Текст книги "Письма Уильяма Берроуза"

1954

Аллену Гинзбергу

(от Уильяма Берроуза и Алана Ансена)

Рим

Суббота, 2 января [19]54 г.

Дорогой Аллен!

В понедельник отплываем в Танжер через Гибралтар. К моменту приезда у меня останется полтинник баксов. Должно хватить до первого февраля.

Чем дольше остаюсь в Риме, тем меньше этот городишко мне нравится. Он намного, намного дороже Нью – Йорка да к тому же холодный, никак не согреюсь, потому что тепла практически нет. Хватит мне здесь торчать!

Я навел справки, и подозрение, что в городе – капитальная чистка, подтвердилось. Бани закрыты. Нарков ловят, и они дрожат на кумарах у себя в каморках. Алан [Ансен] думал снять комнату, но хозяин, как услышал, что я собираюсь три дня у него перекантоваться, взбесился. Мы пролетели. Вот же бред: хочешь принять кого-нибудь хотя бы на ночь, надо оформлять его по всем правилам! Нет, ты представляешь! Да Колумбия – королевство свободы по сравнению с этой дырой. Не важно, сколь уважаем твой гость, ты его к себе даже выпить пригласить права не имеешь. Оформляй, как полноценного постояльца. Гор Видал, поганый брехун! Встретить бы его – все выскажу про вранье насчет того, как Италия великолепна, как все в ней прекрасно, и того, что в стране сейчас второй Ренессанс. Ложь! Италия много кому уступает, по всем статьям. Франция, кстати, ничем ее не лучше и вдвое дороже.

Все больше убеждаюсь: нет на свете места лучше Мексики. Господи, и что я в Калифорнию не поехал? Но нет, двигаюсь дальше, в Северную Африку. Алану, впрочем, здесь весело: он-то гуляет по кафедральным соборам да к тому же неплохо переносит холод. И еще умудрился провернуть парочку affaire de coeur[213]213
  Любовные дела (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] в холодных подъездах (средняя цена – десять баксов и какая-нибудь безделушка в довесок).

Пиши, не забывай. Алан шлет тебе большой – пребольшой привет.

Всегда твой,

люблю,

Билл

Дорогой Аллен!

Ни фига подобного, плата – всего три доллара двадцать центов, но можно получить «премиальные», если отсосешь не в подъезде, а в тачке. Фонтаны чудесны (даже наш колючка Билл расчувствовался при виде Треви). Да, есть мелкие недоразумения, однако в целом Европа прекрасна. Приятной тебе поездки на Юкатан и привет Нилу.

С любовью,

Алан

P. S. После этой недели на аптеки я смотрю иначе. Болеутоляющее – и впрямь вкуснотища.

* * *

Аллену Гинзбергу

Танжер

26 января [1954 г.]

Дорогой Аллен!

Танжер мне совсем по нраву. Нет здесь никакой колонии писателей, или же все они хорошо спрятались. Каждый тут лезет в твое дело; вот, например, подходит ко мне какой-нибудь хмырь и говорит: «Твой друг Али – на Сокко – Сико. Гони песету». В итоге трахнуть Али так и не получается, нет места для этого: Танжер – страна нецивилизованная, в дешевый отель не впишешься. Если мальчик видит, что может хорошо навариться, то цену заламывает, как в лучших борделях. К тому же Али беспокоится о своем статусе среди чистильщиков обуви, боится, как бы кто не заподозрил, что я его е…у (ох, надо бы без мата в письмах). Али бьет себя в грудь и заявляет: «Ведь я мужчина». Боже правый, прямо как в Клейтоне, в штате Миссури.

Трава у них поганая, дерет глотку, будто смешана с конским навозом. И вставляет не сильней кукурузных рылец. Искал, где бы раздобыть О. – так один типок впарил мне сушеные головки мака. Ладно, раз уж приехал сюда, придется осмотреться и акклиматизироваться. Может, мое мнение еще переменится. А так, дай бог мне вернуться в Мехико. Или в Перу.

Религия у мусульман – сплошные дебри. Я одно понял: день и ночь мусульмане ни хера не делают: сидят, пыхтят дурью и режутся в какую-то дебильную карточную игру. Не вздумай принимать всерьез рассказы Боулза[214]214
  В Танжер Берроуз решил поехать, прочитав «танжерские» книги Пола Боулза «Пусть падет» (1952 г.) и «Под покровом небес» («John Lehmann», Лондон, 1949; «New Directions», Нью – Йорк, 1949). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] (бесстыжего вруна) о загадочной душе Востока. Я вижу исключительно лентяев, болтунов и дебилов.

[Письмо не закончено.]

* * *

Аллену Гинзбергу

Марокко, Танжер

9 февраля 1954 г.

Дорогой Аллен!

Жду Келлса, он должен объявиться с минуты на минуту. Этот город – настоящий памятник минувшего бума. Отели, бары пусты. Разваливаются гигантские недостроенные дома с розовыми стенами. Пройдет всего несколько лет, и на их месте расселяться арабские семьи, приведут с собой коз и кур.

Живу я в самом лучшем районе за пятьдесят центов в день[215]215
  Берроуз снял комнату в доме номер 1 на Калле де Лос – Аркос, узкой улочке позади Сокко – Чико, в Старом Танжере. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. В местном квартале поесть можно на двадцать центов. Однако мальчики и сладкий опиум разоряют меня. Мальчика, конечно, можно снять за один бакс и даже меньше, а вот ауреномицином для профилактики смазаться – стоит дорого. (Жопа, кстати, снова в рабочем состоянии.)

Я тут написал кое-что, пришлю тебе наброски, как только раздобуду пишущую машинку.

У города, по – моему, несколько измерений; мне довелось пережить пару случаев в духе Кафки. Переживи такое Карл, он бы снова загремел в дурку[216]216
  Когда в 1949–м Гинзберг познакомился с Карлом Соломоном, тот проходил курс лечения в Колумбийском пресвитерианском центре психического здоровья. Весной 1952–го, вскоре после публикации «Джанки», у Соломона случился нервный срыв, и он вернулся в Беллвью. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Например: я снял араба в европейском прикиде, переспал с ним. Через пару дней в дождь (и наевшись хашика, его тут подают в виде кексов к горячему чаю) встречаю араба в национальной одежде и уединяюсь с ним в бане. Теперь мне кажется (да, кажется), будто я два раза имел одного и того же араба. Как бы там ни было – я его потом ни в том, ни в этом наряде не видал.

Когда иду по улице, арабы приветствуют меня с неслыханной фамильярностью, словно мы знакомы давно (или познакомимся в будущем). Одному арабу я высказал: «Слушай ты, я не знаю тебя. Отъебись, понял!» А он ржет в ответ: «Увидимся позже, мистер». И что ты думаешь? Позже я переспал с ним… если не ошибаюсь. Получается, с момента прибытия я прочистил зад трем арабам, если только все трое не оказались одним и тем же – просто каждый раз он вел себя лучше, стоил дешевле и проявлял больше уважения. (Усек, наверное, что есть предел, дальше которого я не поведусь.) Я в самом деле уже ни в чем не уверен. На следующем свидании сделаю ему зарубку на ухе. […]

Пиши мне на адрес: Танжер, дипломатическое представительство США.

Привет Нилу.

Всегда твой,

люблю,

Билл

P. S. Пол Боулз здесь, но предпочитает уединение в компании арабского мальчика – жуткого ревнивца, который к тому же практикует черную магию. Я, может, отправлюсь в Дакар. Там много работы.

* * *

Аллену Гинзбергу

Танжер

1 марта [1954 г.]

Дорогой Аллен!

Дела в Танжере идут в гору. Встретил я тут экспатриатов: наркоши, гомики, пьяницы. Прямо как в Мексике. Почти всех из них покинуть родину в свое время заставили обстоятельства.

Пример танжерского ноктюрна: заявляюсь в «Мар – Чика», ночной бар, куда приходят только после полуночи. Со мной – ирландский мальчик, покинувший родину после череды неприятностей, и португалец, которому путь домой заказан. Оба геи, оба бывшие нарки. Оба закидываются долофином[217]217
  Долофин – метадон, синтетический заменитель морфия. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] (рецепт на него в принципе не требуется). Оба на мели. Португалец разводит меня на бабки, мол, давай откроем студию порнофильмов, да к тому же подначивает вернуться в Дело. Владелец заведения похож на бывшего боксера – чемпиона из года эдак 1890–го: слегка полноват, но силен неимоверно и злой, как сто чертей. За барной стойкой – миленький мальчик араб, двигается вяло, с животной грацией; на лице – мрачноватая улыбка. В Танжере всякий гомик успел предложить ему перепих, однако мальчик не ведется.

За одним столиком напиваются две лесбы с контрабандистского корабля. Испанские рабочие, гомосеки, английские моряки…

Тейлор (стукач, как пить дать, стукач) хватает меня и утягивает к стойке. Там обнимает за плечи и держит мертвой хваткой, не давая мне освободиться; смотрит в лицо и заводит обычную задушевную бодягу:

– Жизнь – говно, Билл. Говно. Танжер – этой край света, его конец. Разве не чувствуешь, Билл? Надо держаться за что-то, за цель… А где ты живешь, Билл?

– А… ну… недалеко от Плас-де – Франц[218]218
  Плас-де – Франс находилась в новой части Танжера, примерно за милю от жилища Берроуза. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

– Билл, ты в деньгах просекаешь? Расскажи, а? Что делать, Билл? Ну скажи. Мне тошно, Билл. – Сжимает мне руку. – Мне страшно. Я боюсь будущего, боюсь жизни. Понимаешь? – Тейлор вот – вот заберется мне на колени, словно ребенок, сотрясаемый жаждой прощения. Нет, какой из него стукачок? Он, может, и хотел бы стать таковым, да кишка тонка. Конкуренты сожрут его. Арабы – все они стукачи (даже милый мальчик за стойкой). Никогда не видел лица столь неправильного, как у Тейлора: бледно – голубые глаза как будто не могут поймать фокус, потому что хозяин пытается придать им вид наивный и искренний; рот, обезображенный заячьей губой, ввалился, словно кто-то врезал по нему молотком. Шмотки затасканные, голос ноющий.

Освобождаюсь из лап Тейлора и бухаюсь за стол к лесбиянкам и мальчику – ирландцу. Одна лесба окидывает меня мутным взором, будто алкаш – ирландец с Третьей авеню.

– Хули тебе надо?

– Не знаю.

– Ну так сдристни. – Она принимается плакать. Цепляется за подругу и причитает: – Детка моя, деточка. Ах ты, блядь старая.

Как видишь, Танжер – чуть ли не столица доступного секса. Возрастного ценза на мальчиков нет. Один мой знакомый американец держит при себе тринадцатилетнего пацаненка. Тут даже поговорка бытует: «У меня не стоит, если мальчик уже начал ходить». Одна беда – арабы страшны, как смертный грех.

Я снова сел на иглу. Повстречал сынка доктора – ему нужны деньги, а доступ к бланкам на рецепты он имеет неограниченный. Дал мне одну бомбу, эвкодал[219]219
  Эвкодал – дигидрокодеина гидрохлорид, синтетический анальгетик и снотворное, заменитель морфия, изобретенный в Дармштадте компанией «Эрнст Мерк». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] называется. Ничего лучше по вене я не гонял. Через пару дней начну лечиться долофином.

Недалеко есть горы, где обитают красножопые бабуины. Жуткие твари, презлые. (На Пола Боулза одну натравили, так он еле ноги унес.) Организую-ка новый вид спорта: моторизированную охоту на бабуинов – с пиками, на мотоциклах.

Немного поработал, но результатами недоволен. Надо искать новый метод, совершенно иной подход к писательству. Протирая штаны в кафешках, я только время трачу. Получил письмо от тебя с Юкатана. Уин пускай отсчитывает мне гонорар, так и напиши ему. И мне не забудь написать; предки о тебе хорошо отзываются.

Всегда твой,

Билл

* * *

Нилу Кэсседи

Танжер

12 марта 1954 г.

Дорогой Нил!

Ты не знаешь, что с Алленом? Я получил от него письмо с Юкатана и все – пропал чертяка. Я пишу и пишу ему в Мехико, но письма возвращаются.

Если Аллен в Мехико – передай, пусть напишет. Если в городе его нет, то где он тогда? Как это письмо получишь, сразу же мне ответь, я сильно волнуюсь! Джек с тобой[220]220
  В конце января Керуак автостопом отправился к Кэсседи из Нью – Йорка в Сан – Хосе. Прождал там до марта, надеясь, что Гинзберг заскочит к ним на обратном пути из Мексики; в конце концов сдался и поехал в Сан – Франциско. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]?

Этот город тебе бы понравился. Абсолютный лигалайз, кури где угодно.

Напиши мне!

Всегда твой,

Билл Берроуз

Пиши на адрес: Марокко, Танжер, дипломатическое представительство США.

* * *

Аллену Гинзбергу

[Танжер]

7 апреля [1954 г.]

Дорогой Аллен!

Это письмо к тебе я писал и переписывал, так что, будь добр, ответь.

Работа для меня – что наркотик, без нее жизнь напоминает хронический кошмар, серый ужас захолустья на Среднем Западе. (Когда я жил в Сент – Луисе, случалось мне проезжать мимо полей голой глины, поделенных на жилищные участки: тут и там виднелись дома на бетонных фундаментах, залитых прямо в грязь, какие-то детские площадки… Сами дети резвились, как будто счастливые и здоровые, но в ясных серо – голубых глазах застыли пустота и ужас, паника. Меня словно били под дых, и я ощущал крайнюю степень одиночества и отчаяния. Это часть истории о Билли Бредшинкеле. Не знаю даже, пародия получилась или нет.)

Нужен читатель – для моих зарисовок. Если я не читаю, не дарю никому зарисовку, она ополчается на автора, словно заблудившееся проклятье, рвет меня на куски; доля безумия в ней так и множится (множится буквально, подобно раковым клеткам) и становится совершенно невыносимой, бьет куда придется, будто оживший и взбесившийся электрический бильярд. А я кричу, умоляя: «Хватит! Остановись!»

Пытаюсь писать роман. Организация материала – процесс столь болезненный… я и не думал. Ширяюсь каждые четыре часа полусинтетической дрянью, называется эвкодал. Один Бог знает, что у меня теперь за зависимость. Когда я вмазываюсь, то кажется, будто в мозгу вот – вот перегорят предохранители и черная кровь польется из глаз, ушей и носа, а я стану метаться по комнате, словно зарезанный император.

Заметки о коксе

Стоит вмазаться в вену – иной способ не катит, кайф не тот, – и в мозг ударяет волна чистого наслаждения. Не успеваешь промыть иглу, как оно пропадает. Кайф не трогает потрохов, не гасит жажду, не поднимает настрой, чувства благополучия не дает, восприятие не меняется и сознание не расширяется. Кокс – это электрический импульс, замыкающий в мозгу нервные узлы удовольствия, познать которое можно лишь с коксом. (Вроде как когда ученые втыкают иголки прямиком в мозг – сам по себе он боли не чувствует – и стимулируют центры наслаждения и боли. Эй, Брэдбери[221]221
  Рэй Брэдбери, писатель – фантаст. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть], лови сюжет для рассказа: ты, словно телеприемник, подрубаешься к кабелям – электродам и получаешь в мозг передачу чистого удовольствия вместе с политической установкой.) Если раскачать каналы коксового наслаждения, жутко хочется гонять по ним кайф снова и снова; боишься его потерять. Ощущение длится, пока коксо – каналы возбуждены – час или около того, потом оно пропадает, потому что не соответствует ни одному из обычных наслаждений. Мыслей типа: «Не вмазаться ли коксом?» не возникает. Кокс – совершенно особенный, доставляет уникальное наслаждение. Оно замкнуто в себе и очень разрушительно. Если хочешь его, о прочем не думаешь. Даже от секса ублажения никакого. Только от кокса. Если отказаться от кокса, ломки не будет. Жажда сидит в мозгу, в буквальном смысле. Жажда мозга, не тела, не чувств, жажда, похожая на привязанного к смертной юдоли призрака. А раз у жажды нет тела, то нет у нее и границ. Кокс – изменение естественного хода, потока чувств от внутренностей к мозгу, который ничего уже не воспринимает.

Под коксовым кайфом мозг похож на взбесившийся электрический бильярд, сверкающий голубыми и розовыми искрами в электрическом оргазме. (Заметка для НФ – рассказа: механический мозг испытывает кокаиновый приход, выдавая тем самым зачатки автономности.)

[Письмо не закончено.]

* * *

Джеку Керуаку

[Танжер]

22 апреля [1954 г.]

Дорогой Джек!

Использовав тебя энное количество времени, как официального передатчика писем, я пришел к такому умозаключению: ты заслужил отдельной беседы.

Дела идут настолько по – танжерски – говорят еще: «Ой, в Танжере случается что угодно», – аж блевать хочется. Кто-то пустил слух, будто мне шьют дело из-за наркотиков… или меня самого надурили; может, просто хотят припугнуть, выкурить из Танжера. Да только теперь Тони[222]222
  Энтони Рейтхорст, в доме у которого (на Калле де Лос – Аркос) Берроуз и снимал комнату. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть], старый голландец, содержащий бордель, в котором я обитаю, поглядывает на меня с упреком, вздыхает: «Ах, тринассать лет я тут, и еще ни рассу не забредали ко мне такие образцы. Два чисто английских джентльмена, моих старых знакомых, две недели как у меня обретаются. Вот с кем бы я раскрутился, да жаль, теперь на домик мой так косо смотрят». Но я по – прежнему его клиент номер один, и Тони не выкинул меня на улицу. Ну ладно, кипеш прошел, будто и не было ничего, кроме брехни в танжерском духе. Мать моего мальчика стучит легавым, и встречаться с ним приходится тайно. Докатились. […]

Жду моего мальчика[223]223
  Мальчик – Кики, отношения с которым у Берроуза продолжались три года. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть], а он запаздывает. Не нравится мне это. К тому же Аллен себя странно ведет. Не понимаю…

Нет более причин, по которым ты не мог бы мне писать. Получишь это письмо – сразу ответь, если еще не отправил свое послание. Как там в песне поется: тряхни уже стариной. Застряну я здесь или нет, зависит от того, что вы мне с Алленом напишете. А писем от вас я ожидаю с большим нетерпением.

Всегда твой,

Билл

P. S. Мой мальчик только что ушел. Я опорожнил чресла и пишу тебе с кристально ясной головой. А заодно – познав мудрость Востока, спустившуюся ко мне в желудок в образе четырех колесиков долофина. На него даже рецепт не требовался, пока Брайан Говард[224]224
  Брайан Говард, родился в графстве Суррей, в семье американцев. Образование получил в Итоне и оксфордском колледже Крайст – Черч (выпуск 1926 года). Бывший представитель английской «золотой» молодежи, к 1954–му Говард заметно опустился. Он несколько месяцев прожил в Танжере, где пристрастился к наркотикам, что усугубило его туберкулез. В январе 1958–го покончил с собой. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть], приятель Одена и Ишервуда, не выжрал все подчистую в городе. К долофину пристрастил его я, однако не сразу понял, что создаю монстра. Брайан врывается в аптеку – в «фармацею», как он ее называет, – и требует: «Четыре пачки Л., быстро!» Говорит, Л. – «забавней», чем долофин. «Самое странное – утро не утро, пока я лекарства не приму», – объясняет он. Называет долофин «лекарством». Благородно, а? Обычный чувак приходит в аптеку и говорит: «Мне плохо. Одышка замучила, и ломает меня что-то», но Брайан-то не таков. Он выдает: «Мне нужно лекарство».

Брайан – когда не пьян – очень даже мил и утешает меня. Ивлин Во, представь себе, включил Брайана в парочку своих романов[225]225
  Ивлин Во представил его под именем Эмброуз Силк в романе «Не жалейте флагов» и отчасти списал с него Энтони Бланша в романе «Возвращение в Брайдсхед». Сам Говард описывал Берроуза так: «Приятный тип, слегка страдающий велеречивостью; выпускник Гарварда, лет сорока, лечится от морфийной зависимости, принимая […] эвкодал» (из письма Джону Бэнтингу, опубликованного в книге «Брайан Говард. Картина падения», которую в 1968–м в Лондоне издала Мари – Жаклин Ланкастер). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

Аллен не пишет мне, и я сильно расстроен… поразительно, сколь мало людей понимает, о чем я толкую. Короче говоря, люди в большинстве своем – безмозглые. Мне срочно требуются читатели, ведь когда я, влюбленный, не встречаю ответных чувств, зарисовки остаются моим единственным прибежищем и утешением. Брайан завтра уезжает, и останусь я один посреди пустыни с красивыми мальчиками, которые смотрят на меня нежными карими глазами, словно озадаченные олени, мол: «Что это мириканец там лопочет? Мне смеяться? Может, он добрый и заплатит сверху еще четвертак?»

Невнимание Аллена заставляет меня мыслить нерационально. Дождется, что я совершу нечто страшное. И это будет нечто, ужаснее всего, что видел свет[226]226
  Король Лир», акт 2, сцена 4: «Еще не знаю сам, / Чем отомщу, но это будет нечто / Ужаснее всего, что видел свет» (перевод Б. Пастернака). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

Ты просто обязан мне помочь, переубеди Аллена. Не думал я, что он поведет себя подобным образом (ни строчки за четыре месяца!), и уж тем более не представлял, как больно будет, если он отколет такой номер. Последнее предложение несколько смущает, какое-то оно запутанное и противоречивое. В общем, сам поражаюсь, как сильна моя зависимость от Аллена. Отказ от него еще больней, чем отказ от Маркера. Ломает – жуть, от абстяга спасет лишь письмо. Будь другом, заставь Аллена прислать мне эпистолярную дозу. Я будто умер, писать не могу, и ничего не интересно.

Кстати, с реального джанка я слезаю. Попутно меня достает один пассажир – прямо-таки португальский вариант Ханке[227]227
  Некий Эдуардо, которого Берроуз вывел под именем Антонио в зарисовке «Попрошайка Антонио Португалец» (сборник «Интерзона»). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Похоже, слух, будто мне наркодело шьют, пустил он. Вот, приперся с новой версией сплетни, а стоило указать ему на логические нестыковки, как он взбеленился, заорал: «Ну вы, американцы, болва – аны! Ни хрена не понимаете… больше говорить об этом не стану. Зачем на дураков время тратить?» Ага, американец проявил великодушие, и европеец спешит обвинить его в тупизме. Когда же поймет, что ты просек его разводку – взбесится. Поверь мне, за последние несколько месяцев я Старый Свет от и до изучил. Гнилой он.

Раз уж Малапарте[228]228
  Малапарте – псевдоним итальянского писателя Курцио Зукерта. Берроуз, вероятно, имеет в виду его книгу «Шкура», переведенную на английский Дэвидом Муром («Alvin Redman», Лондон, 1952). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] пишет антиамериканские романы и зарабатывает на них состояние, то я накатаю в ответ антиевропейский роман. Чем я хуже? Чего ради смотреть с обожанием на этих затрух – только потому, что они якобы представляют «культуру»? Им полагается быть зрелыми, воспитанными, остроумными, ну и так далее, а они, коряги, юмора не понимают. Например, тот самый чмошник, обзывающий американцев варварами, происходит из рода с семисотлетней историей, однако вынужден терпеть наши идиотизм и грубость. Вот вместо денег я и забросал его зарисовками. Тогда он понял: континентальный шарм не даст ничего и денег ему не видать. Воздух в комнате моментально наэлектризовался от напряжения, созданного невысказанными оскорблениями. Хер с португальцем, он завтра уезжает. Ах да, забыл сказать, за каким лысым он разводит меня: думал напугать, чтобы я смотался из Танжера, прихватив его с собой в Испанию, куда он и ломится. Только хрен ему. С какой стати?

Ну, Джек, будь уже другом и разузнай, что за дела с Алленом. Передай: он причиняет мне боль. Беспричинно. Я не домогаюсь его. Не прошу писать каждый день! Он кинул меня и не пишет больше трех месяцев; попросил в последнем письме: «Пиши в Мехико». Мое письмо вернулось невостребованным. Я, в принципе, не против – если Аллен желает немного побыть без общения со мной, пусть не пишет какое-то время, но ведь мог же он избавить меня от страданий (неподдельных страданий, которые много хуже, чем я пишу ему), просто черкнув строчечку (каковую он, видимо, черкнул тебе): мол, так и так, какое-то время буду без связи.

Если можешь повлиять на Аллена, повлияй немного и ради меня, ага? Мне нужен Адвокат, который представит меня Суду в выгодном свете.

Джек, у меня совершенно нет сил. Чтобы закончить это письмо, я убиваюсь ганджой, скоро мозг сварится. Кажется, будто ради друзей я истязаю себя, а они в ответ шлют меня на хуй, будто упыря, добивающегося их подарками, деньгами, зарисовками или отрезанными пальцами. Убью себя ради друга, и он скажет: «Ну вот, пытается купить меня за свою дряхлую жизненку».

Скажи Аллену, что я прошу прощения. Да, может, я и вампирил, грешил против жизни, но я люблю его. Любовь все перевешивает.

Сцена с португальцем вышла ужасная. Жаль, у меня не оказалось при себе магнитофона. Мы принялись поносить друг дружкины страны, оскорбления становились все более низкими, личными. Когда же я назвал Португалию выгребной ямой Испании, ситуация дошла до предела.

Португалец, словно Ханке, ненавидит меня за то, что я многое для него сделал, не любя по – настоящему. Он невыносим. Не может наиметь меня, словно сосунка, а я не могу принять его полностью другом. Как винить его за ненависть?

Ладно, жду письма. И поговори с Алленом, прошу.

Всегда твой,

Билл

Марокко, Танжер

Консульство США

P. P. S. Плевать, что скажет мне Аллен. Хочу знать, и точка, понял? Если решишь, будто его слова причинят мне боль, не таи от меня. Передай все как есть. Нестерпимо сидеть вот так, день за днем ожидая письма, которое не придет. Маркер – и тот мне написал. Больше так не могу.

Джек, все серьезно. НЕ ПОДВЕДИ!

* * *

Нилу Кэсседи

[Танжер]

2 мая [1954 г.]

Дорогой Нил!

Мне пришло письмо от Аллена, датированное девятым апреля. Аллен просил выслать денег – ну, я и выслал, в дорожных чеках. А так он рассказывал, будто живет в финке (типа плантация) с какой-то археологичкой[229]229
  В Чиапасе Гинзберг познакомился с Кареной Шилдс, чья какао – плантация располагалась глубоко в джунглях, в районе Хибальбы. Шилдс сыграла роль Джейн в ранних экранизациях «Тарзана», изучала историю майя, а также написала несколько статей и книгу «Трое в джунглях» («Harcourt Brace», Нью – Йорк, 1944). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Короче, ни фига Аллен не пропал, и то, что деньги тебе на почте возвратили – это бюрократы где-то прокололись и чего-то напутали. Попади Аллен в тюрьму, он уже наверняка бы связался с американским консульством в Мериде; если бы умер, о его смерти давно бы сообщили, иначе на что еще дружбаны: американка – археолог да владелец отеля в Чиапасе.

Короче, меня терзает смутное подозрение, что все у него заебок.

Впрочем, беспокоиться причина есть. Надо было писать отцу Аллена, спросить, не получал ли он весточки от сына. Или вовсе обратиться в американское консульство в Мериде или в посольство в Мехико. Проверить именно в нашем консульстве, мексиканских чиновников – по боку.

Сегодня же напишу отцу Аллена, а ты, как что разузнаешь, сразу мне напиши[230]230
  23 апреля 1954 года Кэсседи писал Гинзбергу: «Пишу запрос в американское посольство в Мехико… и еще одно письмо Биллу Берроузу в Танжер. Бога ради, Аллен, напиши ты ему. Мне почти каждый день приходят от него послания, в которых он воет, будто ты бросил его. Поверь, Аллен, он в отчаянии» (из «Всегда твой»). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Книги, которые ты посоветовал, я посмотрю.

Всегда твой,

с любовью,

Билл

Пиши на адрес: Марокко, Танжер, дипломатическое представительство США.

* * *

Джеку Керуаку

Марокко, Танжер

Дипломатическое представительство США

4 мая 1954 г.

Дорогой Джек!

От Нила я узнал, что ты вернулся в Нью – Йорк.

Что с тем эпистолярным потоком, который я просил переслать Аллену? Если письма все еще при тебе – сохрани. Адрес в Чиапасе, оказывается, неверный, не дай бог кто-то получит мои послания и прочтет их. Там столько глубоко личного!

Мы с Нилом сильно тревожимся о судьбе Аллена. Он просил Нила срочно выслать денег, и тот просьбу выполнил (шестого апреля); однако бабки вернулись невостребованными. И никаких вестей от самого Аллена.

Он прислал письмо мне (от девятого апреля), говорил, что ждет денег от Нила. Я тут же отписался предкам, попросил отправить баксов тридцать дорожными чеками Аллену, удержав эту сумму из моего ежемесячного довольства. С тех пор от Аллена ни строчки. Боюсь, его упрятали в тюрьму без права переписки. Приняли за коммуняку – и все. В местах, где оказался Аллен, по его же словам, для американцев начинает попахивать керосином; он срочно хотел съебаться оттуда, потому и просил денег.

Нил понятия не имеет, что дальше делать. Предлагает послать письмо шефу полиции Чиапаса. Боже правый, вот идиот! Я написал отцу Аллена, пусть свяжется с правозащитным отделом нашего посольства в Мехико, попросит узнать, где Аллен и как у него дела. Еще я написал Люсьену, пусть обратится к друзьям – журналистам в Мехико.

Будь я в Штатах, махом бы сорвался в Мексику и выяснил, что случилось. Ты, надеюсь, докопаешься до сути дела, свяжешься с братом Аллена, с Люсьеном, и дашь знать обо всем. Из-за решетки в той глухомани освободиться можно только под давлением извне.

Будь добр, объясни брату Аллена, как важно действовать быстро и жестко (пока не удостоверитесь в целости и сохранности Аллена). Если кто-то просит срочно выслать деньги, ты их ему высылаешь, а деньги возвращаются невостребованными – это серьезный повод задуматься. Прошу, не теряй времени. Не знаешь, как связаться с братом Аллена, так свяжись с его отцом. Он мог не отреагировать на мое письмо, но, может, послушает тебя и поверит в серьезность ситуации. Помню, как видный мексиканский политик завалил американца, и дело замяли. Джек, я на тебя полагаюсь. Сделай все возможное и поскорей.

Не знаю, как быть, если с Алленом что-то случится. Ты, наверное, просмотрел мои письма к нему и понимаешь, сколь много он для меня значит. Джек, будь другом, выручай. Пиши обо всех изменениях в деле, ладно?

Всегда твой,

с любовью,

Билл

P. S. Если ты не в курсах, вот последний адрес Аллена: Мексика, Чиапас, Сальто-де – Агуа, отель «Артуро Уи».

* * *

Аллену Гинзбергу

[Танжер]

11 мая [1954 г.]

Дорогой Аллен!

Я договорился с одним разорившимся англичанином: он присмотрит за моими вещами, будет носить мне еду и разделит запасы долофина на десять дней, выдавая мне дрянь по порциям. Его зовут Гиффорд[231]231
  Эрик Гиффорд, бывший чиновник, прототип Лейфа, которого Берроуз взял в зарисовку «Доходяга Лейф» для «Голого завтрака». См. письмо от 3 июля 1954 г. об «Эрике Доходяге». После череды невероятных неудач Гиффорд стал вести еженедельную социальную колонку в «Танжер газетт». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть], и я плачу ему полтинник баксов. Парень неплохой, к тому же здесь нет санаториев, поэтому помощь Гиффорда – единственный способ лечиться от джанка. Раньше я вмазывался каждые два часа; сегодня второй день соскока – жестянка та еще.

Вчера спер шмотки у одного постояльца, прошмыгнул на улицу и купил себе эвкодала, утолил жажду. Гиффорд прознал обо всем, отобрал оставшиеся ампулы и теперь, когда он уходит из моей комнаты, другой постоялец запирает дверь. И еще – Гиффорд отжал у меня бабло. Вот я влип. Лучше б ты следил за моим лечением. Гиффорд – кремень, у него лишней дозы не допроситься. «Ей – богу, – говорит он, – ты мне за это платишь, вот я и работаю, как условились».

Гиффорд принес длинное письмо от тебя из Чиапаса. Жаль, ты не получил моих денег. Я очень старался помочь. Боюсь, правда, поднял кипиш с твоим «исчезновением»: Нил написал, что ты не то в тюрьме, не то загнулся где-то на горной тропке[232]232
  12 мая 1954 г. Аллен Гинзберг писал Нилу Кэсседи из Сальто-де – Агуа: «Не волнуйся о Билле […] Просто он не получил моих писем, вот и завелся, навоображал себе разных ужасов. Он одинок или считает себя таковым, и потому у него временами едет крыша […] Ситуация в каком-то смысле довольно страшна, в ней присутствует некое зло, с каковым я бы ни за что не смирился и уж тем более никогда не пожелал бы служить его причиной. Но Билл ведь рассудка не утратил, да и я в общем-то в черную магию не верю» (из «Всегда твой»). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]…

Пошлю тебе еще два письма. Ты всего не знаешь, всего не читал: несколько писем я уничтожил, сочтя их чересчур экспрессивными.

Только что думал, как бы заманить к себе в комнату араба (проще простого, ведь они частенько сами стучатся в окна), раздеть и в его шмотках выйти на улицу, мол, надо забрать с почты деньги, а мои тряпки пока в прачечной.

Здесь можно построить дом. Место хорошее, к тому же участок обойдется всего в две с половиной сотни долларов. Стройматериалы дешевые.

Отправляю тебе начало романа, зацени. Рад, что у нас мысли сходятся – либо ты приезжаешь ко мне, либо мы как-нибудь вместе едем куда-то. Достало ездить в однеху, мне нужен слушатель, кому я стану читать свои зарисовки. А без тебя просто скучно. Ну да ладно, потолкуем еще об этом.

Люблю,

Билл

P. S. В роман, между прочим, вошло то, что я писал тебе в письмах.

* * *

Джеку Керуаку

Танжер

24 мая [1954 г.]

Дорогой Джек!

Аллен жив – здоров и, кажется, едет во Фриско. Слава богу, все обошлось. Не знаю, что бы я без него делал.

Ты как всегда зришь в корень. «Если я люблю Аллена, то отчего не вернусь и не заживу вместе с ним?» Ты прав. Вернусь, если только он в скором времени не приедет ко мне самолично. За время странствий я уяснил для себя один ключевой факт: без тех немногих друзей, которые у меня остались, не обойтись. Для настоящей дружбы одной страны мало. В этом мире так немного симпатичных мне людей.

Знаешь, много лет назад я увлекался йогой. Тебе советую: изучи тибетский буддизм, дзен и дао – до кучи[233]233
  Когда Керуак гостил в Сан – Хосе у Кэсседи, в городской библиотеке он нашел книгу Дуайта Годдарда «Буддийская библия» и всерьез увлекся буддизмом. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Конфуция смело пропускай – он всего лишь старый пердун, морализатор. Читаешь его и кругом одни: «Конфуций то… Конфуций се…» От зевоты челюсть ломит.

Сам я нынче нацелился на диаметрально противоположное буддизму. Точнее, на выведенное, наверное, из него направление. Короче, мы пришли в этот мир в человеческом облике, дабы учиться посредством человекоглифов любви и страдания. Нет чистой любви, как нет чувства, которое не грозило бы покалечить. Наш долг – любить, понимая и принимая сей риск, не закрываясь от него, отдаваясь чувству без остатка. Концепция – моя. Твои нужды могут отличаться. Однако, по мне, в отказе от секса мудрости нет. Кстати, всегда говорил: бабы – зло.

Что ты сейчас пишешь? Я работаю над романом. Отправляю тебе зарисовку на основе твоего «металлоломного» глюка о гигантских перенаселенных городах будущего[234]234
  Зарисовка, озаглавленная «Город, который Уильям Ли увидел во сне», длиной в четыре страницы. Текст начинается словами: «Это одна из худших привычек, от которых мне довелось избавляться…» Гинзберг предложил другое название: «Металлоломный глюк» (под ним зарисовка и вошла в сборник «Интерзона»). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. За последние несколько месяцев я пережил кое-что в плане веры и смею утверждать: в строках этого текста чувствуется почти религиозная надежда. Точно знаю: жизнь сильнее зла, гнета и смерти, она дорогу найдет, а вот силы мрака погубят сами себя.

Как Люсьен? Мы с тобой, наверное, скоро пересечемся в Нью – Йорке.

Посылаю зарисовку о красножопых бабуинах и прочих танжерских прелестях.

С любовью,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

[Танжер

16 июня 1954 г.]

Дорогой Аллен!

Нейлоновые рубашки, фотоаппараты, наручные часы, секс, опиум, который продают прямо за барной стойкой… Город напоминает конец света. В полной свободе таится нечто глубоко ужасное. Новый шеф полиции там, на Холме, собирает и копит досье. Фетишист, наверное, страшно подумать, что он с бумагами вытворяет.

Аптекарь, продавая мне дневную порцию эвкодала, ухмыляется, будто я клюнул на приманку и сам вошел в западню. Весь город – западня, которая скоро захлопнется. Даже не захлопнется, а закроется – медленно. Успеем увидеть, как исчезает путь к отступлению, но бежать не получится.

Аллен, никогда прежде я не садился на иглу вот так плотно. Ширяюсь каждые два часа. Эвкодал – синтетика, все из-за этого. Если надо сварганить настоящую смерть, доверь дело немцам. Эвкодал ударяет прямиком по нервным центрам и больше похож на кокс, чем на морфий. В череп бьет волна удовольствия, а пройдет десять минут – и хочется повторить. Кокс я контролировать еще мог, но это говно держать в узде не получается. Между вмазками просто убиваю время. Морфий управляет собой сам, как система пищеварения. Вдуешь себе, и колоться больше не хочешь, как не хочешь хавать на полный желудок.

От частых вмазок на вене образовался колодец. Теперь ввожу иглу прямиком в вену через эту гноящуюся язвочку, похожую на вечно раскрытый, наглый, разбухший рот. […]

В Штатах эвкодал запрещен, как и гера, хотя он в восемь раз слабей белого. Непонятно, почему ученые до сих пор не создали наркотик в восемь… в сотню раз убойнее белого? Какой-нибудь джанк, к которому привыкаешь с первой же вмазки, и если не колоться каждые два часа этим в охуенной степени трахучим наркотиком, подыхаешь от гиперчувствительности. Бьешься в конвульсиях, и каждую секунду, непрерывно усиливая агонию, в теле полыхают вспышки удовольствия.