Текст книги "КГБ и тайна смерти Кеннеди"

6) сделать его неспособным связно излагать свои соображения (специальные психохимикаты и т. п.) и, возможно, упрятать в сумасшедший дом;

7) посадить в сумасшедший дом, не делая сумасшедшим.

Поистине занятная могла возникнуть ситуация, если бы каждая сторона тогда узнала о позиции двух других. Но самое курьезное, на мой взгляд, то, что, когда одна сторона по суду приговорила изменника к расстрелу, другая прикидывала в оперативном плане, как лучше ликвидировать его физически, поскольку не может разобраться, кто он – подстава или доброжелатель.

После обнаружения «набросков» Бэгли был сильно раздражен и заявлял, что никогда никому их не показывал, что это были его собственные мысли. Но лично меня здесь смущает одно обстоятельство. Если эти «мысли» были приобщены к делу, то, очевидно, получили какую-то категорию служебных документов, соответствующий регистрационный номер и гриф секретности. Значит, они «остались живы» уже независимо от их автора, кто-то имел доступ к ним, и рано или поздно они могли быть воплощены в жизнь. Но это только предположения.

Пока суд да дело, кто-то в Советском отделе нашел мудрое решение сплавить АЕФОКСТРОТА со всем его богатым багажом в Службу безопасности ЦРУ.

Торжественная передача состоялась в сентябре 1967 года, а в конце октября АЕФОКСТРОТ переправляется из бункера на конспиративную квартиру под Вашингтоном. Теперь уже «верующие» сажают его на полиграф – результаты положительные. Новое заключение, тоже на нескольких сотнях страниц, известное как «Доклад Соли», но с противоположными выводами – искренность перебежчика несомненна.

Как только дело АЕФОКСТРОТА «уплыло» вместе с ним из Советского отдела, там спешно начали то, что на кораблях называют «большой приборкой». Все, кто непосредственно занимался им, включая начальника отдела Мэрфи, его заместителя по контрразведке Бэгли, одновременно эксперта по КГБ, были направлены в загранкомандировки, в основном в Европу. Заодно и других специалистов по «советским делам» (внутри ЦРУ их называли «славянами»), кто хоть в какой-то степени имел отношение к делу, перевели из Советского отдела в другие подразделения. На их места пришли люди из разных «географических» отделов, не знающие «советской» линии и даже не владеющие русским языком. Позднее один сотрудник ЦРУ метко назвал это «великой чисткой славян». Как в Москве по делу Идола, так в Вашингтоне по делу АЕФОКСТРОТА появились пострадавшие. Бюрократия пожирает собственных детей.

Спустя еще год, уже в октябре 1968-го, генеральный инспектор ЦРУ собрал за круглым столом всех лиц, заинтересованных в деле АЕФОКСТРОТА. Участвовали директор Хелмс, его заместитель адмирал Тейлор, Соли и другие сотрудники Службы безопасности, новый глава отдела Советской России и представители внешней контрразведки. Сам Энглтон в тот день был в госпитале. Генеральный инспектор сделал заявление, что дело против Носенко заведено необоснованно и велось неправильно. Затем он предложил, чтобы он был освобожден, устроен где-то на территории США и отношение к нему было таким же, как к любому перебежчику из России, выбравшему Соединенные Штаты. Обойдется это ЦРУ недорого и поможет избежать разрушительных последствий. Почти все присутствующие, кроме представителей внешней контрразведки, согласно кивнули. Хотя после «чистки» ряды «неверующих» поредели, держались они стойко. Они объяснили, что все еще полностью убеждены, что Носенко – агент-дезинформатор. Поэтому, соглашаясь с его освобождением, настаивают, чтобы вся информация, полученная в прошлом, так же как и передаваемая им в будущем, имела примечание: «От источника, который, вероятно, имел доступ, но чья надежность не установлена».

Вскоре Служба безопасности помогла Носенко приобрести дом в Северной Каролине. Ему компенсировали обещанные ранее суммы, положили ежегодный оклад в 30 тысяч долларов (почему-то сумма, опять кратная 30), приступили к оформлению американского гражданства. В обмен он должен был хранить гробовое молчание о своем трехлетием заточении, об обвинении в том, что был «посланцем Москвы», и последующем оправдании американской разведкой. Теперь ЦРУ старательно зализывало раны.

Зимой следующего, 1969 года АЕФОКСТРОТ под новым именем начал новую жизнь, а через некоторое время женился (это был его четвертый брак). Все произошло так, как он и предполагал, заявив советским дипломатам 14 февраля 1964 года в Вашингтоне, что собирается поселиться в США и принять американское гражданство, «но для этого, очевидно, потребуется какое-то время». Время действительно потребовалось. Проходит еще несколько лет, и услугами «самого противоречивого в ФБР перебежчика в истории Америки» начинают пользоваться и «верующие», и «неверующие» в ЦРУ. Он становится консультантом внешней контрразведки, правда, уже без ее многолетнего апостола, безуспешного охотника за «кротами» Джеймса Энглтона, уволенного в отставку.

Непосвященному может показаться, что это парадокс или нонсенс. Совсем наоборот. Нужны не столько услуги Носенко, сколько он сам: так легче держать его в поле зрения, что очень важно после столь длительного «дружеского» общения с ним. Кроме того, периодически перебежчику можно подбрасывать кое-какую информацию по конкретным делам под видом получения консультаций и поглядывать, а не последует ли на нее реакции с третьей стороны треугольника. Нельзя забывать, что именно внешняя контрразведка осталась при своем мнении об искренности АЕФОКСТРОТА. Может возникнуть вопрос, что это – проявление здравого смысла или паранойи? Прежде чем ответить, позволю себе немного пофилософствовать. За более чем тридцатилетний стаж работы в спецслужбах (из них почти четверть века – во внешней контрразведке) я пришел к заключению, что, говоря об участниках оперативной деятельности, следует различать профессиональную и клиническую паранойю. Все мои рассуждения и определения – результат практических наблюдений.

Когда я слышу отзыв об оперработнике, что он профессионал, то вижу за этим целый набор качеств: широкие общие и глубокие специальные знания, владение приемами формальной логики, умение в то же время строить свою деятельность алогично и улавливать это же в замыслах и действиях противника, высокая степень интуиции и способность быстро адаптироваться к меняющейся обстановке. Когда все это в комплексе за многие годы опыта достигает высокого уровня, появляется обостренное чувство противника и реактивная готовность к отражению ожидаемой угрозы с его стороны. Однако это не маниакальная подозрительность, а то состояние, которое я называю профессиональной паранойей. В большей степени, чем разведчики, ею страдают сотрудники контрразведки, что обусловлено различием их функциональных обязанностей. Если разведчик в первую очередь заботится о безопасности собственной деятельности, то контрразведчик помимо своей отвечает за безопасность какого-то объекта и всего работающего там персонала.

Наряду с этим в спецслужбы попадают люди, предрасположенные к паранойе или страдающие начальной ее стадией. У этих людей, оказавшихся в «благоприятной» среде, испытывающих постоянные нервные стрессы и физические перегрузки, болезнь начинает прогрессировать и постепенно приобретает необратимый характер. В процессе оперативной деятельности для подтверждения своих навязчивых идей они выстраивают логические схемы, причем настолько убедительно, что под их влияние подпадают и сослуживцы. Сразу бывает трудно распознать, что, строя умозаключения, они отсекают все, что могло бы опровергнуть их идею. Появляются группы единомышленников, с жаром отстаивающих правоту своего «идеолога». В этом плане мне даже представляется, что паранойя имеет признаки инфекционного заболевания.

Нередко, продвигаясь по служебной лестнице, такие «идеологи» добавляют к своей маниакальности еще авторитет бюрократической власти, которым давят всех несогласных с их точкой зрения. Одолеть их в этих случаях невозможно в течение длительного времени.

Изложенный феномен я считаю формой клинической паранойи. Наглядным примером этой разновидности, по-моему, можно назвать Джеймса Энглтона. Одержимый мыслью о наличии в высшем эшелоне ЦРУ советского агента, он с маниакальным упорством в течение 20 лет охотился за «кротом», изломав за это время карьеры нескольких способных квалифицированных оперработников, чем в значительной степени снизил эффективность деятельности Советского отдела против главного противника – СССР. Так никого и не поймав, он в то же самое время поддерживал дружеские отношения с агентом КГБ Филби, а в числе подозреваемых им не было агента, внедренного в ЦРУ в результате совместной операции чехословацкой и советской разведок.

Что касается услуг нового консультанта ЦРУ и ФБР по советским делам, то мне представляется, что это было правильное тактическое продолжение все той же ошибочной стратегии.

Прошло еще несколько лет относительного затишья, и дело АЕФОКСТРОТА (или как его теперь?) было вновь пересмотрено. 11 мая 1977 года ЦРУ и ФБР пришли к совместному заключению на основе новой оценки всей предоставленной им информации, что Носенко был настоящий перебежчик. Не исключаю, что при этом были учтены и результаты его изучения в период использования в качестве консультанта.

Минуло почти полтора десятка лет с момента появления перебежчика, названного Хелмсом «злым духом, витавшим над американской разведкой». Наконец-то закрыто дело, о котором тот же Хелмс вспоминал: «Я не думаю, что в моей жизни было что-нибудь, причинившее мне больше беспокойства». «Неверующие» сдались окончательно. Но жизнь, как и улица, полна неожиданностей.

Вторая половина 1970-х годов. Раскручивается очередной виток расследования обстоятельств покушения в Далласе. Работает Специальная комиссия Конгресса США по расследованию убийств под председательством сенатора Луиса Стоукса. Теперь уже бывший перебежчик в качестве официального свидетеля дает показания комиссии, а его информация об Освальде начиная с 1964 года тщательно анализируется.

Поистине их судьбы переплелись, как сиамские близнецы. Но мало того, в их биографиях и характерах присутствует совершенно мистическое сходство.

Оба родились в октябре (хотя под разными знаками зодиака).

Оба служили в подразделениях Военно-морского флота.

Оба ранили себя из револьвера в левую руку. Произошло это в октябре, когда обоим было по 17 лет.

Оба подозревались в совершении самострела: один совершил его, опасаясь отправки на фронт, другой – не желая переезжать к новому месту службы.

Оба понесли дисциплинарное наказание за проступок.

Оба были очень упорны в достижении эгоистичных целей.

Оба проявляли садизм в отношении близких.

Оба стали перебежчиками.

Оба женились на иностранках в других странах: один – на русской, другой – на американке.

Оба имели дочерей.

Один заочно приговорен к смерти.

Другой публично застрелен.

Из отчета Специальной комиссии Конгресса США (палаты представителей) по расследованию убийств под председательством сенатора Луиса Стоукса (отчет опубликован 29 марта 1979 года): «Юрий Носенко. Из всех вопросов, расследованных комиссией в связи с возможной советской причастностью к убийству, ни один не представлялся настолько многообещающим, как изучение заявлений, сделанных офицерами КГБ, перешедшими на сторону Соединенных Штатов. Для определения, как КГБ относится к американским перебежчикам, его бывший сотрудник может представлять значительный интерес. В этой области комиссия имела доступ к трем таким лицам. Один из них, Юрий Носенко, заявил, что располагает значительно большими сведениями, чем просто общей информацией об американских перебежчиках…».

…В конце концов оказалось, что комиссия тоже не в состоянии решить проблему Носенко. Методы, использованные Управлением в отношении Носенко, – его допросы и заключение – фактически вывели его из строя как ценный источник информации, относящейся к убийству Кеннеди. Тем не менее комиссия убеждена, что Носенко лгал об Освальде и ФБР, и ЦРУ в 1964 году, и комиссии в 1978 году. Причем предполагалось, что он либо лгал потому, что просто хотел повысить собственную значимость, либо ставил целью дезинформировать «интервьюеров», что могло привести к зловещим последствиям.

Из-за отсутствия достаточных доказательств для анализа различных альтернатив комиссия решила ограничить свое заключение следующей характеристикой Носенко: «…Недостоверный источник информации об убийстве, или, точнее, о том, вступал ли КГБ в контакт с Освальдом и держал ли его под своим наблюдением».

Так червь сомнений проник в умы американских законодателей. Опять появились «неверующие», только уже за пределами разведсообщества. Но если судить по словам Бэгли, который сказал: «Носенко был подставой, является подставой и всегда будет подставой», то подозрения в подлинности перебежчика у бывших сотрудников ЦРУ сохраняются и по сей день.

Я хотел на этом поставить точку и завершить главу. Закончено сравнительное хронологическое изложение событий, представлены некоторые авторские комментарии по ходу их развития. Можно было бы этим и ограничиться, коль скоро судьба Идола как таковая не является самостоятельным сюжетом моей книги. Но, как уже говорилось ранее, она неразрывно переплелась с судьбой Освальда, который является главным персонажем моего исследования, и КГБ. Кроме того, противная сторона (ее небольшая, но влиятельная часть) заблудилась в «системе трех сосен»: КГБ – Освальд – Носенко, и в результате мрак, покрывавший тайну участия КГБ в далласских событиях, до конца так и не был рассеян. Все это вынуждает меня высказать свое сугубо личное мнение о том, почему за океаном Идол превратился в «злого духа», а не стал ключом к разгадке самого «таинственного» для тамошних разведывательных служб периода жизни Освальда.

Читателям, которые не любят готовых решений, предлагаю прервать чтение на этой странице, поразмыслить над изложенной историей, оценить действия сторон, сделать свое заключение и потом, если появится желание, продолжить чтение и сопоставить выводы с мнением автора. Итак, прежде чем поделиться своими умозаключениями, должен подчеркнуть, что в основу анализа, на котором они построены, легли фактические сведения по теме, взятые из книг западных авторов, отдельные официальные документы разных организаций в США, а также материалы уголовного дела КГБ, воспоминания о тех днях – мои и моих коллег, в том числе имевших непосредственное отношение к расследованию бегства Идола. Понятно, что выводы делались с позиции продолжительного опыта работы в КГБ и частичного знания методов деятельности противостоящих спецслужб.

Так почему же зашли в тупик опытные специалисты по советским делам, занимавшиеся в ЦРУ делом Носенко?

Попробую назвать и рассмотреть три причины, или три ошибочных подхода, которые мне видятся главными. Начну по порядку.

1. В конце декабря 1961 года в ЦРУ появился «свежий» перебежчик, сотрудник резидентуры КГБ в Хельсинки. Это был большой подарок для Джеймса Энглтона, только что отметившего седьмую годовщину на посту начальника внешней контрразведки ЦРУ, куда он был назначен в 1954 году, по странному совпадению – 20 декабря, то есть в День чекиста – ежегодный ведомственный праздник КГБ.

Анатолий Голицын, получивший в американской разведке псевдонимы АЕЛААЛЕ и Джон Стоун, в британской – КАГО, а в КГБ – кличку Горбатый, помимо прочей оперативной информации однозначно заявил американцам, что в ЦРУ внедрен высокопоставленный советский агент. Это немедленно сделало его фаворитом Энглтона, который, одержимый такой же идеей, все семь лет неустанно охотился за «кротом» в ЦРУ, включая даже самый высший эшелон. Одновременно Стоун представил модель будущей работы КГБ с подобным агентом: для его поддержки будут направляться люди извне под легендой перебежчиков или двойников, которые, передавая фрагменты дезинформации, должны подкреплять доверие к внедренному агенту. Внедренный человек, в свою очередь, будет способствовать подтверждению подлинности пришельцев извне. Несостоятельность модели, показанной как общий подход КГБ к работе с ценной агентурой в спецслужбах противника, очевидна, ведь подготовка и привлечение новых людей к ее реализации, расширение «технологического пространства» проведения всей операции, разрастание внутренней и внешней оперативной информации по ней не способствуют обеспечению безопасности ценного источника, а создают дополнительные слабые звенья и тем самым больший риск провала. Но Стоун явно заботился о собственной безопасности. К модели он добавил еще то, что направляемые КГБ в будущем «перебежчики» будут также выполнять задания по его личной компрометации и дискредитации переданных им сведений. Заняв место фаворита, он ограждал себя от возможных в будущем конкурентов и создавал для них прокрустово ложе.

Позволю себе сделать небольшое лирическое отступление. Когда я перешел из географического отдела Первого главного управления во внешнюю контрразведку, Горбатый, работавший там же, находился в Финляндии, и я не был знаком с ним. Летом 1961 года, когда я готовился к предстоящей командировке в Мексику, в коридоре мне встретился коллега, с которым мы познакомились в период проведения Всемирной выставки «Экспо-58» в Брюсселе. Узнав, что я делю кабинет с несколькими работниками, что создает определенные неудобства, Валерий, так его звали, предложил перейти к нему в комнату, где он пока располагался один, и на следующий день я перебрался к нему со своим бумажным хозяйством. Валерий рассказал мне, что за тем столом, который я занял, несколько дней работал сотрудник линии контрразведки из Финляндии, который сопровождал бывшего «невозвращенца», пожелавшего вернуться на Родину. Оперработник выехал назад в резидентуру буквально накануне моего прихода в этот кабинет. Валерий охарактеризовал его как известного в отделе «теоретика» и перспективного сотрудника, соавтора новой концепции организации безопасности советских учреждений и граждан за рубежом, авторы которой были поощрены самыми высокими инстанциями и получили чуть ли не государственные награды.

Когда, уже будучи в Мексике, я в конце того же 1961 года знакомился с ориентировкой Центра об измене Горбатого, то понял, что именно с ним я разминулся всего на несколько часов в кабинете Валерия. Даже кратковременный контакт с ним тогда, вероятнее всего, перечеркнул бы мою еще не начавшуюся разведывательную карьеру. Валерий, который был куратором Горбатого в Центре, стал «невыездным», был переведен во внутреннюю контрразведку, затем вновь вернулся в Первое главное управление, но его карьера, так же как и многих десятков других разведчиков, была погублена.

Судя по всему, в силу стечения обстоятельств модель Горбатого не подверглась глубокому критическому анализу в ЦРУ, а была принята на ура, превратившись таким образом в ловушку для ожидаемых перебежчиков, один из которых не замедлил объявиться и попался в нее. В ту же ловушку был затянут и Бэгли, восторженно вернувшийся из Женевы в Вашингтон с крупным, как он считал, уловом. Прогноз оправдался, модель Горбатого – Энглтона заработала.

Появление в 1964 году того же перебежчика со взрывоопасной информацией об Освальде и его противоречивое поведение в ходе опросов просто еще более укрепили убеждения сторонников модели. Может, я ошибаюсь, но такое впечатление, что в ажиотаже первых месяцев работавшие с перебежчиком просто не задумывались над вопросом, как может инициатор серьезной «долгоиграющей» и многоцелевой подставы полностью отдать ее в руки противника, тем более если это кадровый руководящий работник, таким образом лишив себя возможности иметь с ним связь и контролировать его и тем самым превратив всю операцию в абсурд. Именно поэтому я считаю изоляцию Идола правильным тактическим шагом, поскольку это в первую очередь отсекало пуповину подозреваемой подставы. Тем не менее модель как стратегия, очевидно, продолжала подчинять себе все действия, по крайней мере до опубликования отчета Комиссии Уоррена. Постепенно ее недееспособность становилась все заметнее, но отказаться мешала уже сила инерции бюрократической структуры. Признать изначальную ошибочность модели означало бы расписаться в собственной некомпетентности со всеми вытекающими последствиями. Предпринимается лихорадочный поиск лазеек для ухода от ответственности. Появляются соображения Бэгли об избавлении от источника головной боли, затем принимается блестящее бюрократическое решение перебросить дело с больной головы на здоровую. Чтобы побыстрее выветрился дух модели, убирают подальше ее покровителей. Кстати, «великая чистка славян» – это тоже последствия модели, ибо, по данным Горбатого, тот самый агент в ЦРУ, из-за которого и городился весь огород, славянского происхождения. Такова, по моему мнению, первая оперативная ошибка по делу АЕФОКСТРОТА.

2. В рамках модели в отношении ее центральной фигуры решался главный вопрос: подстава он или нет? Но ни в одной из прочитанных мной публикаций не промелькнул вопрос, пригоден ли подозреваемый для этой роли. По существу же, именно от положительного или отрицательного ответа на него зависел вообще смысл постановки первого вопроса и реальность всей модели. Если такой вопрос даже не рассматривался, то это было второй серьезной ошибкой в разрешении всей проблемы, возникшей по делу перебежчика. Трудно поверить, чтобы он никем не был поставлен. Возможно, в закрытых документах ЦРУ он и присутствует. Мне известно, какое внимание в американской разведке уделяется сбору биографических и характеризующих сведений об интересующих ее лицах и какая для этого разработана система. Грешен, сам пользовался их прекрасно разработанными вопросниками в своей оперативной деятельности. Судя по открытым публикациям, и в данном деле прилагалось немало усилий для получения подробной информации о биографии перебежчика, его необычно скором служебном росте. Но, учитывая сложившуюся в дальнейшем тупиковую ситуацию, ответ на упомянутый вопрос, очевидно, так и не был найден.

Причиной этого могли стать как недостаток информации, так и неспособность оценивать ее с точки зрения ценностей советского общества и «канонов» КГБ, а возможно, и то и другое.

3. Если предыдущие ошибки я отношу к категории оперативных, то третью – к разряду методологических, поскольку она затрагивает аналитическую работу по делу перебежчика. Речь пойдет об использовании «кураторами» дела законов и методов формальной логики, а логика, как известно, «это искусство ошибаться с уверенностью в своей правоте».

В 1978 году Бэгли в письме в Комиссию Стоукса однозначно заявляет о выводе, который может быть сделан по «миссии» Носенко: «Если Носенко подстава КГБ, в чем я убежден… то не может быть сомнений, что рассказанная им история об Освальде в СССР – послание КГБ. Послание в преувеличенной и неправдоподобной форме говорит, что Освальд не имел ничего общего с КГБ… Направляя такое послание, КГБ фактически показывает, что ему нужно что-то скрыть… Это «что-то» может быть фактом, что Освальд был агентом КГБ [sic!]».

В данном случае мы имеем дело с понятием, которое в логике именуется доказательством, то есть «с рассуждением, имеющим целью обосновать истинность (или ложность) какого-либо утверждения, которое называется тезисом доказательства. Суждения, на которые опирается доказательство и из которых логически следует тезис, называются аргументами (основаниями). Во всех доказательствах все основания должны быть доказанными основаниями. Недоказанное основание, с логической точки зрения, не есть основание, а доказательство, опирающееся на такое основание, – ошибочное доказательство». Так гласит учебник логики, которым я пользовался еще в студенческие годы. А теперь посмотрим, на каких основаниях строит свой вывод Бэгли:

1) «Носенко подстава» – недоказанное субъективное мнение: с 1977 года существует противоположный вывод;

2) «информация об Освальде – послание КГБ» – не доказано;

3) «направляя послание, КГБ стремится что-то скрыть» – не доказано.

Таким образом, он совершает логическую ошибку в доказательстве, именуемую petitio principii (предвосхищение основания) и заключающуюся в том, что вывод делается из положения, которое само еще должно быть доказано. 16 ноября 1978 года Бэгли был приглашен для дачи показаний на заседание Комиссии Стоукса. Повторив основные положения своего письма, он заявил, что расскажет краткую историю одного дела, иллюстрирующую, насколько ложна информация Носенко. Затем он поведал о судьбе финской пары, которая в 1953 году, поверив коммунистической пропаганде, нелегально перешла границу и обратилась в отделение милиции с просьбой о советском гражданстве. КГБ 11 месяцев допрашивал их, а затем они были отправлены в концлагерь. Далее Бэгли вновь приступил к логическим построениям. Как же так, рассуждает он, с одной стороны, мы имеем бывшего морского пехотинца США, с другой – простую финскую семью. Он и она хотят жить в России. Но их 11 месяцев допрашивают и ссылают в лагерь как подозрительных, а с Освальдом КГБ даже не разговаривает. Опыт финнов подтверждает все, «что мы знаем о настоящем Советском Союзе от Солженицына и многих других…». После этого он делает вывод: «Опыт Освальда, как об этом рассказывает Носенко, не мог иметь места».

Здесь Бэгли прибегает к косвенному опровержению, что тоже является видом доказательства в логике. Он опровергает тезис «Освальд не допрашивался КГБ». Но условием такого опровержения «является доказательство истинности положения… противоречащего опровергаемому тезису. Из истинности такого положения на основании закона противоречия следует ложность опровергаемого тезиса». К сожалению, Бэгли опять ошибается или путается и попадает в логическую ловушку. «Истинность» противоречащего положения он демонстрирует всего одним «финским» примером и ссылками на Солженицына и «многих других». Из этого нельзя даже смастерить умозаключение типа «все перебежчики в СССР допрашивались КГБ, Освальд перебежчик в СССР, значит, Освальд допрашивался КГБ». Такое умозаключение могло бы претендовать на истинное общее положение, опровергающее частный тезис – случай с Освальдом.

Чтобы самому не впасть в логическую ошибку, могу лишь предположить, что схожие примеры не совсем удачного применения формальной логики, как видите, довольно коварной науки, вероятно, содержатся в заключении по делу АЕФОКСТРОТА, автором которого был тоже Бэгли.

Вообще же, на мой взгляд, использовать логические методы при анализе чужой оперативной деятельности нужно с очень большой осторожностью. Многие разведывательные операции сходны по общим технологическим признакам, но каждая из них всегда уникальна как по целям, сочетанию тех же технологических элементов, участникам, так и по месту и времени. Можно ли, например, сводить к единому знаменателю, как это делает Бэгли, историю с нелегальным переходом границы финской парой и делом американского туриста, пожелавшего остаться в стране, – событиями, происшедшими, кроме того, с разницей в шесть лет. Их можно сопоставить по одному-двум схожим признакам, то есть по аналогии. Но никак нельзя считать тождественными и превращать в основания доказательства.

Конечно, я не отрицаю полезность методов формальной логики в оперативном анализе. Возьмем хотя бы такой пример. Как известно, начатая Энглтоном охота за «кротами» в ЦРУ привела к тому, что он сам попал в число подозреваемых как советский агент. Думаю, что кому-то из его коллег удалось вычислить его в этом качестве только благодаря следующему умозаключению: 20 декабря – День чекиста, Энглтон назначен (главой внешней контрразведки ЦРУ) 20 декабря, значит, Энглтон – чекист!

Перечитав свою критику в адрес ЦРУ по поводу профессиональных ошибок, допущенных в деле Идола, я обратил внимание на один момент. Упрекая «неверующих» в отсутствии вопроса или ответа о пригодности перебежчика на роль подставы и подчеркивая важность этого обстоятельства, сам я не выразил собственного мнения на этот счет. И тогда я задумался, в какой форме это лучше сделать, и остановился на следующей. Предположим, что кого-то в КГБ осенило осуществить модель с подставой и идет подбор возможного исполнителя этой роли. Представим также, что мне, как оперработнику, поручили рассмотреть материалы на одного из кандидатов на подставу, и я приступаю к выполнению задания.

Прежде чем определить критерии для оценки кандидата, возникает первый вопрос: оперативная игра будет проводиться только на территории Советского Союза или с выводом подставы за рубеж? Выясняется, что готовится вывод, причем на длительный период, поэтому решено подобрать кадрового сотрудника – надежного и опытного. Ну что ж, теперь можно обратиться к биографии кандидата.

Тяжелый начальный период Отечественной войны, высший эшелон советской власти и государственного аппарата эвакуирован в Куйбышев. Там в 1942–1943 годах Юрий, сын старого большевика, заслуженного наркома судостроительной промышленности СССР, в военно-морской спецшколе получает знания за восьмой класс средней школы. Не исключено, что его отец, связанный с морем своей профессией, мечтал, что в будущем сын за штурвалом построенных им судов будет бороздить волны далеких морей и океанов, и поэтому определил его в названную школу. Возможно, это было желание самого сына, охваченного романтикой дальних морских странствий.

В 1943 учебном году Носенко уже курсант военно-морского подготовительного училища в городе Баку. Но его пребывание там заканчивается довольно неожиданно…

«Секретно Экз. единств.

ПРИКАЗ начальника Бакинского военно-морского подготовительного училища

5 февраля 1944 г., № 4, г. Баку

18 января 1944 года курсанты 10-й роты тт. Носенко Ю.И. и P-ко Ю.А. дезертировали из училища в г. Москву, используя для этого поддельные документы, сфабрикованные ими при помощи курсанта той же роты т. П., которому курсант Носенко, как старшина класса, приказал нарисовать на чистом листе бумаги печать училища. Свое дезертирство курсанты Носенко и P-ко готовили еще за несколько дней до начала каникул и, чтобы оно было заметным (так в документе. – О.Н.), умышленно распространили среди курсантов слух о том, что им разрешен отпуск в Москву по ходатайству их родителей.

В настоящее время принятыми мерами розыска курсанты Носенко и P-ко задержаны в г. Москве и находятся в распоряжении военкомата.

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Курсантов Носенко и P-ко за дезертирство из училища ОТЧИСЛИТЬ и переслать весь материал расследования в военкомат г. Москвы для привлечения их к судебной ответственности.

Начальник училища капитан 1-го ранга Апостолы».

Судя по дальнейшим событиям, никаких негативных последствий это ЧП для Носенко не имело. Зато достоверно известно, что 18 августа того же года он зачислен на второй курс, но уже Ленинградского военно-морского подготовительного училища. Не проходит и двух месяцев, как следует новое ЧП: