовку и разрядить ее в голову Волсена. Чтобы сдержаться, он крепко сжал челюсти.

– Пошли! – резко приказал он. – Или вы хотите, чтобы японцы опять встретили нас засадой?

Галлахер пристально посмотрел на него.

– Лейтенант сказал, что мы повернем назад.

– Сейчас взводом командую я.

Крофт смотрел на них, подавляя их своим взглядом. Один за другим солдаты начали вставать и нехотя поднимать свои рюкзаки. Они были слегка ошеломлены. Слова Крофта лишили их всякого желания возражать.

– А-а, черт с ним! – услышал Крофт. чей-то голос.

Он усмехнулся про себя и презрительно крикнул:

– Куча баб, а не солдаты!

Все уже встали и собрались.

– Пошли, – сказал он спокойнее.

Под жаркими лучами уже поднявшегося солнца люди шли медленно. Через несколько сот ярдов они снова устали и побрели тяжело, в полном оцепенении. Фактически серьезно никто и не думал, что взвод мог бы так легко прекратить выполнение задания. Крофт вел их по маршруту, параллельному отрогам горы, в общем направлении на восток. Через двадцать минут они подошли к первой расщелине в могучих утесах у подножия горы. Отсюда вверх, к первым горным кряжам, косо поднималась глубокая лощина. От ее нагретых солнцем стен из красной глины исходил жар. Не говоря ни слова, Крофт свернул в нее. Взвод начал взбираться на гору. Их было теперь всего восемь человек.

– Ты знаешь, этот Крофт идеалист, вот кто он такой, – сказал Полак Вайману. Замысловатое слово доставило ему мимолетное удовольствие, но это удовольствие сразу же улетучилось под влиянием трудного пути вверх по раскаленной глине. «Здесь что-то не так, Нужно поговорить с Мартинесом», – подумал вдруг Полак.

Вайман вновь представил себе лейтенанта. В ощущениях, вызванных в нем второй засадой, наступил кульминационный момент. Еще не успев подумать как следует, опасаясь насмешек Полака, он промямлил:

– Послушай, Полак, как ты думаешь, есть бог?

Полак усмехнулся, подсунул руки под лямки рюкзака, чтобы не натереть плечи.

– Если и есть, то он, без сомнения, порядочная сволочь.

– О, не говори так.

Взвод с трудом продолжал подниматься по горной лощине.

МАШИНА ВРЕМЕНИ. КАЗИМИР ЖЕНВИЧ (ПОЛАК), ИЛИ ДАЙТЕ МНЕ СРЕДСТВО ПОХИТРЕЕ, И Я ПЕРЕВЕРНУ МИР

Похотливый, подергивающийся рот, с левой стороны не хватает трех верхних зубов, хитрые жуликоватые глаза... Вероятно, ему не более двадцати одного года, но когда он смеется, кожа на лице морщится, как у пожилого человека. Крючковатый сломанный нос и длинная выдающаяся вперед нижняя челюсть... Карикатура на дядюшку Сэма, считал Минетта, и ему было как-то не по себе от этого. Откровенно говоря, Минетта опасался, что Полак умнее и хитрее его.

Замок на входной двери, конечно, сорван, почтовые ящики давно похищены, торчат только ржавые крючки. В коридорах пахнет уборной; грязный кафель нижнего этажа впитал в себя запахи сырости от неисправного водопровода, капусты, чеснока и жира в забитых сточных трубах. Поднимаясь по лестнице, нужно держаться за стену, потому что перила сломаны и висят сами по себе, отдельно от лестницы, напоминая остов затонувшего корабля. В грязных углах снуют мыши, бегают выползшие на прогулку тараканы.

Вентиляционная шахта, соединяющая ванные комнаты между этажами, забивается всякой дрянью и отбросами. Когда мусор наполняет трубу до уровня второго этажа, дворник сжигает его. Импровизированная мусоросжигательная установка.

Дом в точности такой же, как и любой другой дом в этом квартале F за его пределами на территории не менее квадратной мили.

Казимир Женвич (Полак), девяти лет, просыпается утром и скребет голову. Он садится на груду ватных одеял, расстеленных на полу, и смотрит на потухшую печь. Кроме него на полу спят еще трое детей, и он снова сворачивается клубочком, притворяясь спящим. Скоро проснется Мэри, его сестра. Будет расхаживать и одеваться, и ему хочется подсмотреть.

Ветер ударяет в оконные стекла, и проникая сквозь щели, свободно гуляет по полу.

– Господи, холодно как, – шепчет он брату, лежащему рядом с ним.

– Она встала? (Брату одиннадцать лет.)

– Скоро встанет. (Полак заговорщически прикладывает палец к губам.)

Мэри встает, дрожа от холода, рассеянно шурует угли в печке, натягивает на плечи хлопчатобумажную комбинацию. Ее ночная рубашка падает на пол, на мгновение обнажая тело. Мальчишки, увидев ее нагое тело, тихо хихикают в постели.

– Куда смотришь, Стив? – кричит она.

– Ха, а я видел, а я видел.

– Неправда.

– Нет, правда.

Полак протянул руку, чтобы остановить Стива, но слишком поздно. Он с возмущением взрослого человека качает головой.

– Зачем ты это сделал? Теперь все пропало.

– А-а, заткнись.

– Ты болван, Стив.

Стив пытается толкнуть его, но Полак увертывается и бегает по комнате, стараясь избежать ударов.

– Стив, перестань! – визжит Мэри.

– Догони, догони! – орет Полак.

Они со Стивом начинают толкаться, шуметь. Из другой комнаты появляется отец, огромный, толстый.

– Вы, пацаны, прекратите! – кричит он по-польски. Поймав Стива, он дает ему подзатыльник.

– Не глазейте на девку.

– Казимир первый начал.

– Нет, не я, не я.

– Не трогай Казимира! – Он еще раз шлепает Стива. Руки его все еще пахнут бойней, кровью убитых животных.

– Ну я тебе еще задам, – шепчет Стив спустя некоторое время.

– А-а-а.

Полак усмехается про себя. Он знает, что Стив забудет об этом, а если и нет, то всегда найдется возможность улизнуть. Всегда так бывает.

В классе все кричат.

– Кто налепил жвачку на скамейки, кто это сделал?

Мисс Марсден вот-вот заплачет.

– Тише, дети, тише, пожалуйста. Джон и ты, Луиза, очистите скамейки.

– Почему мы, ведь не мы же ее налепили?

– Я помогу им, – вызывается Полак.

– Хорошо, Казимир, ты хороший мальчик.

Девочки, вытянув носики, оглядываются по сторонам с любопытством и негодованием.

– Это Казимир налепил, – шепчут они, – это он.

Их шепот доходит до слуха мисс Марсден.

– Ты это сделал, Казимир? Скажи мне правду, я не накажу тебя.

– Я? А зачем мне надо было это делать?

– Подойди сюда, Казимир.

Он подходит к столу. Учительница обнимает его, а он прижимается к ее руке. Глядя на ребят и подмигивая им, кладет голову ей на плечо. Дети хихикают.

– Ну, Казимир, не делай больше этого.

– Чего не делать, мисс?

– Это ты налепил жвачку на скамейки? Скажи мне правду, я не буду тебя наказывать.

– Нет, не я.

– А на скамейке Казимира нет жвачки, мисс Марсден, – говорит Алиса Рэфферти.

– Почему же твоя скамейка чистая? – спрашивает учительница.

– Не знаю, может быть, тот, кто сделал это, боится меня?

– Так кто же это сделал, Казимир?

– Откуда я знаю. Нужно мне вытирать скамейки?

– Казимир, ты должен стараться быть хорошим мальчиком.

– Да, мисс Марсден.

Он возвращается на свое место и, притворяясь, что помогает ребятам, перешептывается с девочками.

Летом ребята гуляют до позднего вечера. В безлюдных местах играют в прятки и обливаются водой из пожарных кранов. Летом всегда происходят какие-то волнующие события. То где-нибудь дом сгорит, то, взобравшись на крыши, они подсматривают за взрослыми ребятами, как те обхаживают девчонок. А если очень жарко, можно прошмыгнуть в кинотеатр, потому что входные двери оставляют открытыми для проветривания.

Один или два раза им действительно повезло.

– Эй, Полак, в переулке за домом Сальваторе валяется пьяный.

– А деньги у него есть?

– Откуда я знаю? – огрызается мальчишка.

– А-а, ну пошли.

Они тихо крадутся по переулку и выходят на пустынное место за домами. Пьяный храпит.

– Ну, давай, Полак.

– "Давай"! А как потом поделимся?

– Сам поделишь.

Он подкрадывается к пьяному и медленно ощупывает его в поисках кошелька. Пьяный перестает храпеть и хватает Полака за руку.

– Пусти, черт возьми...

Пошарив вокруг себя свободной рукой, Полак находит на земле камень, поднимает его и бьет пьяного по голове. Тот еще сильнее сжимает руку, и он вновь наносит ему удар. «Где же кошелек? Где кошелек? Надо скорее». Полак лезет в карманы и вытаскивает коекакую мелочь.

– О'кей, пошли.

Двое мальчишек тихо выходят из переулка и делят деньги около уличного фонаря.

– Шестьдесят центов мне, двадцать пять – тебе.

– Ты что? Ведь нашел-то его я.

– А ты что? Я рисковал, – говорит Полак. – Или ты думаешь, это не в счет?

– А-а-а.

– Пошел ты к чертям собачьим.

Насвистывая, он уходит, и его трясет от хохота при мысли о том, как он бил пьяного. Утром этого человека нет, и Полак чувствует облегчение.

«Пьяного не убьешь», – думает Полак. Он знает об этом от старших.

Когда Полаку исполняется десять лет, отец умирает, и после похорон мать пытается устроить его на работу на бойню. Но спустя месяц его замечает инспектор по образованию, и матери ничего не остается, как определить своего сына в сиротский дом. Приходится учиться кое-чему новому, впрочем, не столь уж и новому. Нужно быть очень осторожным, чтобы не попасться, иначе здорово влетит.

– Вытяни-ка руку, Казимир.

– Зачем, сестра? Что я такого сделал?

– Кому сказали, вытяни руку. – Удар по ладони так силен, что Казимир подскакивает.

– Святой Иисус!

– За богохульство, Казимир, тебя следует наказать еще раз. – Одетая в черное рука вновь поднимается и ударяет его по ладони.

Когда он возвращается на свое место, ребята смеются над ним.

Сквозь слезы он изображает на лице неуверенную улыбку. «Ничего особенного», – шепчет он. Но пальцы за ночь распухают, и все утро он не находит себе места от боли.

Больше всего следует остерегаться Пфейфера, учителя физкультуры. В столовой, перед тем как начать есть, надо просидеть три минуты молча, пока произносятся молитвы. Пфейфер в это время шныряет где-то позади скамеек и следит, не шепчется ли кто-нибудь.

Полак покосил глазами в ту и другую сторону; кажется, поблизости никого нет.

– Что, черт возьми, мы будем жрать сегодня?

Бац! Голова сотрясается от удара.

– Полак, когда я говорю молчать, надо молчать.

Он сидит, тупо уставившись в тарелку в ожидании, когда утихнет боль; очень трудно удержаться от того, чтобы не потереть голову.

Позднее он думает: «Господи, да у этого Пфейфера глаза на затылке».

Были и ангелы. Левша Риццо, крупный детина четырнадцати лет, заправляет всей компанией, когда нет Пфейфера или кого-либо ив сестер и братьев. Нужно с ним подружиться, иначе будет плохо.

– Что я могу сделать для тебя, Левша? (Полаку десять лет.)

Левша разговаривает со своими помощниками.

– Пошел вон. Полак.

– Почему? Что я тебе сделал?

– Проваливай, тебе говорят.

Полак идет по общей спальне, внимательно оглядывая пятьдесят коек и полуоткрытые тумбочки. В одной из них лежит яблоко, четыре цента и небольшое распятие. Он хватает распятие и идет к койке Левши.

– Эй, Левша, у меня есть кое-что для тебя.

– На черта мне нужна эта штука?

– Отдай ее сестре Кэтрин. Скажи, подарок.

Левша рассматривает распятие.

– Да... да. Где ты его взял?

– Я спер его из тумбочки Кэллагана..Но он шума не поднимет, скажи ему, чтобы молчал.

– Я мог бы спереть и сам.

– А я решил помочь тебе.

Левша смеется, а Полак рад, что контакт установлен.

Были и обязательства. Левша любит покурить, он может выкурить за вечер полпачки сигарет и не попасться. Раз в два дня на поиски сигарет для Левши отправляется целый отряд. Вечером четверо ребят подкрадываются к стене приюта, и двое перелезают ее. Они спрыгивают на тротуар и проходят два квартала в сторону торговой улицы. Здесь они слоняются возле газетной стойки одного из кондитерских магазинов.

Полак идет к прилавку, где торгуют сигаретами.

– Что надо, малец? – спрашивает владелец магазина.

– Гм, мне нужно... – Он смотрит на дверь магазина. – Мистер, вон мальчишка ворует у вас газеты.

Сообщник мчится по улице, преследуемый хозяином лавки. Полак хватает две пачки сигарет, делает нос кричащей на него жене лавочника и бежит в другом направлении.

Спустя десять минут они встречаются у стены приюта. Один из них помогает другому подняться на выступ стены, затем карабкается сам, держась за руку первого. Они крадутся по пустым коридорам, отдают сигареты Левше и ложатся спать. На это дело у них уходит всего полчаса.

– Все в порядке, – шепчет Полак мальчишке на соседней койке.

Однажды Левша попался, когда курил. За серьезные проступки существует специальное наказание. Сестра Агнес строит ребят в шеренгу и заставляет Левшу лечь на скамейку спиной кверху. Каждый из ребят должен пройти и ударить его пониже спины. Ребята боятся это делать и, проходя друг за другом, лишь слегка похлопывают его. Сестра Агнес приходит в ярость.

– Вы должны бить Фрэнсиса как следует! – кричит она. – Я накажу каждого, кто не делает этого.

Следующий мальчик легонько шлепает Левшу, и сестра Агнес сильно бьет по его ладони линейкой. Остальные мальчики по очереди тоже легонько шлепают Левшу и затем подставляют свои ладони для удара.

Сестра Агнес мрачнеет. Ее накрахмаленная юбка хрустит, как будто от злости.

– Бейте Фрэнсиса! – опять вопит она.

Но никто не хочет. Ребята, получив один за другим удар по руке, собираются в круг и наблюдают за происходящим. Левша хохочет. Когда процедура заканчивается, сестра Агнес стоит неподвижно. Видно, как она борется с собой, раздумывая, не заставить ли их проделать то же самое еще раз. Но она побеждена и ледяным тоном приказывает ребятам идти в класс.

Полак получает огромный урок. Левша совершенно покоряет его.

Полак не находит подходящих слов, чтобы выразить свое восхищение, и только качает головой.

– Ну и молодчага этот Левша! – говорит он наконец.

Два года спустя мать забирает Полака домой. Одна из старших сестер выходит замуж, а оба брата работают. Перед тем как покинуть приют, Левша пожимает ему руку.

– Ты хороший, парень. Я выйду отсюда на следующий год и разыщу тебя.

Опять он на своей улице. Начинаются новые увлечения, свойственные его возрасту. Езда на буфере трамвая – обычное дело, кражи в лавках – источник дохода. Уцепиться за кузов быстро идущего грузовика и унестись за пятнадцать миль от города – это уж настоящее спортивное развлечение. Мать заставляет его устроиться на работу, и в течение двух лет он работает разносчиком в мясной лавке.

Годы идут, он взрослеет и даже умнеет, насколько позволяют ему умственные способности, но в целом остается прежним. Он часто меняет место работы. Работает мясником, рабочим на бойне и даже шофером у некоторых обитателей Норт Сайда. Но любая работа ему надоедает, едва он приступает к ней.

В 1941 году ему восемнадцать. В это время он вновь встречает Левшу Риццо. Встреча происходит на бейсбольном матче. Они сидят рядом. Левша пополнел и выглядит процветающим. Из-за усов ему можно дать лет тридцать, хотя ему всего двадцать два года.

– Привет, Полак, что ты поделываешь?

– Играю в лотерею.

Левша хохочет.

– Ты все такой же, Полак, вот чудак... Почему, черт возьми, ты не разыскал меня? Я мог бы предложить тебе кое-что...

– Да все как-то не до этого было.

В действительности дело обстояло не так. У него был свой моральный кодекс, который никогда им четко не формулировался, но там было примерно такое правило: когда твой приятель достиг чегото, не лезь к нему, пока он сам тебя не позовет.

– Ну что ж, я могу предложить тебе кое-что.

– Эй, ты! – кричит Полак одному игроку. – Хоть один раз ты можешь не промахнуться? – Потом он садится, ставит ноги на сиденье перед собой. – Что ты там сказал, Левша?

– Moгу предложить тебе кое-что.

Полак гримасничает, поджимает губы.

– Может быть, мыс тобой и поладим, – говорит он.

Он приобретает автомобиль. На первый взнос идут деньги, сэкономленные им из зарплаты за два первых месяца работы. Вечерами он объезжает магазины, парикмахерские, собирает квитанции. Затем едет к Левше и отдает ему квитанции и наличность. После этого едет в снятую меблированную квартиру. За свою работу он получает сто долларов в неделю.

Однажды происходит нечто непредвиденное.

– Эй, Эл, как дела? – Он останавливается у табачного киоска, берет две сигары по тридцать пять центов пара. Поворачивает ее во рту. – Что скажешь?

Эл, человек средних лет, подходит к нему с коробкой мелочи.

– Полак, один парень хочет, чтобы ему заплатили. Его номер выиграл.

Полак пожимает плечами.

– Почему же ты не сказал этому счастливчику, что Фред приедет с деньгами завтра.

– Да я ему сказал, но он не поверил. Вот он.

Худощавый парень с острым красным носом.

– В чем дело, дружище? – спрашивает Полак.

– Вот что, мистер, я не хочу делать никакого шума и не собираюсь нарываться на драку, но мой номер выиграл, и я хочу получить свои деньги.

– Постой, постой, не шуми. – Он подмигивает хозяину лавки. – Давай поговорим спокойно.

– Слушайте, мистер, единственное, что мне нужно, – деньги. Пятьсот семьдесят второй выиграл. Так ведь? Вот билет.

Двое детей, пришедших в магазин за конфетами, наблюдают эту сцену. Полак хватает парня за руку.

– Иди-ка сюда, мы все сейчас обговорим. – Он захлопывает за собой дверь. – Так вот, дружище, ты выиграл и завтра получишь деньги. У нас один парень собирает деньги, а другой выплачивает выигрыши. Это бизнес, дружище, и нам нужно позаботиться не только о твоем билете.

– А откуда я знаю, что завтра придет кто-то?

– Сколько ты поставил?

– Три цента.

– Значит, ты хочешь получить двадцать один доллар, да? Может, ты думаешь, что разоришь нас этим? – Он смеется. – Получишь ты свои деньги, дружище, получишь.

Парень кладет руку Полаку на плечо.

– Я бы хотел иметь их сегодня, мистер. Уж больно выпить охота.

Полак вздыхает.

– Послушай, дружище, вот тебе доллар. Завтра, когда тебе отдадут деньги, вернешь его Фреду.

Парень берет доллар и смотрит на него с сомнением.

– Честно, мистер?

– Ну конечно же, дружище. – Он стряхивает с плеча его руку и выходит на улицу к своей машине.

По дороге к следующему месту он то и дело качает головой. Глубокое презрение появляется в нем. «Вот дерьмо. Какой-то ублюдок выигрывает двадцать один доллар и думает, что мы не будем спать ночей, чтобы его надуть. Жалкий подонок. Поднимает шум из-за двадцати одного доллара».

– Привет, ма! Как дела? Как поживает моя возлюбленная?

Мать подозрительно смотрит через дверную щель, затем, узнав его, широко распахивает дверь.

– Я не видела тебя целый месяц, сынок, – говорит она по-польски.

– Две недели, месяц – какая разница? Ведь я здесь, ну? На вот возьми конфеты. – Видя ее нерешительность, он хмурится. – Ты еще не вставила зубы?

Она пожимает плечами.

– Я купила кое-что.

– Когда же, черт возьми, ты вставишь их?

– Я купила немного материи на платье.

– Опять для Мэри, да?

– Незамужней девушке нужно одеваться.

– А-а-а!

Входит Мэри и холодно кивает брату.

– Чем занимаешься, неприкаянная?

– Перестань, Казимир.

Он поправляет подтяжку.

– Почему, черт возьми, ты не выйдешь замуж и не дашь матери спокойно вздохнуть?

– Потому что все мужчины такие же, как ты, им нужно только одно.

– Она хочет стать монашкой, – говорит мать.

– Монашкой, черт возьми! – Он смотрит на нее оценивающим взглядом. – Монашка!

– Стив думает, что, может быть, ей действительно пойти в монашки.

Полак внимательно разглядывает ее узкое болезненное лицо, желтые круги под глазами.

– Да, может быть.

И вновь в нем начинает шевелиться презрение, а где-то там внутри слабое сострадание.

– Ты знаешь, ма, а мне везет.

– Ты просто жулик, – вставляет Мэри.

– Тихо, тихо, – успокаивает их мать. – Хорошо, сынок, если тебе везет, это очень хорошо.

– А-а-а! – Он злится на себя. Дурная примета говорить, что тебе везет. – Действительно, иди-ка ты в монашки... Как Стив?

– Он так много работает. Его малышка Мики был болен.

– Я побываю у него на этих днях.

– Дети, вы должны держаться друг друга. (Двое из них умерли, другие, кроме Мэри и Казимира, завели себе семью.)