Текст книги "Золото Колчака"

Глава 5. СОВЕТ ПОСЛОВ, ВРАНГЕЛЬ И ЗЕМГОР

«ЧТО ДЕЛАТЬ ПОСЛЕ КРЫМСКОЙ КАТАСТРОФЫ?»

Крымская катастрофа стала совершенно неожиданной для большинства российских дипломатов, которых военные заверяли в неприступности перекопских укреплений. Красная армия начала штурм 8 ноября 1920 года, а уже 12 ноября глава врангелевского правительства А. В. Кривошеин телеграфировал из Константинополя находившемуся в Париже П. Б. Струве:

…От имени главнокомандующего поручаю вам передать французскому правительству, что он просит Францию принять на себя спасение жизни нескольких десятков тысяч людей, борющихся за общее дело против тирании и беззакония и ныне лишенных родины и крова. Он надеется, что в пределах Франции окажется возможным дать не только приют для беженцев, но и пристанище для армии… Кроме того генерал Врангель надеется, что Франция окажет нам свое энергичное содействие к размещению остальных беженцев в других странах… Предложите Бахметеву и Миллеру в Токио срочно перевести возможно большую сумму на содержание беженцев. Перевод должен быть сделан в условиях, обеспечивающих действительное получение денег.

Телеграмма Кривошеина потрясла «русский Париж», и даже верный Струве поначалу не понял, что «Белый Крым» – кончился, а с ним закончилось и Белое движение. Он немедленно телеграфировал Главкому: «Внезапность принятого решения об эвакуации Крыма здесь поражает. В этом усматривают не столько невозможность, сколько нежелание сопротивляться, и это подрывает почву у всякой поддержки и даже сочувствия. Рассчитывать на эвакуацию в предположенном размере невозможно». Струве еще не подозревал, что речь идет на самом деле об эвакуации не нескольких десятков тысяч, как сообщал Кривошеин, а почти полутораста тысяч человек. «Самым реальным исходом представляется здесь продолжение борьбы при известной поддержке французского флота и при эвакуации некоторых наиболее слабых и угрожаемых элементов».

Ответил ему не Врангель, который находился в море где-то между Севастополем и Константинополем, а Кривошеин:

Катастрофа произошла. Советы запоздали. Военная борьба в Крыму признана безнадежной. Нужна срочная помощь раненым и неповинным беженцам вне всяких задач будущей политики. Объявите эту гуманную мысль открыто, просите не теряя времени поддержки Держав и помощи Красных Крестов всех стран для спасения от неминуемой гибели многих тысяч людей. В этом сейчас наша первая общая обязанность.

Впрочем, дипломаты начали действовать в этом направлении еще до получения этой телеграммы.

Маклаков информировал Константинополь (ставший на некоторое время резиденцией части врангелевского правительства), что французское правительство дало «своим военным и морским властям инструкции оказать все возможное содействие эвакуации гражданских и военных элементов, наиболее угрожаемых». Русские дипломаты обратились также к британскому, американскому и итальянскому правительствам.

Из Крыма были эвакуированы 145 693 человека, не считая судовых команд. Это было самое крупное пополнение «России за рубежом». Эвакуация была подготовлена блестяще, она разительно отличалась от случившегося в марте 1920 года: Врангель учел уроки Новороссийска. Он верно оценил военное положение: сопротивление при подавляющем превосходстве противника было бесполезным и завершилось бы скорее всего массовой резней. Последовавшее истребление оставшихся в Крыму офицеров явилось тому лучшим доказательством. Но, прекрасно подготовленная технически, эвакуация была слабо обеспечена финансово и совсем никак – дипломатически.

Французские транспорты и буксиры приняли непосредственное участие в эвакуации армии и гражданских беженцев, французские боевые корабли ее прикрывали. В то же время было изначально оговорено, что «боевая эскадра и коммерческий флот» являются тем активом крымского правительства, который может быть употреблен на покрытие расходов по эвакуации, содержанию и последующему устройству беженцев. Еще одним важнейшим условием, принятым Врангелем, было то, что, если Русская армия не будет доставлена на советско-польский фронт, где продолжит борьбу с большевиками, войска «прекратят играть роль воинской силы» .

Правда, в письме Врангеля адмиралу Дюменилю от 31 октября (13 ноября) 1920 года говорилось, что Главком оставляет за своими войсками «их свободу действий в будущем, согласно тем возможностям, каковые мне будут даны в деле достижения национальных территорий». Эти возможности Врангелю даны не были, чего, впрочем, и следовало ожидать. После заключения 12 октября 1920 года советско-польского перемирия и подписания прелиминарного мирного договора на вполне благоприятных для Польши условиях Франция, не говоря уже о Великобритании, не была заинтересована в возобновлении боевых действий. Мира – вот чего хотела Европа. Мира и возобновления торговли с Россией, даже если она именовалась теперь Советской. О нереальности надежд на доставку армии на советско-польский фронт Струве информировал Главкома сразу по получении известия об эвакуации.

Врангель, однако, надеялся, что Европа прозреет: «Если Европа и на сей раз не останется слепа и, поняв, наконец, мировую опасность большевизма, даст возможность сохранить армию – наш исход может обратиться в победу…»

Суда с беженцами еще не успели дойти до Константинополя, а основные проблемы, связанные с дальнейшей судьбой и армии, и антибольшевистского движения в целом, уже определились.

Первоочередным был вопрос о том, где взять средства на содержание беженцев. И практически одновременно стал обсуждаться другой, традиционный русский вопрос – «что делать?». В конце 1920 года он формулировался следующим образом: «Что делать после Крымской катастрофы?» Так была озаглавлена записка П. Н. Милюкова, прочитанная им 21 декабря 1921 года на собрании парижской группы членов партии кадетов. В ней была предложена «новая тактика» борьбы с большевизмом, но к этому мы еще вернемся.

На покрытие первых расходов французскому правительству были переданы 15 000 тонн угля, отправленных на трех пароходах из США в Крым. Вместо Крыма разгрузиться пришлось в Константинополе, где уголь был сдан французским властям.

Бахметев немедленно перевел в Константинополь 200 тыс. долл. И впоследствии он был главным врангелевским «спонсором», несмотря на то что первым из дипломатов настаивал на прекращении политической деятельности генерала.

«Поражение Врангеля представляется мне трагическим доказательством того непреложного факта, – писал он Маклакову в один из первых дней разворачивающейся катастрофы, – что Россия не может вынести военного движения как такового и что мысль о спасении ее через военную диктатуру должна быть оставлена, как безнадежная, и чем скорее, тем лучше. Сущность руководящей национальной психологии в области тактического мышления сводилась к тому, что „важна лишь кавалерия“. Реальный опыт должен убедить, что „кавалерия всего менее важна“».

В литературе встречаются высказывания о том, будто дипломаты отказались подчиняться Врангелю и даже взяли распоряжение казенными средствами в свои руки в связи с тем, что генерал в целях экономии намеревался почти полностью сократить дипломатическое ведомство.

Бахметев сделал больше, чем кто-либо другой, для оказания помощи «беженцам врангелевской эвакуации». Он работал в тесном контакте с Американским Красным Крестом, который в конце ноября перевел на нужды «беженцев района Константинополя» 400 000 долл. и 1 500 000 фр. Посольство перечислило Американскому Красному Кресту на те же цели 300 000 долл. и оплатило расходы по фрахтованию судов и железнодорожных грузов, предназначенных для российских беженцев. Общая сумма, поступившая из США в конце ноября 1920 года, превысила 800 000 долл.

В ноябре – декабре 1920 года едва ли не каждый день происходил обмен телеграммами между Парижем и Константинополем, Парижем и Вашингтоном, проходили совещания различных политических и общественных групп, публиковались программные статьи и интервью. «Русское зарубежье» искало новые пути борьбы или по крайней мере оправдание своего существования.

15 ноября Струве сообщил Врангелю, что в Париже «намечается возможность образования национального комитета, представляющего весьма широкий фронт против большевиков». Струве считал полезным свое вступление в комитет в качестве представителя Главнокомандующего. Санкция Врангеля была получена. Проблема, однако, заключалась в том, что представления русских политиков о составе и задачах национального комитета очень сильно – если не сказать безнадежно – расходились.

Если Струве (по крайней мере поначалу) и другие сторонники Врангеля считали, что комитет должен выражать интересы Врангеля и быть, по сути, «политическим прикрытием» армии, то либерально-демократические круги эмиграции полагали, что «национальный комитет», как бы он ни назывался, должен стать альтернативой военной диктатуре, а врангелевские структуры, так же как и армия, должны быть распущены.

18 ноября 1920 года Маклаков телеграммой информировал Кривошеина:

Отношение к идее военной диктатуры разделило всех на два трудно примиримых лагеря. А между тем только их соединение сейчас может дать вес русскому антибольшевистскому голосу… Сейчас, естественно, больше слушают тех, кто предсказывал крушение Врангеля, чем его сторонников, которые притом плохо осведомлены о причинах и результатах катастрофы.

В тот же день на собрании парижского комитета партии кадетов Маклаков говорил:

Вопрос стоит не об организации власти, для чего необходимо слишком много времени, а об организации русского общественного мнения заграницей. Мы должны показать, что русские научились, поняли и примирились между собой. Для Запада важно не то, что будет сказано, а кто это скажет. Если скажет одна делегация, или одни кадеты, или одни эс-эры – грош этому цена, нужно, чтобы это сказали все вместе.

Назвал вещи своими именами М. М. Винавер: для него было совершенно ясно, что «правительство генерала Врангеля не удержится. В минуты катастроф всегда кажется, что удастся сохранить то, что уцелело от катастрофы, но этого никогда не удается сделать».

В этот же день Струве, во взглядах которого за три дня произошел заметный сдвиг, информировал Врангеля:

Настроение русских общественных кругов Парижа, кроме правых, отражая общее тяготение Запада к демократизму, совершенно иное, чем в Константинополе. Скрытое во время успехов предубеждение против Правительства Юга ныне открыто выражается в утверждении, будто помимо численного превосходства противника катастрофа произошла и от недоверия населения к правому правительству…

Сохраняя за Главнокомандующим положение вождя, носителя идеи возрождения России, необходимо вместо прежнего правительства создать здесь Национальный комитет на основах соглашения всех умеренных течений, а именно бывшей делегации, кадетов, торгово-промышленных и банковских кругов, от коих персонально могут попасть правые. Эсэры вероятно останутся в стороне. Ввиду обстановки приходится временно воздержаться от привлечения правых, как организации…

С момента потери территории диктатура становится невозможной. Она по необходимости заменяется свободным соглашением с общественностью. Конечно, будущий Комитет будет вероятно временной переходной формой объединения. Общий лозунг – борьба с большевизмом впредь до Учредительного Собрания. Труднее личные вопросы при составлении Комитета ввиду тяготения влево и непризнания власти Правительства Юга.

Бахметев из Вашингтона торопил «русских парижан»:

Я считаю, что с падением Крыма национальное движение вступает в новую фазу: центр тяжести окончательно переносится на процессы преодоления большевизма изнутри. Мы должны содействовать этим процессам и удалять препятствия. Хочу верить, что, несмотря на разногласия в прошлом, ныне возможно объединение всех демократических элементов. Считаю, что Париж должен взять инициативу и выставить национальную программу, не подчиняя ее судьбе отдельных групп и организаций.

Смысл этого текста ясен: «препятствием» являлся Врангель – точнее, стремление Главнокомандующего и его сторонников продолжать борьбу прежними методами.

Находясь под первым впечатлением от известий о падении Перекопа и о начавшейся эвакуации, наблюдательный и желчный М. С. Маргулиес, адвокат и бывший член Северо-Западного правительства, записал в дневнике: «Опять ужасы вторжения Аттилы в Крым, еще один генерал на Парижских бульварах, еще одна судорожная попытка „патриотов“ удержать остатки каких-то сумм путем ставки на нового „героя“, „преемника“, „носителя всероссийской власти“ и т. п., а потом узенький мостик к большевикам, который будет становиться все шире и шире…».

Проблема российских дипломатов и финансистов заключалась не только в том, как прокормить и устроить без малого полтораста тысяч новых беженцев. Заключение, что Врангель «сделал все необходимые выводы из своего положения», оказалось поспешным. Генерал отнюдь не склонен был причислять себя к беженцам – он претендовал на роль главы российской власти в изгнании.

Сам Врангель толковал положение дел следующим образом:

С оставлением Крыма я фактически перестал быть Правителем Юга России, и естественно, что этот термин сам собою отпал. Но из этого не следует делать ложных выводов: это не значит, что носитель законной власти перестал быть таковым, за ненадобностью название упразднено, но идея осталась полностью. Я несколько недоумеваю, как могут возникать сомнения, ибо принцип, на котором построена власть и армия, не уничтожен фактом оставления Крыма. Как и раньше, я остаюсь главой власти.

Врангелевские летописцы поясняли: «Акта отречения не последовало. Генерал Врангель не сложил с себя власти, преемственно принятой им от адмирала Колчака и генерала Деникина, и продолжал нести ее, как долг, от которого нельзя отказаться».

Тем временем попытки создать в Париже суррогат национального представительства на демократической и более широкой основе не приводили к реальным результатам. Маргулиес записал в дневнике:

Врангель продолжает издавать приказы: оставляет при себе начальника штаба, лиц для беженских, финансовых дел и иностранных сношений. Все учреждения русского Южного правительства упраздняются, а в заключение в приказе Врангеля – перл: «Всем русским представителям оставаться на своих местах, сносясь по подлежащим вопросам с начальником штаба и заведующим иностранными сношениями». Есть отчего Аверченко и Тэффи заплакать от зависти.

Получается полный сумбур: фиговый лист демократического правительства отпал, остается диктатор с войском вне территории России и представителями (фактически весь посольский и консульский состав) – заграницей. Воистину страна неограниченных возможностей!

Врангелю, однако, пришлось не только упразднить Южнорусское правительство, но и произвести крупные сокращения в своем штабе. Бывший глава правительства А. В. Кривошеин уехал в Париж. Некоторое время оставались на своих постах Струве и Бернацкий, вскоре также отправившийся в Париж, ибо там, а не в Константинополе должна была решиться судьба врангелевской армии.

Тем временем Бахметев выходил из себя, читая заявления Струве об «отступлении в море» и продолжении борьбы. «Если делать отступления в стихию, то всего лучше отступить в воздух путем испарения», – с раздражением писал он своему конфиденту Маклакову.

Я прежде всего вижу, что в головах русских националистов все же бродит безумная мысль сохранить правительство за границей. Нелепость и вредоносность этой мысли совершенно очевидны… Я уверен, что Вы не разделяете мысли о желательности, из квазилегитимистических и других соображений, сохранять призрак, который, не помогая, будет страшно вредить. Сохранение видимости потенциала военного движения, не обещая никакого живого антибольшевистского действия, будет лишь питать большевистскую пропаганду и оправдывать сохранение военной системы. Помимо того, либеральный и умеренно-демократический национализм обречет себя окончательно на изолированность и погибель.

Не все «либеральные националисты» разделяли мнение российского посла в Вашингтоне. «Конечно, тенор, себя перепевший, жалок, – писал барон Б. Э. Нольде, – но тем не менее было бы чрезвычайно обидно, если бы мы все бросили сейчас обломки правительственного корабля заграницей. Наша „negotiorum gestio“55
  Negotiorum gestio (лат.) – в римском праве ведение чужих дел (или вообще забота о чужом деле) без поручения.


[Закрыть] впредь до появления какой-то нормальной России силой вещей должна продолжаться, как бы она ни была тягостна».

Однако решающим было отношение к врангелевской армии не российских дипломатов, а французского правительства, взявшего эвакуированных на свое содержание. 25 ноября 1920 года премьер-министр Ж. Лейг, выступая перед парламентской комиссией по иностранным делам и говоря об отношении к русскому вопросу, заявил, что он против блокады Советской России и за предоставление частным лицам и учреждениям права торговли с большевиками. Резюмируя суть высказываний Лейга о врангелевском правительстве, Маргулиес записал: «Врангелевское правительство было de facto; факта нет – нет и правительства». Таким образом, правительство Врангеля являлось признанным в течение всего трех месяцев.

Ситуация была тупиковой. «Ликвидация Врангеля чрезвычайно трудна, – констатировал осведомленный Нольде. – Главный вопрос, куда деть 70 000 человек войска из Крыма. Стоят они 2 000 000 фр. в день, а средств у нас нет. Французы не хотят идти в палаты просить кредита, а между тем в известной мере связаны невозможностью тратить деньги. Оставить солдат в Крыму было, понятно, невозможно, а результат оказался лишним бременем…» Однако вскоре французское правительство нашло простой выход из этого «чрезвычайно трудного» положения.

30 ноября 1920 года Совет министров Франции принял решение отказаться от содержания армии Врангеля как боевой силы. Французское правительство указывало, что рассчитывать на получение средств можно лишь в том случае, если смотреть на всех эвакуированных как на беженцев исключительно с гуманитарной точки зрения. Французы намеревались ликвидировать армию Врангеля наиболее эффективным образом – передав дело финансирования эвакуированных в руки Парижского общественного комитета и лишив генерала возможности распоряжаться денежными средствами.

Врангель, потрясенный столь неожиданным для него – и столь предсказуемым – ходом дела, телеграфировал Струве:

Не [хочу] верить, чтобы интересах Франции [было] обратить организованную и крепкую духом армию – ей дружественную – в стадо беженцев, озлобленное против союзников, бросивших ее на произвол судьбы. Отнюдь не хочу торопить французов [с] окончательным ответом. Однако прошу Вас иметь в виду, что решение нашей участи не должно чрезмерно затягиваться. Иначе создается впечатление, будто бы производимые сейчас французами расходы на армию и беженцев имеют целью оправдать получение Францией нашего флота. Положение армии очень тяжелое и только надежда на использование ее по прямому назначению, т. е. в борьбе против большевиков и за освобождение родины – все равно сейчас или позже – может сохранить ее. Иначе наступит разложение.

Струве, Бернацкий и Кривошеин после переговоров во французском МИДе в длинной телеграмме от 3 декабря 1920 года попытались разъяснить Врангелю резоны, по которым французское правительство исключало для себя возможность «сохранения армии как таковой». «Французы из признательности к России за ее участие в войне готовы принести известные жертвы, предел которых, однако, очень близок, но нам необходимо облегчить Французскому Правительству политическую сторону задачи». А именно – объявить о переходе армии на беженское положение и о том, что обеспечением беженцев будет заниматься русская неполитическая организация. Относительно русского флота французы вполне резонно полагали, что полученные от его продажи деньги едва ли покроют их расходы на эвакуацию и содержание беженцев.

Телеграмма Врангеля произвела на французов тягостное впечатление. Еще бы! Благодаря поддержке французского флота была осуществлена эвакуация, несмотря на то что французское правительство узнало о готовящейся сдаче Крыма в последний момент. Французы взяли армию и беженцев на свое содержание. Причем их численность оказалась гораздо выше, чем предполагалось. Договоренность о том, что армия, если ее не перебросят на польский фронт, будет распущена, была достигнута заранее. Врангель же, по сути, обвинял французов в мошенничестве.

Врангель не внял аргументам французов, которые представлялись резонными Струве, Кривошеину и Бернацкому. «Исключаю возможность сохранения армии при условии перевода на положение беженцев и зависимости ее от общественной организации», – телеграфировал он в ответ.

Попытки создать национальное объединение успеха не имели: единства различных эмигрантских групп достичь не удалось. Умеренно правые (включая правых либералов) создали в начале декабря 1920 года по инициативе А. И. Гучкова Парламентский комитет, состоявший из бывших членов Государственной думы и Государственного совета. Председателем был избран Гучков, в состав комитета вошли В. Д. Кузьмин-Караваев, Г. А. Алексинский, М. А. Искрицкий, Е. И. Кедрин и др. Свою задачу члены комитета видели в защите «русского дела» перед западноевропейскими правительствами. Аналогичные комитеты образовались также в Лондоне, Берлине и Константинополе.

На левом фланге происходило сближение кадетов и эсеров, оказавшихся героями дня. Ведь их предсказания сбылись, хотя белые потерпели поражение лишь отчасти по тем причинам, на которые они указывали. 12 декабря 1920 года было опубликовано «Обращение к членам Всероссийского Учредительного Собрания», подписанное Н. Д. Авксентьевым, А. Ф. Керенским и О. С. Минором. В обращении предлагалось созвать Совещание членов Учредительного собрания, оказавшихся за границей, для защиты международных и государственных интересов России.

Милюков в упоминавшейся выше записке «Что делать после Крымской катастрофы?» писал:

…Первейшей и главной задачей русских учреждений заграницей является сохранение существования составлявших армию бойцов до лучшего будущего. Но все расчеты, основанные на сохранении хотя бы части армии, сохранении старых методов борьбы и старой организации власти – должны быть в настоящее время отброшены… Рассчитывать на возможность улучшения политики военного командования, после стольких неудачных опытов, мы, очевидно, более не имеем права. Единственной действительной гарантией против повторения ошибок является отделение политической власти от военной и передача первой какому-либо органу гражданской власти, имеющему общественную санкцию.

Милюков полагал, что в России произошли настолько глубокие социальные и экономические изменения, что о какой-либо реставрации не может идти речи. Реконструкция России должна быть произведена «левыми руками». Даже Маклаков, «правейший из кадетов», стал сторонником «соглашения налево». Отсюда следовал курс на союз с левыми, прежде всего эсерами. Практическая форма должна была быть выработана на Совещании членов Учредительного собрания, которое было намечено на начало января 1921 года.

Частное совещание членов Учредительного собрания состоялось в Париже 8–21 января 1921 года. В совещании приняли участие 33 члена разогнанного некогда большевиками Учредительного собрания, преимущественно правые эсеры и кадеты. Эсеры были в большинстве. Среди их представителей были Н. Д. Авксентьев, Е. К. Брешко-Брешковская, А. Ф. Керенский, В. В. Руднев, В. М. Чернов; кадетов представляли также «звезды» первой величины: Милюков, Ф. И. Родичев, А. И. Коновалов, Маклаков (он был избран в Учредительное собрание от Москвы по кадетскому списку в ноябре 1917 года, уже будучи в Париже).

Маклаков принял активное участие в работе Совещания; на одном из заседаний он выступил с докладом о внешней политике. На другом ему было предоставлено слово вне очереди для оглашения приветственной телеграммы Бахметева, активно содействовавшего к созыву Совещания: «Твердо надеюсь, – телеграфировал российский посол в Вашингтоне, – что работы Совещания приведут к созданию авторитетного национального органа, который противопоставит большевизму объединение всех подлинно демократических элементов. Уверен, что подобное объединение всех встретит самый живой отклик и сочувствие Америки, которая сохранила неизменную веру в творческие силы русского народа и конечное торжество начал мартовской революции».

Совещание создало постоянно действующий орган – Исполнительную комиссию, председателем которой был избран Н. Д. Авксентьев, бывший глава уфимской Директории, в свое время арестованный сторонниками Колчака, а затем по приказу адмирала высланный за границу, так же как были высланы другие деятели Директории, а ныне члены Исполнительной комиссии – В. М. Зензинов и Е. Ф. Роговский.

Работа Исполнительной комиссии финансировалась Бахметевым за счет денег, полученных в результате займа под залог «колчаковского золота». Разумеется, это не афишировалось. Правда, секрет сохранить не удалось, тем более от такой старой ищейки, как В. Л. Бурцев, в то время главный редактор проврангелевского «Общего дела». Весной 1921 года Бурцев начал кампанию против Бахметева на страницах своей газеты – после того как убедился, что ему рассчитывать на субсидию не приходится.

Струве и Бернацкий пытались организовать в Париже Деловой комитет, главной задачей которого должно было стать добывание средств на содержание армии. Поначалу предполагалось, что в комитет войдут семь представителей Врангеля, десять – Российского финансового и торгового союза, и пять – Комитета русских коммерческих банков в Париже. Однако состав Делового комитета, организовавшегося в начале января, по настоянию французов пришлось «разбавить» представителями Российского общества Красного Креста, а также Городского и Земского союзов. Врангель рассчитывал среди прочего, что Деловому комитету будет доверена реализация российского имущества, находившегося в Константинополе и взятого под охрану французами.

Однако новый французский премьер-министр А. Бриан, сменивший Лейга в январе 1921 года, заявил, что «генерал Врангель и его представители – частные лица», а российское имущество будет продано в порядке компенсации за расходы по эвакуации и содержанию беженцев; что касается участия русских в помощи беженцам, включая распределение средств, то оно должно осуществляться через общественные организации. Имелся в виду прежде всего Земско-городской комитет помощи российским гражданам за границей (Земгор), начавший свою деятельность с февраля 1921 года и возглавлявшийся князем Г. Е. Львовым. Так что Деловой комитет, едва родившись, прекратил свое существование.

Врангель по-прежнему упорно отказывался идти на какие-либо компромиссы. Градус недовольства – если не сказать враждебности – нарастал. При этом армия продолжала кормиться из рук французов. Нежелание Врангеля считаться с политическими реалиями вынудило Струве, одного из самых верных врангелевцев, подать в отставку. Пять дней спустя ушел в отставку Главноуполномоченный по финансово-экономическим делам за границей врангелевского правительства К. Е. фон Замен, который перешел на службу в лондонский частный банк, сочтя себя вправе сделать это, поскольку у него осталось «мало средств и… мало возможностей полезно действовать». «Я рад, – признавался он Угету, – что буду иметь нормальную работу и кусок хлеба, не участвуя в Парижской неразберихе, от которой, в конце концов, можно дойти до истерического расстройства».

24 января 1921 года фон Замен сдал свою должность Новицкому. Средств в распоряжении Замена накануне его отставки оставалось действительно немного, во всяком случае, по сравнению с началом врангелевского периода, – 180 000 из 1 700 000 ф. ст. Остальное было израсходовано в основном на армию.