Текст книги "Золото Колчака"

ДЕНЬГИ ДЛЯ НОВОЙ РОССИИ. ПРОБЛЕМА ХРАНЕНИЯ

Продажа последней части золота навела Бахметева и Угета на мысль о необходимости сохранить вырученные средства для будущего антибольшевистского правительства. Тем более что в конце 1920 – начале 1921 года средства на счетах российских представителей за границей стремительно таяли, так как их перечисляли в основном на содержание и обустройство армии Врангеля и гражданских беженцев.

В апреле 1921 года Бахметев изложил председателю Совета послов Гирсу предложенный Угетом план действий: образовать особый национальный фонд из средств, выделенных тремя главными финансовыми центрами эмиграции: Европой, Америкой и Японией (имелись в виду распорядители российских средств в этих странах). Хранить деньги предполагалось в нейтральной стране, например в Бельгии (в Брюсселе). Фонд должен был находиться в распоряжении группы лиц, причем решения о расходовании средств должны были приниматься только единогласно. Чтобы избежать упреков в партийности и пристрастности, Угет предлагал включить в состав распорядителей фонда Гирса, Бахметева, Маклакова, князя Львова и Авксентьева. Такой состав обеспечил бы пятерке хранителей «широкий национальный характер».

Бахметев сразу предложил Гирсу, если он разделяет высказанную идею, снестись с К. К. Миллером. Поддержав идею создания Национального фонда, Миллер отказался сделать взнос из средств, находившихся в его распоряжении, мотивируя это тем, что из подотчетных ему средств оказывается помощь русским беженцам в Японии и Китае и Российскому обществу Красного Креста, содержатся дипломатические представительства на Дальнем Востоке. Три четверти его расходов приходились на Европу, где за счет вверенных ему средств содержались дипломатические учреждения. Значительные средства были израсходованы и на переселение армии Врангеля. Таким образом, заключал Миллер, решение вопроса о помещении им денег в Национальный фонд зависит от того, как долго он будет продолжать финансировать «Европу».

Разумеется, «Европа» и дальше нуждалась в деньгах, и вопрос о вкладе Миллера в Национальный фонд отпал сам собой. Но главное, по-видимому, все же заключалось в том, что Миллер, будучи персонально ответственным за казенные деньги, с большим сомнением относился ко всякого рода коллективным затеям. Как мы уже видели, он был склонен давать деньги по собственному усмотрению и только в том случае, если был уверен в целесообразности расходов.

Практически одновременно и независимо от возникновения идеи создания Национального фонда эмигрантскими финансистами начал дебатироваться вопрос о способах хранения (точнее, сокрытия) государственных средств. Правительства стран – кредиторов России вполне могли конфисковать государственные средства в порядке компенсации за долги. Так, во Франции был наложен арест на суммы генерала Э. К. Гермониуса, ведавшего заграничным снабжением армий белых, и на все находившееся в его распоряжении имущество. Кроме того, подписание англо-советского торгового договора 16 марта 1921 года создало реальную угрозу передачи казенных средств Советам – ведь большевистское правительство фактически было признано некогда непримиримыми к нему британцами. Эти обстоятельства послужили побудительным мотивом для поисков новых способов хранения денег; в конце апреля 1921 года Главноуполномоченный по финансово-экономическим делам В. И. Новицкий направил письмо с грифом «Совершенно доверительно» Бахметеву. В письме анализировались возможные варианты хранения казенных сумм.

До этого момента все принадлежавшие казне средства, находившиеся в Европе, хранились на счету фирмы «Зерега и К^о» в Лондоне. История соглашения с фирмой «Зерега», давно имевшей дела с Россией, такова. Генерал С. Н. Розанов, который хозяйничал во Владивостоке, перепродал японцам находившийся там хлопок, принадлежавший ранее Московскому купеческому банку и уже проданный им фирме «Зерега». Очевидно, гарантом сделки по продаже хлопка фирме «Зерега» выступило колчаковское правительство, и, таким образом, фирма стала кредитором казны на сумму свыше 1 млн ф. ст. Наличие претензии фирмы к российской казне дало возможность К. Е. фон Замену открыть фиктивные счета якобы для обеспечения этой задолженности. Одновременно фирма обязалась не препятствовать свободному снятию денег с этих счетов.

Новицкий не пояснял, в чем состоял интерес фирмы; можно предположить, что ее владельцы рассчитывали в будущем получить привилегии в торговле с Россией, тем более что надеяться на погашение долга в близком будущем вряд ли приходилось. Таким образом, держатели казенных средств в Англии – фон Замен и сменивший его Новицкий – как бы и не открывали счет на частное лицо, пользуясь любезностью фирмы «Зерега».

Однако после подписания англо-советского соглашения, когда, с точки зрения российских финансистов, возникла реальная угроза передачи большевикам всех русских правительственных средств, такой способ сокрытия денег становился рискованным. В связи с этим Новицкий считал необходимым пересмотреть условия хранения. Держатели российских средств в Европе рассмотрели и отвергли два возможных варианта хранения: 1) на счетах частных лиц; 2) в банковском сейфе наличными или в краткосрочных бонах. Первый вариант не годился, потому что в случае судебного преследования было бы невозможно объяснить происхождение денег, второй – поскольку боны надо было регистрировать, а местоположение сейфа могли обнаружить большевистские агенты. Во Франции вдобавок существовала угроза секвестра российских средств правительством в порядке компенсации за содержание армии Врангеля.

Новицкий информировал Бахметева о предложении Л. Ф. Давыдова, некогда директора Особенной канцелярии по кредитной части Министерства финансов (1909–1914), а затем директора Русского для внешней торговли банка. Давыдов собирался, совместно с неким И. И. Кестлиным, открыть банкирскую контору, в которой и предлагал хранить казенные суммы. Поскольку Давыдов был человеком очень богатым, происхождение неизвестно откуда взявшейся крупной суммы не вызвало бы подозрений. «Никаких документов о казенных деньгах, кроме соглашения с Л. Ф. Давыдовым или, на случай его смерти, с партнером Кестлиным не будет, и таким образом внутренняя связь, в смысле нашего участия в капитале, будет отсутствовать». Все дело должно было быть основано только на личном доверии к Давыдову, что вряд ли могло быть приемлемо.

Кроме возникшей угрозы захвата денег большевиками Новицкого тревожила разобщенность финансовых агентов. В отсутствие единого антибольшевистского центра и при реальной перспективе исчезновения дипломатического представительства было неясно, что может побудить финансовых агентов давать деньги на нужное, по представлениям Совета послов, дело. Опасения Новицкого относительно намерений британского правительства были сильно преувеличены, однако для нас важно то, что их разделяло большинство дипломатов и финансовых агентов.

Средства следовало централизовать, хранить в надежном месте и в то же время обеспечить при необходимости их быстрое получение. Очевидно, что всем сформулированным условиям мог отвечать только банк, причем банк «свой». Единственным способом «полного сокрытия казенного характера сумм и вместе с тем безопасного их помещения» Новицкий считал вложение их в операции с акциями и векселями. Для обеспечения надежности необходимо было стать «одними из хозяев дела», для чего внести часть казенных средств в основной капитал банка.

Участие в управлении делами банка и наблюдение за его операциями обеспечивалось бы вхождением в состав его Правления и Совета представителей казны. Оперативность и скрытность распоряжения деньгами гарантировались оформлением акций на частных лиц, не связанных с казной. Одновременно с фирмой «Зерега» было бы подписано соглашение о выдаче ссуды под акции в размере от 50 до 70% их стоимости. Так бумаги можно было бы быстро обналичить. По схеме, разработанной Новицким, банк выдавал бы векселя и оплачивал их в случае необходимости до срока. Например, полугодовой доход по векселю в 100 тыс. ф. ст. был бы равен 2,5 тыс. ф. ст. Если бы деньги потребовались через три месяца, то выплачивались бы 1250 ф. ст. с удержанием небольшой комиссии.

Столь льготные условия предполагаемый банк мог предоставить лишь своим, то есть совладельцам банка. Очевидно, что любой банк мог только мечтать о внесении в основной капитал государственных средств, даже (а может быть, тем более) если этого государства уже не существовало. Этого не мог не понимать столь опытный финансист, как Новицкий. Рассуждения Новицкого были отнюдь не абстрактны, и речь шла о вполне конкретном банке, а именно о «Лондонском и Восточном торговом банке» (London and Eastern Trade Bank, сокращенно – «Истрабанк»). В совещаниях по вопросу о способах хранения, информировал Новицкий, участвовали М. Н. Гирс, В. А. Маклаков, М. В. Бернацкий, а также М. С. Аджемов, барон Б. Э. Нольде и П. А. Бурышкин; они сочли предложение Новицкого приемлемым. Предварительные переговоры были Новицким проведены.

«Истрейдбанку» было менее полугода, и среди его отцов-основателей были «знакомые всё лица». В середине января 1921 года К. Е. фон Замен, бывший директор Особенной канцелярии по кредитной части Министерства финансов, а в последние полгода Главноуполномоченный по финансово-экономическим делам за границей врангелевского правительства, посетовав на неясность и непрактичность постановки «русских дел» за границей, перешел туда на службу.

Фон Замен информировал Угета:

Я… принял предложение вновь открытого в Лондоне банка, с русскими и английскими акционерами вступить в состав управления банком. Название последнего – London & Eastern Trade Bank; учредители: английские участники фирмы F. Zerega, русские нефтяники и члены Совета Московского Купеческого Банка. Положение пока скромное. Банк не спешит, при настоящих условиях рынка, бросаться в дела и директорам будет платить весьма умеренно.

Он подчеркивал, что не отказывается и впредь «помогать русскому делу, там, где для этого есть разумная возможность». Особенно его заботила судьба «небольших остатков казенных средств» и иностранной благотворительности, которые помогли бы «спасти наших беженцев от голодной смерти».

Вопрос о порядке хранения денег обсуждался Совещанием послов по меньшей мере с начала 1921 года, причем в предварительных совещаниях участвовали известные финансисты и юристы Б. А. Каменка, М. С. Аджемов, П. А. Бурышкин, Н. Б. Глазберг и другие. 1 апреля 1921 года Новицкий провел переговоры в Лондоне с «Истрейдбанком», о результатах которых доложил 4 мая Совещанию послов в весьма узком составе: присутствовали Гирс, Маклаков и приглашенный Бернацкий.

«Европейцы», опасавшиеся захвата остатков средств, были готовы пойти на изменение порядка их хранения. Однако львиная доля российских казенных денег находилась в США и Японии. 17 мая 1921 года фон Замен в качестве представителя частного банка направил письмо Угету с предложением банковской формы «обслуживания» государственных средств.

Новицкий, не откладывая дела в долгий ящик, отправился за океан, чтобы, опираясь на решение Совещания послов, провести переговоры о столь деликатном предмете с Бахметевым и Угетом. Бахметев, не склонный спешить в этом вопросе, телеграфировал в Париж, что не видит необходимости в срочном приезде Новицкого, однако телеграмма Новицкого не остановила.

Итогом совещания Бахметева и Угета с Новицким стал Вашингтонский протокол от 4 июня 1921 года. Бахметев, крайне недовольный беспорядком в расходовании средств, оказавшихся в распоряжении Финансового совета, поставил условием, чтобы расходы в каждом случае согласовывались с ним. На встрече был определен порядок образования Национального фонда, и держатели российских средств в Америке пошли на то, чтобы деньги, предназначенные будущему российскому правительству, хранились в «Истрейдбанке», оговорив это рядом условий. 8 июня 1921 года Угет и Новицкий подписали в Нью-Йорке протокол, согласно которому российское посольство обязалось перевести в банк для образования Национального фонда 488 669 долл. 83 цента.

Бахметеву и Угету с одной стороны и К. К. Миллеру с другой идея Новицкого – Замена не слишком пришлась по душе. В письме Замену Угет подчеркивал, что идея «хранения» (кавычки Угета – финансист понимал, что деньги в банке не лежат, а работают) денег в «своем» банке возникла в Париже и что и он, и Бахметев были против этого, но, учитывая обстановку, согласились и готовы «влить в акционерный капитал» банка около 500 тыс. долл., полученных от реализации золотого депозита за винтовки «Ремингтон».

Миллер так и не внял призыву внести свою долю в Национальный фонд, сославшись на крупные расходы, произведенные им в Европе.

В ходе переговоров в Вашингтоне было решено, что никто из официальных лиц в правление и совет банка не войдет, чтобы не вызвать подозрения о наличии в банке казенных денег. Было также обусловлено, что в руководящих органах банка останется вакантным число мест, пропорциональное государственной доле в основном капитале. Новицкий вполне резонно предложил делегировать в управление банка лицо, «могущее держать нас все время в курсе дел банка и содействовать проведению и надлежащему освещению тех задач, которые будут ставиться». Новицкий предлагал кандидатуру С. А. Шателена, товарища министра финансов в 1917 году, полагая, что она не вызовет возражений со стороны Бахметева, так как они с Шателеном были единоутробными братьями.

ЛОНДОНСКИЙ И ВОСТОЧНЫЙ ТОРГОВЫЙ БАНК: К ИСТОРИИ СОЗДАНИЯ

Остановимся подробнее на истории создания банка, в котором оказались суммы, полученные в основном от продажи последней части «колчаковского золота». В 1919 году в Лондоне фирмой Фредерика Зерега и группой членов правления Московского Купеческого банка было образовано Торговое товарищество. Британская фирма и московский банк были давними партнерами в торговле хлопком. Во второй половине 1920 года британцы предложили основать в Лондоне на паритетных началах банк, «дабы создать организацию, которая смогла бы в будущем при воссоздании России способствовать развитию торговых сношений между Россией и Англией и смогла бы одновременно восстановить деятельность в России Московского Купеческого Банка».

Предложение было принято, партнеры решили учредить банк с капиталом около 200 000 ф. ст. Поначалу цель была конкретная и не слишком амбициозная – финансирование Торгового товарищества. Однако, прослышав о создании банка, свое участие в размере 150 тыс. ф. ст. предложила «нефтяная группа» в составе братьев Цатуровых (100 тыс.) и С. Г. Лианозова (50 тыс.). В начале октября 1920 года на совещании в Париже «текстильщики» решили принять предложение нефтяной группы, к которой присоединился Г. Л. Нобель с взносом 5 тыс. ф. ст. Устав банка был утвержден в том же октябре 1920 года с основным капиталом 335 тыс. ф. ст. и приступил к работе в январе 1921-го.

Вскоре банк приобрел Торговое товарищество, которое было переуступлено «текстильщиками» в обмен на акции банка, в результате чего основной капитал новообразованной кредитной организации увеличился на 55 тыс. ф. ст. и составил 390 тыс. ф. ст. От каждой из групп акционеров в управлении банком принимал участие «рабочий директор»: от английской – М. Топпинг, от нефтяной – Н. Б. Глазберг, и от группы Купеческого банка – Г. Д. Чаманский.

Фон Замен был инициатором привлечения средств казны и много работал в этом направлении. Наряду с приводившимися выше общегосударственными соображениями вливание казенных средств должно было пойти на пользу банку и повысить влияние самого фон Замена во внутрибанковских делах. Он видел главную задачу банка в том, чтобы служить после свержения большевиков посредником в привлечении иностранного капитала в Россию, а также «натренировать» для этого персонал.

Руководители банка заботились о ликвидности его средств – «держали большой портфель Treasury Bonds (казначейские облигации. – О. Б.)… обратили внимание на иностранную валюту и фонды». Банк имел совместный счет с акционерами фирмы «Зерега» Макфадденами – для покупки и продажи золотых облигаций, обращавшихся на европейском и американском рынке. Неплохой доход приносили банку операции с иностранной валютой. «Понемногу наше имя стало известным и нашу подпись стали свободно принимать», – констатировал фон Замен.

Чтобы укрепиться в полной мере, нужно было, полагал фон Замен, добиться еще двух вещей: 1) участия видных иностранцев и 2) увеличения основного капитала.

Банк находился в периоде становления, но имелись веские причины, делавшие вложение государственных средств в его акции привлекательным: во-первых, возможность влиять на деятельность банка и сравнительная надежность сокрытия государственного происхождения денег; во-вторых, состав его учредителей и руководителей, многие из которых были связаны с российским государством или же были людьми весьма известными среди российских предпринимателей. Не следует, видимо, исключать и личной заинтересованности Новицкого, которому хотелось иметь «свой» банк.

При всей кажущейся бесспорности выгоды для банка от поступления российской казны не все пайщики встретили это предложение с восторгом. Некоторые – по всей видимости, группа Московского купеческого банка – опасались «казенного капитала и влияния».

После долгих переговоров акционеры согласились предоставить «казенной группе» право на приобретение акций банка на 100 тыс. ф. ст. «Казенной группе» «помогло несчастье»: в сентябре 1921 года фирма «Зерега» решила ликвидировать свое дело вследствие смерти одного из главных ее акционеров, Макфаддена. С общего согласия фирма уступила половину своего участия в банке «казенной группе», доля которой в основном капитале возросла почти до трети, составив около 165 тыс. ф. ст.

Со временем стало очевидно, что опасения пайщиков банка относительно усиления роли «казенного влияния» оказались не напрасны.

ПОЛОЖЕНИЕ О НАЦИОНАЛЬНОМ ФОНДЕ. КОЛЛЕГИЯ ПОПЕЧИТЕЛЕЙ

Вопрос о создании Национального фонда, способах хранения и управления фондом был согласован, однако Бахметева тревожило отсутствие четко прописанных документов, регулирующих эту операцию: бóльшая часть денег перечислялась из США, и персональную ответственность за их судьбу в конечном счете несли он сам и Угет.

Важнейшие решения по вопросам хранения Национального фонда должна была единогласно принимать Коллегия попечителей, состоявшая из послов и финансовых агентов. «Не желая в официальном договоре предусматривать возможность мордобоя и полного развала, – со свойственной ему иронией писал автор Положения о фонде Маклаков, – я выразился мягко: „постановление может быть принято по большинству голосов“, предполагая этим, что какое-то большинство все-таки найдется и в качестве такового себя и изложит; остальные же все могут зафиксировать свои точки зрения уже как особое мнение».

«Положение об установлении и распоряжении Национальным фондом» после полугодовых переговоров и согласований было утверждено 20 декабря 1921 года.

Управление Национальным фондом находилось в руках финансовых агентов, однако принципиальные решения принимались Совещанием послов (при участии агентов с правом решающего голоса). В случае прекращения деятельности Совещания послов его функции переходили лично к Гирсу, Маклакову, Бахметеву, Угету и Новицкому, которые составляли коллегию попечителей Национального фонда. Они и подписали Положение. При этом каждый из них назначал себе на случай смерти заместителя.

Для формирования фонда Бахметев и Угет перевели в Европу 130 300 ф. ст. из сумм, вырученных от продажи остатков золотого фонда, 60 тыс. ф. ст. дали «европейцы». Деньги, переведенные из США, а также 36 400 ф. ст. из средств, выделенных «европейцами», были помещены в акции «Истрейдбанка», остальные 23 600 ф. ст. были размещены в том же банке в виде векселей. Порядок и форма хранения средств Национального фонда были утверждены протоколом Совещания послов от 10 декабря 1921 года, но деньги были переведены в банк еще до завершения всех формальностей.

КОНФЛИКТЫ В БАНКЕ И КОЛЛЕГИИ ПОПЕЧИТЕЛЕЙ

Представитель «американской доли» в правлении банка С. А. Шателен представил Угету неформальный отчет о положении дел на 1 января 1922 года, в том числе сообщая чрезвычайно интересные данные о конкретном механизме сокрытия государственных средств.

Основной капитал составлял 500 100 ф. ст. В Совет банка входили С. Г. Лианозов (председатель), Ш. М. Цатуров (вице-председатель), Г. Л. Нобель, А. И. Шамшин, П. А. Бурышкин, Н. М. Бардыгин, Н. Бьюкенен, М. Бартшер, сэр Х. К. Оуэн.

Правление: У. Э. Уинерэй, П. М. Цатуров – сопредседатели. Директора, постоянно работающие в правлении: Г. Д. Чаманский – директор-распорядитель, Н. Б. Глазберг, М. Топпинг, К. Е. фон Замен, С. А. Шателен. Директорами также числились Б. А. Швецов, М. Добсон, М. Кэрнс.

Казенная доля (166 700 ф. ст.) была оформлена на Г. Л. Нобеля. Сам Нобель приобрел акции на 5000 ф. ст. На шеры (акции) были выданы три сертификата на его имя.

Густав (Йоста) Людвигович Нобель, «русский швед», по его собственному определению, был младшим сыном Людвига Нобеля, крупнейшего российско-шведского нефтепромышленника, и племянником Альфреда Нобеля – изобретателя динамита, учредившего Нобелевские премии. Густав стал первым представителем знаменитой династии, окончившим гимназию. Его старшие родственники обошлись без этого. В 1916 году, в 30-летнем возрасте, он стал управляющим нефтепромыслами Нобелей в Баку.

После революции братья Густав и Эмиль Нобели некоторое время жили в Петрограде, пытаясь спасти хоть что-то из своих владений, и даже пробовали наладить сотрудничество с новой властью. В 1918 году Густав Нобель ездил в Москву для участия в заседании Центральной комиссии по разработке нефтяных месторождений. Комиссия выработала следующий проект: частные предприятия будут национализированы, прежние владельцы перейдут на роль управляющих в «звании» «технических советников», а вся продукция при этом принадлежит государству. Как мрачно сострил один из участников заседания, «нас уговаривают самим организовать себе похороны по четвертому разряду – похороны, на которых труп будет править собственным катафалком». Понятно, что нефтепромышленники предложение большевиков отвергли.

30 ноября 1918 года братья Нобели были арестованы и доставлены в кабинет Варвары Яковлевой, заместителя председателя Петроградской ЧК (с декабря она возглавила это учреждение в Петрограде). Яковлева обвинила Нобелей в причастности к аресту в Баку англичанами некоего Мандельштама, служащего Товарищества братьев Нобелей. Братья стали заложниками; их ждала та же участь, что и Мандельштама. Возможно, бакинский арест послужил предлогом, а главной причиной был отказ Нобелей работать на «рабоче-крестьянскую власть». Впрочем, мотивы ареста могли быть иррациональными: расстреливали же заложников из «буржуев» в ответ на убийство председателя Петроградской ЧК Урицкого социалистом Леонидом Каннегиссером.

Шведским дипломатам удалось добиться освобождения Нобелей только с помощью шантажа. Секретарь шведской дипломатической миссии Лундберг сообщил Яковлевой, что, если братьев не выпустят, в Стокгольме будет арестован советский представитель Воровский – по обвинению в революционной пропаганде. Это подействовало, хотя было блефом. Нобелей отпустили под поручительство шведских дипломатов, обязав информировать ЧК о своем местопребывании. Однако дипломаты втайне уехали из Петрограда, а вслед за ними бежали из ставшего смертельно опасным города и братья Нобели. Они перешли финскую границу и в конце декабря 1918 года были уже в Стокгольме.

Таким образом, человек, которому доверили хранение государственных средств, был в высшей степени надежен: его деловая репутация и порядочность сомнений не вызывали. Несмотря на огромные потери, которые понесли Нобели в России, «остатки» их состояния были достаточно велики, и ни у кого не могло возникнуть вопросов, откуда Густав Нобель взял средства для приобретения акций банка.

Другие Нобели также оказывали материальную и моральную поддержку антибольшевистским силам. Так, Эммануил (Эммануэль) Нобель, сводный старший брат Густава, в 1919 году в нелегкую минуту занял российскому посланнику в Стокгольме К. Н. Гулькевичу 2 млн финских марок (около 100 тыс. долл.). Заем был своевременно погашен за счет перевода из Омска. В 1924 году Э. Нобель по просьбе Гирса взял на себя содержание российского консульства в Стокгольме в течение года, выплачивая, в частности, ежемесячную субсидию в размере 1000 крон на покрытие жалованья консула Ф. Л. Броссе.

Добавим, что Нобели – Эммануил и Густав – впоследствии оказали еще одну услугу русской эмиграции и антибольшевистскому движению: посодействовали присуждению Нобелевской премии по литературе за 1933 год И. А. Бунину (Эммануил этого уже не увидел, он скончался в 1932‐м) и, наоборот, приложили немалые усилия, чтобы самая престижная в мире премия не досталась поддерживавшему большевиков А. М. Горькому.

Вернемся, однако, к финансовым делам. Шателен считал, что приобретение акций за счет Национального фонда прошло весьма удачно в связи с падением курса доллара.

На 20 апреля 1922 года баланс в сумме 1 120 242 ф. ст. был сведен без дефицита. Однако соотношение ресурсов банка к капиталу было лишь 1:1 – на 500 тыс. ф. ст. основного капитала приходилось 532 тыс. ф. ст. текущих счетов и вкладов. Учитывая размеры банка, его «молодость» (он активно работал на финансовом рынке всего год), общую ситуацию в Европе, Новицкий считал результаты его деятельности неплохими, особо выделяя работу валютного отдела.

Новицкий полагал, что исправить необходимо лишь одно – сократить административные расходы. Он указывал на несоответствие «числа лиц, состоящих в Правлении Банка и находящихся постоянно в Лондоне, с действительными размерами его работы» и на чрезмерно высокую оплату служащим банка. В правление входили десять человек, и хотя работа не всех членов правления оплачивалась, на их содержание расходовалось 10 800 ф. ст., то есть больше 2% основного капитала; расходы на аренду помещения, зарплату служащих и налоги составляли 37 тыс. ф. ст., то есть в совокупности почти 10% основного капитала.

Удивляться высокой доле административных расходов не приходилось – уж больно много крупных финансистов собралось под крышей сравнительно небольшого банка. Но не только финансистов. Среди служащих банка оказался даже И. И. Сукин, бывший управляющий Министерством иностранных дел Колчака; после крушения Колчака он вернулся в Вашингтон. В российском посольстве в Вашингтоне место первого секретаря, которое занимал Сукин до командировки в Сибирь, было давно занято, и он остался не у дел. Однако при посредничестве Угета ему удалось устроиться в «Истрабанк» на жалованье 50 ф. ст. в месяц.

Так Угет получил источник информации внутри банка; редкие письма бывшего колчаковского фаворита, перепечатанные по указанию Угета и сохраненные им наряду с финансовыми документами, позволяют дополнить представление о непростой атмосфере в банке, которое складывается по официальной переписке.

Сукин писал Угету в начале 1922 года, через несколько месяцев после прихода в банк:

Если Ты мне обещаешь абсолютную дискретность и на меня не будешь ссылаться, то скажу совершенно откровенно следующее (или ничего не говорить или говорить правду): организация банка ниже всякой критики; это какое-то любительское учреждение, в котором директоров чуть ли не столько же, сколько служащих, и они в банковском деле мало что смыслят. Среди них профессиональный банкир один лишь Чаманский, но он, хотя и ловок и сообразителен, но страдает нервностью характера, впечатлительностью, случайностью своих решений и вообще производит впечатление ненадежности. Репутация у него среди русских самая отвратительная, некоторые говорят самые рискованные вещи про его деловую добропорядочность. В чем правда, – разобраться трудно; во всяком случае про него никто хорошо не отзывается; лично же я никому бы не рекомендовал с ним иметь дело. Замен удивительно мил и благороден, Глазберг умен и вежлив, Топпинг безобиден, Шателен вообще никакой роли не играет и здесь был всего 3 недели. При всем этом управление было до самого последнего времени построено на губительном коллегиальном начале. Директора все время совещаются; из‐за отсутствия настоящего дела занимаются мелочами; общий тон банка чисто русская бестолковость и хаотическая дезорганизация. Состав служащих преимущественно набран из русских – fait triste figure 99
  Fait triste figure (франц.) – выглядит грустно.


[Закрыть] по сравнению со спокойной и деловой корректностью немногих англичан, которые охотно служат в банке, потому что он платит гораздо более крупные жалованья, чем другие, но в откровенных беседах со мной не скрывают глубокого презрения ко всей суетливости, беготне и противоречивости и нерешительности нашего management’a: it must be a «Russian System» 1010
  It must be a «Russian System» (англ.) – это, должно быть, «русская система».


[Закрыть] , говорят они с улыбкой, когда возникают постоянные для русских организаций заграницей случаи недостаточно корректного и сумбурного управления. Все это тем более печально, что вообще банку и без того трудно пробиться и завоевать себе положение и доверие на лондонском, весьма консервативном, рынке. Если только так будет идти и дальше, то я ожидаю мало хорошего. Сейчас все правление сосредоточено в руках Чаманского, который, впрочем, все время разъезжает, а когда бывает здесь, то сам творит суматоху. В общем «London & Eastern» даже издали не напоминает настоящего банка… Главная беда: слишком много директоров, русская бестолковость и отсутствие опытных английских руководителей. Нужно раз навсегда понять, что русские банкиры были хорошими в России и никуда не годятся заграницей.

Новицкий в письме Угету, отправленном в те же дни, о самом Сукине отзывался нелестно: «Кстати о Сукине. Он совершенно не выдержал той роли, которая была ему поручена, – перессорил многих служащих между собой, поставил ставку на английских служащих против русских и просил уже о прибавке жалованья. Все им недовольны».

Сукин был явно пристрастен, и, вероятно, не последнюю роль в его саркастической характеристике положения дел в банке играло уязвленное самолюбие. Однако отношения между членами правления и совета банка были действительно далеки от идеальных; это объяснялось как расхождениями в деловых вопросах, так и личными качествами финансистов: слишком много медведей собралось в этой лондонской берлоге.

Сокращение административных расходов было все-таки проведено, и бывший министр финансов колчаковского правительства П. А. Бурышкин потерял место в Совете банка. В свое время именно Бурышкин накануне крушения Колчака распорядился о переводе казенных сумм на личные счета финансовых агентов; теперь же его вышвырнули из Совета банка, треть основного капитала которого состояла из государственных денег, переведенных этими агентами (Угетом и преемником фон Замена Новицким).